СЧАСТЬЕ ПО КОЛОНДУ
Еще Ньютон сформулировал систему математических уравнений, описывающих эволюцию механических систем во времени. В принципе, если иметь достаточную информацию о состоянии физической системы в некоторый данный момент времени, можно рассчитать всю ее прошлую и будущую историю со сколь угодно высокой точностью.
П. С. У. Дэвис. Системные лекции
1
“…Не хочу никаких исторических экскурсов. Не хочу напоминать о Больцмане, цитировать Клода Шеннона, говорить о Хартли и Силарде, взывать к духам Винера или Шредингера. Загляните, если хочется, в энциклопедию — там все есть. Я же предпочитаю чашку обандо. Очень неплохой напиток, это многие признают”.
— Джек, — я выключил магнитофон. — Это голос Кея Санчеса?
— Конечно.
— Он всегда такой зануда?
— Ну что ты, Эл, в жизни он гораздо занудливей. Я сходил с ума, так мне иногда хотелось его ударить.
— Ты не ударил?
Джек неопределенно пожал плечами:
— Зачем? Он достаточно разговорчив.
2
“…Альтамиру закрыли в первые часы военного переворота. Престарелый президент Бельцер бежал на единственном военном вертолете, его министры и семья были схвачены островной полицией и, естественно, оказались в тесных камерах башен Келлета. Закрыть Альтамиру, кстати, оказалось делом несложным: спортивный самолет, принадлежащий старшему инспектору альтамирской полиции (он пытался последовать за вертолетом Бельцера), врезался при взлете в лакированный пароконный экипаж, в котором некто гражданин Арройо Моралес (имя я хорошо запомнил) как раз в это время вывез на прогулку свою невесту. Следовали они прямо по взлетной полосе, и данное происшествие надолго вывело ее из строя”.
3
“…Это был третий военный переворот за год. Радиостанция, конечно, не работала. По традиции перед каждым новым переворотом патриоты взрывали центральный пульт, поэтому телецентр давал на экраны только картинку “Пожалуйста, соблюдайте спокойствие”, но выключать телевизор запрещалось, потому что время от времени неизвестные люди, чаще всего в военной форме, появлялись на экране, чтобы доброжелательно объяснить, что университет закрыт как источник нравственной заразы (я, кстати, потерял работу как злостный ее разносчик), а национальный напиток обандо упразднен, поскольку крайне вреден не только для самого пьющего, но и для его семьи, и для его окружающих, и, наконец, для самой страны.
О перевороте я узнал случайно.
Президент Бельцер, генерал Хосе Фоблес или снежный человек, привезенный с Гималаев, — мне было все равно, кто возглавляет правительство. Но тишина, вдруг охватившая Альтамиру, смутила меня. Как обычно, я сидел на берегу ручья, готовясь принять первую чашку обандо. И как обычно, заранее возмущался появлением над головой единственного нашего военного вертолета.
Но он не появился.
Со стороны города слышалась стрельба, потом и она стихла, До меня донеслись необыкновенный шорох, шелестение — летали стрекозы.
Впрочем, грохот выстрелов и мертвая тишина одинаково опасны. Святая Мария знает, прав ли я. Предыдущую ночь я провел у Маргет, а у моих ног стояла пузатая бутыль с прозрачным обандо. Президент Бельцер пытался уничтожить частные заводики по производству обандо, а генерал Ферш ввел за его выгонку смертную казнь. Я сам в свое время видел длинные списки повешенных — “за злоупотребление обандо”. По закону они должны были быть расстреляны, но с патронами в Альтамире всегда были проблемы. Повешение более экономично”.
— Народ всегда на чем-нибудь экономит, — усмехнулся я.
— Чаще всего на веревке. Может, это и правильно.
4
“…В то утро, когда стихли выстрелы и раздалось шелестение стрекоз, я сидел на берегу холодного ручья в очень удобном укромном месте рядом со старой мельницей, принадлежавшей Фернандо Кассаде. Не торопясь, предчувствуя, предвкушая, даже смакуя близкое удовольствие, я сбросил сандалии. Так же неторопливо почти по колено опустил в холодную воду обнаженные ноги. Только после этого, все так же не торопясь, отлично понимая всю важность процедуры, я наполнил прозрачным обандо объемистую оловянную кружку, какую следует осушать сразу, залпом, одним махом, иначе велик риск схлопотать нечто вроде теплового удара — таково действие нашего национального напитка.
Впрочем, я все делал по инструкции.
Я не новичок в этом деле. Уже через пять минут мощное тепло текло по моим жилам, зажигало, наполняло жизнью. Я даже напел негромко древний гимн Альтамиры: “Восхищение! Восхищение! Альтамира — звезда планеты!..” Впрочем, пение не было самым сильным моим увлечением. Через несколько минут я просто лежал в траве и смотрел в облака.
Мне нравится обандо.
Говорю об этом с полной ответственностью.
Нравится его вкус, действие. Семь президентов, стремительно сменявших друг друга в течение трех последних лет, правда, не разделяли моего мнения. “Обандо — это яд, обандо — это вред, обандо — это путь к беспорядочным связям”. Не знаю, не знаю. Приведенное изречение выбито каким-то тюремным мастером прямо на стене одной из башен Келлета, но меня это не убеждает. Кто осмелится строить политическую платформу на пропаганде обандо? Никто. А вот на отрицании обандо все президенты всегда получали женские голоса. А женщины — это абсолютное большинство населения Альтамиры. Замечу при этом, и тоже с полной ответственностью, что, несмотря на закрытие то того, то иного заводика, количество обандо в Альтамире никогда не уменьшалось. Были годы, когда оно, пожалуй, увеличивалось, но чтобы уменьшалось, такого я не помню.
Я лежал в нежной траве, смотрел в небо, видел причудливые нежные облака.
Я помнил, что когда-то учился в Лондоне.
Тяжелый город, теперь он далеко.
Я встречался в Лондоне с интересными людьми, немало вечеров проводил со своим приятелем Кристофером Колондом, мои студенческие работы ценил сэр Чарльз Сноу, но все равно Лондон — город тяжелый. Дышится в нем трудно и напитки его не хороши. Они ничем не напоминают обандо. Часто они приводят к тому, что человек хватается за нож. А обандо примиряет”.
— Не слишком ли много он говорит об этом?
— О нет. Обандо — это перспективный напиток, Эл.
5
“…Было время, я преподавал в университете, в лицее, но университет был закрыт, а из лицея меня уволили. Преподаватель — это опасно. Всегда найдется человек, который самые наивные твои слова истолкует по–своему. Небольшие сбережения я давно перевел на имя Маргет, что же касается обандо, к которому я привык, за небольшие деньги я всегда получал свою порцию на старой мельнице Фернандо Кассаде, или в отделении скобяной лавки Уайта, или у старшей воспитательницы государственного детского пансионата Эльи Сасаро”.
— На что вам сдался этот придурок, Джек? — не выдержал я.
— Извини, Эл. Это приказ шефа. Он просил прокрутить для тебя эту пленку. Он хотел бы знать, доходит ли случившееся до случайного человека?
6
“…С некоторых пор я стал замечать за собой слежку.
Какой-то тип в плоском беретике и в темных очках возникал ниоткуда и мог ходить за мною часами. Мне, в общем, было наплевать на это, он меня не раздражал, но все же весть о новом перевороте дошла до меня прежде всего через исчезновение этого незаметного чина. Вероятно, новый режим лишил его работы и уничтожил. Зато, возвращаясь вечером с мельницы старого Фернандо Кассаде, я попал в лапы военного патруля. Видимо, они вышли на улицу совсем недавно (их серые носки еще не запылились) и чувствовали себя хозяевами положения, ведь по ним никто не стрелял. Мордастые, в серых рубашках и шортах, с автоматами на груди, в сандалиях на тяжелой подошве, чуть ли не с подковами, в шлемах, низко надвинутых на столь же низкие лбы, они выглядели значительно. Чувствовалось, что им приятно ступать по пыльной мостовой, поводить сильными плечами, держать руки на оружии. Заметив меня, офицер, начальник патруля, очень посерьезнел.
— Ты кто? — спросил он.
Растерянный, я пожал плечами. Разумеется, это была ошибка. Меня мгновенно повалили на пыльную мостовую.
— Ты кто? — переспросил офицер.
Из-за столиков открытого кафе на нас смотрели лояльные граждане Альтамиры.
Они улыбались, наверное, новая власть показалась им в этот момент твердой. Наверное, им понравились патрульные, так легко разделавшиеся с опустившимся интеллигентом. Они ждали продолжения.
— Кей Санчес, — наконец выдавил я. Пыль попала мне в глотку, в нос, я чихнул. Наверное, это было смешно, за столиками засмеялись. Многие находились под первым волшебным действием обандо, над террасой высветились первые звезды, воздух был чист и прозрачен, новый режим, несомненно, опирался на крепких парней — почему бы и не засмеяться? Улыбнулся даже офицер.
— Я знал одного Санчеса, — сказал он. — Он играл в футбол и играл плохо”.
7
“…Пыльный, помятый, я попал домой.
Патрульные отпустили меня, узнав, что я обитаю в квартале Уно.
Не такой богатый квартал, как, скажем, Икер, где всю жизнь прожил мой приятель Кристофер Колонд, но все же. Я толкнулся в дверь, открыла Маргет. Маленькая, темная, всегда загорелая, живая, с живыми блестящими глазами — она невероятно зажигала меня. Как утреннее солнце. Даже шепот ее действовал на меня, как чашка обандо.
— Где ты так извозился?
Я покачал головой. Мне не хотелось хаять патрульных. Они ведь не избили меня, а только выяснили мое имя. Им это полагалось по службе. В конце концов, я сам виноват. Незачем было тянуть время, раздумывать.
— Устал?
Маргет повернулась к зеркалу, проводя какую-то абсолютно неясную для меня косметическую операцию.
— Странно, Кей, да? Ты ничего не делаешь, а устаешь. А новый президент никогда не устает. У него много помощников, но все главные дела он решает сам. Окно его кабинета светится даже ночами. Это проверено. Я даже сама ходила смотреть на его окна. — Полураздетая Маргет молитвенно сложила руки на красивой груди. Я бы предпочел, чтобы она их опустила. — Как думаешь, Кей, новый президент пользуется стимулирующими препаратами?
Я пожал плечами:
— Зачем?
— Ну как? — удивилась Маргет. — Чтобы снимать усталость.
— Чашка обандо. Этого достаточно.
— Ладно, — засмеялась Маргет. — Твоя вечерняя чашка на столе. Но жизнь, Кей, начинается новая. Совсем новая. Об этом все говорят. Новый президент обещает всем дать работу.
— Даже физикам? — усмехнулся я.
— Даже физикам.
— А предыдущий президент обещал покончить с обандо, — напомнил я. — Любопытно будет взглянуть на нового.
— Он обещал работу всем, Кей. Напрасно ты злишься.
Я кивнул.
Знаю, что не подарок.
Много лет назад в Лондоне я тоже не был подарком.
Но там жили только два альтамирца — я и Кристофер Колона. И мы легко находили общий язык, несмотря на то что Кристофер провел детство в самом богатом квартале Альтамиры. Собственно, весь квартал Икер, где жил Кристофер, принадлежал только одной семье — Фершей–Колондов. Эта семья дала Альтамире пять президентов, это, соответственно, позволяло Кристоферу не ломать голову над будущим, не помнить о финансовых сложностях, о которых никогда не мог забыть я. Он часто меня выручал, но по–своему. Мог, например, играя с тобой в карты, бросить их, когда ты был в выигрыше. А если я просто приходил занять денег, мог сказать: “У меня, Кей, сейчас ничего нет, но ты можешь пойти к Тгхаме”. Тгхама был негр, то ли из Камеруна, то ли из Чада, и чаще всего сам занимал деньги. “Вот увидишь, Тгхама тебя выручит”. Я шел к Тхгаме, и, как это ни странно, он выручал. Когда я приходил к нему, оказывалось, что он только что получил очередное наследство. В его стране все время убивали каких-то принцев и принцесс, и все они были его родственниками.
Кристофер никак не объяснял свой тихий дар предвидения.
Да никто этим и не интересовался. Это ведь только самому Кристоферу его странный дар приносил неприятности. Еще в детстве. Вдруг приходила недолгая, но резкая головная боль, с головокружением, с тошнотой, затем все вроде бы входило в норму, но Кристофер начинал ясно видеть прошлую жизнь каждого попадающегося ему на глаза человека — что случилось и что он натворил. И столь же ясно перед ним открывалось будущее этих людей — что случится и что они еще натворят. “Ма, — говорил Кристофер за обедом. — Ты принесешь мне такое же маленькое миндальное пирожное?” — “Какое миндальное пирожное?” — бледнела госпожа Ферш–Колонд, а отец добродушно улыбался: “Кристофер, мы позвоним и нам доставят любые пирожные. Зачем утруждать маму?” — “Нет, — настаивал Кристофер, — я хочу такое же пирожное, какими господин Ахо Альпи угощает в спальне”. — “Что такое? В спальне? Какая спальня? — бледнел отец, и усы его вздергивались, как живые. — Ты был в спальне у господина Ахо Альпи?” — “Ну что ты, папа. Кто меня туда пустит? Но мама там собирается быть”.
Видимо, Кристофер не понимал тогда, что время делится на будущее и прошедшее. Одновременно он жил там и там и не совсем точно представлял время, в котором его мама пробовала сладкие пирожные в спальне господина Ахо Альпи, и то время, в котором она еще только обдумывала такую возможность. Вообще Кристофер тогда считал, что все люди чувствуют время точно так же, как он. Лишь к студенчеству, к дням нашего пребывания в Лондоне, он понял, к чему ведут подобные предвосхищения, и научился определять текущий момент. То есть научился жить в определенном моменте постоянно текущего времени, хотя и оставлял для себя небольшой зазор. Этот зазор давал ему возможность в любой компании чувствовать себя свободно. Впрочем, должен заметить, подобный эффект дает и чашка обандо. При этом можно было обойтись без головной боли и головокружения, при употреблении обандо это приходит позже. Думаю, что Кристоферу, как и мне (хотя и по разным причинам), будущее казалось столь же скучным, как прошедшее. Сегодня президент Ферш, завтра президент Фоблес, послезавтра Бельцер, но ведь там, впереди, если смотреть внимательно, опять Ферш, опять Фоблес, опять Бельцер.
И все похожи друг на друга.
Я помню, например, президента Къюби.
Он был отчаянно усат и предельно решителен. И был не худшим президентом, по крайней мере именно при нем Кристофер Колонд и я уехали учиться в Лондон, и нам оплатили дорогу и проживание. Потом Къюби расстреляли как предателя революции, а его место занял Сесарио Пинто. Он не имел никакого веса среди военных, поэтому быстро попал в башни Келлета. Потом был Ферш, за ним Ферш–старший, которого на параде застрелил племянник Къюби — Санчес Карреро. Но он тоже не долго управлял Альтами–рой. Новый президент, который произвел такое впечатление на Маргет, подумал я, тоже, наверное, какой-нибудь Ферш. И, видимо, я сказал это вслух, потому что Маргет кивнула:
— Истинно так. А зовут президента Кристофер.
— А фамилия? У него есть фамилия?
— Почему ты так говоришь? — испугалась Маргет.
— Потому что за именем обычно следует фамилия, — улыбнулся я. — Всегда хочется, чтобы имя и фамилия стоили друг Друга. Ты говоришь — Кристофер. Но какой Кристофер? Если, например, из Фершей, то, видимо, Колонд.
— Ты знаешь, — разочарованно протянула Маргет.
Я пожал плечами. О том, что у нас новый президент, я, конечно, знал, но его имя меня нисколько не интересовало. И то, что новый президент оказался однофамильцем моего старого приятеля, тоже меня ничуть не взволновало. Уютно устроившись в кресле, я принял чашку обандо и похотливо косился на Маргет, заканчивающую вечерний туалет.
— Вчера я до полуночи простояла под окном президента, — радовалась Маргет. — Нас было много. Мы стояли, затаив дыхание. Было совсем темно, но свет в кабинете президента так и не погас.
— Наверное, президент придумывал занятия для патрулей, — усмехнулся я.
— Каких патрулей, Кей? О чем ты говоришь?
— Военных, Маргет.
— О чем ты? Я весь день провела в городе и не встретила ни одного патруля. Ни военного, ни гражданского.
— Выгляни в окно, — посоветовал я.
— Ну, выглянула.
— Что ты видишь?
— Улицу… Сад Кампеса…
— Зачем смотреть так далеко? Смотри под деревья.
— Ой! — испугалась Маргет. — Там офицер. И сидят солдаты. Зачем они там, Кей?
— Не знаю. Но, кажется, это мой офицер, Маргет, и мои солдаты. — Я произнес это с заслуженной гордостью. — Наверное, им приказано следить за мной. Раньше за мной следил какой-то мелкий шпик, а теперь настоящий военный патруль. Значит, положение в стране стабилизируется”.
— Что вы там устроили в этой Альтамире, Джек?
— Слушай внимательнее. Было бы хорошо, если б ты ничего не понял.
8
“…Ночь тянулась долго.
Мешала яркая звезда в открытом окне.
Она колола глаза и только к утру исчезла.
Все равно я встал невыспавшимся. Почему-то меня взволновало неожиданное совпадение имен нового президента Альтамиры и моего приятеля по Лондону. Нервничая, я решил наведаться к старой мельнице Фернандо Кассаде. Патруль, конечно, не спал, но я сумел выйти из дома незамеченным и так же незаметно часа через три вернулся. Этот маленький подвиг наполнил меня неожиданной уверенностью. Я не знал, зачем патруль приставлен ко мне, но понял, что любой патруль можно обвести вокруг пальца. Разумеется, эту уверенность мне внушили две или три чашки обандо. Но все равно это была уверенность.
Маргет, вернувшаяся с работы, оценила мое состояние:
— Хорошо, что ты дома. Тебе не надо ходить на мельницу. Мне не нравятся твои патрульные. Я специально пригляделась к ним, у них нехорошие лица, Кей. А ты скоро получишь работу.
Она загадочно улыбнулась:
— Угадай, что я принесла?
— Бутыль крепкого обандо, — предположил я. — Большую бутыль того крепкого обандо, который когда-то производили на заводике Николае. Помнишь этого эмигранта?
— Обандо! — фыркнула Маргет, но сердиться не стала. — Я принесла тебе портрет нового президента.
— Ты его купила? — Я был изумлен.
— Ну что ты, Кей, — засмеялась Маргет. — В Альтамире снова выходит газета. Под старым названием — “Газетт”. Портрет нового президента занимает всю первую страницу. Хочешь посмотреть?
И похвасталась:
— Теперь мы каждый день и совершенно бесплатно будем получать “Газетт”. Это дар президента народу.
Такую новость следовало переварить. Газета — это не телевизор, постоянно показывающий одну картинку.
— А как же с патрулями, Маргет? Их много в городе?
— Кей, я говорю правду. Я не видела ни одного.
— Но мой патруль — вон он!
— Может, он охраняет тебя?
— От кого?
— Не знаю.
В этом ответе была вся Маргет.
Усмехнувшись, я развернул “Газетт”.
Она имела скромный подзаголовок — “Для вас” и печаталась на шестнадцати полосах в один цвет. Все выглядело аккуратно. Видимо, аккуратности придавалось какое-то значение. А первую полосу действительно занимал портрет президента Кристофера Колонда. Несмотря на густые усы (раньше он их не носил), я сразу узнал своего приятеля по годам, проведенным в Лондоне. Внимательные черные глаза, всевидящие и сравнивающие. Губы — чуть узковатые, но сильные. Может, не слишком правильный нос, но президенту Альтамиры совсем не обязательно быть красавчиком.
Вторую полосу занимали сообщения о вчерашней погоде.
Они, несомненно, были точны, они, конечно, не вызывали сомнений, но все равно меня потянуло проверить каждую строку. Я невольно припомнил час за часом весь вчерашний день, проведенный мною дома и на мельнице Фернандо Кассаде. К своему изумлению, я не нашел никаких несоответствий между газетным текстом и тем, что было в действительности. Как бы подчеркивая неопровержимость изученной мною информации, тут же приводились точные цифры восхода и захода Солнца и Луны, а также данные, придраться к которым опять же мог только идиот. Например, я узнал, что 11 августа 1999 года в 11 часов 08 минут по Гринвичу в далекой от нас Западной Европе произойдет полное солнечное затмение, а 16 октября 2126 года ровно в 11 часов по Гринвичу такое же зрелище порадует азиатов. Нам, альтамирцам, “Газетт” ничего такого не обещала, но сам факт говорил о многом.
Третья полоса была набрана петитом, но читалась как приключенческий роман. Я не мог от нее оторваться. В долгих, совершенно одинаковых на первый взгляд колонках мелким, но четко различимым шрифтом дотошно расписывалось, кто и когда вышел в неурочное время на улицу, кто и когда вступил в конфликты с властями или прохожими, кто и когда распивал запрещенный напиток обандо, игнорируя указания, отпущенные Дворцом Правосудия, наконец, что случилось со многими из этих людей. Информация подавалась легко и так же легко усваивалась. Было видно, что газету делают серьезные люди.
Я взглянул на выходные данные.
Газету выпускал президент Кристофер Колонд.
“…издается еженедельно с постепенным переходом в ежедневную, первые семь номеров распространяются бесплатно, с восьмого номера подписка (для граждан Альтамиры) обязательна”.
Я поднял голову.
— Правда, интересно? Интересно?
Не знаю. Это было не то слово.
Я бы сказал — захватывающе! Я уже хотел увидеть завтрашнюю газету. Чего, скажем, стоило сообщение, касающееся некоего Эберта Хукера.
Я знал Эберта Хукера. А в “Газетт” было сказано, что в ближайшее время старый пропойца убьется до смерти на рифе Морж, ибо нарушит инструкцию по употреблению обандо.
Я невольно потер виски.
Может, несчастный Эберт уже разбился, просто сообщение сформулировано неверно? Эберт действительно любил посидеть на рифе с чашкой обандо. Он называл это рыбной ловлей. Но почему убьется? Почему завтра?
Я запутался.
Впрочем, остальные полосы “Газетт” оказались рабочими.
Там конкретно указывалось, кто и с какого дня прикреплен к таким-то предприятиям, каков рабочий график, какими часами можно пользоваться для отдыха. Правда, я не обнаружил в списке себя, но имя Маргет нашел. И порадовался за нее. Маргет — животное общественное, ей трудно усидеть дома. Вот только приписка… “…в самое ближайшее время Маргет Санчес, торопясь по узкой тропе, ведущей к мельнице старого Фернандо Кассаде, вывихнет ногу”.
Я удивился: какого черта ее понесет к мельнице?
И вообще к чему все эти мелкие пророчества? Неужели Кристофера Колонда мучает его странный дар? Я уважал Кристофера именно за сдержанность — даже в Лондоне, где так легко удивлять людей, он не злоупотреблял своими способностями.
Я спросил, когда выйдет следующий номер, и Маргет радостно рассмеялась:
— Через несколько дней. В дни, когда выходит газета, Кей, рабочий день будет начинаться на три часа раньше, чтобы граждане Альтамиры успевали знакомиться с новостями. Правда, удобно?
— Наверное. Но мне не кажется, что газета понравится, скажем, Эберту Хукеру.
— Старый пропойца! — Маргет выругала Эберта Хукера с непонятным мне чувством. — Рано или поздно он все равно разобьется. Так почему не завтра? Что он совершил полезного? Чем он помог нам, самоорганизующимся системам?
— Как ты сказала?
— Самоорганизующимся системам, — с гордостью повторила Маргет.
— А ты знаешь, что это такое?
— Это ты. Это я. Это наши добрые соседи, наш президент. Даже Эберт Хукер, хотя он плохая самоорганизующаяся система. Он скорее саморазрушающаяся система. И чем раньше уйдут такие, как этот Хукер, тем проще будет построить будущее.
— Какое будущее? Для кого?
— Для нас, для самоорганизующихся систем.
— Маргет, где ты наслышалась такого вздора?
— Ты грубишь, Кей. Этого не надо. Я слышала все это на приеме.
— Ты была в президентском дворце?
— Да, Кей. Теперь нас по очереди приглашают прямо с работы. А принимает сам президент. Он мне понравился. Там в патио поставлены кресла, рядом бьют фонтаны, всегда прохладно. Когда президент говорит, чувствуешь себя свободным. Как будто он все про тебя знает и тебе ничего не надо скрывать.
— Он гипнотизер? — спросил я осторожно.
— Конечно, нет. Он просто понимает нас, Кей.
А я подумал: с Кристофером что-то случилось.
Раньше он никогда не рвался к власти, хотя, конечно, как всякий Ферш–Колонд, не исключал такую возможность. И теперь такая возможность, видимо, представилась. И он ее использовал. Я вспомнил, как в Лондоне в свободные вечера мы обсуждали с ним возможность создания некоего особенного поведенческого общества. Споров было много, но мы сходились на том, что создать такое общество можно лишь в крошечной стране, хотя управлять такой страной смогут только гиганты. Нам даже казалось, что мы могли бы стать такими гигантами, но время решило иначе. По крайней мере я отбросил пустые мечтания”.
***
— Поведенческое общество? — Я нахмурился. — Джек, такое уже встречалось в истории и, кажется, оставило довольно-таки непривлекательные следы.
— Ты слушай, Эл. Слушай.
9
“…Теперь я приветствовал Маргет так:
— Салют самоорганизующейся системе!
И предупреждал:
— Сегодня будь особенно осторожна. Я не хочу, чтобы “Газетт” оказалась права. Я не хочу, чтобы ты вывихнула свою красивую ногу.
Маргет понимала мое волнение по–своему:
— Не огорчайся, Кей. О тебе тоже напишут.
Я проводил ее на работу.
Из тайничка, не известного даже Маргет, извлек пузатую бутыль обандо. Принял первую чашку, потом вторую. Почувствовав, что готов, развернул свежую “Газетт”. Как я и думал, Эберт Хукер, находясь на рифе Морж, нарушил инструкцию по приему обандо и разбился, свалившись со скалы в прибойные завихрения.
Там же я нашел еще семь имен, судьба которых напоминала судьбу Эберта Хукера.
Особенно странной показалась мне возможная близкая гибель некоего Альписаро Посседы, о котором я раньше никогда не слышал. Судя по всему, он был весьма динамичной самоорганизующейся системой: в три часа дня в среду он должен был, отравившись обандо (“Обандо — это яд, обандо — это вред, обандо — это путь к беспорядочным связям”), нагишом выйти к башням Келлета и закричать, что ему не нравятся все эти древние исторические строения. Они, видите ли, напоминают ему Бастилию, а ее снесли с лица земли. Произнеся такую речь, Альписаро Посседа, разгневанный и обнаженный, побежит домой за мотыгой, чтобы снести с лица земли и башни Келлета. И падет в борьбе с вызванными полицейскими патрулями”.
10
“…Сообщение о близком и не очень приятном конце гражданина Альписаро Посседы по–настоящему поразило меня. Я решил навестить этого человека, хотя никогда прежде им не интересовался. В общем, я без труда разыскал небольшой каменный домик недалеко от башен Келлета. Это был удобный, хотя тесноватый домик. В обширном саду зеленели и цвели фруктовые деревья. Сам Альписаро Посседа, энергичный, веселый малый, полный здоровья и сил, то и дело взволнованно запускал пальцы в мощную рыжую бороду. Перед ним стояла бронзовая ступа с уже размельченным кофе.
— Эти лентяи притащились с вами?
Патруль (я о нем забыл) удобно расположился в десяти шагах от домика на округлых каменных валунах, загромождающих обочину площади. Солдаты лениво чистили оружие, офицер курил. Наверное, они не отказались бы от кофе, но мне они не нравились. Я так и сказал Альписаро Посседе: “Они мне не нравятся”. Он хмыкнул и заметил, что я ему тоже не нравлюсь. Но чашку кофе сварил. Здоровый, полноценный человек, мыслил он здраво и энергично. Я никак не мог поверить тому, что он способен выбежать на улицу нагишом.
— Я не спрашиваю, кто вы, — заметил Альписаро Посседа, разливая по чашкам ароматный кофе. — Я не хочу знать этого. — Он поднял на меня умные темные глаза. — Но что пишут в “Газетт” о вашей судьбе?
— Ничего, — ответил я правдиво.
— Совсем ничего?
— Совсем.
— Значит, такие люди еще есть?
— Что значит — такие? И что значит — еще?
Он пожал мощными плечами. Его темные глаза были очень выразительны.
— Вас, наверное, удивила “Газетт”. Вы пришли поглазеть на сумасшедшего, который скоро сам полезет под пули?
Я кивнул.
— Ну и как? Похож я на сумасшедшего?
— Не очень. Но иногда такое случается внезапно. Хотя мне кажется, что вы не поддадитесь искушению.
— Искушению? — Он задумался. — Пожалуй, это точное слово.
И взглянул на меня чуть ли не смущенно:
— Послушайте. Раз уж вы пришли. Я не все понял в этой заметке. Ну, башни Келлета, ну, мотыга, полицейские. Это ладно, это все понятно. Но что такое Бастилия?
— Это тюрьма, — объяснил я. — Очень знаменитая тюрьма. О ней упоминалось в школьных учебниках при Ферше–старшем, но потом это название вычеркнули из учебников. А тюрьму снесли сами французы во время своей самой знаменитой революции.
— Тюрьма… — разочарованно протянул Альписаро Посседа. — Всего-то… Хватит с меня и башен Келлета…
Я кивнул.
Но визит меня не разочаровал.
Теперь я знал, что жители Альтамиры, к счастью, состоят не только из таких, как Маргет”.
11
“…Несколько дней я не видел “Газетт”, так как беспробудно сидел и лежал на старой мельнице Фернандо Кассаде. Маргет искала меня, но вечерами непременно ходила смотреть на не–гаснущее окно президентского кабинета. Там собирались восторженные толпы. Маргет радовалась вместе с ними, но, вернувшись домой, плакала, потому что не находила в списках “Газетт” моей фамилии. На пятый день, совсем расстроенная, Маргет решила пойти на мельницу, но на узкой тропе споткнулась и вывихнула ногу. Случайные прохожие привели ее домой.
Кое-как успокоив Маргет, я взялся за “Газетт” и сразу обнаружил значительные изменения.
Сперва я даже подумал о невнимательности корректоров, потом о спешке и о необходимости собирать весьма объемную информацию в короткий срок. Впрочем, первая полоса, постоянно и обильно выдававшая портреты нового президента и подробно рассказывающая о вчерашней погоде, о солнечных и лунных фазах, — изменилась лишь в частностях. Меньше всего это коснулось цифр. Им, в общем, и полагается быть цифрами, но слова, особенно те, которые читатель, как правило, отмечает автоматически, эти слова выглядели нелепо. Они, конечно, угадывались, но на себя нисколько не походили. Скажем, время восхода печаталось теперь как вьнрх спранди. А иногда какхрьдо шлавцами. А иногда даже как пъзър олдржшс.
— Хрьдо шлавцами… — задумчиво произнес я вслух.
— При чтении ты все равно пропускаешь эти слова, — объяснила Маргет. — Ну, я имею в виду время восхода. Ты не читаешь эти слова, ты смотришь на цифры. А цифры, они есть цифры. Их менять нельзя.
Похоже, новая жизнь вполне удовлетворяла Маргет.
Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, каким-то мелким обидам, но никак не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю Альтамиры в стране воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, и каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже…
Что ж, не злоупотребляй обандо. Разве нас не предупреждают?
Я сам слышал, как кто-то на улице спросил:
— Хохд сшвыб?
И ему ответили:
— Пять семнадцать.
В общем, жизнь в Альтамире налаживалась.
Единственное, что меня напрягало: почему-то в “Газетт”, помянувшей уже всех жителей Альтамиры, ни разу не появилось мое имя. Мне одному ничего не пророчили, ничего не обещали.
Правда, никто и не мешал мне жить так, как я привык.
Как бы забытый всеми, каждый день я уходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не пытался прятаться от патруля, ведь солдаты и офицер никогда и ни в чем мне не препятствовали. Наверное, в их постоянном присутствии был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я не мог его уловить. Однажды я даже сказал офицеру, устроившемуся выше меня по ручью в густой тени:
— Я прихожу сюда пить обандо.
— Нехорошее дело, — ответил тот убежденно.
— Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Когда-нибудь пробовал?
— Конечно, — ответил офицер.
— А сейчас гнешь обандо?
— Нехорошее дело, — ответил он неуверенно.
— Наверное, тебя интересует спорт?
— Да. Это хорошее дело.
— Может быть. Но спорт возбуждает и лишает покоя. Ведь всегда интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.
— Вы, наверное, не видели сегодняшней “Газетт”? — с достоинством заметил офицер. — Сегодня первой придет Гроза. Она принадлежит Хесусу Эли.
— А какая лошадь придет второй?
Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения ими финиша. Я расстроился:
— А как же с прелестью неожиданного?
— О чем это вы? Не понимаю.
— Вот и хорошо, — вовремя спохватился я. — Зачем вы ходите за мной? В “Газетт” об этом ничего не написано.
— Это временная мера, — поцокал языком офицер.
Временная или нет, но они ходили за мной всюду. Я привык к патрулю, как постепенно привык к хрьдо шлавцами, к вырхз спранди, к “Газетт”, к телевизору, на экране которого не было ничего, кроме картинки “Пожалуйста, соблюдайте спокойствие”. Я действительно научился соблюдать спокойствие и мог часами сидеть перед этой мелко подрагивающей картинкой. Я даже начал понимать, что свобода — это вовсе не выбор. Настоящая свобода — это когда у тебя нет выбора.
Ожидание, впрочем, оказалось долгим. Я, наверное, перегорел, потому что не почувствовал ничего необычного, когда однажды утром Маргет воскликнула:
— Кей, ты с нами!
Я взял “Газетт” из ее рук.
Бурхх молд…
Шромп фулхзы…
Шрохох жуулды…
Ну да, высота солнца… время восхода… сообщения синоптиков…
Мне уже ничего не надо было объяснять. Я понимал новую речь без каких-либо комментариев. Это действительно был новый язык, но одновременно как бы уже вечный. Я ничуть не удивился, найдя короткое сообщение о гражданине Альписаро Посседе. В три часа дня, выпив плохого обандо и скинув с себя одежду, гражданин Альписаро Посседа появился перед башнями Келлета, громко крича, что ему не нравятся эти древние исторические строения. Он, видите ли, помнит, как французы сносили с лица земли такие же башни, только они их называли Бастилией. После этого Альписаро Посседа принес мотыгу и попытался разрушить башни Келлета. Это у него не получилось, и он пал в неравной борьбе с вызванными случайным прохожим полицейскими.
— Ты не там смотришь, — мягко объяснила Маргет. — Загляни в самый конец.
Я заглянул.
Но думал я об Альписаро Посседе.
Интересно, что бы он кричал, не расскажи я ему, что такое Бастилия?
— Ниже. Смотри ниже.
“Завтра, в три часа дня, — прочел я напечатанное мелким шрифтом сообщение, — гражданин Кей Санчес, физик без работы, встретится с президентом Альтамиры Кристофером Колондом”.
Тут же красовался небольшой, но четкий портрет президента.
— Почему он думает, что встреча состоится?
Маргет взглянула на меня с испугом:
— Кей!
— Это эмоциональное насилие… — пробормотал я нерешительно.
— Наоборот, ты — счастливчик! Тебе повезло! — возразила Маргет. — Ты увидишь президента Кристофера Колонда. Мы часами глядим на окно его кабинета, мы думаем о нем, но никогда не видели. А ты увидишь его вблизи!
— Ну уж нет! — Не знаю почему, но все это меня взъярило. — Завтрашний день я проведу на мельнице старого Фернандо Кассаде. И не вздумай туда прийти. На этот раз я сам вывихну тебе ногу.
Маргет заплакала.
Я не стал ее утешать.
Мне нравилась живая Маргет, а не эта самоорганизующаяся система. Как самоорганизующаяся система она не вызывала во мне никакого особенного отклика. Я вдруг понял, что все эти годы жил рядом с ней ожиданием какого-то чуда. Ну, знаете… Нищий старик приходит на берег моря и находит горшок с золотом… А мне все время пытались подсунуть горшок с дерьмом… Я, конечно, человек мирный, но все во мне протестовало. Я не хотел сидеть на ипподроме, зная, что первой непременно придет Гроза. Наверное, Гроза — превосходная лошадь, но я не хотел на нее ставить. Мир не хочет меняться? Пожалуйста. Но при чем здесь я?
Короче, я не хотел встречаться с Колондом.
Прямо с утра я ушел на старую мельницу. Мне что-то мешало. Я никак не мог сообразить — что, но потом до меня дошло: исчезли патрульные! Видимо, они были не нужны. Они испарились. Это меня обрадовало. Я решил весь день лежать в мягкой теплой траве и смотреть на плывущие облака, тем более что “Газетт” обещала превосходную погоду.
К старой мельнице я шел кружным путем, не хотел, чтобы меня перехватили где-нибудь по дороге. Проходя мимо башен Келлета по улицам, знакомым с детства, я покачал головой. Не было автомобилей, по заросшим обочинам бродили черные козы. Они щипали листья с живых изгородей, и никто их не гнал. Кое–где на скамеечках покуривали мужчины. Их лица были спокойны. Это были лица людей, твердо уверенных в завтрашнем дне. Они покуривали, а воздух на улицах был чист. Они знали, что солнце утром взойдет в назначенное время, а очередной пропойца разобьется на рифе или упав в подвал, это уже не имело значения. Кто хотел, тот кивал мне, кто не хотел, этого не делал. Я мог подойти к любому и с любым заговорить. Скажем, о вчерашней погоде.
Я шел по городу и рассматривал витрины.
Президент Альтамиры ждет меня во дворце, но я не пойду к нему.
Поброжу по улицам, потом двинусь на мельницу. Сразу после трех, чтобы не попасть под влияние каких-нибудь случайностей. Я шел, заглядывая во дворики темных брошенных домов — таких много на окраине Альтамиры. Иногда заглядывал в продуктовые и в товарные лавки.
— У вас есть обандо?
Мне вежливо отвечали:
— Нет.
Но тут же на прилавке появлялась чистая чашка.
— Можно купить обандо в соседней лавочке?
Мне вежливо отвечали:
— Нет.
Но тут же добавляли:
— Попробовать можно и у нас.
Короче, национального напитка в стране просто не существовало, но попробовать его можно было везде. Похоже, обандо — он что-то вроде электрона, усмехнулся я про себя. Он как бы есть, но его как бы и нет. По уравнению Шредингера, электрон ведь как бы размазан, размыт по пространству. Нельзя сказать определенно, где он находится в данный момент и где окажется в следующий. Кристофер Колонд тоже учился физике. Он не мог не знать уравнений Шредингера. Меня подмывало позвонить по телефону и спросить: “Кристофер, что ты думаешь об отсутствии обандо в стране?”
Боясь, что Маргет все-таки выдаст мое любимое местечко и меня разыщут, я забрел в какой-то заброшенный дворик на старой восточной окраине Альтамиры. Здесь я и отлежусь до трех часов. Я усмехнулся: шхрзыл змум. И взглянул на часы. Без четверти три.
Я страшно радовался.
Я единственный в этой стране, кто не подпал под власть президента.
Разыскав калитку в глухой каменной стене, я потянул за медное позеленевшее кольцо.
Калитка открылась.
Я увидел полуразрушенный бассейн (в нем, впрочем, оставалась прозрачная, прекрасно отстоявшаяся вода), грустный невысокий навес и криво наклонившуюся к забору лохматую, как овца, пальму.
Под навесом, в тени, что-то звякнуло.
Я сделал шаг и рассмеялся. Под навесом, удобно опустив босые ноги в зацветший тихий бассейн, сидел полуголый человек. Он был в тени, я плохо видел его лицо, но он, несомненно, принял уже чашку обандо. А увидев меня, засмеялся и налил вторую, и протянул мне.
Я взглянул на часы и тоже рассмеялся.
Хрдин зръх!
Три часа.
Президент вынужден отменить встречу.
Я так торжествовал, что, даже не скинув сандалии, сунул ноги в прозрачную воду. Укороченные преломлением, они еще и искривились. Я заглотил сразу все содержимое чашки и меня изнутри обжег жар. Блаженно улыбнувшись, я поднял глаза на приветливого незнакомца. И застыл, увидев знакомые насмешливые глаза.
Передо мной сидел президент Альтамиры”.
— Джек, — спросил я. — Чем вы их там так пугнули? Берримен приложил палец к губам:
— Дослушай до конца, Эл.
12
“…Я был страшно разочарован.
— Кристофер…
Он отобрал у меня чашку и издал странный смешок. Этот смешок показался мне омерзительным. Я опять взглянул на часы.
— Ты точен, Кей, очень точен. — Кристофер Колонд был доволен. — Наша встреча состоялась, и состоялась вовремя.
— Я готов разбить часы.
— Время этим не остановишь.
— Наверное.
Я был угнетен, но не собирался сдаваться.
— Как тебе удалось превратить в идиотов население целой страны?
— Не всех, — покачал он головой. — Еще не всех.
— Исключения не имеют значения, — покачал я головой. — Ну, один упал в колодец, другой разбился на рифе Морж, третьего убили под башнями Келлета. Кажется, ты все-таки победил. Но как? Одна микроскопическая половая клетка содержит в себе такое количество наследственной информации, что его не вместить в сотню объемистых томов. А твои сограждане, Кристофер, они не просто половые клетки. У них есть даже начатки разума. Неужели им правда достаточно знания вчерашней погоды?
— Вполне, Кей. Человека ведь мучает не отсутствие информации, а неопределенность. Теперь мои сограждане вполне счастливы. Я первый человек, не обманувший их чаяний. В самом деле, — сказал он без всякой усмешки, — зачем дворнику знать, бессмертны ли бактерии?
— Слова…
— Возможно. Но моя система принесла людям уверенность. И ты тоже не строй иллюзий, Кей. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать. Конечно, навыки пчел, охраняющих и опекающих матку, теряют смысл, когда матка удалена из улья. Но разве пчелы из-за этого перестают искать пищу и охранять улей?
— Человек не пчела, Кристофер. Ты отнял у людей выбор.
— Человек — та же пчела, Кей. Я подарил людям счастье.
Я мрачно покачал головой.
— Хорошо, Кей, подойдем к этому по–другому, — улыбнулся Колонд. — Ты только что пересек город. Ты видел хмурые лица, или драки, или очереди у магазинов, или смятение в глазах?
Я был вынужден признать, что не видел.
— Все, что случается в мире, Кей, все что в нем происходит — от взрыва сверхновых до случки крыс, все связано жесткой цепью достаточно определенных причин. Я поставил это на службу людям.
— Возможно, Кристофер. Но говорить об этом скучно.
— Скучно? — удивился он. — Да.
— Но почему?
— Я люблю смотреть на облака, Кристофер. К счастью, ты еще не научился управлять их бегом. И мне нравится жить в ожидании чуда, ты еще не отменил этого ожидания. И я никогда не убивал — ни по заказу, ни по желанию. А еще Маргет…
— Не убивал… Маргет… — Колонд презрительно усмехнулся. — Ты невнимательно просматривал последнюю “Газетт”, Кей.
— Что я там пропустил?
Он процитировал без усмешки:
— Это набрано петитом. Самым мелким, в самом конце. “В два часа десять минут, торопясь разыскать Кея Санчеса, с берегового обрыва сорвется Маргет Санчес…” Кто, по–твоему, убил Маргет?
Меня затопило ледяное равнодушие.
— Это ведь ты, Кей, рассказал Альписаро Посседе, что такое Бастилия, правда? Кто, по–твоему, убил его?
— Святая Мария!
— И разве список этим исчерпан, Кей? Например, в день переворота тебя активно искали. При этих поисках были арестованы два твоих приятеля по университету. Почему-то они отказались сообщить о тебе нужную информацию и были повешены в башнях Келлета… Еще один человек, ты его не знаешь, случайно наткнулся на закопанную тобой на берегу бутыль обандо и был застрелен патрульным… Кто его убил, Кей?.. Еще некто Авила Салас, твой собутыльник, шел к тебе ночью — предупредить, чтобы ты ушел из города. Его застрелили на улице… Ну и так далее…
Я поднял глаза.
Кристофер Колонд улыбался.
Он смотрел на меня, как на свое собственное произведение. Он, кажется, гордился созданием своих рук и своего ума. У него были мокрые усы и внимательные глаза. Никто не назвал бы его красивым, но он привлекал внимание. Как кривое дерево на закате, когда на него смотрит не лесоруб, а художник”.
— Сумасшедшие, — сказал я.
— Гении, — выдохнул Берримен.
13
“…Я убил Кристофера Колонда пустой бутылью из-под обандо в пустом заброшенном дворике на дальней окраине Альтамиры. Он был президентом всего тринадцать месяцев, но все это время Альтамира являла собой образец спокойствия.
Убив президента, я отправился прямо во дворец.
Начальник личной охраны президента старший лейтенант Эль Систо отдал мне честь. Я спросил старшего лейтенанта: нужен ли Альтамире порядок? Он ответил: “Да, господин президент!”
Я собрал служащих в приемной и спросил их: в чем больше всего нуждается народ Альтамиры? Мне ответили: “В стабильности, господин президент”.
Я спросил: верят ли они в меня? От имени всех ответил старший лейтенант Эль Систо: “Верим, господин президент”.
Всю ночь я просидел в кабинете Колонда.
Болела голова, меня тошнило, время перестало делиться на прошлое и будущее. Я вычленил из него тот момент, который можно принять за будущее, и увидел…”
— Что он увидел, Джек?
— Нет, нет. — сказал Берримен. — Это место мы обязаны пропустить. Тебе не следует видеть того, что увидел новый президент Альтамиры.
14
“…пить обандо, стареть среди близких, не обижать, не плакать, не воровать, знать, что солнце восходит именно в такое время, а ты поскользнешься на узкой тропинке тогда-то. Если это и есть счастье по Колонду, как его опровергнуть?
Я рылся в библиотеке, исследовал документы. Там и здесь я натыкался на пометки, сделанные Кристофером. В книге Пьера Симона Лапласа “Опыт философии теории вероятностей” он, например, подчеркнул: “Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движение величайших тел Вселенной наравне с движениями легчайших атомов: то есть не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно; и будущее, так же как и прошедшее, целиком предстало бы перед его мысленным взором”.
Всего одна формула.
И — весь мир!..”
15
— Еще один переворот, Джек? — удивился я. — Кей Санчес стал президентом Альтамиры?
— Ну да, все именно так считают.
— Погоди, погоди… — Я заново пытался осознать услышанное. — Это предупреждение на экране. “Пожалуйста, соблюдайте спокойствие”. Эта бессмысленная, на первый взгляд, картинка, и бессмысленный язык “Газетт”… Как там сказал этот Санчес? Ну да, интуитивный язык, поведенческое общество… Хрзъб дваркзъм, да? Кто, как не Санчес, мог это продолжить? Черт побери, хотелось бы мне знать, что он там увидел в будущем? Что он там такое увидел, что старший лейтенант Эль Систо вытянулся перед ним и рявкнул в полную мощь: “Да, господин президент!”
— Было бы лучше, Эл, если бы ты этого не понял.
— Не повторяйся, Джек. Идеологическая модель, поведенческое общество. Это мы уже видели, и не только в Алътамире. Бессмысленная “Газетт”, одна и та же телевизионная картинка, восторженные толпы под негаснущим окном кабинета. Иобандо… Обандо — это яд, обандо — это вред, обандо — это путь к беспорядочным связям… Как ты там сказал? Не просто напиток, а перспективный напиток!.. Что вы там испытали такое в этой Алътамире, Джек? Что-то психотропное?
Джек ухмыльнулся:
— Какая разница… Все хотят счастья…
И подмигнул мне:
— Это и оплачивалось неплохо.
1982