7
СПУСТЯ ГОД

Миновал первый год вдовства Джорджа Толбойза. Черная траурная лента на его шляпе выцвела и потускнела. Сегодня, на закате последнего августовского дня, он все так же сидел и курил сигары в тихих комнатах на Фигтри-Корт. Все было как год назад, когда весь ужас его горя еще был для него непривычен и казалось, что все, что ни есть в этой жизни важного, все, что ни есть пустякового, каждое ее явление и каждый ее предмет — все вокруг преисполнено великой скорби.

Прошел год, но боль в его душе по-прежнему не улеглась, хотя внешне он почти не изменился. Одному богу известно, какие бури отбушевали в нем за это время! Одному богу известно, какие приступы самопорицания снедали честное сердце Джорджа, когда долгими бессонными ночами он думал о своей жене, которую бросил на произвол судьбы!

Однажды во время заграничного путешествия Роберт Одли рискнул поздравить Джорджа с тем, что тот наконец воспрял духом, но в ответ Джордж лишь горько рассмеялся.

— Знаешь, Боб, — сказал он, — некоторые наши парни, раненные в Индии, возвращаются домой с невынутыми пулями. Они никому не рассказывают о своих ранах, на вид это вполне здоровые и бодрые люди, внешне совсем такие, как ты и я. Но стоит измениться погоде — хотя бы чуть-чуть — или атмосферному давлению совсем немного отклониться в ту или иную сторону, и раны их снова начинают болеть, как в тот первый день, когда они получили их на поле боя. Получил свою рану и я, Боб; моя пуля сидит во мне до сих пор, и мне суждено унести ее с собой в могилу.

Путешественники вернулись из Санкт-Петербурга весной, и Джордж вновь поселился в апартаментах друга, лишь изредка покидая их для того, чтобы навестить в Саутгемптоне маленького сына. Всякий раз он привозил с собой кучу всевозможных игрушек и сластей, но Джорджи по-прежнему дичился родного отца, и сердце молодого человека не однажды сжималось при мысли о том, что не только жена, но и сын потерян для него безвозвратно.

«Что же делать? — думал он. — Забрать его у деда — значит разбить ему сердце, а оставить все как есть… Тогда он вырастет совершенно чужим мне человеком, куда более привязанным к старому пьянице и лицемеру, чем к собственному отцу. А я, невежественный человек, служивший в тяжелых драгунах, что я смогу дать ребенку? Чему научить? Тому, как курить сигары да без дела слоняться день-деньской?»

30 августа, ровно через год после того, как Джордж прочел в «Таймсе» объявление о смерти жены, молодой человек впервые снял с себя траурные одежды, а со шляпы — выцветшую черную ленту и положил все это в дорожный сундук, где хранил связку писем жены и прядь ее волос. Роберт Одли никогда не видел ни этих писем, ни длинной пряди шелковистых волос, а Джордж ни разу не упомянул имени покойной жены с того дня, как, побывав в Вентноре, узнал подробности ее кончины.

— Напишу-ка я своей кузине Алисии, Джордж, — объявил молодой адвокат. — Послезавтра — первое сентября. Я напишу ей и сообщу, что мы с тобой собираемся приехать на недельку в Одли-Корт, отдохнуть и пострелять.

— Ах, нет, нет, Боб, поезжай без меня. Я там придусь не ко двору, и я бы предпочел…

— …похоронить себя на Фигтри-Корт среди моих собак и канареек! Нет, милый, этого я никак не допущу.

— Но я не интересуюсь охотой.

— Ты думаешь, я интересуюсь? — с очаровательной наивностью воскликнул Роберт. — Ей-богу, я не отличу куропатки от голубя даже с трех шагов. За всю жизнь я не подстрелил ни одной птицы, хотя на военной службе ружье изрядно оттянуло мне плечо. В Эссекс я наезжаю только для того, чтобы развеяться, хорошо покушать и полюбоваться на честную физиономию дядюшки. На этот раз, кстати, у меня будет еще одна причина для визита: хочу взглянуть на образец совершенства, свою новую тетушку. Итак, едем, Джордж?

— Едем, если тебе так хочется, — кротко отвечал Джордж Толбойз, с детской покорностью подчинившись воле друга.

Однако в письме, которое пришло через несколько дней, Алисия Одли сообщила, что молодые люди не могут быть приняты в Одли-Корт.

«У нас в доме семнадцать свободных спален, — писала молодая леди торопливым почерком, за которым проглядывало негодование, — и все же, дорогой Роберт, ты со своим другом приехать не сможешь: миледи вбила себе в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы принимать визитеров (хотя, поверь, она не более больна, чем я, а ведь я-то совершенно здорова!), и никаких заезжих джентльменов (грубых и неотесанных мужчин, по ее словам) ей в доме не нужно. Пожалуйста, извинись перед своим другом мистером Толбойзом и передай ему, что папочка надеется свидеться с вами во время охотничьего сезона».

— И все-таки жеманство миледи не закроет нам дорогу в Эссекс, — решительно заявил Роберт, скручивая письмо в жгут, чтобы разжечь им свою большую пенковую трубку. — Вот что мы сделаем, Джордж. В Одли есть премиленькая гостиница, и места для рыбной ловли там отменные. Съездим туда на недельку. Рыбная ловля лучше, чем охота: лежи себе на бережку да знай поглядывай на леску. Что много наловишь, не ручаюсь, но что удовольствие получишь на целый год — даю гарантию.

С этими словами он поднес скрученное письмо к каминной решетке, но потом передумал и, разгладив скомканный листочек, задумчиво промолвил:

— Бедная малышка Алисия! Она не заслужила, чтобы с ее письмом обращались так жестоко.

Он положил письмо в конверт и бросил его в ящик письменного стола, на котором было написано «Важное». Бог знает каких только диковинных бумаг не было в этом ящике, но не похоже, любезный мой читатель, чтобы там хранилось что-либо представляющее сколько-нибудь значительную ценность для юридической практики. И если бы кто-то в эту минуту сказал молодому адвокату, что столь заурядная вещица, как короткое письмо его двоюродной сестры, станет в один прекрасный день звеном ужасной цепи улик, которую он медленно выкует в том единственном уголовном расследовании, к какому будет иметь отношение, — то очень может быть, что брови мистера Роберта Одли взметнулись бы на сей раз чуть выше обычного.

На следующий день молодые люди покинули Лондон, прихватив на двоих один чемодан, одну удочку и одну снасть, и поехали в Одли — беспорядочно раскинувшуюся старомодную деревушку, быстро приходящую в упадок. Они подоспели как раз ко времени, когда в местной гостинице «Солнышко» можно было заказать добрый обед.

Поместье Одли-Корт, находившееся в трех четвертях мили от деревни, располагалось, как я уже упоминала, глубоко в лощине. Со всех сторон его окружал прекрасный строевой лес. Дойти туда можно было только по проселочной дороге, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. Для столь яркой личности, как бывшая мисс Люси Грэхем, поместье, несмотря на его деревенскую прелесть, было довольно скучным местом, однако баронет в неизбывной щедрости своей превратил жилые комнаты старого серого строения в маленький дворец для своей молодой жены, и леди Одли была счастлива, как ребенок, задаренный новыми дорогими игрушками.

Где бы она ни появлялась — она, казалось, изливала вокруг себя потоки счастья и солнечного света. Так было прежде, так было и теперь. Мисс Алисия не скрывала своего презрения к легкомысленности и ребячливости мачехи, и все же Люси — леди Одли любили больше и восхищались ею чаще, чем дочерью баронета, ибо в самой ее ребячливости было очарование, против которого могли устоять немногие. Прекрасное лицо леди Одли осеняла невинность, присущая лишь ребенку. Ей было двадцать лет, но давали ей не более семнадцати. Читать она не любила, учиться чему-либо терпеть не могла. Одиночество она также не выносила и предпочитала либо выезжать в свет, либо коротать время в обществе Фиби Маркс, возлежа на софе в своей роскошной гардеробной и обсуждая с горничной, какое платье надеть к обеду, или, усевшись на бархатные подушки, болтать обо всем, что взбредет в голову, положив рядом шкатулку с драгоценностями — дарами сэра Майкла, без конца пересчитывая их и любуясь.

Едва она появилась на нескольких балах в Челмсфорде и Колчестере, как ее немедленно признали первой красавицей графства. Высокое положение, богатейший дом, каждая прихоть тут же исполняется; где бы она ни появилась, все взоры разом обращаются в ее сторону; муж, любящий ее без памяти и щедрой рукой дающий деньги «на булавки»; никаких бедных родственников, взыскующих материальной поддержки и покровительства — одним словом, во всем Эссексе не было никого счастливее Люси — леди Одли.

Перенесемся, однако, в гостиницу «Солнышко», где только что отобедали наши молодые друзья. Окна широко раскрыты настежь, свежий деревенский ветерок свободно гуляет по комнате. Погода великолепная, ранняя осень уже кладет на листву свои первые мазки. Одни поля все еще желтеют от несжатой пшеницы, а на других она уже вся легла под сверкающим серпом. Широкогрудые кони, тяжело ступая, медленно развозят по дворам богатейший урожай. На тех, кто просидел в Лондоне взаперти все жаркие летние месяцы, это производит неописуемое впечатление. Впервые после смерти жены Джордж Толбойз испытал чувство, похожее на радость.

Когда обед кончился, часы пробили пять.

— Надевай-ка шляпу, Джордж, — сказал Роберт Одли. — В Одли-Корт раньше семи обедать не садятся, так что у нас еще есть время нанести визит старому поместью и его обитателям.

Хозяин гостиницы, войдя в столовую с бутылкой вина, услышал конец фразы и счел возможным вмешаться в разговор.

— Извините, мистер Одли, — сказал он, — но если вы хотите повидаться с дядюшкой, то, отправляясь к нему сейчас, только потеряете время. Сэр Майкл, миледи и мисс Алисия уехали на скачки в Чорли и скорее всего ранее восьми вечера не вернутся. Возвращаясь домой, они обязательно проедут мимо моей гостиницы.

Идти в Одли-Корт, разумеется, уже не было смысла, поэтому молодые люди отправились в деревню, заглянули в старую церковь, затем сходили туда, где назавтра собирались заняться рыбной ловлей. В четверть восьмого они вернулись в гостиницу и, закурив сигары, сели у открытого окна, любуясь открывшимся перед ними мирным видом.

За окном быстро темнело. С грохотом промчались кабриолеты, почтовые кареты и догкарты, протарахтели неуклюжие деревенские фаэтоны, а когда стало совсем темно, у покачивающегося столба с вывеской внезапно остановился открытый экипаж, запряженный четверкой лошадей, и кучер спустился на землю, чтобы привести в порядок запутавшуюся упряжь.

— Ба, да ведь это дядюшка! — радостно воскликнул Роберт и выбежал на улицу.

Джордж закурил очередную сигару и, стоя за оконной занавесью, решил понаблюдать за тем, что делается на улице. Алисия сидела спиной к лошадям, и даже в густых сумерках Джордж разглядел красавицу брюнетку, но леди Одли находилась в углу, который был наиболее удален от окна, поэтому Джордж так и не увидел белокурую богиню, о которой так много слышал.

— Роберт! — воскликнул сэр Майкл, когда племянник появился на пороге гостиницы. — Вот это сюрприз!

— Я не решился побеспокоить вас в Одли-Корт, дорогой дядюшка, — промолвил молодой человек, меж тем как баронет с самым сердечным видом пожимал ему руку. — Эссекс, как вы знаете, моя родина, и в это время года на меня обычно находит ностальгия. Поэтому Джордж и я остановились в местной гостинице, чтобы два-три дня порыбачить в здешних ручьях.

— Джордж? Какой Джордж?

— Джордж Толбойз.

— Ах, так он тоже приехал! — воскликнула Алисия. — Как я рада! Умираю, хочу взглянуть на этого красивого молодого вдовца!

— В самом деле, Алисия? — отозвался Роберт Одли. — Тогда я схожу за ним и познакомлю вас прямо сейчас.

Брови леди Одли чуть дрогнули, и сэр Майкл, прочтя в ее глазах выражение ужаса, решил, что предстоящая церемония страшит ее ввиду ее крайней усталости.

— Пожалуйста, только не сейчас, Боб, — попросил он. — Сегодня у нас был такой насыщенный день! Леди Одли слегка нездоровится. Приходи со своим другом завтра к обеду, тогда и представишь его и Алисию друг другу. Пойди перемолвись с леди Одли парой слов, а потом мы поедем домой.

Миледи была утомлена, и у нее хватило сил только на то, чтобы мило улыбнуться новоявленному племяннику и протянуть ему изящную, крошечную ручку, затянутую в перчатку.

— Итак, завтра вы пожалуете к нам на обед и приведете с собой вашего интересного друга? — осведомилась миледи низким усталым голосом и, не дожидаясь ответа, откинулась на спинку сиденья. Она была главной достопримечательностью сегодняшних скачек, и, судя по всему, восторженные взоры половины обитателей графства подействовали на нее угнетающе.

— Странно: она не стала потчевать тебя своим бесконечным смехом, — шепнула Алисия, перегнувшись через дверцы экипажа, чтобы пожелать Роберту спокойной ночи. — Но ничего: она приберегла тебе это удовольствие для завтрашнего дня. Однако ты очарован ею, как и все, кто видел ее хотя бы раз, не так ли? — брюзгливым тоном спросила молодая леди.

— Изумительное создание, что и говорить, — с откровенным восхищением чуть слышно ответил Роберт.

— Подумать только! Это первая женщина, о которой ты замолвил доброе слово, Роберт Одли. Обидно, однако, что тебя привлекают только восковые куклы.

Экипаж тронулся с места и тут же пропал во мгле.

Бедная Алисия вела давнюю войну с двоюродным братом из-за его странного темперамента, который позволял ему молча довольствоваться всем, что давала жизнь, но не позволял его чувствам, о чем или о ком бы ни шла речь, проявиться хотя бы единой искрой восторга.

«Способен ли Роберт влюбиться? — размышляла время от времени молодая леди. — Нет, ни за что на свете! Если бы его вниманию представили целый сонм обольстительных гурий и от его султанского величества потребовалось бы только указать пальцем на избранницу, он лишь воздел бы очи горе и повелел им самим бороться за первенство!»

И все же невозможное случается, и в этот вечер произошло то, что произошло.

— Какая женщина, Джордж! — воскликнул Роберт Одли, возвращаясь в гостиницу. — В жизни ничего подобного не видел. Какие глаза! Какая улыбка! Знаешь, я похож на героя французского романа: влюбился в собственную тетушку!

Молодой вдовец ничего не ответил. Стоя у открытого окна, он глубоко вздохнул и выпустил облачко сигарного дыма. Прошлое вновь ожило перед его глазами, и он вспомнил ту, которую считал слишком прекрасной, чтобы ступать на нечистую твердь, слишком прекрасной, чтобы относиться к ней как к земному существу, и которую при всем том осмелился сделать и своей женой, и матерью своего ребенка. Ныне она покоится на маленьком кладбище в Вентноре, и он всего лишь год назад заказал ей каменное надгробие. Он думал и думал о ней, и слезы медленно катились по его щекам.

Минувший день так утомил леди Одли, что, когда семейство наконец воротилось домой, она не села с мужем и падчерицей за обеденный стол, но тут же ушла к себе в гардеробную в сопровождении горничной Фиби Маркс.

В отношении этой девушки леди Одли вела себя несколько неровно: порою довольно доверительно, порою довольно сдержанно. Но в общем хозяйкой она была снисходительной, и у Фиби не было оснований жаловаться на судьбу.

В этот вечер, несмотря на усталость, леди Одли была в необычно приподнятом настроении, и, живо описав скачки и всех, кто там присутствовал, она между прочим заметила:

— Утомилась я до смерти, Фиби. Целый день на жарком солнце! Каким, должно быть, страшилищем кажусь я сейчас со стороны!

Она взглянула на себя в зеркало. Свечи, горевшие по обеим его сторонам, чуть потрескивали.

— Вы чуточку побледнели, миледи, — ответила горничная, раздевая свою госпожу. — А вообще-то вы все такая же хорошенькая — как всегда.

— Пожалуй, ты права, Фиби, — сказала леди Одли, садясь в кресло и отбрасывая кудри назад.

Фиби, стоя у нее за спиной, принялась их расчесывать, готовя миледи ко сну.

— Знаешь, Фиби, некоторые говорят, мы с тобой очень похожи.

— Я тоже про это слышала, миледи, — тихо отозвалась девушка. — Но, конечно же, это глупость: вы, ваша милость, по-настоящему прекрасны, а я обыкновенная деревенщина.

— Ну не скажи, — великодушно заметила госпожа, — ты действительно похожа на меня, и ты хороша собой, но тебе — как бы это выразиться поточнее? — недостает цвета. Смотри сама: у меня волосы бледно-желтые с золотым отливом, а у тебя — серые, грязноватые; у меня брови и ресницы темно-каштановые, а у тебя почти что — прости, я говорю это с великим сожалением, — почти что белые, дорогая Фиби. И еще: у тебя цвет лица болезненный, желтоватый, а у меня — здоровый, розовый. Впрочем, одна бутылка жидкости для волос — такие продаются, помнишь, мы читали в газете на странице с объявлениями? — одна баночка румян, и ты будешь такой же красивой, как я, Фиби!

Она еще долго болтала, перескакивая с пятого на десятое, перебрала кучу сюжетов и позабавила горничную, перемыв кости всем, кого встретила на скачках. Падчерица, войдя в комнату, чтобы пожелать миледи спокойной ночи, была неприятно удивлена: госпожа и служанка громко смеялись, обсуждая одно из приключений, случившихся в этот день с миледи. Алисия никогда не фамильярничала с прислугой. Не сказав ни слова, она вышла из гардеробной, с негодованием закрыв за собой дверь.

— Расчеши мне волосы еще раз, Фиби, — попросила леди Одли, когда девушка закончила свою работу. — Мне так нравится болтать с тобой!

Наконец она отпустила горничную, но тут же вернула ее назад.

— Фиби Маркс, — сказала леди Одли, глядя Фиби прямо в глаза, — мне нужно, чтобы ты оказала мне одну услугу.

— Слушаю, миледи.

— Я хочу, чтобы ты отправилась в Лондон первым же утренним поездом и сделала то, что я попрошу. Если сделаешь все как надо и будешь держать язык за зубами, я дам тебе пять фунтов и день отпуска.

— Слушаю, миледи.

— Посмотри-ка, плотно ли закрыта дверь, а потом присядь на скамеечку — на эту, что у моих ног.

Девушка сделала все, что велела госпожа. Леди Одли, погладив серые волосы девушки пухлой белой ручкой, украшенной драгоценностями, помолчала несколько минут, размышляя о чем-то своем, а потом, вздохнув, промолвила:

— Дело это совсем простое, Фиби.

Дело действительно оказалось настолько простым, что уже через пять минут леди Одли отправилась к себе в спальню, сказав девушке (та в этот момент задвигала занавеси):

— Фиби, душенька, поцелуй меня. Я слышу в прихожей шаги сэра Майкла. Когда встретишь его при выходе, скажи, что завтра утренним поездом отправляешься в Лондон, чтобы забрать у мадам Фредерик мое новое платье — я его заказала специально для обеда в Мортон-Эбби.

На следующее утро леди Одли села завтракать довольно поздно, после десяти часов. Когда она пила кофе, в столовую вошел слуга и, протянув ей запечатанный пакет, попросил расписаться в получении.

— Телеграфное послание! — воскликнула миледи, потому что слова «телеграмма» тогда еще не изобрели. — Что же могло случиться?

Она взглянула на мужа с нескрываемой тревогой, и по всему было видно, что ей недостает храбрости взломать сургучную печать. На конверте стоял адрес доктора Доусона. Послание адресовалось мисс Люси Грэхем, и отправлено оно было из деревни.

— Прочти лучше ты, дорогой, — сказала леди Одли. — Может быть, там нет ничего особенного — так, пустяки.

Телеграмма была от миссис Винсент, содержательницы частной школы: это к ней в свое время обратилась за рекомендациями леди Одли, поступая на службу в семью доктора Доусона. Миссис Винсент была опасно больна и умоляла бывшую ученицу приехать к ней.

— А ведь она, бедная, все хотела завещать мне свои сбережения, — сказала леди Люси Одли со скорбной улыбкой. — Она даже не знает, как с той поры изменилась моя судьба. Дорогой сэр Майкл, я должна съездить к ней.

— Разумеемся, должна, дорогая. Если она была добра к моей бедной девочке в пору ее невзгод, мы не бросим эту женщину в ее несчастье. Надевай шляпку, Люси: мы еще успеем на ближайший экспресс.

— Ты поедешь со мной?

— Конечно, душа моя! Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одну?

— Нет, я была уверена, что мы поедем вместе.

— Эта женщина указала какой-нибудь адрес?

— Нет; но она всегда проживала в квартале Креснт-Виллас, что в Западном Бромптоне; не сомневаюсь, что она живет там по-прежнему.

Леди Одли поспешила к себе и едва успела надеть шляпку и накинуть шаль, как у парадного входа раздался шум подъехавшей кареты, и сэр Майкл, стоя у подножия лестницы, громким голосом попросил супругу поторопиться.

Как я уже упоминала, комнаты здесь шли одна через другую, оканчиваясь восьмиугольной прихожей, увешанной картинами, писанными маслом. Даже в спешке миледи не забыла об этой комнате и, остановившись у ее дверей, тщательно заперла комнату, а ключ положила себе в карман.

Запертая комната перекрывала всякий доступ в апартаменты миледи.