30
В ЛИПОВОЙ АЛЛЕЕ

Роберт Одли неторопливо прохаживался по широкой лужайке перед особняком Одли-Корт, когда экипаж, в котором сидели миледи и Алисия, миновав арку, остановился у низких дверей той части здания, что была построена в виде башни.

Подойдя к экипажу, молодой адвокат протянул руку и помог женщинам сойти на землю. Миледи очень шли нежно-голубая шляпа и соболя, что он когда-то купил для нее в Санкт-Петербурге. Подав Роберту руку для поцелуя, она одарила его приветливой гримаской.

— Итак, вы все же приехали, ленивец вы этакий! — смеясь, промолвила она. — Теперь, когда вы здесь, мы превратим вас в узника. Мы не дадим ему сбежать, не так ли, Алисия?

Алисия Одли насмешливо склонила голову, и тяжелые локоны качнулись под изогнутыми полями ее шляпы.

— Мой кузен носится по белому свету, как сумасшедший, и я никак не могу повлиять на этого сумасброда, — сказала она. — Но коль скоро он решил вести себя подобно герою немецкой сказки, за которым гонятся привидения, я, по крайней мере, постараюсь понять, в чем тут причина.

«Милая девушка, — подумал Роберт Одли, — привлекательная, великодушная, из хорошей семьи, но… как действует на нервы!»

Все трое направились к дому.

— Где вы были последние два дня? — спросила миледи.

— Я был… в Йоркшире, — ответил Роберт. — В маленьком курортном городишке, где мой бедный друг Джордж Толбойз поселился после женитьбы.

Миледи побледнела, но тут же взяла себя в руки.

— Мне нужно переодеться к обеду, — улыбнувшись, сказала, она. — Пожалуйста, мистер Одли, пропустите меня вперед.

— Надеюсь, вы уделите мне полчаса, леди Одли, — посторонившись, вполголоса промолвил молодой человек. — Я приехал в Эссекс только ради того, чтобы поговорить с вами.

— О чем? — едва скрыв тревогу и напустив на себя вид озадаченного ребенка, спросила миледи. — О чем вы хотите поговорить со мной, мистер Одли?

— Я сообщу вам об этом с глазу на глаз, — сказал Роберт, посмотрев на Алисию, стоявшую позади мачехи.

«Влюбился в эту восковую куклу! — подумала та. — Отсюда и все его странности».

Резко повернувшись, Алисия отошла от кузена и мачехи и отправилась на лужайку.

«Влюбился в восковую куклу! Знай я, что у него такой дурной вкус, я бы давно выбросила его из головы!»

Алисия пересекла лужайку и, выйдя за ворота, пошла в конюшню — искать сочувствия у верного пса Цезаря и гнедой кобылы Аталанты.

— Не пойти ли нам в липовую аллею, леди Одли? — предложил Роберт, когда Алисия скрылась из виду.

— Пожалуйста, если вам угодно, — отозвалась миледи. Роберт заметил, что она, идя с ним рядом, дрожит и поглядывает по сторонам, словно загнанная мышка, готовая юркнуть в любую щелку, чтобы скрыться от своего преследователя.

— Вы вся дрожите, — сказал молодой адвокат.

— Да, мне холодно, меня знобит. Давайте поговорим как-нибудь в другой раз. Завтра, например. Мне нужно переодеться к обеду, и я хочу повидаться с сэром Майклом: мы не виделись с десяти часов утра. Пожалуйста, давайте поговорим завтра.

Как жалобно прозвучали в ее устах эти слова! Роберт Одли взглянул на ее прекрасное лицо, и ему стало бесконечно жаль эту женщину. И все-таки…

— Я должен поговорить с вами, леди Одли, — сказал Роберт, делая ударение на слове «должен». — Если я и жесток, то это вы сделали меня жестоким. Вы могли бы избежать этой пытки. Вы могли бы избежать этой встречи. Я честно предупредил вас обо всем. Но вы предпочли отмахнуться от меня, и сегодня вы расплачиваетесь за свое пренебрежение. Следуйте за мной. Я скажу вам все, что должен сказать.

В его тоне было столько холодной решимости, что миледи не посмела возражать и покорно пошла за ним. Они миновали железные ворота, что вели в сад, разбитый позади особняка, перешли грубо сколоченный деревянный мостик, перекинутый через тихий пруд, и вошли в липовую аллею.

Уже начали сгущаться ранние зимние сумерки, и голые ветви сомкнулись над головами наших героев: в неверном свете уходящего дня липовая аллея стала похожей на крытую аркаду.

— Зачем вы привели меня в это ужасное место? — нарушила молчание леди Одли. — Зачем вы меня пугаете? Вы же знаете, как я нервничаю!

— Вы нервничаете, миледи?

— Да, ужасно нервничаю. Мистер Доусон заработал на мне уже целое состояние. Он постоянно шлет мне камфару, нюхательную соль, лаванду и множество всяких отвратительных микстур, но ничто не помогает.

— Если ум нездоров, тут уж ничем не поможешь.

— Кто говорит, что я не в здравом уме?

— Я говорю, миледи. И потому позвольте мне, став вашим врачом, искоренить вашу душевную болезнь. Хотите, я вам скажу, почему вы стали в этом доме такой нервной?

— Попробуйте, скажите, — усмехнувшись, отозвалась миледи.

— Потому что из-за вас в этом доме поселился призрак.

— Призрак?

— Да, миледи, призрак. Имя ему — Джордж Толбойз.

Роберт Одли увидел, как часто и прерывисто задышала миледи, и ему даже показалось, что он слышит, как стучит ее сердце.

— Что вам от меня нужно? — воскликнула женщина. — Что вы мучаете меня своим Джорджем Толбойзом, которому несколько месяцев назад взбрело в голову уйти, сбежать, исчезнуть из вашей жизни? Вы сами сходите с ума, мистер Одли! Сходите с ума и делаете меня жертвой своего безумия. При чем тут я? Где связь между мною и Джорджем Толбойзом? Почему, желая досадить мне, вы постоянно твердите это имя?

— То есть вы хотите сказать, что Джордж Толбойз совершенно чужой для вас человек?

— Ну конечно! Разве может быть иначе?

— Еще как может! Сейчас я расскажу вам, как исчез мой друг…

— Не нужны мне ваши рассказы! — воскликнула леди Одли. — Знать ничего не желаю об этом человеке! Если он мертв, я скорблю о нем. Если жив — не желаю слышать о нем, не желаю видеть его. Я хочу видеть своего мужа, мистер Одли! Пожалуйста, не задерживайте меня здесь, в этом сумрачном месте, если не хотите, чтобы я замерзала до смерти!

— Выслушайте то, что я скажу, и ступайте с миром. Я не стану задерживать вас дольше необходимого. Выслушайте и поступайте, как знаете.

— Хорошо, не будем терять время. Обещаю выслушать, употребив на то все свое терпение.

— Когда мой друг Джордж Толбойз вернулся в Англию, — начал Роберт Одли, — всеми своими помыслами он был устремлен к своей жене.

— Которую сам же и бросил на произвол судьбы, — живо подхватила миледи, но тут же, опомнившись, добавила: — Вы уже как-то упоминали об этом, когда впервые рассказывали эту печальную историю в стенах Одли-Корт.

Роберт не стал обращать внимание на оговорку миледи.

— Всеми своими помыслами Джордж Толбойз был устремлен к своей жене, — повторил он. — Сделать ее счастливой — эту надежду он лелеял на золотых приисках Австралии, где собственными руками копал золото в самых нечеловеческих условиях. Так уж случилось, что мы встретились буквально через несколько часов после того, как он сошел на родную землю, и я был свидетелем, как он буквально светился от радости, предвкушая встречу с женой, как гордился тем, что его усилия увенчались победой. Могу засвидетельствовать также и то, что удар, который он получил в самое сердце, совершенно изменил его, сделал совсем другим человеком. Этот удар нанесло ему объявление о смерти его жены в газете «Таймс». Сегодня я уверен, что это объявление было лживым в каждой своей букве.

— Вот как! Но зачем было объявлять о кончине миссис Толбойз, если она жива?

— А вот этот вопрос следовало бы задать самой миссис Толбойз. У нее для мнимой кончины были весьма веские основания.

— Основания? Но какие?

— Что, если она воспользовалась отсутствием Джорджа, чтобы подыскать себе более состоятельного мужа? Что, если она, выйдя замуж вторично, поместила в газете фальшивое объявление, чтобы мой бедный друг не стал мешать ей в ее новой жизни?

Леди Одли пожала плечами.

— Ваши предположения весьма любопытны, мистер Одли, — сказала она, — и, надо надеяться, у вас для них имеются достаточные основания.

— Я просмотрел подшивку газет, что вышли в Челмсфорде и Колчестере приблизительно в это время, — продолжил Роберт, не обращая внимания на последнюю реплику миледи, — и в одном из номеров, датированном 2 июля 1857 года, нашел короткий абзац, где говорилось, что мистер Джордж Толбойз, английский джентльмен, прибыл в Сидней с золотых приисков, имея с собой самородки и золотой песок общей стоимостью двадцать тысяч фунтов стерлингов, и, реализовав добытое, отправился в Ливерпуль на быстроходном клипере «Аргус». Это, конечно, мелочь, леди Одли, но она доказывает, что всякий, кто проживал в июле 1857 года в графстве Эссекс, мог знать о возвращении Джорджа Толбойза из Австралии. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Не совсем, — призналась миледи. — Какая связь между эссекской газетой и кончиной миссис Толбойз?

— К этому мы еще вернемся, леди Одли. Подчеркиваю: я уверен в том, что объявление в «Таймс» было фальшивым и что оно — часть заговора Элен Толбойз и ее отца, отставного лейтенанта флота Генри Молдона, против моего бедного друга.

— Заговора?

— Да, миледи, именно заговора. Женщина, продумавшая его до мелочей, надо отдать ей должное, проявила столько ума и ловкости, что ею нельзя не восхищаться. Это храбрая женщина, потому что она задумала сыграть всю комедию, от пролога до финала, не боясь разоблачения. Это порочная женщина, потому что она не подумала о том, что значило ее предательство для того, кто так страстно ее любил. Это глупая женщина, потому что жизнь для нее — это игра, в которой выигрывает тот, у кого лучше карты. Она забыла, что Провидение выше всех низменных расчетов, и нет такой преступной тайны, которой оно позволило бы слишком долго оставаться тайной.

— Но почему вы уверены, что объявление в газете было фальшивым? — спросила миледи. — В Одли-Корт вы рассказывали о том, что ездили с мистером Толбойзом на могилу его жены. Кто же тогда умер в Вентноре, если не миссис Толбойз?

— На этот вопрос могут ответить только два-три человека на всей земле, и один из них ответит на него скоро, очень скоро. Я сковал цепь косвенных улик — почти всю, недостает лишь нескольких звеньев, — и уж поверьте, миледи, у меня достанет сил довести работу до конца. Я знаю, где искать недостающие звенья! В Саутгемптоне живет светловолосая женщина, ее фамилия Плаусон. Ей — в этом я не сомневаюсь — известно многое из того, о чем тесть моего друга предпочел бы умолчать. От нее я мог бы узнать, кто похоронен на кладбище в Вентноре, и непременно узнаю, если…

— Если что?

— Если женщина, которую я хочу спасти от позора и кары, не оценит мое милосердие и, пока не поздно, не внимет моему предупреждению.

Миледи пожала изящными плечами и взглянула на молодого адвоката с нескрываемым презрением.

— Она, эта женщина, проявит непростительную глупость, если подчинит свою судьбу влиянию глупостей, подобных этой. Вы ипохондрик, мистер Одли, и это вам нужны камфара, нюхательная соль, лаванда и прочее в том же роде. Какая, извините, ересь бродит в вашей голове! Вы потеряли друга при таинственных обстоятельствах: джентльмен предпочел покинуть Англию, не известив об этом вас. И что с того? Вы утверждаете, что после смерти жены он стал совершенно иным человеком. А вам не кажется, что этот человек, устав от мерзостей так называемой цивилизованной жизни, попросту мог вернуться на золотые прииски, чтобы там, на лоне дикой природы, забыть о своем горе? Вся эта история весьма романтична, но такое в жизни случается, и, увы, довольно часто. Однако столь простое объяснение вас не устраивает, и в ваших воспаленных мозгах рождается история зловещего заговора. Элен Толбойз мертва. «Таймс» объявил о том, что она мертва. Ее собственный отец сказал вам, что она мертва. Надпись на могильном камне в Вентноре гласит, что она мертва. Так по какому праву, — миледи повысила голос почти до крика, — по какому праву, мистер Одли, вы приходите ко мне и изводите меня своими россказнями?

— По праву, которое дают мне косвенные улики, леди Одли, — сказал Роберт.

— Какие еще косвенные улики?

— Какие улики? Разные, миледи. Уликой могут послужить время и место события. Уликой может послужить и почерк. Когда Элен Толбойз покидала Уайльдернси, она оставила письмо, в котором заявила отцу, что устала от прежней жизни и желает обрести иной дом, иную судьбу. Это письмо у меня.

— Вот как?

— Да, миледи. И я узнаю, чей почерк напоминает почерк Элен Толбойз столь живо, что даже самый дотошный эксперт не заметит никакой разницы!

— Сходство двух женских почерков — не бог весть какая редкость в наши дни, — возразила миледи с подчеркнутым безразличием. — Я могу предъявить вам письма полудюжины своих корреспонденток, и вы убедитесь, что дамская каллиграфия не блещет разнообразием.

— А если сличение двух почерков обнаружит сходство даже в самых ничтожных деталях?

— Тогда можно будет говорить о редкостном и любопытном совпадении, — отозвалась миледи, — о совпадении — и только. Вы не сможете отрицать факт смерти Элен Толбойз на том единственном основании, что ее почерк совпадает с почерком другого человека, который, слава богу, пребывает пока что в добром здравии.

— Хорошо, оставим это и посмотрим на дело с другой стороны. Элен Толбойз так и не вернулась в отчий дом. Покинув отца, бедного, беспомощного старика, она решила отряхнуть прах своей прежней жизни со своих ног. Что, прежде всего, делают люди, решившие начать жизнь заново, как говорится, с чистого листа? Они меняют имя, леди Одли! Женщина по имени Элен Толбойз исчезла 16 августа 1854 года, чтобы буквально на следующий день, 17 августа, воскреснуть в качестве Люси Грэхем. Там, куда она явилась, она предложила свои услуги почти даром, но зато на новом месте ей не стали задавать лишние вопросы относительно ее прошлого.

— Вы с ума сошли, мистер Одли! — воскликнула миледи. — Вы сошли с ума, но, будьте уверены, мой супруг сумеет защитить меня от ваших оскорблений. Элен Толбойз сбежала из дома в такой-то день, а я поступила на работу на следующий — и что же? Какое это имеет значение?

— Большого значения это само по себе не имеет, — усмехнулся Роберт Одли, — но у меня есть еще одна улика…

— Какая еще улика?

— Два ярлыка, наклеенных один на другой на шляпную коробку, что вы оставили у миссис Винсент. На верхнем указано имя мисс Грэхем, на нижнем — имя миссис Джордж Толбойз.

Миледи молчала. Роберт Одли не видел в сумерках ее лица, но он заметил, как судорожно взметнулись к сердцу ее маленькие изящные ручки, и он понял, что его стрела попала в цель.

«Господи, помоги ей, несчастной! — подумал Роберт. — Теперь она знает, что для нее все потеряно. Почувствуют ли ее судьи то, что чувствую теперь я, когда вынесут ей смертный приговор — ей, не сделавшей им ничего дурного?»

Они медленно двинулись в обратный путь. Молча шли по темной аллее, а рядом с ними тянулся кустарник, среди зарослей которого показался старый колодец.

К колодцу вела вьющаяся дорожка, по которой давно уже никто не ходил и которую давно уже не расчищали. Роберт, выйдя из аллеи, свернул на эту дорожку, потому что здесь было светлее, а ему в эти минуты очень хотелось взглянуть на лицо миледи.

Молодой адвокат не проронил ни единого слова, пока они не дошли до колодца.

Массивная кирпичная кладка уже давно была разрушена, и ее обломки валялись среди зарослей вереска и сорной травы. Столбы, на которых когда-то крепился деревянный вал, еще сохранились, но железную ось вытащили из отверстий, и она лежала в нескольких шагах от колодца — забытая, заржавленная, никчемная.

Опершись на один из столбов, поросших мхом, Роберт Одли взглянул на миледи. Луна только что взошла над горизонтом, и в этот миг лик женщины напомнил молодому адвокату то лицо, что он когда-то увидел во сне среди пенных хлопьев, которые взбивали зеленые морские волны.

— У меня есть две эти этикетки, леди Одли, — возобновил Роберт начатый разговор. — Я снял их со шляпной коробки, что вы оставили в Креснт-Виллас. Я отклеил их в присутствии миссис Винсент и мисс Тонкс. Попробуйте после этого утверждать, что вы Люси Грэхем и ничего общего не имеете с Элен Толбойз. Где же в таком случае вы жили до того, как появились в квартале Креснт-Виллас? Где ваши друзья, родственники или просто знакомые, которые могли бы выступить в вашу пользу? Даже если вы самый одинокий человек на этом свете, вам все равно придется представить суду хотя бы одного свидетеля, который мог бы удостоверить, что вы — это именно вы, и двух мнений здесь быть не может.

— Да, да, да! — воскликнула леди Одли. — Если я окажусь на скамье подсудимых, мне действительно придется искать свидетелей, чтобы опровергнуть ваши абсурдные обвинения. Но я пока что не на скамье подсудимых, и потому я предпочитаю смеяться над вашей глупостью. Я утверждаю: вы сошли с ума! Если вам угодно твердить, что Элен Толбойз жива и что я и есть Элен Толбойз, — воля ваша. Если вам угодно путешествовать по тем местам, где когда-то довелось жить мне, и по тем местам, где когда-то жила миссис Толбойз, — воля ваша. Если при этом вы делаете какие-то выводы и умозаключения, в третий раз говорю вам — воля ваша. Но хочу предупредить вас, что от буйных фантазий до смирительной рубашки — один шаг!

При этих словах Роберт Одли выпрямился и отошел на несколько шагов от замшелого колодезного столба.

«Она готова совершить новое преступление, — подумал он, — чтобы замести следы старого. Все влияние, которое она имеет на сэра Майкла, она употребит на то, чтобы объявить меня невменяемым».

Роберт Одли не был трусом, но предательский холодок проник ему в сердце, и он вздрогнул, когда подумал, с каким отчаянным противником ему придется иметь дело.

«Я раскрыл перед ней все свои карты, — подумал он, — но свои карты она по-прежнему от меня прячет. Нелегко будет сорвать с нее маску. Дядюшка скорее упрячет меня в сумасшедший дом, чем поверит в ее виновность!»

В этот самый миг бледное лицо Клары Толбойз, суровое и строгое в своей красоте, столь не похожей на хрупкую красоту леди Одли, возникло перед его внутренним взором.

«Какой же я негодяй, — подумал молодой адвокат, — если в такую минуту пекусь о своей безопасности. Чем дольше я гляжу на эту женщину, тем больше чувствую собственную правоту, которая велит мне изгнать эту женщину из дома сэра Майкла!»

Миледи, стоя у другого колодезного столба, игриво поддела ножкой клочок сорной травы и украдкой взглянула на своего врага.

— Наш поединок будет не на жизнь, а на смерть, — торжественно промолвил Роберт Одли. — Я предупреждал — вы не вняли моим советам; я хотел, чтобы вы скрылись где-нибудь за границей — вы остались в Англии; я думал, в вас есть хоть капля стыда, а у вас…

— Не осталось его ни капли, вы это хотели сказать? — перебила леди Одли, с вызовом взглянув на молодого адвоката.

— Чему бывать, того не миновать, миледи, — промолвил Роберт Одли. — Люди слышали, как Джордж Толбойз спрашивал о вас. Люди видели, как Джордж Толбойз вошел в этот сад. Никто не видел, как Джордж Толбойз вышел из этого сада. Я уверен, что он никогда и не покидал его. Я уверен, что он принял смерть где-то в его пределах. Я уверен, что его тело лежит где-нибудь в тихой заводи или в дальнем заброшенном углу. Я сровняю этот дом с землей, я вырву с корнем каждое дерево в саду, но найду место, которое стало последним пристанищем моего покойного друга!

Леди Одли внезапно издала вопль и в отчаянии заломила руки. Она хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле, и она лишь с ненавистью взглянула на своего неумолимого обвинителя, не в силах выразить то, что клокотало сейчас в ее душе. Потом она медленно опустила руки и сказала:

— Пошевелите хоть пальцем — и вам конец. Когда женщина загнана в ловушку, она опасна втройне. Вы этого не знали? Странно — при вашей-то искушенности…

Не закончив фразу, миледи усмехнулась и неожиданно взглянула на Роберта Одли с тем выражением достоинства и благородства, которое когда-то, к своему удивлению, молодой адвокат заметил на лице ее старого полупьяного отца, Генри Молдона, когда тот, как теперь и его дочь, увидев перед собой бездну — бездну унижения, последним усилием воли удержался на ее краю.

— Уезжайте, мистер Одли, — сказала она. — Вы сумасшедший, говорю я вам. Вы сумасшедший.

— Я уеду, миледи. До сего дня я действовал, жалея живых. Отныне я буду помнить только о долге перед мертвыми.

Он пошел прочь от заброшенного колодца и скрылся среди лип. Миледи медленно последовала за ним. В тот момент, когда он, открыв железные ворота, вышел из сада, двери дома отворились, и на пороге показалась Алисия.

— Я тебя везде ищу, Роберт, — сказала она. — Папочка спустился в библиотеку, и он будет рад повидаться с тобой.

Тень миледи упала на дорогу рядом с Робертом Одли. Он отошел в сторону, давая женщине пройти.

— Не знаю, дорогая, какая муха укусила твоего кузена, — сказала леди Одли, — он стал таким рассеянным, что я просто не в состоянии угадать, какую шутку он выкинет в следующую минуту.

— Судя по тому, как долго вы пробыли наедине, — с иронией заметила Алисия, — вы все же пытались его понять, несмотря на все его странности.

— О да, — спокойно ответил Роберт, — мы с миледи поняли друг друга прекрасно. Однако уже стемнело. До свиданья, леди. Я отправляюсь в Маунт-Станнинг; там у меня есть кое-какие дела, там я и заночую. А с дядюшкой увижусь завтра.

— Как, Роберт, — возмутилась Алисия, — ты уедешь, не повидавшись с папочкой?

— Да, дорогая. Я несколько взволнован, потому что дело меня ждет не слишком приятное, так что с дядюшкой мне лучше не встречаться. Доброй ночи, Алисия. Утром я либо приду сам, либо пришлю вам записку.

С этими словами он пожал руку кузине, поклонился леди Одли и направился в сторону деревни.

Миледи и Алисия глядели ему вслед, пока он не скрылся из виду.

— Что это с ним случилось? Почему он так странно себя ведет? — растерянно спросила Алисия. — Его, видите ли, беспокоит какое-то неприятное дело! А, по-моему, этот несчастный решился-таки вести дело в суде, и его заранее мутит при мысли о том, что в своей профессии он полный профан!

— А ты никогда не пыталась изучить характер своего кузена, Алисия? — выдержав паузу, озабоченно спросила миледи.

— Изучить его характер? Нет, леди Одли. Да и зачем? С первого взгляда ясно, кто перед вами: ленивый, себялюбивый сибарит, которого не заботит ничто, кроме собственного покоя и благополучия.

— А тебе не приходило в голову, что он несколько странен?

— Странен? — повторила Алисия, вытянув алые губки и пожав плечами. — Да… Пожалуй… Впрочем, это обычное оправдание для людей подобного сорта.

— Ты никогда не рассказывала мне о его родителях, — задумчиво промолвила миледи. — Ты их помнишь?

— Матушку его мне видеть не довелось. Девичья ее фамилия — Дальримпл. Она была весьма неуемной особой: в один прекрасный день сбежала с моим дядюшкой, и они вдвоем пустили на ветер огромное состояние. Она умерла в Ницце, когда Бобу было всего пять лет.

— Скажи, а ты не слышала о каких-нибудь отклонениях в его поведении?

— Что вы понимаете под словом «отклонения»?

— Хорошо, я задам вопрос по-другому: не слышала ли ты о каких-нибудь его странностях, чудачествах, выходках, одним словом, о чем-нибудь таком, в связи с чем о человеке говорят, что у него не все дома?

— Ах, нет, — смеясь, ответила Алисия. — Тетушка моя была весьма рассудительной особой, хотя и вышла замуж по любви. Впрочем, она умерла, когда меня еще не было на свете, и потому, как вы понимаете, особого интереса у меня к ней не было и нет.

— Но дядюшку-то ты своего помнишь, я полагаю?

— Дядюшку Роберта? Еще бы! Его я помню очень хорошо.

— Может, за ним водились какие-нибудь странности, присущие теперь твоему кузену?

— О да, мой кузен унаследовал все, как вы их называете, «отклонения» своего родителя. Мой дядюшка относился к окружающим с тем же безразличием, что и мой кузен. Впрочем, он был добрым мужем, заботливым отцом и рачительным, строгим хозяином: он сумел поставить себя так, что никто из слуг и арендаторов не смел ему перечить.

— А за ним замечали какие-нибудь странности?

— Да, его всегда считали чудаковатым.

— Долго я думала, — озабоченно промолвила миледи, — и вот что я тебе скажу: известно ли тебе, что сумасшествие передается от отца к сыну чаще, чем от отца к дочери, и от матери к дочери чаще, чем от матери к сыну? Твой кузен Роберт Одли — молодой человек весьма привлекательной наружности и, как мне кажется, у него доброе сердце. И все-таки за ним нужно приглядывать, Алисия, он — сумасшедший!

— Сумасшедший? — с негодованием воскликнула Алисия. — И как у вас только язык… Вы либо бредите… либо… хотите меня напугать!

— Я хочу только одного, Алисия, чтобы ты была начеку. Возможно, как ты утверждаешь, мистер Одли всего лишь чудаковат. Однако нынешним вечером он говорил со мной так, что у меня душа ушла в пятки от страха, и сейчас мне кажется, что молодой человек действительно сходит с ума. Как бы там ни было, я сегодня же поговорю об этом с сэром Майклом, и разговор у нас будет очень серьезным.

— Поговорите с папой! Но он так расстроится…

— Что поделаешь, дорогая, я должна предупредить его, чтобы он тоже был настороже.

— Но он никогда не поверит вам! Он просто высмеет вас с вашими домыслами.

— Не высмеет. Он поверит всему, что я ему скажу, — произнесла миледи, и едва заметная улыбка зазмеилась на ее устах.