ВСЕ НЕ ТАК…
Фаддейкина мать приехала рано утром. Юля проснулась в полседьмого и услышала на дворе незнакомый громкий голос. Голоса Фаддейки и Киры Сергеевны она тоже услышала. Они перебивали друг друга. Разговор был шумный, суетливый и, видимо, веселый…
Юля почему-то вздохнула и стала торопливо одеваться.
Познакомились они во время завтрака. Когда Юля вошла в кухню, все уже были за столом, покрытым новой цветастой скатертью (подарок, что ли?). Фаддейкина мать сидела там, где обычно садилась Юля, а Фаддейка устроился рядом. Был он непривычно причесанный, в чистой белой маечке, сдержанный, но его веснушки так и сияли тихой радостью.
Все трое заулыбались навстречу Юле, а Фаддейкина мать сказала:
– Простите, кажется, я устроилась на вашем месте.
– Вот пустяки какие… – сбивчиво ответила Юля и потянула из-под стола четвертый табурет.
Фаддейка коротко засопел, и мать быстро и ласково посмотрела на него.
Она понравилась Юле. Она действительно была красива – той сдержанной красотой, которая не режет глаза, но такая законченная, «стопроцентная», что не к чему придраться. Каштановые волосы, мягкий взгляд, замечательно очерченный рот с крошечной родинкой над верхней губой (словно туда перескочила одна из Фаддейкиных веснушек). Юля всегда любовалась такими женщинами спокойно и без малейшей зависти. Зависть была бессмысленна.
Фаддейкина мать, ласково лучась глазами, сообщила Юле, что ее зовут Виктория Федоровна и что наконец-то она вырвалась из "суеты цивилизации" и несколько дней будет здесь, в тишине, спасаться от своей сумасшедшей работы.
Это известие почему-то слегка раздосадовало Юлю, и она старательно улыбнулась в ответ. Завтрак прошел с ощущением легкой неловкости, хотя улыбки продолжали цвести, а Виктория Федоровна шутливо ругала Фаддейку за сопенье и чавканье.
Из кухни Юля поспешно ушла к себе. Идти в библиотеку надо было только к десяти. Юля написала письмо домой, пришила пуговицы к ветровке, починила босоножку, у которой оторвался ремешок, минут пятнадцать почитала без интереса купленный накануне номер «Огонька» и отправилась на работу.
У калитки она увидела Фаддейку с матерью.
Фаддейка был еще больше непривычный и незнакомый.
Если бы Юля повстречала на улице такого мальчугана – с аккуратно расчесанными (и вроде бы даже подстриженными) оранжевыми локонами, старательно умытого, в отглаженных светлых брюках и голубой рубашке с погончиками, – она обязательно подумала бы: "Ишь какой славный…" Но прежний Фаддейка куда-то исчез. Лишь искорка в левом глазу напомнила о нем, когда ухоженный мальчик улыбнулся Юле.
Виктория Федоровна тоже улыбнулась. И сообщила:
– Мы отправились гулять. Это чудо-юдо обещает таскать меня целый день по каким-то «своим» местам… Имей в виду, дорогой мой, что на колокольню я все равно не полезу…
Фаддейка еще раз пустил привычную искорку и радостно сказал Юле:
– Пошли с нами!
Юля покачала головой и показала часы.
– Ну, тогда завтра! Юль! За грибами! В лесу знаешь сколько груздей!
Глядя на его причесанную макушку, мать плавно сказала:
– Ты, наверно, хочешь, чтобы Юле поставили двойку за практику. Не забывай, что у нее на первом месте должна быть учеба.
– В самом деле, – сдержанно согласилась Юля. Неловко подмигнула Фаддейке и пошла в библиотеку.
В этот день было неожиданно много читателей. То ли соскучились по книжкам за каникулы, то ли просто школьники разом съехались в родной городок из лагерей и гостей перед началом занятий. Кроме того, Юля ходила по двум адресам – искала «должников». Один был в отъезде еще, а второй – восьмилетний большеглазый пацаненок – с перепугу забрался в старый курятник: решил, что за утерянные на рыбалке "Приключения Травки" его сейчас поведут в милицию. Пришлось вместе с бабушкой извлекать ревущего читателя на свет и успокаивать…
В таких делах время летело незаметно. В середине дня Юля сумрачно поклялась себе, что на почту не пойдет. И не пошла. И даже не очень думала о письме, потому что царапала ее другая тревога: из-за Фаддейки. Хотя, казалось бы, что случилось? Мать приехала, отмыла, приласкала, радоваться надо.
"Увезет она его скоро", – печально сказала себе Юля. И сразу же сердито возразила:
"Ну и увезет! Что это, новость для тебя?"
"Не новость, но все равно грустно".
"Грустно не грустно, а все на свете когда-то кончается".
"Как-то не так кончается. Не по-хорошему…"
"Перестань!" – одернула она себя.
Но беспокойство не прошло. И Юля не удивилась, а только еще больше запечалилась, когда пришла домой и увидела на своем крылечке Фаддейкину мать. Не было сомнения, что она поджидала Юлю.
Виктория Федоровна ласково сказала:
– Вот вы и вернулись… Как дела, Юленька?
Юля аккуратно улыбнулась:
– Дела обычные – библиотека. Никакой романтики… Особенно, если смотреть со стороны.
– Вы, наверно, скучаете в здешнем захолустье?
– Некогда скучать-то. Работы невпроворот.
– А по вечерам? Тут и сходить некуда…
– Вы знаете, я домоседка.
– Так и сидите в этой конуре?.. Кстати, как вы там устроились? Можно взглянуть?
– Вполне уютно устроилась, – опять улыбнулась Юля. – Заходите…
В комнате она подвинула Виктории Федоровне единственный стул, сама присела на топчан. Фаддейкина мать со старательным любопытством оглядывала пустые углы и дощатые стены. Молчание затягивалось. Чтобы разбить его, Юля спросила:
– Как погуляли?
– Ох, он умучил меня! Таскал по каким-то развалинам, по зарослям… Брюки изорвал, погон отодрал на рубашке. Я еле дышала, когда вернулась… Представляю, как надоел он вам!
– Почему?
– Он мне только про вас и говорил. Наверно, целые дни от вас не отстает…
– Да что вы, Виктория Федоровна. Днем я на работе.
– Ну, утром и вечером… Вам и отдохнуть-то некогда.
– Он мне ни капельки не мешает.
– Юля… – мягко сказала Виктория Федоровна. – Дело не только в вас… дело в нем.
– А… что случилось? – с неприятным ожиданием спросила Юля.
– Не случилось, но… поймите меня правильно. Эта его привязанность к вам… Он непростой ребенок. Излишне впечатлительный, фантазер. И я, честно говоря, опасаюсь…
– Боюсь, что я все-таки не понимаю вас, – насупленно сказала Юля. На нее навалилась тяжелая неловкость.
– Сейчас я объясню… Думаете, он только с вами так? У него странный интерес к взрослым людям. Он прилипает к ним, морочит головы своими выдумками, мучает вопросами. А потом мучается сам: вспоминает, писем ждет. А какие письма? У взрослых людей свои дела, они забывают мальчишку через неделю после отъезда…
Юля могла сказать, что она Фаддейку не забудет и письма писать станет обязательно. Сама знает, как плохо без писем. Но она понимала, что эти слова Викторию Федоровну не обрадуют. Она только сказала:
– Что поделаешь, раз такой характер…
– Дурацкий характер! – с неожиданной плаксивой злостью отозвалась Фаддейкина мать. И сразу перестала быть красивой. – Я замучилась… Выдумал себе предка-адмирала, переделал нормальное имя Федор (в честь деда!) в какого-то Фаддея. И ведь заставил всех признать себя Фаддеем!.. А эти непонятные слезы по ночам! Спрашиваю: что случилось? Какой-то Вова Зайцев из их класса уехал в другой город. Но они с этим Зайцевым сроду не были приятелями! А он ревет: "Теперь уже никогда и не будем…"
– Выходит, не только среди взрослых он друзей ищет, – вставила реплику Юля.
Виктория Федоровна утомленно замолчала. Юля добавила:
– Бывает, что он целый день с мальчишками носится. Мяч гоняют, плот строят. Шар недавно запустили…
– Ну да, шар! Он писал мне. Марсианский глобус… Вы, наверно, не видели его "Марсианский дневник", он его ни единому человеку не показывает. Я однажды нашла и заглянула…
Юля пожала плечами:
– Чуть не все ребята фантастику сочиняют. Даже в здешней библиотеке куча рукописных журналов.
– Да, но какая фантастика! Знаете, как начинается его тетрадка? "Это самая настоящая правда! Это больше правда, чем наш город, наш дом и я сам. Потому что, если я даже умру, Планета останется. И лишь бы они больше не воевали…" Это в его-то годы! Умирать собрался.
– Это же просто сказка…
– Вот именно. И я очень боюсь, что он вырастет беглецом от действительности.
Юля спросила тихо и с неожиданной злостью:
– От какой действительности? От вашей?
Виктория Федоровна медленно посмотрела на нее и покивала:
– Вот-вот. И вы туда же… А действительность, Юленька, одна. И довольно суровая.
– Не в суровости дело. Тошно иногда от этой вашей действительности, – уже без оглядки сказала Юля. – Скучно среди импортных шмоток, служебной грызни и вечных стараний устроить свою жизнь на зависть другим. И вечного страха за это свое благополучие…
Виктория Федоровна не вспылила, не встала и не хлопнула дверью. Посмотрела с ироническим и грустным интересом.
– Вы, видимо, всерьез считаете меня модной, свободной от мужа дамочкой на престижной должности? Ведет, мол, светскую жизнь, разъезжает по заграницам… А я изматываюсь на работе, мне поперек горла эти поездки… Если бы не они, я бы ни за что сюда сына не отпустила.
– Это не спасло бы его от «ненужных» друзей, – поддела Юля. – Они везде найдутся.
– Вы правы, они везде есть… Я вот про письма говорила. Не все ведь забывают, кое-кто пишет. Видимо, такие же, как он сам. У моего сыночка на этих людей особое чутье. Которые не от мира сего…
– Ну, спасибо, – хмыкнула Юля.
– Ох, только не обижайтесь! Мы же говорим откровенно.
– Да уж куда откровеннее…
– Я мать. И я хочу, чтобы у меня был нормальный ребенок. А пока это какой-то… репейник. С ним даже в гости пойти страшно: или фокус выкинет, или не успеешь мигнуть, как в неряху превратится…
Глядя в потолок, Юля отчетливо проговорила:
– А вы заведите себе пуделя. Его можно причесывать и дрессировать. И модно, если породистый…
"Вот и все, – подумала она. – Придется переезжать в библиотеку. Из этого дома меня сегодня попрут".
Но Виктория Федоровна не рассердилась и сейчас.
– Юленька… Самое простое дело – быть жестокой, – печально сказала она.
Юля сникла. И огрызнулась:
– Вот и не будьте жестокой к Фаддейке, не бросайте на все лето. Он так по вам скучал, а вы…
– Кажется, не очень скучал. Ему было с кем время проводить.
Юля опять разозлилась. А Виктория Федоровна продолжала:
– Его я еще могу понять. Его причуды, фантазии, прилипчивость к чужим людям. В конце концов, он мой сын… Но вам-то зачем это? Что вам сопливый и бестолковый мальчишка с грязными коленками? Вам нужен взрослый и представительный кавалер в расцвете сил и лет…
У Юли от новой, холодной злости будто колючими снежинками зацарапало лицо. Она взяла себя за щеки и с резким смехом сказала:
– Ну, вы договорились! Какие кавалеры? Что, по-вашему, я женить его на себе собираюсь?
– Господи, да при чем здесь это? Опять вы не поняли… Я не умею объяснить, а вы не понимаете. Может быть, поймете потом, когда будут свои дети…
Юля встала.
– Я надеюсь. Надеюсь, что будут. А понять нетрудно и сейчас. Ладно… – И, старательно подбирая официальные слова, она выговорила фразу: – Я учту ваши пожелания и постараюсь свести общение с вашим сыном до минимума.
Виктория Федоровна тоже встала.
– Я только хотела, чтобы… – Она замолчала, махнула рукой и вышла.
Юля легла на постель, прижалась щекой к холодной подушке.
"Юрка… Ну что ты за свинья такая! Юрка, где ты наконец?"
Ночью шумел ветер, было холодно. Дзенькало в раме треснувшее стекло. Юля куталась в одеяло. По крыше стучали ягоды рябины.
