39
БЛАГОДАРНОСТЬ ЛЮКА

Даже больной не грезит столь странными фантасмагориями, какие приходили на ум Роберту Одли, когда, возвращаясь из Вильбрюмьеза в Брюссель, он невидящим взором глядел в окно дилижанса, за которым простиралась болотистая равнина.

Скверно было у него на душе, так скверно, словно не миледи была виновата в том, что случилось, а это он, Роберт, увез соблазненную им женщину и теперь должен рассказать сэру Майклу, какую подлость совершил по отношению к нему.

Итак, дело Джорджа Толбойза подходило к концу.

Что делать дальше?

Вот уже полгода тело его друга лежит на дне заброшенного колодца. Хочешь не хочешь, а придется обратиться к коронеру. Начнется дознание, и скрыть преступление миледи станет практически невозможно.

Доказать, что Джордж Толбойз нашел смерть в поместье Одли-Корт, — почти наверняка значит доказать, что причиной его таинственной гибели стала миледи: ее встреча с ним в липовой аллее в день его исчезновения уже ни для кого не была секретом.

Оставить преступление нераскрытым — значит оставить Джорджа непохороненным.

Что же делать?

В Лондон Роберт прибыл вечером. Прошло уже почти двое суток с той поры, как он покинул Одли-Корт. Наняв экипаж, он поехал прямо в отель «Кларендон» — навестить дядюшку. Как он чувствует себя после всего, что произошло?

Но Роберту не суждено было в тот вечер повидаться с сэром Майклом и Алисией. В «Кларендоне» ему сообщили, что сэр Майкл с дочерью отбыли утренним почтовым поездом в Париж, а оттуда намереваются поехать в Вену.

У Роберта отлегло от сердца: старый баронет отбыл на континент — значит, не нужно торопиться с отчетом о дальнейшей судьбе бывшей леди Одли. Потом, когда сэр Майкл вернется в Англию, окрепший телом и духом, он легче перенесет печальный рассказ.

Роберт поехал домой, где его ожидали три письма: первое — от сэра Майкла, второе от Алисии, а третье…

Роберт знал, от кого оно, хотя видел этот почерк один-единственный раз в жизни. Он вздохнул, густо покраснел и взял письмо нежно и бережно, словно это было живое существо, чувствительное к его прикосновению. Затем, осмотрев печать и отметив про себя качество и цвет бумаги, он смущенно улыбнулся и положил письмо за пазуху — поближе к сердцу.

«Не я ли подсмеивался над слабостями других людей? — подумал Роберт. — И не я ли оказался самым слабым из них? Прекрасное кареглазое создание! Зачем я встретился с этой девушкой? Какой в этом смысл? Зачем безжалостная Немезида привела меня в тот мрачный дом в Дорсетшире?»

Он вскрыл первые два письма, оставив третье «на сладкое».

Алисия писала, что она бы предпочла, чтобы сэр Майкл, излившись в потоке жалоб, облегчил душу, но он переносил горе с таким спокойствием, что ей было не по себе. Встревоженная, она, втайне от сэра Майкла, написала одному лондонскому врачу, которого вызывали в Одли-Корт всегда, когда кто-нибудь из домашних заболевал всерьез, и попросила его навестить сэра Майкла, сделав вид, что он зашел непреднамеренно, случайно. Он выполнил ее просьбу и, побеседовав с сэром Майклом полчаса, заверил Алисию, что пережитое потрясение никаких серьезных последствий для него не возымело, но нужно отвлечь его от тягостных дум, расшевелить, любой ценой заставить двигаться — и как можно больше.

Вняв совету, Алисия немедленно начала действовать и, разыграв перед отцом прежнего избалованного ребенка, напомнила ему о давнем его обещании показать ей Германию. Сэр Майкл отнекивался, как мог, но она, сломив сопротивление любящего отца, вынудила его отправиться с ней на континент. Алисия сообщила Роберту, что не вернется в Одли-Корт до тех пор, пока не убедится, что душевные раны сэра Майкла зарубцевались окончательно.

Послание баронета было коротким. Кроме письма, в конверте лежало полдюжины незаполненных банковских чеков.

Сэр Майкл писал:

«Дорогой Роберт!

Для устройства той, которую я вверил твоим заботам, тебе понадобятся деньги. Нет нужды повторять, что для этого мне не жаль никаких средств. Сделай так, чтобы этой женщине было хорошо, но помни: больше о ней я не должен слышать никогда. Не хочу знать, как ты с ней поступишь, но рассчитываю на твою совесть и милосердие. Если денег не хватит, напиши, вышлю еще. Отчет о будущих тратах необязателен».

Дочитав письмо до конца, Роберт с облегчением вздохнул. Письмо освобождало его от объяснений с сэром Майклом и избавляло от прежних сомнений.

Пусть Джордж Толбойз почиет с миром в странной и тайной могиле — сэр Майкл никогда не узнает о том, что бывшая его жена — убийца.

Осталось последнее, третье письмо. Роберт вынул его так же нежно и бережно, как и в прошлый раз, и вскрыл конверт.

В письме было всего несколько строк:

«Дорогой мистер Одли!

Здешний приходский священник уже дважды навещал Люка Маркса — того самого, что вы спасли во время пожара на постоялом дворе «Касл-Инн». Мистер Маркс в критическом состоянии. Сейчас он находится в доме своей матушки, проживающей неподалеку от поместья Одли-Корт. Боюсь, дни его сочтены. За ним ухаживает его жена. Обе — матушка и жена — умоляют вас повидаться с мистером Марксом, прежде чем он умрет. Пожалуйста, приезжайте не откладывая.

Искренне Ваша

Клара Толбойз.

Маунт-Станнинг,

дом священника, 6 марта».

Роберт Одли благоговейно сложил письмо и вновь отправил его туда, откуда достал, — поближе к сердцу. Проделав это, он опустился в любимое кресло, набил трубку, разжег ее и, пока в ней не сгорел весь табак, курил, задумчиво глядя на огонь камина. Он смотрел на него туманным взором, и мысли его, возносясь в сизых клубах табачного дыма, уносили его в светлые сказочные дали, где не было ни смерти, ни позора, а только он, и Клара Толбойз, и их великая любовь…

Роберт Одли докурил трубку и, когда последнее колечко дыма растаяло под потолком, очнулся и вспомнил, что бремя земных забот по-прежнему лежит на его плечах.

«Что нужно от меня этому Марксу? — с неудовольствием подумал он. — Скорее всего, он боится умереть, не сделав важного признания. Он хочет рассказать нечто, связанное с преступлением миледи. Он посвящен в тайну. Я уверен, я почувствовал это уже в тот вечер, когда впервые увидел его. Он знает нечто важное и спекулирует этим».

Менее всего хотелось Роберту Одли возвращаться в Эссекс. Менее всего хотелось ему встречаться с Кларой Толбойз именно теперь, когда он узнал тайну гибели ее брата. Он знал, что ему придется лгать, изворачиваться и пускать в ход все свое красноречие единственно ради того, чтобы не сказать правду. Или, может, милосерднее поведать ей все без утайки? Погасить последнюю надежду, что еще теплится в ней? Нет, это выше его сил! Пусть надеется, пока живет.

Но Клара Толбойз настаивала на том, чтобы он ехал в Эссекс, не откладывая. Разве он может отказать ей? Тем более что речь идет об умирающем, который непременно хочет его видеть.

Роберт взглянул на часы. Без пяти девять. Последний почтовый поезд на Ипсвич, делающий короткую остановку в Одли, отправился из Лондона в половине девятого вечера. Однако поезд из Шордитча отправляется в одиннадцать и останавливается в Брентвуде между двенадцатью и часом ночи. Итак, решено: Роберт едет этим поездом, а шесть миль от Брентвуда до Одли пройдет пешком.

Время еще оставалось, и Роберт снова задумался, поудобнее усевшись в кресле.

«Знал ли я, бездельник и белоручка, что моей беспечальной жизни когда-нибудь придет конец? Знал ли я, что в трагический хор влюбленных вольются и мои стоны и жалобы? Чем-то ответит на мою любовь Клара Толбойз? Бог ведает. Алисия? Пусть бедняжка подцепит себе в Германии какого-нибудь белокурого саксонца».

Он встал и нервно заходил по комнате, не зная, чем занять время. Курить ему не хотелось. Конечно, курение успокаивает нервы, и к тому же оно приятно само по себе, но полдюжины трубок, выкуренных в одиночестве, пресытят и самого заядлого любителя.

Увы, если рядом нет человека, с которым можно перемолвиться хотя бы словечком, трубка ваша, уважаемый читатель, особого удовольствия вам не принесет.

То, что Роберт Одли столь часто оказывался в своих тихих апартаментах наедине с самим собой, вовсе не значило, что у него не было друзей. Их у него было предостаточно, но дело, которому он себя посвятил, лишило его былых привязанностей, отторгло из прежней среды. Неужели и теперь, как в старые добрые времена, он мог бы легко, не задумываясь, болтать о политике и опере, литературе и скачках, театре и науке, скандалах и теологии? Ему это уже было не дано. Посвятив себя делу, он начал избегать вчерашних друзей, словно и впрямь стал полицейским детективом, и, ведя борьбу с общественными пороками, невольно опорочил себя самого, что сделало неуместным его присутствие в компании честных джентльменов.

Зазвонили в церкви Темпля, в церкви святого Дунстана, в церкви святого Клемента Датского. Десять часов. Пора одеваться.

На Флит-стрит было тихо и немноголюдно. На углу Фаррингдон-стрит Роберт нанял экипаж и поехал на вокзал в Шордитч.

Экипаж подвез его к длинной деревянной платформе. Через несколько минут ударили в колокол, и поезд, медленно набирая скорость, двинулся на северо-запад.

Он ехал первым классом.

Один.

Один на весь вагон.

Один ли?

Тень Джорджа Толбойза преследовала его, когда он смотрел в окно вагона.

Он чувствовал ее у себя за спиной.

Он чувствовал ее и там, далеко-далеко впереди, куда сквозь ночь торопился его поезд, там, где в кощунственном небрежении истлевали останки дорогого ему человека.

«То, что когда-то было Джорджем Толбойзом, должно быть достойно погребено», — подумал Роберт.

Он чуть приоткрыл окно.

Струя морозного воздуха ударила в лицо, и ему вдруг показалось, что к его лбу и щекам прикоснулись губы мертвеца.

«Я должен похоронить Джорджа Толбойза. Я должен его похоронить. Во что бы то ни стало. Любой ценой. Даже ценой разоблачения. Даже если эту безумную женщину придется извлечь из ее убежища и водворить в тюрьму. Иначе я сойду с ума. Сам сойду с ума. Я должен похоронить Джорджа Толбойза. Любой ценой. Любой ценой. Любой ценой».

Наступила полночь. Прошло еще несколько минут. Поезд замедлил ход. Сейчас будет остановка. Роберт с облегчением вздохнул.

«Невеселое выдалось путешествие, — подумал молодой человек, внимательно глядя перед собой и стараясь не сбиться с пути, — невеселое мне выдалось путешествие между двенадцатью и часом в безлунную мартовскую ночь. Л идти нужно. Если бедный парень хочет увидеть меня, я должен идти. До конца дней моих не будет мне прощения, если я вернусь назад. К тому же этого хочет она. Да-да, этого хочет она, и мне ничего не остается, как только подчиниться ее воле. Помоги мне, Господи!»

Дойдя до деревни, он остановился у деревянной изгородки, окружавшей дом священника с прилегавшим к нему садом, и посмотрел на окна. В доме было темно. Роберт печально вздохнул, но сердце его радостно забилось, когда он подумал, что здесь, под этим кровом, совсем недавно жила та, которая нынче так властно завладела всеми его помыслами. Он вздохнул еще раз и продолжил свой путь.

Только дойдя до деревушки Одли — была уже половина второго ночи, — он вспомнил, что в своем письме Клара Толбойз не указала ему, как найти дом, где умирает Люк Маркс.

«Скорее всего, доктор Доусон велел перенести беднягу к его матери, — подумал Роберт Одли. — Он же его сейчас и лечит. Значит, только он может указать мне нужный дом».

Приняв решение, Роберт направился туда, где до второго замужества жила Элен Толбойз.

Двери небольшой приемной были приоткрыты. Внутри горел свет. Распахнув створки, Роберт вошел в помещение.

Доктор стоял за прилавком красного дерева, смешивая в мензурке какое-то снадобье. Судя по тому, что шляпа лежала тут же, около него, в приемную он зашел только что. Его помощник спал в соседней комнате: оттуда доносилось мерное посапывание.

— Извините за беспокойство, мистер Доусон, — обратился к нему Роберт Одли, когда доктор, подняв голову, узнал посетителя, — я прибыл, чтобы повидаться с Марксом, который, я слышал, очень плох. Прошу вас, расскажите, как пройти к дому его матушки.

— Мы пойдем туда вместе, мистер Одли, — отозвался доктор. — Через минуту я сам туда отправляюсь.

— Ему, в самом деле, плохо?

— Хуже не бывает. Будь по-другому, я не стал бы настаивать на том, чтобы его увезли из Маунт-Станнинга. Он, как вам, конечно же, известно, пил, не зная меры, а внезапное потрясение, которое он испытал той роковой ночью, добило его окончательно. Два последних дня он был весь в жару, его трясло; нынче вечером он вел себя намного спокойнее, но, боюсь, жить ему осталось не более суток.

— Меня известили, что он хочет повидаться со мной, — сказал Роберт.

— Знаю, — кивнув головой, сказал мистер Доусон и скептически добавил: — Причуды больного воображения, не более того. Вы вытащили парня из горящего дома, вы сделали все, чтобы спасти ему жизнь. Человек он грубый и невежественный, но чувство благодарности не чуждо и ему, и то, что вы сделали для него, не выходит у него из головы.

Они вышли из приемной. Мистер Доусон закрыл за собой дверь.

Доктор повел адвоката по тихой улице, затем они свернули в переулок, и в конце его Роберт Одли увидел тусклый желтый квадрат: это светилось окно, за которым умирал Люк Маркс.

Мистер Доусон поднял щеколду и вошел в дом. В гостиной на столе горела длинная сальная свеча. Больной лежал в спальне на втором этаже.

— Сказать ему, что вы пришли? — спросил мистер Доусон.

— Да, пожалуйста. Боюсь только, что он разволнуется. Мне не к спеху, я могу подождать. Потом дадите мне знать, и я к вам поднимусь.

Мистер Доусон кивнул головой и, стараясь не шуметь, поднялся наверх по узкой деревянной лестнице.

Роберт Одли сел в кресло у погасшего очага и, скорбно осмотревшись вокруг, принялся терпеливо ждать. Вокруг стояла гнетущая тишина, нарушаемая только монотонными звуками часового механизма.

«Тик-так! Тик-так! Сиди и жди! Тик-так! Тик-так! Сиди и жди!» — почудилось вдруг молодому человеку, и ему безумно захотелось швырнуть в часы шляпу и остановить маятник.

— Люк проснулся, — послышался сверху, с лестницы, приглушенный голос доктора. — Люк Маркс проснулся и хочет видеть вас.

Роберт живо вскочил с места и поднялся на второй этаж.

Фиби Маркс сидела в ногах кровати и не отводила глаз от мужа. Она смотрела на него с ужасом, и было видно, что больше, чем потеря супруга, ее страшит приход смерти. Мать Люка стояла у очага, подогревая куриный бульон. Люк лежал, обложенный подушками; его грубое лицо было бледным, а огромные руки беспокойно метались по широкому одеялу.

Увидев на пороге Роберта Одли, Фиби торопливо бросилась к нему.

— Погодите, сэр, позвольте, я вам кое-что скажу, прежде чем вы станете говорить с Люком, — сбивчиво и горячо прошептала она.

— Какого черта! — прорычал Люк Маркс, в котором даже болезнь не умерила его всегдашней грубости. — Какого черта! Вечно она хитрит, юлит и обманывает меня. Надоело! Я не малое дитя, и могу сам за себя держать ответ. Чего она ему там говорит? — спросил он, обращаясь к матери.

— Ничего особенного, родной мой: она рассказывает джентльмену о том, как ты себя чувствуешь, — примирительно ответила женщина.

— Я чего хотел ему сказать, все равно скажу, и не надо мне рот затыкать!

— Конечно, милый, все будет, как ты хочешь, — прежним тоном отозвалась его мать.

Люк устало закрыл глаза и снова впал в забытье, а Фиби, выведя Роберта из комнаты на узкую лестничную площадку, снова зашептала:

— Сэр, я думаю, у Люка после всех переживаний совсем помутился разум! Он никого ни в чем не подозревает, иначе рассказал бы об этом всем и каждому, но, сэр, он настроен против миледи, ужасно зол на нее; он твердит, что, если бы она дала ему достаточно денег на обзаведение, мы бы поселились где-нибудь в Брентвуде или Челмсфорде и всего этого бы не произошло. Ах, сэр, умоляю, выбирайте каждое слово, когда будете говорить с Люком!

— Да-да, понимаю; я буду осторожен.

— Я слышала, миледи покинула Одли-Корт.

— Да, это так.

— А когда она вернется, сэр?

— Никогда.

— Но там, где она теперь, ей не будет плохо?

— Не беспокойтесь, там с ней будут хорошо обращаться.

— Простите за расспросы, но мне это небезразлично, сэр, потому что миледи всегда была мне доброй хозяйкой.

В это время Люк Маркс пришел в себя.

— И когда эта баба кончит болтать? — раздался из-за дверей его хриплый голос.

Фиби испуганно взглянула на Роберта и прижала пальчик к губам. Затем она тронула его за рукав, и они вернулись в комнату.

— Выйди вон, — решительно потребовал Люк, увидев жену. — Пошла вон: тебе незачем знать то, что я скажу. Убирайся вниз, в гостиную, и забери с собой матушку. Я буду говорить с мистером Одли с глазу на глаз!

— Да не посягаю я на твои секреты, Люк, — направляясь к выходу, промолвила Фиби, — и, конечно же, я уйду. Но, надеюсь, ты не станешь возводить напраслину на тех, кто был так добр и так щедр к тебе.

— Что захочу, то и скажу, — прохрипел Люк. — Выискалась, понимаешь, командирша на мою голову… Пошла вон!

Что и говорить, даже лежа на смертном одре, бывший хозяин постоялого двора не изменил своим всегдашним привычкам и был все так же невыносимо груб и деспотичен. Но все-таки что-то изменилось в его нелюдимой душе, и сейчас, облизнув побелевшие губы и взглянув на Роберта глубоко запавшими глазами, он указал ему на кресло возле себя и сказал:

— Хоть я и не из благородных, мистер Одли, но обошлись вы со мной как с джентльменом. Я был пьян в стельку, когда случился пожар, и ежели бы не вы… Словом, спасибо за все. Я сроду не благодарил людей вашего круга, даже тогда, когда было за что, потому что, бросая объедки с барского стола, они всякий раз устраивали такой шум, что хотелось швырнуть им ихние подачки обратно… Но ежели джентльмен, рискуя собственной жизнью, вытаскивает тебя из огня… Я знаю — по докторовой физиономии вижу, что жить мне осталось недолго, и потому, умирая, я говорю: спасибо вам, сэр; премного вам обязан, сэр.

Люк Маркс вытянул левую руку — правая, обожженная, была обернута куском полотна — и подал ее Роберту Одли.

Подхватив его кисть обеими руками, молодой человек сердечно пожал ее.

— Ну что вы, что вы, мистер Маркс. Рад был помочь вам всем, чем мог.

Люк Маркс умолк на несколько минут, затем, внимательно взглянув на Роберта, сказал:

— Того джентльмена, который пропал, прибывши с вами в Одли-Корт, — ведь вы его очень любили, не так ли, сэр?

Роберт Одли вздрогнул.

— Я слышал, вы очень любили этого мистера Толбойза, сэр, — повторил Люк.

— Да, он был моим лучшим другом.

— Слуги из Одли-Корт говорили, что вы места себе не находили, когда он пропал. Говорили, что вы с ним были навроде как братья. Так ведь, сэр?

— Да-да, все это так. Прошу вас, не нужно больше об этом. Если вы послали за мной, чтобы сообщить что-нибудь о моем утраченном друге, не утруждайте себя — сил у вас и без того мало, не доставляйте мне лишней душевной боли. Худшее, что вам известно о женщине, которая причастна к этому, я узнал от нее же самой. Мне слишком многое известно об этом темном деле, и вы не расскажете мне ничего такого, чего бы я уже не знал.

На губах умирающего заиграла слабая улыбка.

— Так уж и ничего? Вы в этом уверены?

— Уверен.

С минуту Люк молчал, затем, собравшись с силами, спросил:

— Что же все-таки она вам рассказала?

Роберт начал терять терпение.

— Прошу вас, Маркс, оставим эту тему. В какие бы тайны вы ни были посвящены, в свое время вам, я догадываюсь, достаточно заплатили за молчание. С вашей стороны было бы порядочнее молчать до конца.

— Вот как? — ухмыльнулся Люк Маркс. — А что, ежели у миледи была своя тайна, а у меня — своя?

— То есть?