КРАСНЫЕ ПЕСКИ
Темная дорога кончилась, и вместо звездной пыли понеслась навстречу песчаная пыль. В крошечных летящих крупинках кварца холодное солнце зажигало мгновенные колючие искры.
Копыта застучали по расколотым плитам древней дороги. Фа-Тамир придержал коня. Конь Фа-Дейка сам замедлил шаг. Всадники подъезжали к военному поселку иттов.
Беспорядочный, почти не укрытый от песчаных ветров городок вырос вокруг многобашенной гранитной крепости тауринов за долгие годы осады. Это было скопление потрепанных шатров, конных фургонов и кибиток, хижин, сложенных ив обветренных сланцевых плиток, и шалашей, сплетенных из стрелолиста. Многие шалаши и хижины были крыты трофейными щитами тауринов.
Навстречу Фа-Дейку и Фа-Тамиру, кренясь и поскрипывая, пробежали две песчаные лодки на широких, как бочки, колесах. Пятнистые кожаные паруса лодок округло надувались и гнули тонкие составные мачты…
Воины внешнего оцепления окликнули приехавших и тут же склонили шишковатые шлемы – узнали. Внутренняя охрана уже не окликала: весть о прибытии побежала впереди всадников, как шелестящая песчаная поземка: "Юный сет, избранник короля… Сет Фа-Дейк… Слава Звездному Кругу, он успел…"
Кони пошли неторопливым шагом среди фургонов и кибиток. Женщины устало, но ласково улыбались и кивали всадникам. Воины трогали огрубелыми пятернями медные края шлемов или приподнимали копья:
– Спасибо Кругу, вы вернулись, Фа-Тамир. С прибытием, сет, побед и теплого солнца вам… Привет вам, маршал. Здравствуйте, сет…
Голоса были негромкие и сдержанные. Фа-Дейк молча поднял руку к медному ободку шлема. Потом рука устала, он снял шлем и взял под мышку…
Королевский шатер стоял у подножья сланцевой скалы. Скала обглоданным гребнем торчала среди плоских дюн. Она была похожа на плавник засыпанного песком древнего рыбоящера. Плавник этот защищал шатер от юго-восточных, наиболее пронзительных, ветров.
– Мне идти прямо к королю? – нерешительно спросил Фа-Дейк.
– Конечно, сет, – полушепотом, но строго отозвался маршал.
Четыре воина в блестящих бронзовых панцирях одинаково вскинули копья – салют сету и маршалу. Один взял повод у коня Фа-Дейка. Другому Фа-Дейк отдал шлем.
Перед занавесью шатра он оробело задержал шаг. Нет, он не боялся короля. Здесь Фа-Дейк вообще ничего не боялся. Но он никогда раньше не видел умирающих и не знал, как себя держать.
Занавесь колыхнулась, вышли два бородача в чешуйчатых нагрудниках: сет Ха-Вир – командир королевской оборонной сотни, а с ним мудрый хранитель древностей, летописец и знаток обычаев Лал – старый воин, полковник песчаной пехоты.
Ха-Вир чуть улыбнулся, тронул огрубелой, как подошва, ладонью оранжевые космы Фа-Дейка:
– Приехал… Здравствуй, наш Огонек.
Лал без улыбки, но ласково сказал:
– Войдите, сет, король давно спрашивает о вас.
Рах – Крылатый Зверь Пустыни и Северного Леса, старый король иттов, готовился умереть. Фа-Дейк увидел, что это правда, как только вошел. Лицо короля, обычно бронзово-коричневое, теперь было бледно-желтым. Оно резко, тревожно как-то выделялось на потертой кожаной подушке.
По самую бороду король был укрыт ворсистым плащом с вытертым узором. У правого бока, под локтем, лежал длинный меч без ножен – знаменитый королевский "Носитель молний". Пламя дрожало и потрескивало в плошках с земляным маслом, отблески его горели на прямом отточенном лезвии. Желтый блик светился на неживом выпуклом лбу короля.
Фа-Дейк остановился у входа.
Король умирал, но глаза его были ясные. И глазами он приказал всем выйти, а Фа-Дейку приблизиться. Четыре телохранителя и незнакомый старик в сером балахоне, видимо врач, бесшумно ушли из шатра. Фа-Дейк сделал несколько шагов и встал на колено у королевского изголовья.
Король смотрел в потолок и молчал. Грудь под плащом поднималась, но дыхание было неслышным. Зато слышно было, как снаружи скребут по кожаным стенкам шатра летящие песчинки: ветер был западный, и скала от него не защищала.
Острая каменная крошка попала Фа-Дейку под колено и больно колола сквозь штанину. Однако Фа-Дейк не двигался. Он смотрел на крючковатые худые кисти рук, лежавшие поверх плаща. Маленькому сету было неловко и жутковато. Впервые в жизни он так близко видел умирающего человека, да к тому же оказался с ним один на один.
Долго ли продлится молчание? Или заговорить самому?
Сеты имеют право первыми начинать разговор с королем. Но Фа-Дейк не смел. Да и не знал, что сказать. И горькая тишина давила, давила…
Нет, особого горя Фа-Дейк не чувствовал. Короля он не любил. Уважал его – да. За храбрость и справедливость. Благодарен ему был – за то, что обогрел и приютил в своем стане заблудившегося в красных песках мальчишку. За то, что велел иттам беречь найденыша, учить его здешней жизни и самим учиться у него нездешним премудростям (столь неожиданным у слабого ребенка из неизвестного племени, который был похож на детей иттов лишь песчаным цветом волос). Но любить короля Фа-Дейк не научился. Слишком неприступным и суровым казался великий Рах, слишком озабочен был делами своего народа и бесконечной войной, которую итты вели с тауринами. Фа-Тамир был ближе и проще, хотя и он не отличался щедростью на ласки…
Но король-то любил маленького сета, это знали все.
Король перевел глаза на Фа-Дейка, под усами шевельнулась улыбка. Слабым, но чистым голосом Рах сказал:
– Приехал, мальчик. Хорошо… А я боялся…
– Я торопился, – пробормотал Фа-Дейк. – Фа-Тамир сказал, и я сразу…
– Хорошо, – повторил король. – Надо успеть поговорить. А то вот-вот умру… Время уже…
Фа-Дейк заставил себя посмотреть королю прямо в лицо. И сказал как можно тверже:
– Нет, время еще не пришло. Вы поправитесь.
– Не говори глупостей. Ты, хотя и найденыш, но жил среди нас, значит – итт. Итты не любят пустых слов…
Фа-Дейк виновато опустил глаза.
– Слушай меня, маленький сет…
– Да, великий Рах, – прошептал Фа-Дейк.
– Я помню, как тебя привели в мой шатер. Ты был замерзший, полуголый, иссеченный песком… Ты плакал…
– Да, король…
– Подожди… Ты плакал, и твое лицо было в пятнышках от песчинок. Они и сейчас… остались… Но… ты плакал, а стоять старался прямо. И отвечал на вопросы без страха. И я поверил тебе, хотя ты говорил много странного… Еще раз скажи, Фа-Дейк: в твоих рассказах ты ни в чем не обманывал меня?
Фа-Дейк опять посмотрел в глаза старого Раха.
– Никогда, король.
– Я так и думал… Ты знаешь многое, чего не знают здесь. Теперь это самое главное… Я решил…
Он надолго замолчал. Опять нависла тяжелая тишина, и Фа-Дейк наконец осмелился задать вопрос:
– Что вы решили, король?
– А?.. – старый Рах неловко шевельнулся. – Да… – Он слабым движением сдвинул на груди край плаща. На рубашке, тканной из шелковистого каменного волокна, лежала бронзовая бляшка с обрывками цепочки.
Король шевельнул губами:
– Возьми это.
Фа-Дейк взял. Бляшка напоминала тяжелую медаль с грубо обрубленными краями. Фа-Дейк увидел незнакомые письмена, вставшего на дыбы коня и маленькое лучистое солнце. Он вопросительно глянул на короля:
– Что это, государь?
Негромко, но твердо старый Рах произнес:
– Тарга. Знак верховной власти. Я отдаю эту власть тебе.
– Мне? – изумленно переспросил четвероклассник Фаддейка. – Зачем?
– Потому что я так решил. Не сейчас. Давно.
– Но я… как я буду? Я же… маленький, – шепотом сказал Фаддейка.
Король опять шевельнул под усами улыбку:
– Маленькие бывают порой разумнее взрослых. Я помню себя в десять лет. Я часто удивлялся, как безрассудны большие люди. Потом привык.
– Но меня никто не будет слушать, – чуть не плача сказал Фаддейка.
Король ответил сумрачно и жестко:
– Человека, у которого тарга, будут слушать все. Итты и таурины, и люди Лесного края, и дикие жители песков. Таков общий закон нашего мира.
Тогда юный сет Фа-Дейк осмелился не поверить королю:
– Но если это так… тогда почему вы не стали королем всех-всех? Даже не приказали тауринам сдать крепость!
– Потому что я не знал, что делать потом, – сказал король иттов.
Фа-Дейк удивленно и потерянно молчал. Он только шевельнул наконец ногой и почувствовал короткое, но сладкое облегчение от того, что ядовитая крошка больше не жалит колено.
Король тоже шевельнулся и проговорил теперь с трудом, хрипловато:
– Я мог приказать… А мог десять раз взять крепость приступом, без всякой тарги. А что дальше? Мы все привыкли жить этой войной. Ничего другого не знает никто. Сеты не знают, маршалы не знают. Мудрый Лал не знает…
– А я вообще ничего не знаю, – беспомощно сказал Фаддейка. – Я могу такого наворотить, что еще хуже…
С горькой и какой-то домашней улыбкой король ответил:
– Куда уж хуже-то, мальчик… Итты потеряли дорогу. У нас почти нет детей. Те, кто рождаются, – или не живут, или с пеленок думают о войне. Матери разучились кормить грудью… И не только у нас. Во всех землях…
– В крепости тауринов много детей, – возразил Фа-Дейк. – Помните, их князь Урата-Хал просил пропустить в крепость обоз с едой? Он поклялся, что эта еда только для маленьких.
– Да, я пропустил… Там много детей. Потому что люди живут в крепких домах и тепле. Это пока… Мы возьмем крепость, и воины перебьют всех.
– Воины не тронут мирных жителей! – опять возразил Фа-Дейк. – Итты знают законы войны.
– В крепости нет мирных жителей, – сказал король. Голос его осел и охрип еще больше. – Крепость всегда защищают все ее люди… А у войны нет законов, не надо обманывать себя. В бою кровь ударяет в голову, и мечи рубят всех…
"Я не хочу быть королем, я не могу", – снова хотел заспорить Фаддейка. Но что-то сдвинулось у него в душе, и сет Фа-Дейк тихо спросил:
– Что я должен делать, король?
– Все, что хочешь, мальчик, – выдохнул старый Рах. – Все… Я говорю: хуже не будет…
"А что я хочу?.. Я домой хочу…"
Но тут он вспомнил серые осенние дни, унылое вечернее застолье и собственный крик души: "Хоть бы что-нибудь случилось! Пусть хоть что!.." Круг замкнулся.
Тарга тяжело лежала у Фа-Дейка в ладони. Он опустил ее в нагрудный карман школьной курточки. Шевельнулся, собираясь встать.
– Подожди, – одними губами попросил король.
Фа-Дейк опять замер у королевского изголовья.
– Уже недолго, – прошептал старый Рах. – Побудь… пока я…
Фа-Дейк вздрогнул. За разговором он почти забыл, что время короля уже отмерено. Теперь же предчувствие, что с минуты на минуту сюда придет смерть, прокололо маленького сета тоскливым страхом.
– Не бойся… – через силу сказал король. – Я знаю, ты не видел вблизи, как умирают. Но это не так уж страшно, поверь мне последний раз…
Фа-Дейк мотнул головой и сердито сказал:
– Я не боюсь. – И заплакал.
Он заплакал сразу, взахлеб. Не от страха, а от жалости, которая неожиданно и резко воткнулась в сердце. И от мысли, что через несколько минут они уже ничего не смогут сказать друг другу. Заплакал от несправедливости смерти, которая делает большого, сильного и храброго человека самым беспомощным на свете. Делает его никем. Он не мог остановить слезы и боялся, что король узнает его горькие мысли.
Но Рах улыбнулся и сказал отчетливо:
– Спасибо, малыш… Это добрая примета. Мы разучились плакать, а если кто-то от души плачет над иттом, значит, путь его в другой мир будет легким… хотя какой там другой мир…
Он замолчал, и слышались только Фаддейкины всхлипы.
Король сказал непонятно:
– Не так уж я и виноват…
Потом сделался очень строгим, уперся взглядом в кожаный потолок шатра. Ветер стих, и песок уже не скреб стены. Король сомкнул губы, положил на глаза ладонь, отодвинул локоть. Фа-Дейк перестал всхлипывать и замер в тоскливом предчувствии. Прошла минута, локоть дрогнул и ослаб. Фа-Дейк всхлипнул опять, но тут же отчаянно сжал зубы, встал, краем плаща вытер лицо.
Снаружи раздались беспокойные голоса. Фа-Дейк еще раз посмотрел на короля и вышел.
– Король умер, – прошептал он.
Опять упала глухая тишина. Безмолвие легло на кибиточный город осаждавших, мертвой казалась и крепость, громоздившая в фиолетовом небе башни с неровными зубцами.
Кто-то сказал тихо и значительно:
– К нам идет великий вождь тауринов князь Урата-Хал.
Сдержанный шепот прошелестел в толпе.
Высокий, костлявый и безбородый Урата-Хал шел один, без оружия и доспехов. Крылатый шлем он держал под мышкой, седые пряди шевелились над костистым лбом. Узкое лицо было сумрачным и спокойным. Воины и начальники иттов молча расступились. Таурин остановился перед Фа-Тамиром. Отчетливо, но без надменности он проговорил:
– Здравствуй, маршал. Здравствуйте, итты. Я узнал, что король Рах умирает, и пришел проститься.
– Король иттов умер, – сказал Фа-Тамир. – Сет Фа-Дейк был последний, кто говорил с ним.
Урата-Хал нагнул голову:
– Привет тебе, сет. Примите мою печаль, итты… Я могу побыть с королем?
Итты переглянулись.
– Войди в шатер, князь, – негромко произнес Фа-Тамир.
Урата-Хал скрылся за кожаным пологом. Никто не пошел вслед.
…О чем будет думать вождь тауринов, оставшись наедине с мертвым королем иттов? С тем, кого долгие годы считал врагом и без кого не мыслил своей жизни? Не мыслил, потому что жизнь была постоянной войной, а в войне главным противником был король Рах. Их судьбы переплелись, вражда их давала смысл существованию… И может быть, старый князь будет печалиться об умершем враге, как печалятся о давнем товарище?
А может быть, подумает князь, что и он, Урата-Хал, не вечен в этом мире красных песков и не так уж много осталось дней? Не придет ли мысль: зачем они, эти дни, – те, что прошли, и те, что еще будут? Зачем эта война?
А может быть, он и не станет думать об этом, а будет просто отдыхать в тишине от вечных опасностей и забот. Здесь он в такой безопасности, какой никогда не ведает в крепости. Там в него может попасть пущенная из стана врагов стрела или камень метательной машины, может отыскаться изменник-убийца (хотя и редки такие люди среди тауринов и среди иттов), может рухнуть на голову разрушенный зубец башни… А здесь ничто не грозит старому вождю, появившемуся в стане врагов без меча и панциря. Ни один итт, пусть даже с самой коварной душой, не посмеет нарушить древнего обычая и тронуть безоружного противника, который пришел, чтобы разделить печаль о короле…
Никто из хмурых и опечаленных иттов, столпившихся у королевского шатра, не смотрел на Фа-Дейка. И друг на друга не смотрели. Сейчас каждый остался как бы сам с собой, чтобы в одиночестве пережить печальную весть. Итты переносят горе молча. Фа-Дейк взял у стражника шлем и медленно пошел среди кибиток и шалашей. Он не знал, что делать теперь и что будет дальше. Тоскливо было…
Изредка попадались навстречу молчаливые воины. Некоторые несли ветки стрелолиста и сучья высохших песчаных деревьев. Фа-Дейк понял, что это для погребального костра.
Несли сучья и женщины, но они встречались реже. Их вообще было мало в поселке иттов. А ребятишек не было видно совсем.
Кибиточный городок притих, но все-таки жизнь не замерла окончательно. На краю поселка, у кособокого кожаного фургона, дымили кухонные костры. Две костлявые старухи колдовали над котлом. Одна беззубо улыбнулась Фа-Дейку, спросила:
– Хочешь нашей похлебки, Огонек?
Он покачал головой. Спохватился и ответил, как подобает сету:
– Благодарю, добрая женщина. Мир твоей крыше…
Потом усмехнулся: "Мир…" – и подумал: "А куда это я иду?" Хотел повернуть назад, но услышал за палатками и хижинами слабый вскрик. Странный, вроде бы детский.
Сет Фа-Дейк постоял, нахмурился, надел шлем. Пошел на голос, перешагивая вытянутые по земле оглобли фургонов.
У крайнего шатра стояли воины из сотни конной разведки – песчаные волки. Беседовали, усмехались. Увидели юного сета, любимца короля, подтянулись:
– Привет вам, сет…
– Ходят слухи, что вы последний говорили с королем…
– Что сказал король на прощанье?
Фа-Дейк медленно обвел песчаных волков глазами. Взгляд этот напомнил им, что сету могут задавать вопросы только другие сеты, маршалы или король. Воины притихли. Один, в кожаном шлеме с золоченой стрелкой, видимо командир – неторопливо сказал:
– Примите нашу печаль, сет.
Но никакой печали не было на его широком, неприятно открытом лице с голым подбородком и выпуклыми глазами. И Фа-Дейк не ответил командиру волков. Он помолчал и спросил:
– Здесь кто-то кричал. Что случилось?
Выпуклые глаза сотника стали внимательными, но ответил он небрежно:
– Мальчишку поймали, разведчика из крепости.
Фа-Дейк не выдал интереса и неожиданной болезненной тревоги. Спросил так же небрежно:
– Разве сейчас не перемирие? Урата-Хал в нашем лагере…
Сотник сказал с коротким зевком:
– Еще до перемирия поймали. Да это и неважно.
– Почему неважно?
– Он шел не из крепости, а из песков. Видимо, оставлял там знаки для каравана…
Сотник держался чересчур независимо и не прибавлял в конце фразы слова «сет». Это была явная наглость, волки всегда позволяли себе лишнее. Фа-Дейк не стал делать замечаний, сет не должен опускаться до пререканий с каким-то предводителем дикой сотни. Он только сказал в отместку:
– Я думал, храбрые волки давно перекрыли все караванные пути тауринов…
Он знал, что это не так. Сколько бы ни рыскали в песках и скалах конные патрули иттов, перехватить все караваны они не могли. В непроницаемой тьме песчаные лодки под черными парусами бесшумно бежали по дюнам к крепости. Это посылал осажденным еду и оружие лесной народ, который был давним союзником тауринов. Люди леса научились пользоваться парусами не хуже иттов.
Лодки останавливались в неведомых иттам местах, а оттуда таурины несли груз в крепость тайными подземными ходами. Кое-какие ходы разведчики иттов отыскали и засыпали, но многие еще найти не могли. И крепость держалась долгие годы. И будет держаться бесконечно…
Сотник уязвленно сказал:
– Мы перекрыли почти все пути. Сегодня мальчишка скажет, где была стоянка недавнего каравана. Там у них последняя лазейка, засыплем и ее.
Фа-Дейка опять уколола тревога. Тоскливая, смешанная с неясным страхом. Но отозвался он с рассеянным видом:
– Думаете, он скажет?
Воины гоготнули. Командир тоже не сдержал усмешку:
– Волки умеют развязывать языки даже заржавелым от шрамов тауринским начальникам, которые не боятся ни ядовитых игл, ни раскаленного железа. А этот – сопливый мальчишка, даже меньше вас… О, простите, сет!
Сотник испуганно наклонил голову, но насмешливый огонек в похожих на коричневые лампочки глазах не погас. Фа-Дейк глянул в эти глаза и смотрел в них, пока не заставил сотника потупиться. Теперь Фа-Дейк был просто сет иттов, в нем не осталось ничего от четвероклассника Фаддейки.
Сет сказал:
– Может быть, волки и умеют развязывать чужие языки, но хорошо бы им научиться держать на привязи свои. Не правда ли, сотник?.. Я жду ответа.
– Да, сет, – сквозь зубы выдавил командир волков.
Фа-Дейк медленно пошел от сотника и его воинов, и длинный плащ тянулся за ним, шуршал по камням.
Недалеко от королевского шатра Фа-Дейк встретил Фа-Тамира.
– Отдохните в моей палатке, сет, – сказал маршал.
– Потом… А когда погребение, Фа-Тамир?
– Завтра после восхода…
– Фа-Тамир… Как зовут сотника песчаных волков? Он такой… глаза, как у жабы.
– У кого, сет?
– А, вы не знаете… Ну, такие нахальные глаза. И круглое лицо.
– Наверно, это Уна-Тур… А что случилось?
– Ничего. Он мне не нравится, ведет себя нагло.
– Да. Но он храбр…
– Подумаешь, заслуга, – усмехнулся Фа-Дейк. – Кто из иттов не храбр? Надо еще быть… человеком. Даже если называешься "волк".
– Сейчас жестокое время, Огонек, – вздохнул Фа-Тамир.
Фа-Дейк вздрогнул от неожиданной ласки, поднял глаза.
– Фа-Тамир, они поймали разведчика…
– Да, я слышал уже…
– Я подумал вот что. Когда печаль и погребение, обычай велит делать добрые дела… Может, отпустим его к своим?
– Доброе дело для врага – разве доброе дело? – хмуро сказал маршал.
– Он же еще не взрослый, – виновато проговорил Фа-Дейк. – Разве итты воюют с ребятами?
– Он разведчик. Значит, воин. Законы войны одинаковы для всех.
"У войны нет законов", – вспомнил Фа-Дейк. И тихо спросил:
– Правда, что его будут пытать?
Фа-Тамир отвел глаза. Пожал плечами:
– Если он сразу не скажет то, что знает. Но он ведь не скажет… пока не заставят.
– А что он знает-то? Ну, покажет стоянку и ход, который ему известен. А этих ходов десятки. Что толку?
– И все-таки… еще одну ниточку перережем,
Фа-Дейк угрюмо молчал. Потом спросил, глядя в землю:
– А если бы я попался тауринам, меня тоже пытали бы?
– Едва ли! За сета запросили бы выкуп. Обошлись бы с почетом.
– А если бы я знал тайну, которая важнее выкупа?
Маршал подумал и сказал неохотно:
– Итты не позволят, чтобы вы стали пленником тауринов. Не бойтесь, сет.
– Разве я боюсь? Я не об этом…
Фа-Тамир положил руку на шлем Фа-Дейка.
– Огонек… Волки все равно не отпустят его. Это их добыча, а добычу по закону не может отнять никто. Даже король.
Фа-Дейк вскинул глаза:
– Даже король?
– Да… Кстати, сет, что говорил вам король в последние минуты? Итты ждут, что вы передадите его слова всем.
– Что?.. Я передам, да. Чуть позже, Фа-Тамир.
Он мягко убрал голову из-под ладони маршала и пошел не оглядываясь. Через пять минут он опять был у крайнего шатра. Воины-волки все еще стояли там. Снова подтянулись, глянули на сета выжидательно и вроде бы почтительно.
Фа-Дейк лениво сказал:
– Я хочу посмотреть на пленника, Уна-Тур…
Сотник осклабился: любимец короля удостоил его обращения по имени.
– Как будет угодно сету. Идемте, сет…
Разведчика держали в хижине, сложенной из каменных плит. Уна-Тур отодвинул на щелястой двери бронзовый засов. Пропустил Фа-Дейка вперед.
В хижине было светло, колючее солнце било в широкие щели. Тощий темноволосый мальчишка, ровесник Фа-Дейка, сидел скорчившись в углу на камне. Он был босой, в узких кожаных штанах, стянутых на щиколотках ремешками, в мохнатой безрукавке. Тонкие голые руки в локтях и у кистей были перемотаны за спиной сыромятным ремнем.
Когда вошли, мальчик быстро повернул острое лицо с высохшими подтеками слез. В темных глазах мелькнули по очереди надежда на чудо, испуг, отчаяние. Он опять отвернулся, прижался плечом к стене. Но Фа-Дейк успел разглядеть его лицо. Мальчишка был, кажется, похож… Или показалось?
Или правда он похож на Вовку Зайцева из Фаддейкиного класса? На щуплого Вовку Зайцева, который боялся уколов, и над ним за это смеялись (и было время, Фаддейка смеялся. Сначала. А потом не стал… А потом Вовка уехал). Этот Зайцев боялся уколов и плакал от обид, но обидчиков никогда не называл, если его спрашивали взрослые…
Фа-Дейк оглянулся на Уна-Тура. Сказал, пряча свои мысли под насмешкой:
– Волки стали так осторожны, что одного мальчишку держат связанным…
– Просто забыли развязать, – буркнул сотник. Шагнул к мальчику, чиркнул кривым кинжалом по ремню у локтей. Ремень ослаб, опал. Мальчик пошевелил локтями, освободил кисти. Но на Фа-Дейка и Уна-Тура не смотрел. Коротко, со всхлипом, вздохнул.
– Оставьте нас, – приказал Фа-Дейк сотнику. – Может, я договорюсь с ним быстрее, чем вы… И закройте дверь.
Уна-Тур вышел. Дверь за ним бухнула излишне сердито.
Мальчик не двигался.
Фа-Дейк встал в двух шагах от него. Помолчал, томясь от неловкости, негромко спросил:
– Как тебя зовут?
Мальчик опять не шевельнулся, но ответил сразу:
– Кота…
Или «Хота»? У тауринов такой же язык, как у иттов, но говорят они мягче, с придыханием. Ладно, пусть Хота…
– Хота, ты проводник караванов?
Он медленно поднял лицо. Ну, в самом деле, так похож на Зайцева… Он сказал сипловато:
– Не проводник я… Просто ходил в песках, смотрел, где силки поставить на кротов. Мяса в крепости нет…
– Неправда, ты проводник и разведчик, – тихо сказал Фа-Дейк. – Ты ставил знаки для каравана. И ты знаешь, где подземный ход…
Хота опять опустил голову. Грязными худыми пальцами тер кисти со следами ремня. Зябко шевелил плечами.
"Тебя будут мучить", – хотел сказать Фа-Дейк, но не посмел. К тому же мальчишка это знал сам. Он вдруг проговорил еле слышно:
– Я знаю только один ход. А будут выпытывать про многие…
– Не будут. Всем известно, что каждый разведчик знает лишь один ход, свой… Если покажешь, тебя не будут… я попрошу, чтобы тебя отпустили.
Хота посмотрел прямо в лицо Фа-Дейку мокрыми блестящими глазами.
– Вы же понимаете, сет, что я не могу сказать…
– Ты меня знаешь?
– Да… Я видел вас со стены. Вы ехали на конях вместе с вашим королем… – Он со всхлипом переглотнул и сказал почти умоляюще: – Вы же понимаете, что я не могу сказать, где ход…
Фа-Дейк это понимал. Но понимал и другое: заставят.
Кажется, он не просто подумал, а сказал это. Хота помотал головой, как Вовка Зайцев, когда у него требовали назвать обидчиков. Ощетинился и отчаянно проговорил:
– Я умру, а не выдам. Все равно…
Фа-Дейк вспомнил сотника Уна-Тура и его ухмыляющихся волков. "Не дадут умереть, пока не выдашь", – подумал он. И маленький проводник уловил эту мысль. И съежился, стиснув себя за исцарапанные локти.
Фа-Дейк сам не знал, как не удержался, спросил шепотом:
– Боишься?
Хота сжался еще сильнее и ответил не как врагу и не как сету, а просто как мальчишке:
– А ты бы не боялся?
"Я и сейчас боюсь, – подумал Фа-Дейк. – А чего?"
Пленный проводник опять судорожно глотнул и сказал глухо:
– Мне за маму страшно. Я не выдержу, а она будет мать предателя… Ее будут гонять босиком по острым камням и уморят голодом…
– Разве так бывает? – испуганно спросил Фа-Дейк.
– А как же еще бывает! Только так…
Фа-Дейк сел на камень в трех шагах от пленника.
– Хота…
– Что? – вздрогнул мальчик.
– Не знаю, что… Мне тебя жалко.
Мальчик вскинул мокрые глаза:
– Да?
– Да… Только я не знаю, что делать. – Но он уже знал.
– Дай мне кинжал, – быстро прошептал Хота. – Я заколюсь и тогда ничего не скажу.
Фа-Дейк опять почему-то вспомнил Вовку.
– Ты думаешь, это легко! – сказал он. – Ты не сможешь…
– Я попробую.
– Не сможешь. Сил не хватит.
– Ну… тогда заколи меня ты. Я глаза закрою… А ты потом скажешь, что я на тебя напал, а ты защищался.
– Ты что, спятил? – сказал Фа-Дейк. – Да и нет у меня кинжала. Я… подожди.
Он встал, подошел к двери, притаился на миг и рванул ее. Но волков близко не было, никто не подслушивал. Фа-Дейк встал посреди хижины, скинул плащ, бросил на него шлем.
– Надевай. В этом тебя никто не остановит.
Хота кинулся к плащу. Но не взял его, медленно выпрямился. Покачал головой:
– Нельзя. Тебя убьют.
– Меня? – сказал Фа-Дейк. – Сета? – Он усмехнулся, хотя сердце у него холодело. – Надевай.
Они были одного роста. Шлем закрыл у Хоты волосы и лоб, медный козырек бросил тень на глаза. Плащ окутал мальчишку до пят.
"А ноги все же будут видны, когда пойдет", – подумал Фа-Дейк.
– Постой… – Он торопливо расшнуровал и сбросил кеды. Хота суетливо и неумело завозился со шнуровкой незнакомой обуви. Фа-Дейк помог ему и шепотом предупредил: – Не вздумай идти сразу в пески. Иди сначала через табор, мимо главных шатров. Если окликнут, опусти голову и не отвечай, тогда подумают, что ты… то есть я… очень печальный, и не подойдут. В пески уходи с западного края, там нет сейчас сторожевых волков. А в дюнах – там уж смотри сам.
– В песках меня не поймают, – жарко прошептал Хота. – Я попался тогда по глупости. А теперь – ни за что…
– Все, иди… Прощай…
– Прощай… А тебе ничего не будет?
– Иди, Хота, иди.
– Фа-Дейк, прощай, – с придыханием проговорил Хота. – Мама скажет теперь, что у нее два сына…
Одними губами Фа-Дейк повторил:
– Иди, Хота, иди…
