ЛОВЛЯ ВЕТРА

Молчание, Эл, молчание.

Нарушай молчание, ты подвергаешь опасности не просто самого себя, ты подвергаешь большой опасности наше общее дело.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

Чем дальше на запад, тем гласные мягче и продолжительнее.

Пе–е-ендлтон… Ло–о-онгвью… Бо–о-отхул… Тяни от всей души, никто не посмотрит на тебя, как на идиота, потому что бобровый штат всегда осенен мягким величием Каскадных гор.

Но железнодорожная станция Спрингз-6 пришлась мне не по душе.

Полупустой вокзальчик, поезда, стремительно пролетающие мимо, старомодный салун…

Разумеется, я не ждал толчеи, царящей на перронах Пенсильвания–стейшн или на бурной линии Бруклин — Манхэттен, все же Спрингз-6 могла бы выглядеть живее. Я выспался в крошечном пансионате (конечно, на Бикон–стрит, по–другому аборигены назвать главную улицу не могли), прошелся по лавкам и магазинам (по всем параметрам они уступают филиалам “Мейси”, “Стерн” или “Гимбелс”, но попробуйте сказать это биверам — бобрам, как называют жителей штата. Я даже посетил единственный музей городка, посвященный огнестрельному оружию. Там были неплохие экземпляры кольтов и винчестеров, но все в безнадежном состоянии — зрелище тоскливое, невыносимое.

Короче, скучища.

И главное, никто ко мне не подошел.

Ни на узкой улочке перед музеем, ни перед витриной “Стерна”, ни в пансионате. А если я вдруг ловил на себе чей-то взгляд, это оказывался ленивый зевака.

Вечером я отправился на вокзал.

На этом, собственно, моя работа кончалась. Войду в вагон, проследую три перегона и выйду на Спрингз-5, где на стоянке автовокзала найду машину, оставленную Джеком Беррименом Вот и все, потому что человек, который должен был подойти ко мне в городке Спрингз-6, так и не подошел.

Несколько фермеров (из тех, что тянут гласные особенно долго) с плетеными корзинами да компания малайцев (так я почему-то решил) — вот все пассажиры. Малайцы были смуглые, с плоскими лицами оливкового оттенка, с очень темными, поблескивающими, как бы влажными, глазами, с выпяченными толстыми губами — кем им еще быть, как не малайцами? И волосы — прямые, чуть не до плеч. Они быстро, по–птичьи, болтали, я разобрал несколько слов — кабут или кабус, а еще — урат; голоса звучали низко, чуть в нос, но по–птичьи высоко взлетали. Китайцев и японцев я бы сразу узнал, это, наверное, были малайцы. Что их занесло на бедную станцию? Туристы? Но гида с ними не было… Студенты? Что им тут делать?..

Впрочем, мне было все равно, как они сюда попали. Малайзия далеко. Острова, вулканы, фикусы… Какое мне до них дело?

Со стороны гор потянуло пронизывающим ветерком.

Я подошел к кассе и постучал по толстому стеклу. Кассир, не старый, но уже прилично изжеванный жизнью (явно из неудачников), опустил на нос очки и вопросительно улыбнулся. До меня никак не могло дойти, почему он сидит в этой дыре, почему не покинет застекленную конуру? Взял бы пару “кольтов” в музее огнестрельного оружия и устроил приличную бойню на фоне подожженной бензоколонки. Наверное, решил я, он из коренных биверов. И лицо бобровое, в усиках. Уверен, что будь у него хвост, он тоже оказался бы плоский.

— Откуда тут коричневые братцы? — спросил я у кассира, заказав билет. — Все одинаковые, как бобы, не отличишь одного от другого. Тут же не Малайский архипелаг.

— А они что, живут на островах?

— А где им еще жить? — пожал я плечами. — Дома у них тесно, вот и болтаются.

Теперь кассир пожал плечами:

— Зато посмотрят мир.

— У вас всегда так пусто?

— Иногда бывает, — протянул кассир (он был настоящий бивер). — Но на самом деле Спрингз-6 не такое уж глухое место.

— Все равно наплыв пассажиров вам не грозит.

— Для нас лишний десяток — уже наплыв.

Я молча сунул в окошечко десятидолларовую банкноту. Кассир принял ее как бы нехотя, но посмотрел на меня внимательно.

— Если кого-то ждете… Прогуливался тут один… Я все замечаю… — Правда, зрение сдает, совсем ни к черту… Никаких подробностей… Ну, ходит и ходит человек…

— Зрение надо беречь, — понимающе заметил я и сунул в окошечко еще одну банкноту.

— Если вы про внешнее, то кое-что я все-таки рассмотрел. — Кассир с уважением кивнул мне. Тертый бобер, хотя и неудачливый… — Ну, шляпа… Довольно потрепанная… Длиннополое пальто… Оно показалось старомодным… Последний раз я видел такое пальто лет десять назад на Сильвере Пакете. Он не был моим приятелем, — почему-то объяснил кассир, — но иногда мы встречались. У него была слабость к старым вещам. А может, экономил. А этот человек еще и сутулился… Я даже подумал, что это святой отец, снявший сутану, но он закурил… Не знаю, может, святые отцы нынче курят, но для меня — это перебор.

— На какой поезд он взял билет?

— У меня он билет не брал.

— Он местный?

— Не думаю.

— Куда же он делся?

— Наверное, взял билет в кассовом автомате. — Бивер откровенно дивился моему невежеству. — Если так, то найдете его в поезде. Других поездов до утра не будет.

Я кивнул.

В стороне от кассы я вытащил сигарету и щелкнул зажигалкой.

Это все доктор Хэссоп. На пустой станции я торчал из-за него. Шеф, отправляя меня в дорогу, заметил: “Считай, Эл, это задание — прогулка. На западе тепло. Более легких заданий не бывает. Погуляешь по романтичному городку, потом к тебе подойдут. Вот и все. Никаких хлопот”.

Это точно.

Хлопот не было никаких.

Человек, который должен был ко мне подойти, возможно, заболел, попал под машину, неожиданно запил или просто не захотел тратить время на ненужную встречу. В конце концов, он мог незаметно наблюдать за мной, и я ему не понравился. Это доктору Хэссопу повезло: в Атланте прямо на улице к нему подошел человек — тощий, испитой, в глубоко натянутом на лоб берете. Он точно не благоденствовал, но и нищим его нельзя было назвать. Глянув по сторонам, он шепнул: “Хотите купить чудо?” Доктор Хэссоп всю жизнь гонялся за чудесами. Он неторопливо вынул из кармашка сигару, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и с достоинством заметил: “Если чудо настоящее”. На что незнакомец, опять глянув по сторонам (явно чего-то опасался), ответил: “Чудо не может быть ненастоящим”, — и поддернул длинный рукав потрепанного сырого плаща. Пальцы у него оказались длинными, нервными, а безымянный украшен перстнем, по виду медным (не из платины же). В гнезде для камня (сам камень отсутствовал) светилась яркая крохотная точка. Доктор Хэссоп утверждал: чрезвычайно яркая. “Прикуривайте”. Доктор Хэссоп неторопливо прижал кончик сигары к перстню, раскурил сигару и с удовольствием выдохнул дым. После этого он спросил, сколько может стоить столь необычная зажигалка? Оглянувшись, незнакомец шепнул цену, которая в тот момент показалась доктору несколько завышенной. “Надо бы сбавить”, — хладнокровно заметил он, и услышал в ответ: “Милорд, я никогда не торгуюсь”. Незнакомец нервничал — в нескольких шагах от них прогуливался полицейский. Вероятно, присутствие копа и спугнуло торговца чудом. Он нырнул в толпу, и доктор Хэссоп потерял его из виду.

“Но сигару я раскурил! Это невероятно, но сигару я раскурил!”

Мы сидели в разборном кабинете шефа, и доктор Хэссоп смотрел на меня и шефа с большим удовлетворением.

Ну, раскурил. Почему нет? Меня всегда удивляла энергия, с какой шеф и доктор Хэссоп гонялись за неведомыми изобретениями и искали встреч с людьми, занимающимися делами, казавшимися мне бредовыми. Впрочем, в данном случае имелось в виду нечто конкретное — странная зажигалка, упрятанная в гнезде медного (не платинового же) перстня. Не бог весть что, но заманчиво.

Я не знал, связана ли моя поездка в Спрингз-6 с человеком, предлагавшим доктору Хэссопу купить “чудо”, но именно здесь, в штате красных лесов, в краю шалфея и солнечного заката, в краю истинных биверов, ко мне должен был кто-то подойти. Ни шеф, ни доктор Хэссоп не знали, кто это будет. “Ты просто должен быть терпеливым, Эл. Мы добивались этой встречи почти восемь лет”. Вот и все детали. Подразумевалось, что я не буду ни о чем спрашивать.

Я взглянул на часы.

Минут через десять прибудет поезд.

Из широко растворившихся дверей вокзала вывалила на холодный перрон вся компания малайцев. Их оказалось больше, чем я думал, — десять, а может, двенадцать человек. Они были похожи, как родные братья, и тащили какие-то тяжелые саквояжи. Они прямо сгибались под этими саквояжами. Что в них? Может, сырые шкуры бобров? — ухмыльнулся я. Что им не сиделось в Диксоне или в Малакке? Они обтекали меня с двух сторон — низкорослые, крепкие, живые, смуглые, говорливые. Я отступил, чтобы не мешать им, и тяжелый саквояж с силой ударил меня по колену.

— Полегче, братец!

Судя по звуку, в саквояже находилось железо.

Хозяин тяжелого саквояжа — ростом мне по плечо — что-то быстро произнес. Голос его прозвучал сердито, чуть ли не угрожающе. Но больше всего мне не понравились его глаза — глубокие, черные, яростно посверкивающие. Правда, его тут же окликнули: “Пауль!”, — и он двинулся дальше.

Издали, из-за деревьев, уже прорывался, отсвечивая на рельсах, луч прожектора.

Черт побери, ко мне никто не подошел. Это раздражало меня больше, чем какой-то недоносок–малаец. Я помог подняться в вагон фермеру с огромной плетеной корзиной и какому-то старику. Перрон моментально опустел. С подножки я видел, как медленно уплывает перронный фонарь.

Да, в Спрингз-6 ничего не случилось.

И место работы, Эл.

Выбирай место работы тщательно. Выбирай его так, чтобы оно никому не бросалось в глаза и было бы для тебя удобным.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

***

Я вошел в третий от головы поезда вагон.

Всего их, кажется, было семь. Я еще удивился: для кого, собственно, пускают ночью семь вагонов? Малайцы вряд ли пользуются этой линией часто, а фермеры с корзинами могли бы ехать и утром. Впрочем, ночные поезда дешевле. А скорость и громыхание колес на стыках скрашивают одиночество?

Удивил меня подвыпивший франт в распахнутом плаще, из-под которого проглядывал темный костюм прекрасной тонкой шерсти. В руках у него была зажата тяжелая трость. Франт сложил на ней руки и высокомерно, даже презрительно поглядывал на бобров с корзинами, потом голова его опустилась, он подался к стене и уснул.

Я вышел в тамбур.

Сигарета гасла. Я злился.

Мне не повезло, дело не выгорело. Послать в Спрингз-6 могли и Шмидта. Он человек терпеливый и получил бы удовольствие от прогулки по городку. Я испытывал раздражение даже от вида красноватых деревьев, вдруг вырываемых из тьмы лучом прожектора. Наверное, под ними растет шалфей. Но никто не подошел ко мне в Спрингз-6, а шефа не соблазнишь пустыми прожектами. Если он отнесся к истории с “чудом” серьезно, значит, за ней стояло что-то серьезное. Это ж какую температуру нужно развить в гнезде перстня, чтобы разжечь сигару? И какое странное по нашим временам обращение — милорд. Оно звучало бы иронически, не будь обращено к доктору Хэссопу. Может, впрямь на него вышли алхимики.

“Тебе открою тайну, но от прочих я утаю ее, ибо наше благородное искусство может стать источником и предметом зависти. Глупцы глядят заискивающе, вместе с тем надменно на Великое деяние, потому что оно недоступно им. Поэтому Великое деяние они полагают отвратительным, не верят, что оно возможно. Никому не открывай секретов нашей работы. Остерегайся посторонних. Трижды, и еще трижды советую тебе: будь осмотрительным!”

Алхимики?

В наше время?

Ни один коллега доктора Хэссопа не взялся бы рассуждать на эту тему, да, собственно, и сам доктор Хэссоп, говоря об алхимии, имел в виду не всю ту чрезвычайно широкую область, включающую в себя религию, философию, магию, науку и искусство, а неких тайных мастеров, до сих пор объединенных в великий союз, одну скрытую от чужих глаз великую мастерскую. В конце концов, алхимия была дана людям для того, чтобы вернуть утерянное состояние. Ангел у ворот Эдема посвятил Адама в мистерии Каббалы и алхимии, пообещав, что, когда человечество овладеет тайной мудростью, проклятие запретного плода будет снято и перед людьми снова откроется Сад Господень. Что такое жизнь? Что такое разум? Что такое сила? Это главные вопросы алхимии, которая является столь же наукой, как и искусством. Изощренным, тонким искусством. Одной и той же кистью можно создать и примитивный рисунок, и Джоконду, но разница между ними улавливается.

Алхимик — это художник.

Он изготовляет единичную, уникальную вещь.

Глупо утверждать, говорил доктор Хэссоп, что алхимики вымерли, как динозавры или кондотьеры. Искусство бессмертно. Тайные мастера хранят тайную технологию и владеют магией слов. Бессмысленные для непосвященных, эти слова открывают мастеру вход туда, куда никогда не попадет случайный человек. Глупцы, домогавшиеся великих тайн алхимии, уходили ни с чем, ибо не понимали, что магия слов — искусство. При этом они не просто уходили ни с чем, а еще теряли то, что имели. Глупец становился истинным безумцем, богач — бедняком, философ — пустым болтуном, приличный человек терял всякое приличие.

Тайна…

Великое деяние…

Философский камень…

Я листал досье, которое доктор Хэссоп вел чуть ли не с начала тридцатых годов.

Кое о чем я, конечно, знал раньше. “Жизнь коротка, а искусство темно, и вы можете не достигнуть желанной цели”. Раймонд Луллий, алхимик, заточенный королем в лондонскую башню, откупался от истязателей монетами, отчеканенными из золота самых высших проб. Арнольд из Виллановы получал еще более чистое золото. Фламель пользовался искусственным серебром. Джордж Рипли снабжал рыцарей ордена Иоаннитов, расположившихся на острове Родос, не менее загадочным металлом, а знаменитый Ван Гельмонт на глазах потрясенных свидетелей получал чистейшее золото прямо из ртути.

“Ничто не получается из ничего”.

В том же досье хранились документы, связанные с алхимическим золотом, всплывающим на современных рынках, и с судьбой неких изобретений, могущих изменить человеческую историю, и с судьбой известных исследователей, погибших при каких-то необъяснимых взрывах. Есть что-то влекущее в желании вступить в состязание с природой, творить наравне с нею.

Уроборос…

Великий магистерий… Философский камень…

Две змеи, красная и зеленая, пожирающие друг друга. Вещество, способное плавить стекло, укрупнять жемчуг, ртуть превращать в золото, исправлять испорченные кислые вина, разглаживать морщины, обесцвечивать веснушки. Только последнее могло бы дать Консультации миллионы. Вещество, снимающее опьянение, возвращающее или отнимающее память, охраняющее от огорчений и тоски, способное возвращать к жизни умирающих. “Если бы только умирающий мог взглянуть на камень, то, ослепленный красотой его и потрясенный его достоинствами, он воспрял бы, отринув увечья, в полном здравии”.

И только ли это?

“У того, кто употребляет философский камень, в один прекрасный день может открыться внутреннее зрение, снимающее покровы с божественных тайн и открывающее новое — высокое и небесное — боговдохновенное знание. Камень так очищает и иллюминирует тело и душу, что тот, кто обладает камнем, видит, как в зеркале, движение светил. Для этого ему не надобно глядеть на небо — окна комнаты могут быть закрыты”.

Доктор Хэссоп обожал архаичную терминологию, но я относился к ней проще. Почему философский камень? Почему не катализатор? Универсальный, способный трансмутировать ртуть в золото? Раймонд Луллий считал это вполне возможным делом. “Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в красного льва. Нагревай этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост”.

И так далее.

Я усмехнулся.

Ну ладно, золото.

Ну даже более чистое, чем природное.

Ну даже философский камень, великий магистерий. Ну платиновый перстень, в гнезде которого пылает адский огонь. Но где человек, который не подошел ко мне на улицах бобрового городка? Какая тайна стоит за ним? Может, он правда умеет создавать порошки для получения наследства, те тончайшие яды, следы которых в организме человека не может обнаружить самый дотошный анализ? Или секрет герметической закупорки, которым владели древние алхимики? В их сосуды при нагревании не могла проникнуть даже окись углерода, а она ведь проникает даже сквозь керамику. Или греческий огонь? Ни один даже самый либеральный режим, не говоря о режимах жестких, не отказался бы от вещества, действие которого во много раз превосходит действие напалма.

Ладно, сплюнул я, выбрасывая сигарету.

Шеф прав. И доктор Хэссоп прав. Гоночные моторы, электроника, радарные тормоза, парфюмерия — все это вещи ясные и конкретные, никто не спорит, но зачем отказываться от порошков Нострадамуса, от “напитка забвения”, от секретов таинственного холодного свечения? Известно, что обыкновенный светлячок светится благодаря органическому катализатору — люциферазе, известен даже его состав, но кто может воспроизвести названное явление в промышленных масштабах? А ведь судя по сведениям, почерпнутым из старых рукописей, алхимики работали при самодельных лампах холодного свечения, которые, не нагреваясь, светили десятилетиями. Тьму грязных закоулков средневековых трущоб, подземелий готических замков, тайных лабораторий, укрывшихся от чужих глаз в трущобах Каира или старого Лондона, веками освещали такие лампы и вспарывали палевые отсветы раскаленных горнов. Свинцовая пыль, воспаленные глаза, ртутные пары. Возможно, алхимикам иногда везло: перед их изумленными взорами вдруг возникала щепоть таинственного светящегося вещества. Их отлучали от церкви, подвешивали за ребра на крюках, сжигали на городских площадях. Но, если верить доктору Хэссопу, они и сейчас ведут свои исследования. Значит, надо выйти на них. Если эксперимент описан, его можно повторить. Так говорил нам доктор Хэссоп, когда шеф, Берримен и я побывали в его кабинете. Доктор Хэссоп даже повел головой в сторону гравюры, висевшей на стене. Создание монаха–бенедиктинца Василия Валентина — одна из двенадцати гравюр–ключей, иллюстрировавших трактат, посвященный Великому деянию.

— Что ты видишь на гравюре, Эл?

Король в мантии и в шляпе, с жезлом в руке… Королева, любующаяся цветком… За спиной короля — каменный замок, роща неизвестных мне деревьев… В левом углу гравюры рыжая лиса прыгает через огонь, в правом старик занимается каким-то непонятным делом…

— Написано натурально.

— Натурально! — Доктор Хэссоп укоризненно поморщился. Он уловил мою иронию, но не желал ее принимать. — Это ключи, Эл. Это главные ключи к тайне Великого деяния. Солнце — золото… Луна — серебро… Венера — медь…

Он мог и не объяснять этого, я был знаком с символикой старых гравюр. Я мог продолжить: волк с открытой пастью — сурьма, старик, он же Юпитер, — олово… Лиса ест петуха, огонь гонит лису… Разумеется, не каждый поймет, что речь идет о процессах растворения и кристаллизации, но я знал…

— Что толку в ключах, — хмыкнул я, — если утеряна сама тайна?

— Ее можно найти.

— Шептать магические слова? Перемешивать в тигле пепел сожженного еретика с золой, взятой с места сожжения?

— Эл, — покачал головой доктор Хэссоп. — Все вещи состоят из атомов, а каждый атом занимает определенное место. Поменяй атомы местами — изменится вся вещь. Разве не так? Не обязательно читать заклинания над тиглем. Мы должны поступить проще.

— Это как?

— Найти алхимиков.

— Но где?

— Я не знаю. Но мы должны искать.

Он повернул голову, и шеф, обрюзгший, усталый, утонувший в огромном глубоком кресле, утвердительно кивнул. Он поддерживал доктора Хэссопа.

Впрочем, и я отдавал должное доктору. Ртуть, влажная и холодная, находится во чреве земли. Она горячая и сухая, она — материя металлов. Природа ртути холодна и влажна. Все металлы сотворены из нее. Она смешивается с железом, и ни один металл не может быть озолочен без помощи ртути. Небольшая трансформация — и ртуть превращается в золото, более чистое, чем природное. Совсем небольшая трансформация, надо лишь выбить из ядра ртути один протон. Этого вполне достаточно, чтобы ртуть превратилась в золото, а частично — в платину, в таллий, в другие стабильные изотопы ртути.

— …осталось лишь доказать, что древним алхимикам была известна тайна ядерных реакций.

Доктора Хэссопа мои слова не смутили.

— Такую реакцию, Эл, легко можно осуществить, имея под рукой некое вещество, способное активно испускать антипротоны. Ты ведь не возьмешься утверждать, что философский камень, великий магистерий, не был таким веществом? Сам подумай, что бы произошло, опусти мы гран подобного вещества в лужу ртути? Антипротоны незамедлительно вошли бы в реакцию с протонами ядер ртути. Иными словами, прямо на наших глазах лужа превратилась бы в лепешку золота. Больше того, Эл, такое вещество довольно легко представить. Оно должно иметь кристаллическую структуру и не проводить электричества. Тогда его кристаллическая решетка будет усеяна некими “дырами” — своеобразными капканами для электронов. Попадая в подобную “дыру”, я, естественно, упрощаю картину, электрон задерживается в ней лишь на какое-то время, а вот антипротон, Эл, останется там практически навсегда, пока по какой-то причине не распадется сама кристаллическая решетка. В принципе, Эл, так и должен выглядеть философский камень! — Доктор Хэссоп откровенно торжествовал. — Земля велика, Эл. На ней еще много неузнанного, необъясненного. Скажем, загадочный камень Чинтамани, хранящийся в одном из монастырей Тибета. Когда крылатый конь Лунгта, способный пересекать Вселенную, принес из созвездия Орион шкатулку с четырьмя священными предметами, среди них был указанный камень. Его внутренний жар оказывает на человека сильнейшее психологическое воздействие. Так может, речь идет о радиации? Большая часть камня Чинтамани со дня появления на Земле хранится в башне Шамбалы, но отдельные кусочки его появляются время от времени в разных частях света. Не от такого ли кусочка, Эл, я разжег свою сигару? “…И те первые люди преуспевали в знании всего, что есть на свете. Когда они смотрели вокруг, сразу же видели и созерцали от верха до низа свод небес и внутренности земли. Они видели вещи, скрытые в глубокой темноте. Не делая попыток двигаться, они видели весь мир с того места, где находились”. Я цитирую древний текст “Пополь–Вух” — название этого свода тебе известно. Я убежден, что существуют скрытые знания, хранящиеся в руках немногих людей, по тем или иным причинам пекущихся о судьбе человечества. Алхимики… Величественный противник, не так ли? Разве ты не хотел бы схватиться с ними? В конце концов, таинственный камень Чинтамани, он же — философский камень, мог попасть на Землю и естественным путем — в виде метеорита. И если уж он где-то хранится, то почему не у нас?

— Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными, — пробормотал я.

Доктор Хэссоп кивнул. Он был очень серьезен. Мы с шефом переглянулись.

— Золото, более чистое, чем природное, — перечислил доктор Хэссоп. — Антивещество, способное сохраняться в земных условиях. Порошки для получения наследства. Напиток забвения, греческий огонь, холодные лампы — все это еще не самое главное. Прежде всего нас должны интересовать люди, стоящие за этим.

Я понял доктора Хэссопа.

Действительно. Если существуют камень Чинтамани, если существуют вечные тайны, значит, должна существовать некая каста, несущая сквозь время столь важные знания. Возможно, эта каста считает, что все перечисленное и еще многое, что нам пока неизвестно, не должно попадать в руки обитателей Земли, как это случилось с ядерным оружием. Есть много вещей, весьма привлекательных для человечества, но одновременно опасных для него. Почему не взять на себя миссию хранителей, раз уж человечество так обожает играть в войны? К слову, великий Ньютон нисколько не сомневался в существовании скрытых от нас знаний и, естественно, неких тайных обществ, охраняющих эти знания.

— “Существуют и другие великие тайны, помимо преобразования металлов, о которых не хвастают посвященные. Если правда то, о чем пишет Гермес, эти тайны нельзя постичь без того, чтобы мир не оказался в огромной опасности…”

Доктор Хэссоп внимательно взглянул на меня.

— Нам известно множество древних рукописей, Эл. Многие алхимики спешили изложить на пергаменте, а затем на бумаге сведения, которые казались им чрезвычайно важными и которые не должны были исчезнуть вместе с ними. Было время, рукописи свободно ходили по свету. И вдруг начали исчезать, как будто попадали под какой-то контроль. Чей? Мы не знаем. Хотя варианты есть. В третьем веке до нашей эры индийский император Ашока, потрясенный видом поля боя, усыпанного истерзанными окровавленными трупами, навсегда отказался от войн, от насилия и посвятил свою жизнь наукам, основав, возможно, одно из самых первых тайных обществ хранителей и сберегателей опасных знаний. Возможно, именно оно вошло в историю под названием Девяти Неизвестных.

— Думаете, такие общества могут существовать и сегодня?

— А почему нет?

— Вы думаете, они хранят от нас тайны неизвестного оружия?

— Почему же только оружия?

— Есть еще что-то?

— Философский камень, — перечислил доктор Хэссоп. — Гомункулус, о котором известно столько восхитительных историй. Универсальный растворитель для любой субстанции. Восстановление растений из пепла, а значит, возможность воскрешения мертвых…

— Доказательства? Где доказательства?

Доктор Хэссоп неторопливо откинулся на спинку кресла:

— Ты же листал досье, Эл. И видел у меня статуэтку из нефрита. Ее берешь в руку и тебя пронизывает электрическим током. Уверен, эта игрушка из того же ряда, что и перстень с огнем. Конечно, мы рискуем, но чем?

— Кое-кто рискует жизнью, — напомнил я.

— Риск — твоя работа.

— И вы знаете, где искать?

— Не могу утверждать точно, но ниточку мы нащупали. Очень, правда, тонкая. Но ты умеешь работать с такими. Отправишься на станцию Спрингз-6. Все, что от тебя понадобится, — терпение. Будешь гулять по улицам, заходить в аптеки, лавки, бродить по перрону, думать о вечности. Потом к тебе подойдет человек.

— Думать о вечности обязательно?

— Можешь думать о девках, Эл.

— А потом ко мне подойдет человек… Как я его узнаю?

— Он сам узнает тебя. Признаюсь, мне не нравится такой подход, но других условий у нас не приняли.

— И что мне он передаст? Золото, более чистое, чем природное? Порошки Нострадамуса? Философский камень?

— Всего лишь адрес, — улыбнулся доктор Хэссоп. — Может, это будет бедное предместье Каира или заброшенные катакомбы Александрии. А может, мадрасский храм или афинское подземелье. Не знаю.

— А если этот человек раздумает? Если он не захочет называть адрес?

— Поэтому мы и посылаем тебя, Эл. Чтобы он не передумал. ~ Шеф посмотрел на меня холодно, с полным пониманием ситуации. — Главное, чтобы этот человек подошел к тебе. Если он подойдет, ты сумеешь вырвать у него адрес. Правда? Как? — это твое дело. Мы примем любой вариант.

Доктор Хэссоп тоже кивнул.

Наверное, он не мало думал об этом. Сунув руку в карман, он извлек небольшую, но четкую фотографию:

— Помнишь этого человека, Эл?

Я засмеялся:

— Надеюсь, ко мне подойдет не он?

— Конечно, нет. Но он нас тоже интересует.

Бобровый штат не случайно называют штатом тертых людей. Они пришли сюда с востока и прочно осели в красных лесах. Скрипучие фургоны и длинноствольные ружья вселяли ужас в индейцев. Но человек с фотографии попал в бобровый штат не на фургоне. Он попал туда с воздуха, хотя стрелять…

Я услышал выстрел. Потом еще один.

Где-то в голове поезда ударила автоматная очередь. Поезд дернулся и начал сбавлять ход. Хлопнула дверь тамбура. Предчувствия меня не обманули: это были малайцы. Их было двое, и один сразу ткнул меня в бок стволом автомата.

Не спеши, не надо спешить, Эл.

Но никогда и не медли. Медлят только проигрывающие Начни свое дело в срок и так же вовремя закончи.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

Оказалось, малайцы знают не только свой носовой язык.

Обыскав меня, они вполне внятно объяснили, куда я должен пройти и где сесть.

Я не возражал. Малайцы теперь не казались шумливыми, как полчаса назад на перроне, правда, я никак не мог подсчитать — сколько их? Они входили, выходили, и все были похожи друг на друга. То я убеждал себя, что их не более девяти, то мне начинало казаться, что их не менее дюжины. Впрочем, благодаря натренированной памяти троих из них, и прежде всего Пауля, я выделил сразу. Пауль тоже не забыл о нашем столкновении, и остро, нехорошо косился в мою сторону. Второй, похожий на обезьяну, обряженную в спортивный костюм, в тонком берете, некто Йооп, так запомнилось мне его имя, сразу присел в углу вагона и, зажав автомат между ног, тихо сидел там. Третьего из тех, кого я выделил, звали Роджер. Похоже, малайцы его слушались. По крайней мере к нему они бежали со всеми вопросами. А запомнить его было легко — левую щеку пересекал короткий, грубо залеченный шрам. Как ни странно, Роджера это не портило. Он и со шрамом выглядел привлекательнее своих приятелей.

Пассажиров согнали в наш вагон со всего поезда, их оказалось меньше, чем я думал. Человек тридцать — тридцать пять, кресла не все были заняты. Франт в отличном темном костюме недовольно проснулся. Он все еще был пьян, так мне показалось. И, наверное, он был с юга, потому что магнолиями от него так и несло.

Зато рядом с ним примостился мамалыжник из Теннесси (так он сам представился). Он ехал в гости к сестре и экономил на ночном поезде. Он был напуган, но кивнули ему лишь фермеры, заткнувшие под сиденья свои плетеные корзины. Потомки мормонов и сами мормоны — они были плотными, белобрысыми, нравственными, трудолюбивыми. Не знаю, почему я так подумал, скорее всего по ассоциации с “Книгой Мормона”.

Остальные все были местные — пожилые смирные люди. Никто из них не перечил малайцам, да и коричневые братцы вели себя вежливо. Бросив на пол пару пластиковых мешков, они подняли на ноги только меня и пару мормонов:

— Заклеить окна!

В мешках оказались старые газеты и клейкая лента.

Поезд к этому времени остановился прямо посреди лесной поляны, но, может, я просто не видел в темноте деревьев. Малайцы сосредоточились у входов, среди них был Пауль. Я старался не оборачиваться в его сторону, и он на время забыл про меня, завороженный мормонами. Они действительно умели трудиться — аккуратно, легко. Они трудились, как пчелы.

Я воспользовался моментом.

— Там стреляли, — кивнул я в ту сторону, где должен был находиться локомотив. — Надеюсь, никто не пострадал?

— Машинист корчил из себя героя, — усмехнулся Роджер. — Он мертв. — И пояснил: — Нам нужны заложники, а не герои.

— Где мы остановились?

Роджер счел меня слишком назойливым:

— Сядь и заткнись.

Он был вдвое ниже меня, но оружие давало ему абсолютное преимущество.

Я пожал плечами:

— Может, машинисту нужна помощь?

— Помощь? — удивился Роджер. — Какую помощь можно оказать мертвецу?

Двери раздвинулись, вошли еще два малайца с автоматами. Они удовлетворенно оглядели заклеенные окна, а потом рассадили всех пассажиров парами, заодно связав створки раздвижной двери тяжелой железной цепью, извлеченной из саквояжа. На цепь, работая осторожно и вдумчиво, они подвесили на растяжках три рубчатых медных цилиндра, видимо, начиненных взрывчаткой. Я поежился — заряд был немалым. Подтверждая мои подозрения, Роджер беззлобно объяснил: если сунетесь к двери, если попытаетесь их открыть, весь вагон разнесет в щепы.

Сказанное не дошло только до усатого франта.

— Куда мы едем?

— Мы стоим, — ухмыльнулся Роджер.

— Это Спрингз-9?

— Нет, — смиренно ответил один из мормонов, поскольку Роджер отошел в сторону.

— Спрингз-8?

— Эй, ты! — не выдержал кто-то из малайцев. — Заткнись!

— Но почему мы стоим? Где мы?

Один из мормонов смиренно пожал плечами, остальные промолчали.

— Мы стоим, я же вижу. — Франт здорово поддал накануне. Никого не слушая, он поднялся, опираясь на трость. — Я, пожалуй, прогуляюсь.

— Сядьте, — негромко подсказал я франту. — Вы ведете себя неправильно.

— Эй, ты! — Малайцы уже не шутили. — Сядь и заткнись! Вы — заложники. Если наши требования будут приняты, мы вас отпустим. Если этого не случится, всех расстреляем.

— Расстреляете?

— Не задумываясь, — твердо пообещал Роджер. Ни один мускул не дрогнул на его коричневом лице. — Мы просто вынуждены будем это сделать.

— Кто вы? — спросил я.

Роджер взглянул на меня без улыбки:

— Южные Молукки. Приходилось слышать?

Я наморщил лоб. Фикусы, мимозы, дурацкие древовидные папоротники. Кажется, обезьяны, похожие на собак, жемчуг и пряности. Ну, вулканы и землетрясения. Вслух я этого не сказал, но удивился:

— Южные Молукки? Но это же Индонезия!

— Вот именно — Индонезия, — с отвращением произнес Роджер. — А Южные Молукки должны быть Южными Молукками. Республика Южных Молукк — независимая и свободная, вот за что мы боремся. Мы требуем только своего, мы не покушаемся на чужое. Индонезия — это Индонезия, а Южные Молукки — это Южные Молукки!

— Но почему вы боретесь за свободу Южных Молукк так Далеко от архипелага?

— Мы ищем ее не только здесь. Мы ищем ее в Индонезии, в Голландии. В конце концов, — нехорошо усмехнулся Роджер, — все началось с Голландии. Пришла пора дать свободу Южным Молуккам. Сейчас, в это время, — он глянул на наручные часы, — наши люди в Амстердаме штурмуют представительство Индонезии. Мы хотим, чтобы весь мир узнал о наших проблемах.

— Поэтому вы застрелили машиниста? Он, наверное, никогда не слыхал о Молукках.

— Мы ни перед чем не остановимся.

— Я вижу.

— Заткнись!

Это крикнул Пауль.

Он смотрел на меня, его маленькие кривые зубы были крепко стиснуты. Я невольно вспомнил слова шефа: “Все, что от тебя потребуется, — это терпение”. И еще: “Ты будешь гулять по улицам, заходить в аптеки и лавки, бродить по перрону, думать о вечности”. Вот и пришла пора думать о вечности.

— Послушайте, — спросил я Роджера, — вы христианин?

— Да, — ответил он, — я католик.

Мормоны неодобрительно переглянулись.

— И аккуратно посещаете воскресные обедни?

— Конечно.

— И искренне верите в рай и ад?

Роджер выглядел озадаченным:

— Я верю всему, чему учит святая церковь.

— И любите ближних своих, как нам завещал Иисус? Вытянув шеи, пассажиры и малайцы внимательно прислушивались к нашей беседе.

— Ну да, — озадаченно подтвердил Роджер.

— Почему же вы преступаете все христианские заповеди?

— Нас вынудили, — возразил малаец. — Нашу страну угнетают.

— Разве это делаем мы?

Малаец промолчал.

Зато где-то послышался рев автомобильного мотора, потом истошно взвыла сирена.

— Это солдаты, — сказал я. — Они окружают поезд.

Теперь все смотрели на малайцев. И надо отдать им должное, услышав про солдат, они сразу повеселели.

— Прекрасно, — сказал Роджер, и впервые неровный шрам на его щеке дрогнул. — Этого мы и хотели.

Он добавил еще какое-то словцо, прозвучавшее как тодью, но я его не разобрал.

— Иди сюда. — Роджер поманил меня к двери.

Я приблизился.

Пауль незамедлительно привязал меня капроновым шнуром к цепи, на которой, как на растяжках, висели цилиндры со взрывчаткой. Попробуй я вскочить, от нас ничего бы не осталось. Хорошо еще, что я мог сидеть. Не самое лучшее быть привязанным к взрывному устройству, но я мог сидеть, это утешало.

— Ослабьте узлы, у меня затекут руки.

Пауль засмеялся, но Роджер кивнул, и узлы были ослаблены.

— Пауль! Йооп! — приказал Роджер. — Вы останетесь в вагоне. Если кто-то захочет уйти или сорвать газету с окна, стреляйте без предупреждения.

И увел своих людей в тамбур.

Только сейчас я увидел еще одного человека.

Раньше его скрывала высокая спинка кресла. Но теперь он сидел напротив меня. Он был тощ и нескладен. Плащ, а скорее пальто, он, свернув, держал на коленях. Больше при нем ничего не было — ни сумки, ни чемодана. На бивера он не походил. Невыразительный, весь какой-то серый, но не бивер, не бивер. И он ни на что не обращал внимания.

За окнами ударило несколько выстрелов. Стреляли поверх вагона, ни одна пуля не влетела в салон, но кто-то из малайцев крикнул из тамбура:

— Приведите того, что с усиками!

Пауль сдернул с сиденья усатого франта.

Тот чуть не упал, но все же удержался на ногах. Вид у него был униженный и больной — наверное, он расплачивался за недавнее пьянство. Опасливо прислушиваясь к длинной пулеметной очереди, он прошел к выходу и исчез вместе с Паулем за сомкнувшимися дверями. Йооп из угла настороженно следил за пассажирами, но никто не шелохнулся. В соседнем вагоне резко Ударили три выстрела.

“Это первый…” — мрачно подумал я.

Кисти рук были связаны, но пальцами я шевелить мог.

Вот ими я и шевелил — чем еще заняться? На сиденье рядом со мной валялась дешевая авторучка — из тех, что заправляется баллончиками. Наверное, ее оставил кто-то из малайцев. Я дотянулся до нее. Надо было чем-то заняться. Жизнь вообще занятие не из самых приятных, а нам, судя по всему, предстояло долгое ожидание.

Я посмотрел на своего соседа — опора малая, ненадежная. Столь же ненадежными выглядели и остальные. Я машинально вертел в пальцах руках ручку. Все, что мог, — дотянуться ею до светлой кожи кресла. Нуда, оставлю имя… Джек Берримен поймет… “Прогулка!” — фыркнул я не без презрения, будто шеф был в чем-то виноват. И машинально вывел на светлой коже правильный круг, снабдив его мелкими лучиками.

Солнце — золото.

Тело пурпурное, муж зрелый, свет горний.

В центре круга можно было поставить жирную точку, и я поставил ее.

Солнце… Золото… Утешил бы меня сейчас блеск алхимического золота, дотянись я до него?

Я усмехнулся.

Я не мог дотянуться до золота.

Возможно, запасы его велики у алхимиков, но у меня не было ничего, кроме авторучки. Я вдруг вспомнил: совсем недавно Консультация выгодно сбыла запас устаревшего оружия, совсем за малые деньги добытого шефом с одного из военных складов. Кому оно было продано? Не знаю, но не исключено, что патриотам Южных Молукк…

Ладно.

Я настраивался на долгое ожидание.

Светлая кожа кресла отвечала каждому движению.

Кольцо… Я прорисовал его отчетливо… И снабдил полумесяцем — рогами вверх… А снизу — прямой ручкой, отчего кольцо сразу стало похожим на ручное зеркальце… Впрочем, ручку я тут же превратил в крест, пририсовав короткую прямую перекладину… Алхимический символ ртути…

Я ухмыльнулся. Искать алхимиков, а попасть к малайцам!

“Прогулка!” Я с отвращением бросил авторучку. Она медленно покатилась в щель между спинкой и сиденьем кресла. Мормоны — флегматичные, внешне спокойные, но, конечно, трясущиеся за свои плетеные корзины… Мамалыжник из Теннесси… Недоношенный медлительный сукин кот напротив… Перепуганные биверы… Угораздило меня попасть в эту компанию! Все они боялись поднять глаза. Только сосед напротив мирно дремал. Казалось, его ничто не трогает. Голова откинута на спинку кресла, глаза закрыты. В этой позе, расслабленный, постаревший, он вдруг показался мне странно знакомым.

Шеббс!

Ну да, это о нем спросил доктор Хэссоп, показав фотографию: “Ты помнишь его?”

Конечно, я помнил.

С Джеком Беррименом когда-то мы подробно изучили его биографию.

Чтобы окончательно убедиться, что это Шеббс, следовало бы взглянуть на его ноги. От ступней до коленей они должны выглядеть как измазанными фиолетовыми чернилами — от вздувшихся поврежденных кровеносных сосудов. Похоже, усмехнулся я про себя, не выйдя на алхимиков, никого не встретив в Спирнгз-6, но попав в руки малайцев, я по чистой случайности наткнулся на Шеббса.

Усердие, Эл, усердие!

Начинай с усердия, веди дело с усердием, не давай себе лениться. Желание отдохнуть — первый признак возможного поражения

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

Герберт Шеббс.

Так звучало его настоящее имя, хотя псевдонимов у него было хоть отбавляй — Сэм Поффит, Олл Смит, Роджер Флаерти. Профессиональный взломщик и вор. Он прошел хорошую школу в различных исправительных заведениях и прежде всего в мрачных стенах Ливенуорта.

Привязанный к взрывному устройству, я старался занять себя, вспоминая все связанное с Шеббсом.

Вовсе не бессмысленное занятие, как можно подумать.

Любой всплывшей в мозгах информацией можно воспользоваться. Если вам привычно и буднично говорят “С добрым утром!” — и если вы умный человек, вы непременно используете Даже столь ничтожную информацию с пользой для себя. А если кто-то намекнет на то, что знает участок дунайского дна, где захоронен Атилла, или догадывается о точном местоположении того участка бескрайней степи, где бесчисленная конница монголов затоптала могилу Чингисхана, тоже не отмахивайтесь — информация подозрительная, вряд ли верная, но все же есть шанс, пусть и ничтожный, что этот человек не врет.

Несколько лет назад, накануне Дня благодарения, Герберт Шеббс приобрел за наличные билет на самолет компании “Норт–уэст эрлайнз”.

Портленд–Сиэтл.

Обычный рейс из города роз и коричневых песчаников почти к границе с Канадой.

Шеббс поднялся в самолет последним и устроился в хвосте в пустом ряду под иллюминатором. На пустующее кресло рядом он положил довольно тяжелый кожаный чемоданчик. Разумеется, он успел пересчитать пассажиров — сорок три человека, и он знал, что экипаж “Боинга-727” состоит из шести человек.

Сразу после взлета Шеббс подозвал стюардессу.

Ее звали Флоранс — белокурая, длинноногая, память у нее оказалась отменная. Позже она подробно описала аккуратный костюм Шеббса, высокие шнурованные ботинки, какую-то его незамысловатость. Она сперва так и подумала: недотепа и неудачник, но он уверенно поманил Флоранс к себе и, невыразительно улыбнувшись, сунул в руку тонкий конверт.

Флоранс улыбнулась. Она привыкла к поклонникам. Она знала, как много желающих пофлиртовать на большой высоте. Но Шеббс покачал головой. Он читал ее мысли. “Мисс, — сказал он негромко. — Прочтите мою записку и передайте ее пилотам”.

Флоранс раскрыла конверт.

“Уменя в чемоданчике бомба. Есть условия”.

“Вы шутите”, — улыбнулась Флоранс, но Шеббс приоткрыл кожаный чемоданчик, и стюардесса увидела сложное устройство из проводов, массивных цилиндров и батарей. Почти все было выполнено из пластмассы.

Флоранс медленно пошла по длинному проходу салона.

Она была так растеряна, что уронила конверт. Его подобрала вторая стюардесса — Тина. Именно она доставила записку Шеббса командиру экипажа капитану Скотту. Через Тину капитан Скотт выяснил, что Шеббс требует за жизнь пассажиров и за самолет выкуп в 200 000 долларов, а также четыре парашюта — два нагрудных и два заплечных. Доналд Найроп, президент “Нортуэст эр–лайнз”, с которым связался капитан Скотт, следуя рекомендациям мгновенно подключившихся к операции сотрудников ФБР, приказал выполнить условия, поставленные Шеббсом.

В Сиэтле на борт доставили деньги и парашюты.

Шеббс отпустил заложников и приказал пилотам лететь в Мексику.

Дотянуть до Мексики без дозаправки “Боинг-727”, конечно, не мог. Капитан Скотт на свой выбор предложил Шеббсу несколько пунктов. Из них террорист, поколебавшись, указал почему-то на Рино. Тогда кое у кого это вызвало улыбку. Городок Рино известен тем, что там можно быстро и дешево оформить развод. Но Герберт Шеббс не собирался шутить. Его инструкции были очень точны: самолет должен следовать на высоте 10 000 футов с закрылками, опущенными на пятнадцать градусов, что, по его расчетам, должно было снизить полетную скорость до двухсот миль в час. При расследовании такая точность поставила сотрудников ФБР в тупик: где мог узнать подобное человек, никогда не имевший отношения к авиации?

Сразу после взлета в Сиэтле Шеббс открыл люк под фюзеляжем и выпустил кормовой трап. Ледяной воздух хлынул в салон. Шеббс разрешил стюардессам укрыться в кабине пилотов, поэтому никто не видел последующих его действий. Когда “Боинг-727” приземлился в Рино, Шеббса на борту не было. На полу пустого салона валялся один из заплечных парашютов и купол от нагрудного — стропы с него были срезаны.

Разбирая с Джеком Беррименом детали этого дела, мы отдали Шеббсу должное.

Он оказался человеком слова: отпустил пассажиров, не дал замерзнуть стюардессам, оставляя самолет, отключил часовой механизм бомбы. Конечно, он отнял у государства 200 000 долларов, точнее 199 960 (кассир, волнуясь, просчитался на сорок Долларов), но так получилось, что он ими все равно не воспользовался.

Двести солдат в течение месяца прочесывали вероятное место приземления Шеббса, но деньги и Шеббс бесследно пропали. Что же касается его знаний, мы с Беррименом наткнулись на важную деталь: отсиживая свое в Ливенуорте, Герберт Шеббс сдружился с бывшим пилотом, получившим двести тридцать лет за убийство с отягчающими обстоятельствами. Видимо, он и просветил Шеббса насчет скорости, закрылков и кормового трапа, который у “Боинга-727” можно выпустить в воздухе.

Это я и вспомнил, разглядывая человека, сидевшего напротив меня.

Следы, Эл.

Что бы ни происходило, не оставляй следов. Результаты приносят только чистые операции. Не ленись контролировать каждое движение, потому что поражение обессмысливает самую продуманную идею.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

Наконец меня отвязали.

— Встань! — приказал Пауль мамалыжнику из Теннесси.

— Если вы хотите проделать со мной то же, что с ним, — криво ухмыльнулся мамалыжник, кивнув на меня, — это не пройдет.

— Вот как? — Пауль оторопел. — Йооп, этот тип отказывается идти.

— Ну так помоги ему!

Все трое находившихся в вагоне малайцев подошли поближе и с интересом уставились на взбунтовавшегося мамалыжника. Фермеры, сидевшие рядом с ним, не отодвинулись, вообще они смотрели на несчастного с сочувствием — мне это понравилось.

Пауль спросил:

— Почему ты отказываешься?

— Я эпилептик, — ответил мамалыжник. Левая бровь его быстро дергалась.

— Вот как? — Пауль был полон темных подозрений. — Тогда иди ты. — Он ткнул пальцем в одного из мормонов, и тот, побледнев, поднялся.

— Чего вы от нас хотите? — спросил я Йоопа.

Ответил опять Пауль:

— Читай газеты.

— Где я их возьму?

— Нам принесут все, что нам потребуется! — Он явно заводил себя.

— Пауль! — крикнул кто-то из малайцев из тамбура. — Солдаты нам не верят. Роджер приказывает привести еще одного заложника.

— Кого? — Пауль откровенно уставился на меня, но Йооп холодно приказал:

— Эпилептика.

— Иди!

Мамалыжник заплакал.

И я сказал себе: “Вот второй”.

Человек, который называл себя мамалыжником, ничуть меня не трогал. У него, конечно, хорошая ферма, хорошие поля. Его земли всегда окупают затраченный на них труд. Даже на малайцев мамалыжник смотрел как на потенциальных потребителей его кукурузы.

— Триммер, — беспомощно попросил он, оглянувшись. — Помолитесь за меня.

Триммер — коротышка из местных, тощий, длиннолицый, но с мощно выдающейся вперед нижней острой челюстью, глянул на мамалыжника маленькими старческими глазками и кивнул. Он сидел за фермерами, но я хорошо его видел. И он снова кивнул, когда мамалыжник беспомощно произнес:

— Ну я пошел.

Все молчали.

— Если солдаты начнут стрельбу, — хмуро предупредил нас Йооп, не желая слушать наше молчание, — падайте на пол.

А Пауль, раскуривая сигарету, сплюнул:

— Не успеете упасть, ваши проблемы.

Вновь в вагоне воцарилась тишина, но вдруг приоткрыл глаза бесцветный сосед, которого я принимал за Шеббса.

— Отвернувшиеся от духа, — произнес он негромко, — должны испытать всяческие несчастья, иначе как же им вернуться?

— Вы знаете, где находятся эти Молукки? — спросил я.

— Конечно.

— Тогда расскажите нам.

Кое-что я уже сам вспомнил. Но мне хотелось услышать его голос. Острова, разбросанные в океане между Калимантаном и Новой Гвинеей. Хальмахера, Моротай, Миссол. Когда-то впечатанные в память, они забылись, но сейчас одно за другим всплывали из забвения.

— Зачем вам это? — медленно спросил сосед.

— Как зачем? — удивился я. — Чтобы знать, откуда явились коричневые братцы.

— Зачем вам делаться их соучастником?

— Разве знание делает соучастником?

— Почти всегда.

Я пожал плечами. Если это действительно был Шеббс, он изменился. Он стал философом. Нечастое перерождение, особенно для хронических постояльцев таких мест, как тюрьма Ливенуорт.

В свое время мы с Беррименом хорошо поработали с неким Джекки, приятелем Шеббса по Ливенуорту, давно завязавшим и осевшим подальше от старых друзей в Каскадных горах. Ну, озеро Мервин, вулкан Худ, река Колумбия, красные леса — не худшее место в мире.

Это к Джекки постучался однажды Шеббс.

Они сразу узнали друг друга, хотя встреча была в общем случайной.

Джекки еще в тюрьме подозревал Шеббса в частых преувеличениях, но в историю с угоном самолета поверил сразу. Тем более об этом тогда писали все газеты. А деньги? Где твои 200 000? — жадно заинтересовался Джекки. Ах, ты их обронил во время прыжка с парашютом, их вырвало воздушным потоком из твоих рук? Звучит убедительно. Тебе нужна помощь? Ты хочешь отыскать пластиковый мешок с деньгами? Конечно, он, Джекки, поможет. Он не настолько богат, чтобы отказаться от предлагаемой доли.

Джекки с большим пониманием отнесся к старому приятелю: как не растеряться на трапе на такой высоте? В лицо — ледяной ветер, под ногами далеко внизу, очень, очень далеко — земля. Он, Джекки, наверное, тоже бы машинально поднял руки к лицу. Неудивительно, что сумку сорвало с ременной петли. Мешок с деньгами, конечно, никуда не денется. Лежит себе в лесу, если, конечно, не влетел в печную трубу какого-нибудь лесника.

Джекки с удовольствием примкнул к поискам.

Позднее он утверждал, что время от времени меланхоличного Шеббса охватывало чрезвычайное волнение. Что они будут делать с деньгами, когда найдут мешок? Шеббс начинал нервно подмигивать Джекки: мы ведь не братья Флойды, помнишь таких по Ливенуорту? — их посадили на электрический стул.

А временами Шеббса совсем заносило. Он будто забывал, что в Ливенуорте сидел не один. Вдруг становился невероятно серьезным, загадочно намекал: ему, Шеббсу, есть о чем рассказать.

“Помнишь, Джекки, залив Кочинос?”

Джекки помнил.

“Помнишь этот залив Свиней, самый свинский залив в мире?”

Это, конечно, далеко от тюрьмы Ливенуорт, аж на Кубе, но Джекки помнил.

Ну, шестьдесят первый, загадочно намекал Шеббс. Шестьдесят первый вонючий год. Он тогда здорово поработал, только не очень расскажешь об этом. Тогда он впервые прыгал с парашютом.

Явное вранье расстраивало Джекки. Оно бросало неверный свет на сами поиски денег. Как так? — беспокоясь напоминал он. В заливе Кочинос высадка шла с моря, а не с неба.

Попавшись, Шеббс не искал лазеек.

Он ухмылялся. Уж он-то знает, что говорит.

Ну да, главная высадка шла с моря. Но кому-то надо было прыгнуть, а потом докладывать по радио о складывающейся обстановке. Вот всегда так. О тех, кто работал, стараются не говорить. Но на высадке с неба Шеббс уже не настаивал.

А Мемфис? Помнишь ту историю в Мемфисе? — загадочно намекал он, когда они бродили по старым руслам и боялись поднимать головы, так ослепительно, так грозно сияла над ними грандиозная ледяная пирамида вулкана Худ. В Мемфисе тоже было не просто. Ты, Джекки, и подумать не можешь, но он-то, Шеббс, знает, что говорит. В Мемфисе вместе с Джеймсом Эрлом Рэем действовал еще один стрелок. Рэй стрелял в доктора Кинга из ванной комнаты, снятой в третьеразрядном отеле, а его напарник, оставшийся неизвестным, находился в мотеле “Лоррейн”, в крыле, выходящем прямо на окна номера доктора Лютера Кинга. Шеббс прямо не утверждал, что вторым стрелком был именно он. Ну, скажем так, он координировал действия стрелков. О таких вещах тоже не говорят. А потом он гнал один из тех белых “кадиллаков”, которые сбивали со следа полицию.

Джекки посмеивался, но вранье Шеббса его огорчало.

Впрочем, в потерянные деньги он верил. И считал, что они должны принадлежать им.

Шеббс ли это?

Я внимательно присматривался к соседу.

В вагоне заметно похолодало. Кое-кто уже натянул всю имеющуюся при себе одежду. Человек, похожий на Шеббса, опять решил подремать. Он подложил под голову темную шляпу. Она немедленно смялась, но это его не смутило. Вытянувшись на двух креслах (подлокотник между ними он опустил), он не пожалел и пальто, укрывшись им. “Прогуливался тут один, — вспомнил я слова кассира со станции Спрингз-6. — Ну, шляпа. Довольно потрепанная. Длиннополое пальто”. Оно даже тертому бобру из кассы показалось старомодным.

Я не спускал глаз с Шеббса.

— Как быть с едо–о-ой? — сильно растягивая гласные спросил один из пожилых биверов. — У меня ничего с собой нет. Я должен был успеть в ночной ресторан в Спрингз-9. Если я не буду нормально питаться, я испорчу желудок.

— Закажите обед в “Павильоне”, — откликнулся кто-то недоброжелательно. — Или вам больше по душе итальянская кухня? Тогда звоните в “Мама Лесне”.

Кто-то нервно рассмеялся, а у пожилого бивера дрогнули губы.

Но меня теперь занимал мой сосед.

Шеббс это? Или человек, который должен был подойти ко мне в Спрингз-6?

В течение дня он ведь мог незаметно следить за мной, я мог ему не понравиться, насторожить его, он отказался от встречи, но в поезд сел. Может, именно такие, как он, мешковатые, незаметные люди выполняют роль шестых или седьмых связистов у касты тайных жрецов, скрывающих от человечества опасные открытия⁹

Но существуют ли хранители?

Это доктор Хэссоп отвечает на такие вопросы утвердительно.

Мир, например, давно обошла история племени догонов. Эти африканцы чуть не с тринадцатого века прячутся в труднодоступных районах пустынного горного плато Бандиагара, живут уединенно, не любят общаться с соседями и знакомы со странноватыми вещами. Например, они уверены, что жизнь их племени во многом зависит от состояния системы звезды Сириус Непонятно, где, когда, от кого и каким образом получили они столь точные (свидетельство астрономов) сведения об этой звезде. Может, впрямь общались с пришельцами?

Доктор Хэссоп не раз ссылался и на некоторые древние святилища Англии и Шотландии. Они построены из огромных камней, особым образом расставленных. О Стоунхендже я читал даже сам — это в Солсбери, юго–запад Британии. По словам доктора Хэссопа, стоунхенджские сооружения — доисторическая обсерватория, и люди, ставившие ее, хорошо знали, что только узкий пояс именно в этой местности годится по своим астрогеографическим параметрам для подобных сооружений, а любой самый ничтожный сдвиг по широте может дать значительные искажения при наблюдениях…

Доктор Хэссоп не раз напоминал: Пифагор (есть такие сведения) учился у друидов, а они были высшей кастой кельтских жрецов. Юлий Цезарь, завоевав Галлию, в отличие от Пифагора не испытывал никакого уважения к друидам — он сжег их огромную библиотеку и вырезал самих жрецов. Но всех ли? Откуда столько невозможных, столько удивительных открытий рассыпано по страницам неистового Джонатана Свифта?

А йоги?

Они пьют дымящуюся серную кислоту, ложатся на битое стекло, пропуская по себе тяжелый грузовой автомобиль, умеют останавливать собственное сердце. Они взглядом могут двигать предметы. Кинокамера подтверждает это, а ведь она не подвержена гипнозу. Я спорил с доктором Хэссопом: тайны йогов — особая статья. Что, кроме тайн собственного организма, они могут хранить и передавать? Доктор Хэссоп возражал: а почему деревни, рядом с которыми селится йог–отшельник, считают себя счастливыми? Какими знаниями обладает йог, если эти знания сразу оказывают некое положительное воздействие на целую округу? И вообще. Доктор Хэссоп задумчиво качал головой. В древней Индии, в Тибете, в Перу люди издавна имели ясное представление о множественности населенных миров, а в древнем Шумере знали, что звездный свод совершает свой полный оборот за 25 920 лет. Откуда, черт побери, такая точность? Кто это вычислял, какими способами? Почти двадцать шесть тысяч лет — это не тот период, который могут вычислить три–четыре поколения.

А в Читамбираме, городе танцующего Шивы, указывал доктор Хэссоп, до сих пор функционирует храм Неба. Он принадлежит общине, члены которой живут крайне замкнуто. Почему бы им не оказаться как раз отделением некоей тайной мировой касты, скрывающей от легкомысленного и агрессивного человечества такие игрушки, как греческий огонь, оружие Замамы или тайну ядерных трансмутаций?

Я смотрел на спящего человека, укрывшегося долгополым старомодным пальто. А если ко мне должен был подойти он? Я чувствовал себя ослом, поставленным между двумя охапками сена. Обе манили, я не знал, какую хватать. К тому же все это сейчас зависело не от меня, а от суетливых коричневых братцев.

Знай свое дело, Эл. Это твоя прямая обязанность.

Истинное дело требует совершенства, незнание, как правило, приманивает смерть. И тем сильнее, чем глубже незнание.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе докторе Хэссопа.

Ночь прошла как в дурмане.

Ранним утром раздраженный носовой голос вырвал меня из нервного сна.

Пауль выкрикнул нечто враждебное, но вполне понятное. Я хмыкнул: опять моя очередь? В душном вагоне светили лампы, видимо, работал генератор поезда. Я представил, сколько стволов и внимательных взглядов направлено сейчас на наш вагон из-за деревьев, и невольно поежился. Мне не хотелось сидеть привязанным к взрывному устройству, но по–своему малайцы были правы: не следовало держать там кого-то одного, человек мог заснуть, ему могло стать плохо…

Но почему опять я?

Йооп, не сильно усердствуя, привязал меня к цепи.

Я невольно усмехнулся, вспомнив вчерашние размышления.

Алхимики, философский камень, тайная каста… Все это сказки старого Хэссопа… Убедительные вечером, утром они теряют силу. К тому же я хорошо видел лицо спящего напротив соседа. Я больше не сомневался: это все-таки был Шеббс. Наверное, ночью он сидел на цепи возле дверей и тоже смотрел на меня — спящего. Для него я был случайным попутчиком.

Я смотрел на спящего Шеббса с раздражением.

Дай Бог, если он не нашел свои деньги, а если нашел, то не растратил. Я хотел, чтобы он вернул деньги Консультации. Не государству, не компании “Нортуэст эрлайнз”, а Консультации. Не окажись мы среди коричневых братцев, я вывел бы Шеббса в тамбур и каблуком наступил на ногу. Прекрасный способ разговорить любого. Раздавил пальцы, и он твой! А если, рыча, бросится в драку, тогда ты просто собьешь его с ног и покажешь, кто истинный хозяин положения.

Но я ничего не мог.

Ожидание — вот все, что оставили коричневые братцы. Я был отрезан от Консультации, от Джека Берримена, у меня не было оружия, в любой момент меня могли пристрелить.

“Но я этого не допущу”, — хмуро подумал я.

Откинув голову, я долго смотрел на скучный потолок вагона. Или на кровлю? Я запутался, не знал, как сказать правильно. Впрочем, не все ли равно — кровля или потолок? Я увидел, что вагон совсем новый, его, может, впервые выпустили на линию. Он не был еще ни закопчен, ни запачкан. Все было чистенькое и блестело. Машинально я опустил взгляд и увидел светлую кожу сиденья.

Светлую, да… Но этот рисунок… Вчера я вел себя как дикарь…

Я почувствовал странный толчок в сердце и уставился на рисунок.

Ну да, алхимический символ ртути. Я сам нарисовал этот правильный круг с прямой ручкой–крестом, а сверху полумесяц — рогами вверх. И круг — аккуратный, украшенный лучиками и жирной точкой в центре тоже рисовал я. Золото… Тело пурпурное, муж зрелый, свет горний… Я даже вспомнил, как легко скользила авторучка по упругой коже, оставляя на ней отчетливый, ясно различимый след.

Но теперь все выглядело несколько иначе. Теперь, как бы продолжая предполагаемый ряд, завершая некую магическую формулу, между символами ртути и золота было аккуратно пририсовано нечто, что я сперва принял за еще один неряшливо начертанный круг.

Но на самом деле…

На самом деле это были две пожирающие друг друга змеи…

Если быть совсем точным, одна из них должна была оказаться красной, другая — зеленой, но рисовавший пользовался всего лишь одноцветной авторучкой, она и сейчас валялась в щели между сиденьем и спинкой кресла.

Уроборос…

Великий магистерий…

Философский камень…

Как ни странно, но именно этого знака не хватало в намеченной мною последовательности.

Но я же не рисовал ничего такого! Золото — да. Ртуть — да. Но не философский камень! Я не рисовал этого. Я был убежден, что не мог сделать этого, даже впав в забытье. Я умел себя контролировать. А если так…

Я осторожно поднял глаза и прошелся взглядом по безмолвным лицам заполняющих душный вагон пассажиров. Не похоже, чтобы трудолюбивые и нравственные фермеры–мормоны были причастны к столь небогоугодному делу. Не думаю, чтобы кто-то из них мог увлечься алхимией. К тому же врожденная хозяйственность никогда не позволила бы им испортить новое кресло.

Может, тот пьяный франт, от которого несло магнолиями?

Нет, его давно увели. И мамалыжник из Теннесси тоже не успел посидеть на моем месте.

Тогда кто?

Уж конечно, не маленький Триммер, решил я, с его бульдожьей челюстью и выцветшими глазками. И не старики, понуро опустившие головы. Я весь был полон сомнений. Кто-то из находившихся в вагоне, несомненно, разбирался в алхимических символах. Это мог оказаться учитель химии… Его могли заинтересовать начертанные мною знаки, и он продолжил ряд… Но почему в последовательности?..

Я не успел обдумать пришедшее в голову. Мрачный Пауль встал рядом:

— Что, пришло время помолиться?

Я вопросительно поднял брови, и Пауль выругался.

Он держался грубо, я видел, что он нервничает. Что-то его мучило, он мне не нравился. Ко всему прочему, он, похоже, твердо решил спровадить меня на тот свет. Не скрою, меня это не устраивало. К счастью, раздвинулась дальняя дверь и в вагон вошли еще двое малайцев. Если они за мной, сразу подумал я, им придется вести меня по узкому проходу. Наверное, руки мне они развяжут. Первым надо ударить того, кто идет сзади, — локтем и забрать у него автомат. Стрельбы будет много, стрелять придется в упор, кто-то из пассажиров непременно пострадает, но других вариантов нет. Я не собирался приносить себя на алтарь свободы Южных Молукк.

Малайцы остановились и поманили Пауля.

Краем глаза я отметил, что Шеббс проснулся. Правда, я уже не верил, что это был Шеббс. Слишком велика была вероятность, что символ философского камня нарисовал он. А детский приют и тюрьма не дают таких знаний.

— Кажется, я на очереди.

Шеббс медлительно, но так просто и определенно кивнул мне, что у меня сжалось сердце. Этот человек в старомодном долгополом пальто явно знал что-то важное, что-то недоступное для меня. И это позволяло ему не нервничать и не торопиться.

— Пауль! К Роджеру!

Я облегченно вздохнул.

Мне не нравился Пауль. Он мог застрелить меня прямо в вагоне. Но я хотел жить. И теперь я еще хотел вытащить отсюда человека в долгополом пальто, кем бы он ни оказался. А если получится иначе… Я искал ключ… Надо оставить какую-то отметку для Берримена… Он поймет… Если, скажем, вот такой нелепый человек, как мой сосед, явится к Берримену, Джек догадается…

Я искал.

Алхимики, описывая Великое деяние, затемняли слова, этим самым густо наполняя их особым скрытым смыслом. Золото — король… Серебро — королева… Сурьма — волк… Зная об этом, иначе смотришь на картинки Василия Валентина. Петуха ест лисица, лисицу пожирает огонь…

Ключ!

Кажется, я нашел.

Выбора у меня все равно не было. Малайцы негромко переговаривались в нескольких шагах от меня. Я слышал: кагат, кабур… Я чувствовал, что времени у меня совсем мало. И хотел успеть.

— Грэсси–бэй… — шепнул я, наклонясь к соседу. — Знаете этот залив?.. Район не очень известный, но найти его нетрудно, даже в таком городе, как Нью–Йорк… Вилла “Туун”… Легко запомнить, правда?

Мой сосед флегматично кивнул.

— Если меня застрелят… — шепнул я, — разыщите на берегу Грэсси–бэй виллу “Туун”… Там будет некто Джек, он встретит вас как друга… Так и называйте его — Джек… Скажите, что видели меня в поезде… Передайте ему, что я нашел… Это очень важно…

— Нашли? — непонимающе повторил мой сосед. — Джек — это ваш брат?

Я кивнул. Никогда ложь не приносила мне такого удовлетворения.

— “Туун”… Вилла… Вас примут как своего…

— Вас пугает этот маленький малаец?

— Да, — опять кивнул я.

— Не думайте о нем. Он скоро умрет.

Я ошарашенно воззрился на Шеббса (если это был он).

И не успел ответить ему, потому что коричневые братцы ловко поставили меня на ноги. Мы шли по проходу мимо заложников, и я не имел возможности обернуться. Незаметно разминал руки, собирал силы. В конце концов, лучше умереть в драке, чем в томительном и бессмысленном ожидании.

Меня ввели в вагон, приспособленный под штаб.

Окна здесь тоже были заклеены газетами. Несколько малайцев, среди них Роджер, сидели на корточках вокруг поставленного на пол полевого телефона, наверное, переданного в поезд солдатами.

— Сейчас заложник подойдет к окну и сдернет газету, — сказал Роджер в телефонную трубку.

— Подойди к окну! — крикнул мне Пауль.

— Ну да, я подойду, а снайпер всадит в меня пулю.

— Они предупреждены и не будут стрелять, — нервно вмешался Роджер. — Только делай все не торопясь.

Не веря ни им, ни снайперам снаружи, я медленно подошел к окну и сорвал газетный лист. Утренний свет оказался неярким, я увидел красные осенние деревья и далекую линию гор — голубую, размытую влажной дымкой, и серые фигурки солдат, перебегающие за деревьями.

— Опусти стекло.

Я опустил. И раму не заело, не пришлось ее дергать.

Я знал, снаружи и изнутри вагона на меня направлено множество стволов. Я предпочел бы лежать сейчас в траве за самым толстым деревом.

— Крикни им, что мы настроены серьезно, — приказал Роджер. — И заложников у нас много. Если нам не предоставят то, что мы требуем, через каждый час мы будем расстреливать по заложнику.

Я крикнул.

Меня услышали.

Резкий мужской голос, усиленный мегафоном, подтвердил: меня слышат.

— Я — заложник, — крикнул я. — Нас больше тридцати. Нас начнут расстреливать, если вы не выполните требований. Троих малайцы уже расстреляли. Они угрожают расстреливать нас по одному каждый час.

— Да, да, — из-за моей спины подтвердил Роджер.

— Они настроены очень серьезно, — крикнул я и обернулся к Роджеру: — Это бессмысленно. Если смерть трех человек не заставила власти пойти вам навстречу, почему им не пожертвовать остальными?

Малайцы быстро заговорили.

Я не понимал их птичьего языка.

Я стоял у открытого окна, вдыхал влажный утренний воздух и не без удовлетворения думал, что если меня все-таки шлепнут, странный человек в долгополом пальто разыщет Джека Берримена. Почему-то я был уверен в этом. Это такой тип людей, которые не терпят невыполненных обещаний. Виллу “Туун” мы держали как раз для таких экстренных случаев. Для приветов от мертвецов. Если Шеббс, или как там его, придет к Джеку и скажет, что он от меня, Джек выбьет из него все, что он знает.

— Убедите малайцев не торопиться, — снова услышал я голос, усиленный мегафоном. — Перевал завалило, его расчищают. Мы уверены, что автобус и все прочее окажутся здесь часа через три.

Я повторил услышанное малайцам.

Они недоверчиво покачали головами. А Роджер приказал:

— Крикни им, чтобы поторопились. Мы не хотим ждать. Нам плевать на перевал. Пусть пришлют вертолет. Крикни им, что через три часа мы расстреляем очередного заложника. Мы устроим тут такую бойню, что ваших солдат и через много лет будут презирать.

Он неудачно привстал, и пуля разнесла поручень над его головой.

— Автобус скоро придет, — сказал я Роджеру. — Все условия будут выполнены. Надо только подождать немного.

Будь внимателен к заказчикам, Эл.

Если заказчик не уверен в успехе, если он сомневается в успехе, он будет мешать тебе. Если, наоборот, он уверен в успехе и нисколько в нем не сомневается, это может размагнитить тебя “Когда, магистр, нас постигнет неудача?” Обдумай этот вопрос.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………. белые зубы, свежее дыхание — весьма уместная реклама для общества, четвертые сутки находящегося в запертом заминированном вагоне. Малаец Йооп, похожий на обезьяну в берете, сидел в углу и негромко молился. Щебетал негромко, никто ему не мешал. Зато Пауль нервно и злобно скалился, не вступая, впрочем, в пререкания, — люди были слишком измучены. Фермеры, вытащив из-под сиденья плетеную корзину, экономно раздавали заложникам последние сохранившиеся у них яблоки.

Триммер, коротышка с бульдожьей челюстью, сжал виски ладонями.

— Что пользы человеку от всех трудов его?..

Мне послышалось?

— Всему свой час, и время всякому делу…

Нет, мне не послышалось.

— Время родиться и время умирать…

На какое-то время я отключился, провалившись в тяжелый сон.

К сожалению, и во сне, объятый тревогой, я бродил по каким-то полянам. Там был ручей, перегороженный плотиной, но в бревенчатых хатках, торчащих над водой, жили, кажется, не бобры, а коричневые братцы.

А разбудили меня выстрелы.

Мой медлительный сосед смиренно сидел под взрывным устройством, крепко к нему привязанный. Долгополым пальто он укрывал мерзнущие колени. Осмотревшись, я отметил отсутствие старика, пару часов назад развлекавшего заложников бесконечными рассказами о бобровом штате. Старик, радуясь, все твердил про какую-то реку Брейн (не знаю, где такая течет), о бобровых плотинах. Растягивая гласные, он утверждал, что форель ловится там большая, и показывал при этом руками ее размер.

— Его увели?

— Да, — кивнул мой сосед. — Вы спали.

— Зачем они это делают?

— Вероятно, их требования не удовлетворяются.

Он мог мне не объяснять. Но он объяснил, и я счел это хорошим знаком. Он постоянно сбивал меня с толку. То он действительно был Шеббсом, фотографии которого я прекрасно помнил, то в нем что-то менялось. И в том, и в другом случае мне казалось, что он видит меня насквозь. Я лгал ему, и он чувствовал, что я лгу. Он здорово походил на Шеббса, который приличную часть жизни провел в Ливенуорте, и в то же время он не был Шеббсом. Я спокойно мог залезть в его карманы, когда он спал, но что толку в еще одном липовом удостоверении личности? Я не понимал его.

— Что вы думаете обо всем этом?

— То же, что и вы.

— Вам жаль этих людей?

Шеббс медленно поднял на меня глаза и промолчал.

— Почему вы сказали, что Пауль скоро умрет?

Я не мог, я чувствовал — нельзя выводить его на разговор о пожирающих друг друга змеях — красной и зеленой. Они все еще красовались на светлой коже испорченного кресла. Я не мог даже спросить: вы ли это сделали? Интуитивно я чувствовал, что это опасно. И нисколько не удивился ответу:

— Потому что Пауль действительно скоро умрет.

— Вы ясновидец?

— Нисколько.

— Почему же вы так говорите?

— Разве это не общий удел?

— Мы умрем все?

Я затаил дыхание. “Прогулка…” — кажется, так сказал шеф.

— Нас убьют малайцы?

Шеббс надолго задумался.

Потом сказал:

— Малайцы ищут не там.

И замолчал.

А я снова подумал, что это не Шеббс.

Этот человек здорово сбивал меня с толку. Преступники не перерождаются, преступление, как правило, отупляет преступника.

— Вы вошли в поезд в Спрингз-6?

Он кивнул.

— Я не видел вас на перроне.

— А я видел вас… — Он сидел, опустив глаза, и не смотрел на меня, старательно отталкиваясь от моей лжи. — Было темно, но я вас видел… Вы стояли на перроне и курили, а потом разговаривали с кассиром… У меня сложилось впечатление, что вы кого-то ждали…

Я чуть не ответил: вас!

— Почему у вас сложилось такое впечатление?

— У вас было такое лицо… — Он смотрел прямо на меня.

Я ждал, что он еще скажет. Я не видел дна в его глазах. Джекки, старый его приятель, хорошо обрисовал его. Когда вдвоем они бродили по осенним лесам бобрового штата, разыскивая потерянные деньги, Шеббс много чего болтал. А потом в Джоплине, где они снимали комнату, Джекки видел приятеля под душем. Ноги Шеббса оказались фиолетовыми до самых колен, каждая вена вздута — сплошное пурпурно–голубое месиво. Он спросил, что это у него. И Шеббс объяснил. Оказывается, когда он падал на землю, его ударило о сухое дерево, а потом долго тащило по скальному грунту, усеянному обломками камней. У него ботинки были полны крови. Джекки не знал, насколько можно верить Шеббсу, очень уж тот иногда завирался. Впрочем, за будущее Джекки был спокоен, свое он в любом случае должен был получить. Он не зря вытягивал из Шеббса всякие подробности. Если они найдут пластиковый мешок с деньгами — отлично, а если не найдут — тоже ничего страшного. Он напишет книгу о приключениях своего приятеля. Он твердо решил написать такую книгу. И самое забавное: он действительно потом написал такую книгу, но она оказалась никуда не годной. По рукописи мы с Беррименом и вышли на Джекки.

С Шеббсом не было скучно.

Повинуясь тайным течениям своего воображения, он вдруг начинал все отрицать.

Он и не прыгал с парашютом, он и не умеет этого, и он никогда не видел больших денег. Он, дескать, всего лишь один из сообщников, даже не самый главный, а самолет на самом деле угнал один из пилотов. Да и как он мог угнать самолет? Шеббс наивно разводил руками. Ну, угнать, может, и угнал бы, но откуда ему было знать, как выйти из “Боинга-727” прямо в воздухе? (Кстати, позже все машины этого типа были переоборудованы; на них поставили специальный блок, который сделал невозможным выпуск кормового трапа в полете).

В красных осенних лесах Шеббс выдал приятелю немало интригующих деталей.

Скажем, он признался, что никогда не был близок с женщинами, и Джекки это утверждение не оспаривал. Еще Шеббс признался, что скуп, что хочет найти потерянные деньги, что будет тратить деньги расчетливо. Но по сообщениям газет было известно, что Шеббс не показался стюардессам скупым. Той же Флоранс он оставил восемнадцать долларов тридцать центов — всю сдачу с двадцатидолларовой купюры. Флоранс приносила ему выпить. А однажды Шеббс пожаловался Джекки на свою катастрофическую неспособность чувствовать юмор, хотя все газеты облетел лаконичный ответ Шеббса на вопрос стюардессы: зачем вам альтиметр? Этот прибор был закреплен на руке Шеббса рядом с часами. Он ответил: “Каждый человек имеет право знать свою высоту”.

Судя по всему, Шеббс выбросился из “Боинга” не в районе озера Мервин, как о том сообщила пресса, а где-то юго–восточнее, там, где холодно высится над красными лесами ледяной треугольник пирамиды давно погасшего вулкана Худ. Это в общем недалеко от Спрингз-6. Поезд, остановленный малайцами, находился сейчас совсем где-то в районе предполагаемого места приземления. Это, несомненно, должно было волновать Шеббса, но ничего такого я не заметил.

В полете Шеббс ориентировался по навигационным маякам.

Главный из них располагается на вершине все того же вулкана Худ, а три второстепенных — в окрестностях. С помощью небольшого приемника Шеббс ловил также и прерывистые сигналы передатчика, установленного на спрятанном в лесу джипе. Машину он хорошо замаскировал: она стояла неподалеку от поляны, на которой Шеббс рассчитывал приземлиться. Как можно быстрее покинуть район приземления, как можно быстрее добраться до автострады! — только это могло привести к успеху. Джип, кстати, был заминирован. На нем стояло мощное взрывное устройство, снабженное дистанционным управлением. Покинув опасный район, Шеббс загнал джип в озеро и подорвал машину прежде, чем она затонула.

Второй передатчик хранился в чемоданчике с бомбой.

Перед тем как покинуть самолет, Шеббс переложил его в мешок с деньгами.

Сам пластиковый мешок он накрепко перевязал лямками, срезанными с запасного парашюта. Продев руку в специальную петлю, Шеббс пристроил его на груди и, собравшись с духом, ступил на выпущенный в полете кормовой трап. Сквозь ледяной ясный воздух, как сквозь голубоватую огромную линзу, он увидел далеко внизу яркие огни, обозначающие перекрывшую реку Колумбия плотину Боннвилл. Поручень трапа оказался широким, держаться за него было неудобно. Все же Шеббс спустился почти до последней ступеньки. Изо всех сил цепляясь за поручень, он всматривался в лежащую под ногами смутную морозную бездну и так же внимательно прислушивался к звучавшим в наушниках сигналам. Прыгать следовало в тот момент, когда сигналы начнут звучать пронзительно и в полную силу. Однако мощный поток воздуха сорвал Шеббса со ступенек трапа чуть раньше. А когда парашют раскрылся, толчок оказался настолько сильным, что пластиковый мешок с деньгами, к полному отчаянию Шеббса, сорвался с его груди.

Я раскручивал эту историю с Джеком Беррименом.

Немало нам помог Джекки, но пластиковый мешок с деньгами так и не был найден. Это и было причиной того, что шеф не убирал фотографию Шеббса из ящика письменного стола. В конце концов, двести тысяч долларов, даже с вычетом сорока (не тысяч, конечно), ничуть не помешали бы Консультации.

Шеббс ли это?

Мой сосед меня раздражал.

Можно было добраться до его документов — скажем, ночью, когда он спал, но мне не хотелось этого. Вряд ли водительское удостоверение выписано у него на имя Герберта Шеббса. Какой-нибудь Янг, Мозес, Роджерс или Бернабо. Какая разница, под каким именем живет человек? У меня самого удостоверение было выписано на имя геодезиста Джи Джи Джеффриса. Главное — не потерять Шеббса.

Выстрелы вернули меня к действительности.

Солдаты получили приказ взять поезд штурмом?

Не похоже. Перестрелка длилась недолго. Заклеенные окна не давали возможности что-либо увидеть. Одиночная пуля, пробив стену вагона, громко ударила в деревянную стойку над дверью. Йооп на корточках сидел прямо под стойкой, но уходить не стал. Тем более что перестрелка прекратилась так же неожиданно, как и началась.

— Триммер, — попросил кто-то измученно. — Почитайте нам вслух. У вас хорошая память.

Я усмехнулся, но Триммер, коротышка с бульдожьей челюстью, отнесся к просьбе серьезно. Его голос дрожал, но постепенно он совладал с ним.

— Если наполняются тучи, то на землю дождь они проливают, и если упало дерево, на юг ли, на север, то дерево — там, куда оно упало… Следящий за ветром не будет сеять, и глядящий на тучи не будет жать…

Чистое безумие!

Заклеенные газетами окна, бледные, одутловатые, усталые, отчаявшиеся лица, пустые глаза, душная тишина и этот негромкий голос.

— И приблизятся годы, о которых ты скажешь: “Я их не хочу”…

Маленький Йооп, глубоко натянув на лоб берет, сидел на корточках в углу и напряженно прислушивался. Малаец тоже выглядел измотанным, но над его головой не торчали взлохмаченные седые волосы, и он не старался сказать своим голосом больше того, что мог сказать. Второй малаец сидел рядом с ним. Его имени я не знал. Он нервно ухмылялся, и его неровные мелкие зубы сильно выдавались вперед. Не слишком привлекательное зрелище, но в отличие от Пауля и того же Йоопа он иногда наделял нас скудной информацией. Это от него мы узнали, что поезд окружен пехотной армейской частью (там были и сотрудники секретных служб), а в Голландии события еще не закончились — приятели коричневых братцев крепко удерживали в руках захваченное ими представительство Индонезии.

— Малого холмика станешь бояться, и препоны будут на дороге, и цветы миндаля опадут, и наестся саранча…

И наестся саранча… Я покачал головой.

Несколько раз над поездом с ревом проносился армейский вертолет.

Если солдаты начнут прыгать на крыши вагонов, Йооп и его напарник все равно успеют нас перестрелять — еще до того, как кто-то из солдат, не догадываясь ни о чем таком, рванет, разводя, ручки заминированной малайцами двери.

— Йооп, — позвал кто-то из фермеров, — Йооп, принеси льда. Малайцы оторопели.

Но фермер, щеки которого давно потеряли всякий румянец, приподнявшись, повторил:

— Принеси мне льда, Йооп. У меня внутри горит.

— Хочешь, чтобы тебя сунули в холодильник? — Йооп рассердился.

Фермер–мормон затряс головой, его белесые брови задергались. Он сразу пришел в себя. Неимоверно растягивая гласные, он переспросил: ле–е-ед? Какой ле–е-ед? И потряс головой: он устал, он ничего не понимает, у него все болит. У меня ноги распухли, сказал он, вот, посмотрите. И действительно показал голые ноги. Не так уж и распухшие, но вид у них был не блестящий.

— Послушайте, — шепнул мне из-за спины Шеббса похожий на богомола сухой нелепый старик. — Надо кончать все это.

Я удивленно воззрился на него:

— Как это?

— Когда меня привяжут к бомбе, — он кивнул в сторону медных цилиндров, — я крикну вам, чтобы вы ложились, а сам взорву снаряд. Вот будет суеты! — по–старчески довольно хихикнул он. — И вы все разбежитесь.

Я хмыкнул.

— Как вас зовут?

— Дэшил, — с удовольствием ответил старик. — Просто Дэшил. Запомните мое имя.

— Ничего я не стану запоминать, Дэшил, — строго сказал я. — А к бомбе вы не подойдете. Придумайте, что хотите, я вижу, вы человек с воображением, но к бомбе вы больше не должны подходить, это я вас предупреждаю. — Я намеренно понизил голос. — А если вы ничего не придумаете, Дэшил, и вас поведут к бомбе, я найду способ переломать вам все кости. В вашем возрасте они плохо срастаются. Нас не устраивает память о вас, Дэшил. Если вы спросите почему, я отвечу: мы должны заплатить за память о вас своими жизнями, а нас это не устраивает. Я переломаю вам все кости, Дэшил. Вы меня поняли?

— Да, — смертельно обиженный, испуганно пискнул он.

— Ложись!

Это крикнул Йооп.

На этот раз за стенами вагона стреляли по–настоящему.

Длинно стучал пулемет, пули разворачивали и рвали обшивку вагонов, рвали воздух автоматные очереди. Но никто в нашем вагоне не лег на пол, никто, кроме старого Дэшила. Было ясно, что солдаты не станут стрелять по заложникам.

— Нас пытаются освободить, — шепнул я Шеббсу.

— Нет, — медлительно возразил он, — это они застрелили Пауля.

— Солдаты? — не понял я.

— Малайцы.

— Йооп, — крикнул я, — что там произошло?

С первыми выстрелами маленький Йооп исчез в тамбуре, но вернулся. Наверное, он тоже стрелял по солдатам. Он мог не отвечать мне, но почему-то ответил:

— Это Пауль. Он не выдержал напряжения.

— Сбежал?

Йооп внимательно посмотрел на меня. Его глаза были воспалены. Он не угрожал и не запугивал.

— Отступников мы убиваем.

— И вы убили его?

— Разумеется.

— А мы? Долго вы будете держать нас взаперти?

— Пока не получим гарантий.

Не начинай Великого деяния, не запасшись вовремя средствами и уверенностью. Без средств и уверенности ты только приблизишь неизбежную смерть. А это и есть главное поражение.

Альберт Великий (“Таинство Великого деяния”) в устном пересказе доктора Хэссопа.

Я никак не мог выбросить из головы мысли о Шеббсе.

Я отчетливо представлял себе красный осенний лес и Шеббса в его вечном долгополом пальто; как он идет рядом с Джекки и старается поднять настроение приятеля. Они переходят вброд ручьи, поднимаются на холм Мариан–Пойнт, ведь Шеббс приземлился где-то на его краю. Приземлившись, он почти пятнадцать часов разыскивал спрятанный в лесу джип. В высоких шнурованных ботинках хлюпала кровь, болели ноги, мерзко щемило сердце. Шеббс действовал как летчик, сбитый над вражеской территорией, он знал, что солдаты вот–вот блокируют район. Он торопился и старался не оставлять следов. Сжег парашюты, опрыскав их магниевым аэрозолем. Обгоревшие металлические пряжки закопал в землю. На крутой скале, надежно укрытой снизу деревьями, оставил несколько только ему понятных знаков, чтобы позже легче было вести поиски. Позывные джипа били по барабанным перепонкам, торопили, зато сигналы, исходящие от передатчика, спрятанного в мешке с деньгами, становились слабее.

Спустившись по склону пологого холма, Шеббс вошел в реку.

Ледяная вода усмирила боль в ногах и часа через три Шеббс вышел на развилку дорог, обозначенную на карте как Дэдмонз–Галч. Здесь сигналы радиостанции, оставленной в джипе, усилились. Думаю, нелегко было Шеббсу отказаться от немедленных поисков, но он проявил волю и здравый смысл. Оторвавшись от солдат и взорвав джип, он еще пару суток пробирался на Средний Запад, где наконец разыскал знакомого врача.

Только осенью Шеббс двинулся на поиски денег.

С ним был Джекки. Он видел, что Шеббс полон веры в успех, но, к сожалению, батареи передатчика, вложенного в пластиковый мешок с деньгами, давно сдохли. Впрочем, Джекки не чувствовал себя проигравшим, ведь он собирался окупить даже безрезультатные поиски доходами от будущей книги.

Шеббса это раздражало

Однажды, проснувшись, Джекки не нашел приятеля в палатке.

Не оказалось его и в лесу. Ушел он, обозлившись на приятеля, оставил поиски, разочаровавшись, или, напротив, решил продолжить их в одиночестве — этого Джекки никогда не узнал.

Но и Шеббсу не повезло.

Двадцатидолларовые купюры, номера которых, естественно, были переписаны банком, на рынке так и не всплыли. А где-то через год, играя на берегу реки Колумбия, довольно далеко от того места, где предположительно выпрыгнул из самолета Шеббс, некий восьмилетний Брайан Ингрэм случайно наткнулся на пачку долларов. Уголки купюр были сглажены водой; недалеко, ниже по течению, были найдены еще две пачки таких же двадцатидолларовых купюр, перетянутых сопревшей резинкой. Однако (это установил Джек Берримен) найденные купюры не являлись частью тех, что были выданы Шеббсу…

— Видел я все дела, что делаются под солнцем, и вот — все это тщета и ловля ветра…

Ловля ветра.

Я перевел дыхание.

Пять суток, проведенные в душном вагоне, давали о себе знать.

Даже Йооп уже не улыбался, а два резвых пенсионера из Спрингз-6 давно забросили самодельные карты. Кто-то садился под взрывное устройство, кто-то дремал, кто-то мрачно молчал, невидящими глазами уставившись в пространство. Одна только деталь действовала успокаивающе — от расстрелов малайцы отказались. Видимо, переговоры все-таки продвигались. Однажды нам выдали хлеб и копченую колбасу, явно полученную из армейских запасов.

— Как в Амстердаме? — спросил я Йоопа.

Я спрашивал не столько ради самих новостей, сколько ради Шеббса, которого опять привязали к взрывному устройству. Я боялся нелепых случайностей. Мне не хотелось, чтобы случайности вмешивались в дело. Я усмехался, слушая Йоопа. О да, в Амстердаме хорошо. Патриоты Южных Молукк близки к успеху. Главное сделано — мир узнал наконец о молуккских патриотах и с волнением следит за их действиями. Близко- время, когда Южными Молукками будут управлять не чиновники, присланные из Индонезии, а сами молуккцы.

Свобода!

Я усмехнулся.

Во всей этой истории больше всего меня забавлял один достаточно неловкий, на мой взгляд, момент. Чтобы добиться своей свободы, коричневым братцам пришлось почему-то расстреливать жителей далекого бобрового штата, никогда не интересовавшихся их островами. Ну да, думал я. Мыло для нечистой совести еще не изобретено. Не все ли равно, на чьей крови и костях строится свобода? Лишь бы она казалась крепкой. Разве, убивая Цезаря, Брут и Кассий не думали о свободе? А сам Юлий Цезарь, умертвив вождя готов Верцингетерикса, разве пекся о чем-то другом?

— И вот — все это тщета и ловля ветра…

Я прислушался.

— Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под солнцем…

Я смотрел на человека в долгополом пальто, привязанного к взрывному устройству.

Походил он на Шеббса? Несомненно. Был он Шеббсом? Не знаю. Вот уж поистине, “узнать одного в другом вовсе не значит сделать из двоих одного”. А человек в долгополом пальто, перехватив мой взгляд, медлительно улыбнулся.

— Учитесь терпеть, — сказал он негромко. — Нет на свете ничего такого, что бы со временем не заканчивалось.

Мог такое сказать Шеббс?

— Обратите внимание на малайцев, — все так же медленно продолжил сосед. — Кажется, там что-то произошло.

— Вы понимаете их язык?

— Нет, но я чувствую.

Чувствую…

Он произнес это странно.

Ни улыбки, ни усмешки не отразилось на его длинном невыразительном лице.

И я с пронзительной ясностью представил его не в душном тесном вагоне, а под закопченными сводами тайной алхимической лаборатории. Дымящиеся колбы, клокочущие реторты, кубки, стеклянные сосуды, закопченный вытяжной шкаф, пугающий своим черным зевом. Вытянув длинные руки над колеблющимся огнем, мой сосед медленно бормотал слова магических заклинаний. “Глупец становится безумцем, богач — бедняком, философ — болтуном, приличный человек напрочь теряет всякое приличие”. Мой сосед великолепно вписался в тайную лабораторию. Я отчетливо видел в его вытянутых руках венец вещей, вырванный у небес.

Может, никогда в жизни я не находился так близко к великой тайне.

“В моем досье, — рассказал однажды доктор Хэссоп, — есть данные о странных взрывах, сносивших с лица земли целые кварталы. Вспышка света, и — все! Ни взрывной волны, ни грохота. И никаких пороховых погребов, никаких складов оружия. Ослепительная вспышка, и все! А еще я знал человека, которому посчастливилось держать в руках очень странное вещество. Оно походило на кусок прозрачного красноватого стекла, имело раковинистый излом и бледно светилось. Человек, владевший этим веществом, должен был прийти ко мне поздним вечером осенью пятьдесят седьмого года, но не пришел. Его труп нашли через несколько дней в местной реке. Я знал другого человека, который своими глазами видел “олово с зеленым свечением”. Может, это был таллий? Но таллий испускает зеленоватое свечение лишь будучи сильно нагретым, а тот человек держал свое таинственное “олово” голыми руками. Он тоже исчез. Не нашли даже трупа”.

Я задумчиво разглядывал своего медлительного соседа.

“Кто бы он ни был, — сказал я себе, — я вытащу его из этого вагона”.

— Будьте осторожны и внимательны, — негромко предупредил я. — Что бы ни задумали коричневые братцы, я постараюсь вам помочь. Если начнется свалка, держитесь рядом со мной.

Он как-то странно взглянул на меня.

— “Туун”… Вы сказали “Туун”…

— Да, да.

— Нет, я не смогу побывать на этой вилле…

— Но почему?

Он медленно улыбнулся, и я понял, что спрашивать ничего не надо.

В вагон вновь вернулся Йооп. И он, и его незаметный напарник, не глядя на нас, молча разрядили автоматы. Патроны падали на пол и катились нам под ноги. Фермеры с надеждой повернули головы. Кто-то приподнялся.

— Всем сидеть на местах, — крикнул Йооп. И объяснил, снизив тон: — Мы выйдем первыми.

— Йооп, — попросил я. — Снимите взрывное устройство.

Йооп быстро сказал что-то напарнику, и они обидно расхохотались.

— Там нет взрывчатки, — объяснил Йооп. — Чистый камуфляж. Мы пошли на это, чтобы поддержать дисциплину.

— Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать… Время убивать и время исцелять… Время разбрасывать камни и время складывать камни… И приблизятся годы, о которых ты скажешь: “Я их не хочу”…

Кем бы ни был мой медлительный сосед, для него эти годы, несомненно, приблизились. Он мог подойти ко мне в Спрингз-6, а мог и не подойти, теперь это не имело значения. Он мог быть Шеббсом, а мог не быть, это тоже не имело значения. Теперь он был мой. Я жаждал его разговорить. И каким-то непонятным образом он, кажется, понял это, потому что сидел молча, нахохлившись, как птица.

Кто-то сорвал газету с окна.

Мы увидели сырую поляну и солдат, выстроившихся перед вагонами.

Из-за деревьев торчал орудийный ствол, тут же стояли автобусы. Малайцы — я узнал Йоопа, Роджера (все же их было только одиннадцать человек) — выходили из вагона один за другим, прикрывали глаза ладонью, будто их слепил дневной свет, и бросали автоматы под ноги. Малайцев обыскивали и вталкивали в автобус.

Потом пошли заложники.

Храбреца Дэшила вели под руки. Фермеры несли пустые корзины. По–моему, они прикидывали, кому следует подать счет за съеденные яблоки. В вагоне наконец остались только я, привязанный к взрывному устройству Шеббс и остановившийся в тамбуре коротышка Триммер.

— Я отвяжу вас.

— Я не тороплюсь. — Шеббс не потерял ни медлительности, ни достоинства. — Помогите спуститься Триммеру. Мы успеем поговорить.

Это прозвучало как обещание.

Я знал, Джек Берримен где-то рядом. С первым сообщением о захвате поезда он должен был искать меня. Он должен был продумать все варианты. Даже такой, в каком я нахожусь в поезде вместе с человеком, который должен был подойти ко мне в Спрингз-6. Мне очень хотелось, чтобы он поскорее забрал меня и Шеббса из поезда. Поэтому я прошел через весь вагон, чувствуя на спине тяжелый, все понимающий взгляд Шеббса, и помог спуститься со ступенек Триммеру. Тот задохнулся, глотнув свежего воздуха, и что-то шепнул.

— Ну, ну, — сказал я. — Вы хорошо держались, Триммер.

— Есть еще кто в вагоне? — настороженно спросил подтянутый армейский капитан. Он держался так, будто только что выиграл историческое сражение.

— Да, — сказал я, загораживая проход и мешая капитану подняться в тамбур. — Там находится мой друг. Он привязан к взрывному устройству. Здесь нужен специалист.

Я верил малайцам, там вряд ли находилась настоящая бомба, но я высматривал Джека Берримена и хотел, чтобы первым в вагон вошел он. И так это, наверное, и случилось бы, но меня вдруг бросило со ступенек. Ослепительная вспышка растопила, расплавила, растворила солнечный свет. При этом никакого звука я не услышал. Острым камнем мне рассекло бровь. Я ослеп от хлынувшей на глаза крови. Стоя на коленях на мягкой сырой земле, я пытался понять, что произошло. Я стирал кровь с глаз ладонью, она текла вновь. “Не может быть так много крови…”

Р.S.

— Мы поторопились.

Доктор Хэссоп был мрачен.

Я невольно притронулся к пластырю, налепленному на лоб, на рассеченную левую бровь. Мы поторопились? Как это?

— Эл не мог не торопиться. — Шеф тоже не понял доктора Хэссопа. — А Джек не мог замедлить события. Что, собственно, вы имеете в виду?

— Начинать надо было с человека с перстнем, — все так же мрачно пояснил доктор Хэссоп. — С того, который предлагал мне купить чудо. Следовало найти его.

— Но мы его нашли, — возразил шеф.

— Ну да, труп с отрубленными пальцами.

— Где его нашли? — быстро спросил я.

— В подземной Атланте. — Доктор Хэссоп хмуро пыхнул сигарой. — С ним здорово поработали.

Я покачал головой.

Подземная Атланта. Не лучшее место для одинокого человека, особенно ночью. Бесконечный лабиринт магазинов, клубов, ресторанов. Где, как не под землей, отнимать вечный огонь, спрятанный в гнезде таинственного перстня?

— Ладно, — кивнул Хэссоп, выпуская целое облако дыма. — Мы не знаем, как связаны человек, торговавший чудом, и человек, убитый в Атланте, и, наконец, тот, которого Эл пас в вагоне… Черт! Этот взрыв…

— Малайцы утверждают, что взрывное устройство было чистым блефом.

— Наверное, они правы. — Доктор Хэссоп выпустил еще один клуб дыма. — Больше того, именно в этом следует искать утешение.

— Что вы имеете в виду?

Доктор Хэссоп усмехнулся.

Он был раздражен, но он явно видел какую-то зацепку.

— Боюсь, Эл, — он обращался ко мне, — мы еще не готовы к тому, чтобы выиграть у алхимиков. Малайцы не лгут. Их взрывное устройство не могло сработать. Хотя бы потому, что никакой взрывчатки в медных цилиндрах действительно не было. Но взрыв-то был! Сперва эта вспышка — невероятная, затемняющая солнце. Потом полная тьма, на мгновение все ослепли. И все. Ни грохота, ни осколков. Ослепительный шар испарил почти весь вагон, но крайнее кресло уцелело, и уцелел забытый на нем шарф. Это же невероятно. Шарф даже не опалило. Черт возьми, Эл! Почему ты не вывел этого человека из вагона, почему не обшарил его карманы? Теперь я стопроцентно убежден, что при нем что-то было.

— Ну да, — хмыкнул я. — Антивещество.

Доктор Хэссоп не ответил. Он был выше моих дерзостей. Он положил передо мной плоский диктофон.

— Вспомни все, — сказал он. — Каждую деталь. Мы не будем тебе мешать. Будь внимателен, вспомни все. Как выглядел этот человек, как смотрел, как смеялся, как отвечал на вопросы. Нам все пригодится, Эл.

— Может, мне сначала выспаться?

— Нет. — Доктор Хэссоп был непреклонен. — Ляжешь, когда закончишь. Некоторое время будешь жить здесь, в разборном кабинете. Джек останется при тебе. Не вздумай выходить даже в коридор. Ты теперь единственная ниточка, которая хоть как-то связывает нас с алхимиками. Мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось. А выспавшись, напишешь отчет заново. Мы сверим твои записи с показаниями других свидетелей.

Он невидяще уставился на нас:

— Огненный бесшумный шар… Ослепительный огненный шар без дыма, без копоти… Ни звука, ни осколков… Даже если речь идет всего лишь о новом типе взрывчатки, она должна попасть в наши руки… Разве не так?

Шеф, Джек Берримен и я дружно кивнули.

1989

Назад: ИТАКА — ЗАКРЫТЫЙ ГОРОД

Дальше: СЧАСТЬЕ ПО КОЛОНДУ