В хрониках о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе, которого я имею честь называть своим другом, эта история стоит особняком. К тому имеется множество обстоятельств. Во-первых, дело, о котором я намерен сейчас рассказать, стало последним из тех, которыми занимался Холмс, прежде чем уйти на покой и заняться пчеловодством в Суссексе. Кроме того, речь пойдет о людях, столь известных в лондонских научных кругах, что просто ввиду элементарной деликатности я должен воздержаться от того, чтобы предать события огласке — во всяком случае, до лучших времен. Наконец, описываемые события настолько невероятны и загадочны, что неискушенный читатель вполне может усомниться в правдивости рассказчика, а это отнюдь не поспособствует моей репутации, до сих пор, скажу без ложной гордости, безупречной.

Я был вызван к одному из моих пациентов посреди ночи, случай оказался достаточно сложным, и к утру я чувствовал себя несколько утомленным. Усталость, однако, не помешала вспомнить, что дом моего пациента находится буквально в двух шагах от Бейкер-стрит. А это соседство уже совершенно естественным образом пробудило мысль навестить моего друга Шерлока Холмса, с которым мы не виделись уже довольно-таки долгое время. Подкрепившись чашечкой горячего кофе и пудингом, я не мешкая отправился к нему.

— А, вот и вы, Ватсон. — Холмс приветствовал меня так, словно мы расстались вчера. — Присаживайтесь, сигары на обычном месте…

— В турецкой туфле?

— Вижу, ваша память не притупилась. Что ж, закуривайте — а я, пожалуй, тем временем разожгу камин.

Под навевающее уют потрескивание углей мы предались воспоминаниям, и я спохватился, лишь когда уже пробило двенадцать. Поднявшись, я собрался было откланяться, но в этот момент зазвенел дверной колокольчик.

— К вам посетитель, мистер Холмс, — донесся до нас голос миссис Хадсон.

— Все как в старые добрые времена, — задумчиво произнес Холмс. — С той лишь разницей, что я охладел к расследованию преступлений, да и мой верный помощник Ватсон больше мне не ассистирует. Что ж… — Глаза Холмса внезапно блеснули. — Скажите, Ватсон, верите ли вы в неслучайность совпадений или, если угодно, в судьбу?

Я удивился. Склонность к фатализму Холмс проявлял разве что в самом начале нашего знакомства.

— Затрудняюсь ответить. Однако позвольте осведомиться: с каких пор вас снова начали интересовать подобные вопросы?

— С недавних. — Шерлок Холмс поднялся и направился к входной двери. — А именно — с сегодняшнего полудня. Знаете, Ватсон, я приму этого человека. Представьте, я отказывал посетителям почти полтора года, и мало-помалу люди перестали ко мне обращаться. Но вот извольте: новый клиент приходит в тот же самый день, что и мой друг Ватсон, которого я не видел целых пятьсот тридцать восемь суток…

Меня всегда поражала поистине уникальная способность Холмса оперировать с единицами измерения. Готов поспорить, что спроси я его, сколько времени мы не виделись в секундах, он выдал бы точный ответ через каких-нибудь пару мгновений.

Посетитель был человеком среднего роста, с каштановыми волосами и слегка неправильными чертами лица. Пору молодости он уже миновал, но это можно было понять, лишь внимательно присмотревшись: во всяком случае, на его атлетическом телосложении это не сказалось. Глаза характерного для ирландцев голубого цвета светились честностью и прямотой. Не будет преувеличением сказать, что гость наш был встревожен, хотя и пытался держаться ровно.

— Мне известно, сэр, что с некоторых пор вы перестали заниматься расследованиями, — усевшись наконец в кресло спиной к камину, сказал визитер. — И я, конечно же, не рискнул бы к вам обратиться, не случись дело чрезвычайной для меня важности.

Молодой человек (я, по первому впечатлению, мысленно продолжал называть его именно так) умолк и замер в ожидании ответа.

— Что ж… — Холмс потянулся в кресле. — Для начала разрешите представить моего друга и коллегу доктора Ватсона. Это человек, при котором можно говорить все. Незадолго до вашего прихода мы с Ватсоном как раз обсуждали некоторые вопросы, связанные со случайными совпадениями. Я утверждал, что, возможно, ваш визит… Впрочем, неважно. Итак, я готов выслушать, какая загадка привела вас, журналиста, ко мне.

— Откуда вы знаете, что я журналист, сэр?!

— Это довольно элементарно. — Холмс зевнул. — Глядя на вас, совершенно ясно, что вы работаете в «Дейли газетт», вечерами посещаете клуб «Дикарь» на Адельфи-террас, по выходным играете в регби, а в молодости, четырнадцать-пятнадцать лет назад, побывали в Амазонии.

— Невероятно! Откуда вам известны эти подробности?

— Видите ли, мистер…

— Мелоун, сэр. Эдвард Мелоун.

— Видите ли, мистер Мелоун, узнать все это о вас довольно просто для человека, обладающего определенной наблюдательностью. Доктор Ватсон с присущей ему скрупулезностью подробно описал мои методы в своих мемуарах.

Я молча кивнул, воздержавшись от комментариев.

— То, что вы журналист, очевидно, — продолжил между тем мой друг. — На лацкане у вас имеется бронзовый значок с отчеканенной на нем кокосовой пальмой. Мне приходилось составлять монографию эмблем, и поэтому для меня не секрет, что значок символизирует принадлежность к клубу «Дикарь», который посещают в основном представители лондонской прессы. Далее: из вашего нагрудного кармана выглядывает «вечная» перьевая ручка производства фирмы «Паркер», с которой соседствует обрез подложки блокнота. Наконечник ручки изрядно обкусан, значит, пользоваться ею вам приходится постоянно. Выполненные позолотой частично стершиеся буквы «ILY GA» заставляют предположить, что это «вечное перо» было подарено вам коллегами по «Дейли газетт»: вероятнее всего, на юбилей.

— Потрясающе, сэр, просто потрясающе! — взволнованно проговорил мистер Мелоун, не обращая внимания на легкую улыбку, скользнувшую по лицу моего друга. — Но как вы догадались про регби и Южную Америку?

— Смею вас уверить, это еще проще. Ваши походка и внешность явственно говорят о занятиях спортом — причем давних, многолетних, не прерывавшихся, по-видимому, с ранней юности. О сопряженности этого спорта с травмами свидетельствуют несколько искривленный нос и… гм… элегантной формы синяк примерно четырехдневной давности, который вы перед визитом ко мне, конечно, постарались загримировать, но, не обижайтесь, сделали это недостаточно умело. В то же время уши у вас не прижаты к черепу, как свойственно постоянно практикующимся боксерам или борцам, даже любителям. Остается лишь один вид спорта, приличествующий джентльмену вашего возраста и рода занятий, и это, несомненно, регби. Что касается Южной Америки, — Холмс вновь чуть заметно усмехнулся, — то я вижу на безымянном пальце вашей правой руки очень характерный серебряный перстень с изображением тапира. Такие украшения, индейской работы, изготавливаются в бассейне реки Амазонка. Британская мода, требующая непременно чистить любое серебро до блеска, на эти туземные сувениры не распространилась — и, судя по степени потускнения металла, этому перстню больше десяти лет, но менее двадцати. Так что если вы купили его вскоре после изготовления — а наши соотечественники, как правило, обзаводятся новенькими местными безделушками, едва ступив на берег Бразилии, — то и этот мой вывод очевиден.

— Воистину феноменально, сэр! — восхищенно произнес Мелоун. — Все оказалось так просто, что даже удивительно, как это не пришло в голову мне самому.

— Полноте, — на сей раз улыбка Холмса показалась мне чуть более ироничной, чем прежде, — всего лишь некая доля наблюдательности и склонность к анализу. Однако за разговорами мы отвлеклись от дела, приведшего вас ко мне. И, по вашим словам, дела довольно важного.

— Оно чрезвычайно важно, сэр. И касается незаурядного человека, одного из самых великих умов современной науки, которого я имею честь называть своим другом. Профессор зоологии, знаменитый палеонтолог Джордж Челленджер попал в беду, сэр. Знакомо ли вам это имя?

— Определенно знакомо. — Шерлок Холмс кивнул. — Я помню скандал, разразившийся… да, около пятнадцати лет назад и связанный с неким открытием, якобы сделанным мистером Челленджером. Однако позвольте мне усомниться в том, что этого ученого можно назвать великим умом современности, да и ученым вообще.

— Вы ошибаетесь, сэр! — горячо воскликнул Мелоун и вдруг сник. — Право слово, если представить себе, от каких мелочей порой зависит научная репутация… Иногда я думаю: что, если бы порыв ветра не распахнул тогда окно в зале Куинс-Холла? Или если бы это существо, — последние слова наш гость произнес с особой интонацией, — вылезло из ящика медленно и хотя бы на несколько секунд задержалось на его краю, а не взмыло в воздух с такой стремительностью? Безусловно, тогда доктор Иллингворт не смог бы, презрительно расхохотавшись, заявить со свойственным ему апломбом: «Птерочушь, сэр! Это кондор, самый обыкновенный кондор!» Да… Иллингворт… Наверное, при сложившихся обстоятельствах мне не следовало бы… Тем не менее ручаюсь честью, сэр: я лично был участником событий, приведших к открытию! И собственными глазами видел… Ну, в общем, существование в наши дни будто бы доисторических динозавров для меня непреложно. А также летающих ящеров, человекообезьян и…

— Что ж… — Мой друг негромко хмыкнул. — Теперь, во всяком случае, понятно, отчего последнюю из опубликованных на страницах «Газетт» статей об этой экспедиции писали не вы, а один из ваших коллег, некий Макдона.

— «Скандал на Ридженс-стрит: профессор Мюнхгаузен, или воскресший Калиостро», — с горечью пробормотал наш визитер. — Да, конечно… После той приснопамятной лекции «Дейли газетт» отнюдь не стремилась напомнить миру, что в экспедиции присутствовал ее специальный корреспондент. Собственно, только благодаря заступничеству старины МакАрдла, тогдашнего редактора нашего новостного отдела, я не сделался бывшим корреспондентом. Да еще буквально через день внимание всего мира оказалось обращено на совсем другие события: очередной балканский кризис, очередное же обострение напряженности в Персидском заливе… Словом, вскоре уже мало кого интересовало, что именно открыл или не открыл некий скандально известный профессор в дебрях Амазонии и допустил ли некий молодой репортер всего лишь «прискорбное легковерие» или «осознанное попрание всех норм профессиональной этики».

— Оставим это, — произнес Холмс совершенно бесстрастно. — Давайте перейдем к делу.

— Конечно, сэр. Скажите, джентльмены, читали ли вы уже утренние газеты?

— Не читали и даже не открывали. Мы с доктором были заняты беседой.

— Взгляните, — Мелоун бросил на журнальный столик свернутую в трубку газету. — Это «Дейли ньюс», она выходит на час раньше прочих.

— Будьте добры, Ватсон, зачитайте вслух.

Я развернул газету и сразу увидел передовицу, озаглавленную «Скандально известный ученый совершает тройное убийство».

«Сегодня утром инспектором Скотленд-Ярда Лейстредом был арестован профессор зоологии Джордж Эдвард Челленджер. Арестованному вменяются в вину три преступления, совершенные в течение вчерашнего дня в различных районах Лондона.

В десять часов утра в Гайд-парке преступник в присутствии дюжины свидетелей подверг жестокому избиению доктора Иллингворта, имеющего привычку совершать в этом парке ежедневную утреннюю прогулку. В результате доктор Иллингворт в тяжелом состоянии был доставлен в госпиталь святой Анны, где скончался, не приходя в сознание. Преступник же, вскочив в ожидающий его таксомотор, немедленно скрылся из парка.

В два пополудни профессор Биркинворт подвергся нападению на выходе из своего дома по адресу Пикадилли, четырнадцать. На глазах у многочисленных прохожих нападающий проломил профессору череп орудием, которое свидетели описывают как „нечто вроде суковатой дубинки“, после чего, растолкав толпу, отбежал за угол, вскочил в ожидающий его автомобиль и скрылся. Тип автомобиля свидетели рассмотреть не успели, но, судя по косвенным данным, это тоже был „блэк кэб“, используемый лондонской службой таксомоторных перевозок.

В шесть вечера в своем доме по адресу Виктория-роуд, три, был убит профессор Уэдли. Преступник проник в окно спальни Уэдли, с величайшей ловкостью вскарабкавшись по оплетенной плющом стене здания, и совершил убийство путем удушения жертвы, после чего покинул спальню через то же окно. Оказавшемуся неподалеку фотографу-любителю Эрнсту Хорнунгу удалось сделать всего один снимок, на котором, тем не менее, преступник запечатлен вполне явственно.

Согласно заявлению инспектора Лестрейда, сделанному для корреспондента „Ньюс“, обстоятельства во всех трех случаях неоспоримо уличают печально известного своей конфликтностью и буйным нравом профессора Челленджера. Его опознали многочисленные свидетели первых двух преступлений, а внешность убийцы на фотоснимке, сделанном мистером Хорнунгом, также признана полностью совпадающей с обликом Челленджера.

Все трое убитых, со слов того же Лестрейда, были недругами Челленджера, чему у Скотленд-Ярда имеются многочисленные подтверждения.

Остается добавить, что мистер Челленджер — опытный альпинист и даже в последнее время, несмотря на свой далеко уже не юношеский возраст, способен проявить навыки скалолазания, недоступные рядовому лондонцу».

Отложив газету в сторону, я посмотрел на журналиста.

— Должен сказать, случай мне кажется достаточно очевидным. Боюсь, молодой человек, даже необыкновенные способности моего друга здесь не помогут.

— Сэр, мистер Холмс и вы еще не знаете самого главного, — возразил Мелоун. — Вчера профессор целый день провел в моей холостяцкой квартире. Со времен той злополучной экспедиции Челленджер не опубликовал ни строчки — и вот как раз в тот день, когда мы решили встретиться, чтобы возобновить прерванную столько лет назад работу над «Затерянным миром»…

— «Затерянный мир»? — удивился я. — Это…

— Так было решено назвать нашу совместную книгу о путешествии в страну Мепл-Уайта. Предполагалось, что она будет включать не только главы, подобающие научной монографии, но и фрагменты путевых очерков. А также иллюстрации, поскольку приемлемых фотографий почти не осталось. Как раз над иллюстрациями мы вчера и работали, точнее — над картой плато.

Холмс, до сих пор недвижно сидевший с закрытыми глазами, немедленно встрепенулся.

— У вас есть тому доказательства, мистер Мелоун?

— Увы, — потупился гость. — Только мое честное слово. Однако инспектор Лестрейд не пожелал и слушать меня. Более того, в это трудно поверить, но он даже пригрозил арестовать меня как соучастника в преступлениях, если я стану настаивать на своем!

— Тому, кто знает Лестрейда вот уже более четверти века, в это поверить как раз легко. Скажите, мистер Мелоун, — Холмс вгляделся в размещенную под газетной передовицей фотографию. — Этот человек действительно похож на профессора Челленджера?

— Ох, в том-то и дело, сэр! — Наш посетитель в горячности ударил по столу ребром ладони. — Не знай я наверняка, что это не он, я мог бы поклясться, что перед нами фотография профессора. У него совершенно незаурядная внешность.

— Будьте так любезны, опишите ее.

Мелоун вздохнул.

— Я попробую, хотя это и нелегко, сэр. Он… как бы это лучше сказать… В общем, профессор из тех людей, кого сложнее обойти, чем перепрыгнуть. Того, кто сталкивается с ним впервые, особенно поражают его пропорции. Ростом Челленджер едва выше пяти футов, он, при всем к нему уважении, мне по плечо. При этом у него грудь колесом, мощные руки. Огромная голова: простой смертный, рискнув надеть его цилиндр, утонет в нем буквально до основания шеи…

Журналист внимательно всмотрелся в газету. На какой-то миг его взгляд, казалось, устремился куда-то сквозь лист «Дейли ньюс», сквозь столешницу, сквозь стену дома и земную твердь — туда, где на противоположной стороне планеты раскинулось мифическое плато Мепл-Уайта.

— Продолжайте же, прошу вас! — мягко, но настойчиво произнес Холмс.

— М-да… — Наш посетитель стряхнул с себя оцепенение. — Ну, как видите, этот цилиндр надет поверх великолепного черепа европейца, хотя на миг мне вспомнилось… Ладно, неважно. — Мелоун натянуто усмехнулся. — Должен сказать, цилиндр — любимый головной убор профессора, он с ним даже в экспедиции не расставался. То-то было зрелище — особенно в тот день, когда человекообезьяны… Впрочем, вот уж о чем мне точно не хотелось бы вспоминать, так это о том проклятом дне. Зато я отлично помню, как Челленджер сокрушался, когда мы, покидая плато тайно и в спешке, были вынуждены оставить там бóльшую часть нашего гардероба — включая тот самый цилиндр. Простите, джентльмены, я опять отвлекся. Лицо у профессора большое, мясистое, глаза серо-голубые, брови и волосы очень густые. Борода квадратная, волной спадающая на грудь, иссиня-черная. Теперь, впрочем, в ассирийской смоле его волос и бороды хватает серебряных прядей… И вот еще особая примета: чрезвычайно громкий, раскатистый голос.

— Голос на фотографии разглядеть непросто… — поведал Холмс задумчиво. — Что ж, должен сознаться: случай представляется мне крайне интересным. Я займусь вашим делом.

— Ну-с, что скажете, Ватсон? — спросил Холмс, едва дверь за Мелоуном захлопнулась.

— Боюсь, ничего хорошего. Полагаю, в данном случае наш близкий — то есть «недалекий», друг Лестрейд, увы, прав. Допустим, свидетели ошибаются. Но фотография…

— Вижу, вы по-прежнему слишком поспешны в выводах, Ватсон. Попробуйте предположить, что на фотографическом снимке запечатлен не Челленджер.

— Загримированный под профессора преступник? Или… постойте, если перед нами все-таки Челленджер, фотография была сделана ранее, при других обстоятельствах?

— Дорогой Ватсон, вы делаете успехи. — Холмс благосклонно улыбнулся. — И то и другое возможно: теоретически, в принципе. Однако допустить, что внешние данные преступника окажутся схожи с теми, которые описал наш друг Мелоун, было бы весьма опрометчиво. А второе ваше предположение опровергается тем, что профессор, как видите, заснят прямо на подоконнике спальни бедняги Уэдли. Трудно представить, при каких таких «других обстоятельствах» он мог там очутиться.

— Однако тогда получается, что профессор Челленджер виновен, — как я и предположил с самого начала.

— Давайте не будем спешить, — Холмс поднялся. — Для начала посмотрим, какие сведения о нем есть в картотеке.

Холмс открыл дверцу стенного шкафа, пробежал глазами корешки составленных плотными рядами папок в кожаных переплетах и извлек одну из них.

— Так, — пробормотал он, листая страницы. — Чедрик, маньяк-расчленитель. Чеккер, фальшивомонетчик. Ага, вот и наш герой. Гм… Должен вам сказать, Ватсон, этот известный зоолог действительно отличается изрядной эксцентричностью. Окончил Эдинбургский университет и поступил на службу в Британский музей… За исследования в области зоологии удостоен медали, является членом различных иностранных обществ. Работает в Музее сравнительной антропологии, но спустя несколько месяцев увольняется, обменявшись ядовитыми письмами с директором.

— Помилуйте, Холмс, ничего особенно эксцентричного я во всем этом пока не вижу.

— Слушайте дальше. Отличаясь взрывным темпераментом, дебаты с оппонентами профессор ведет бурно. А с некоторых пор Челленджер принялся утверждать, что у него имеются доказательства существования доисторических животных в наши дни.

— Лжец? Или сумасшедший?

— После того, как эти рассказы не были подтверждены никакими более-менее внятными доказательствами, коллеги подняли Челленджера на смех, а вслед за ними и широкая публика. Газетчики раздули потрясающий скандал, неужели вы его не помните?

— Увольте, Холмс. Я в ту пору читал главным образом медицинскую периодику.

— Ну, не обижайтесь, мой дорогой друг. И вот что самое характерное: на проявления закономерного скепсиса наш зоолог реагирует неадекватно. Он прогоняет репортеров из дому, часто сопровождая подобные действия побоями.

— Побоями? — опешил я.

— Именно так, Ватсон. В позапрошлом году Челленджер ударил подошедшего к нему на Виго-стрит Уилминга из «Бромли Ньюс». Месяцем ранее — сломал руку собирающемуся взять у него интервью Смиту из «Телеграф». Полгода назад — выбросил из окна своего дома Торнелла из «Уилшир Экспресс». Проломил череп Бланделлу из «Морнинг Ньюс». Гм… Странно, что после этого он все еще оставался на свободе… А-а, вот: когда дело дошло до медицинского освидетельствования, в протоколе фигурировало всего лишь «до крови разбитое надбровье»; штраф три фунта пятнадцать шиллингов. Дороговато — но, думаю, удовольствие того стоило: этот Бланделл, судя по всему, тот еще гусь! Что потом? Так… вышвырнул Хорнера, «Санди Экспресс», прямо из движущегося экипажа…

— Боже мой! Но как ему это удается?!

— О, судя по всему, наш герой обладает недюжинной физической силой и действительно способен на многое. Однако избить и убить — вещи, смею вас заверить, совершенно разные. Итак, Ватсон, вот что я намерен предпринять. Прежде всего, необходимо осмотреть все три места, на которых произошли преступления. Готовы ли вы меня сопровождать?

— С удовольствием. Но сперва я должен заехать домой и предупредить жену, что визиты сегодняшних пациентов откладываются на послезавтра. К счастью, это всего лишь дежурные посещения, по-настоящему серьезных случаев как будто нет, а если вдруг возникнут — поможет мой locum tenens. Вас устроит, если мы встретимся в Гайд-парке?

В Гайд-парке я застал знаменитого сыщика вышагивающим, опустив голову, по аккуратно подстриженной аллее и явно погруженным в раздумья.

— Должен сказать, осматривать место происшествия нет смысла, — поведал он прежде, чем я успел произнести хоть слово. — Я всегда был невысокого мнения об умственных способностях джентльменов из Скотленд-Ярда, но на этот раз они превзошли по степени ограниченности самих себя. Видимо, этот осел Лестрейд настолько уверен в виновности профессора, что не приказал даже огородить место, где произошло убийство, и приставить к ограждению полисмена. Разумеется, все вокруг вытоптано так, словно здесь происходили учения гвардейского батальона Его Величества! Держу пари, то же самое ждет нас и на Пикадилли, и в гараже, откуда угнали машину.

— Ее уже нашли?

— Нашли, нашли. Действительно «блэк кэб», однако он был не просто брошен, но и сожжен. Трудно сказать, удалось бы обнаружить там какие-либо улики даже мне, но после действий полиции, разумеется, искать попросту нечего. Куда больше шансов было бы в гараже, но и там благодаря полиции наследили все, кому не лень. Прежде всего, конечно, сама полиция. Кстати, знаете, как злоумышленник проник туда? Выломал оконную решетку. Силища для этого потребовалась колоссальная!

— Похоже, все складывается не в нашу пользу, то есть не в пользу Челленждера.

— Вообще-то шанс найти улики остается на Виктория-роуд: спальня профессора Уэдли, видимо, не так пострадала от рвения подчиненных Лестрейда. Однако я более чем уверен, что родне покойного сейчас не до наших исследований и нас с вами попросту туда не пустят. Поэтому, мой дорогой Ватсон, не будем терять времени. Я займусь кое-какими делами, а вы поезжайте-ка в Скотленд-Ярд. Надеюсь, странная неприязнь профессора Челленджера к репортерам не распространяется на врачей. Поговорите с ним, составьте о нем впечатление. И постарайтесь выяснить, что же сам профессор думает о случившейся с ним истории.

— Смею утверждать, сэр, у этого человека совершенно несносный характер, — жаловался констебль Торренс, провожая меня в камеру, где содержали профессора до того, как перевести в тюрьму. — Вчера запустил миской с супом в голову сержанту МакЛеоду. Сегодня утром пытался наброситься на меня. А уж количество проклятий, которые он извергает, превышает всяческие нормы, сэр. Ну, вот мы и пришли. Я, с вашего позволения, встану в дверях — на всякий случай.

Камера была ничтожных размеров, полутемная, с низким потолком и зарешеченным окошком. При первом же взгляде на арестанта я убедился в точности описания, которым снабдил нас Мелоун.

Профессор сидел на откидной койке у стены и что-то сосредоточенно писал в блокноте. При этом Челленджер вовсе не казался удрученным своим положением: можно было подумать, будто он восседает в президиуме на собрании Королевского научного общества.

— Добрый день, сэр, — поздоровался я.

— Кто вы такой и какого черта вам здесь надо? — рявкнул вместо приветствия Челленджер, взглянув на меня исподлобья. Голос профессора также соответствовал описанию — он походил на львиный рык.

Такая бесцеремонная прямолинейность покоробила бы любого. Лишь ценой изрядных усилий мне удалось сохранить доброжелательный тон.

— Позвольте представиться. Я — доктор Ватсон, ассистент известного детектива Шерлока Холмса.

— И какого черта вы здесь делаете, доктор?! Врача я не приглашал, а на детективов, сэр, мне, простите великодушно, наплевать! На всех, включая известных, неизвестных и мистера Холмса в частности.

Поразительно! Этот человек, обвиненный в трех убийствах, выглядел совершенно равнодушным к собственной судьбе.

— Смею вас заверить, сэр, что плевать на Шерлока Холмса весьма опрометчиво. Это знаменитый на все Соединенное Королевство детектив, известный своей способностью разрешить любую загадочную ситуацию. Вам чрезвычайно повезло, что именно Холмс взялся расследовать ваше дело.

— А какая мне разница, кто тот олух, который за него взялся?

— Вы меня удивляете, сэр, — попытался я образумить Челленджера. — В данный момент вас обвиняют в серьезнейших преступлениях. Вам, должен заметить, грозит виселица, профессор…

— Вздор! Виселица плачет по таким ослам, как вы. Зачем, скажите на милость, мне убивать старикашку Уэдли, который и так дышал на ладан?! А бестолкового Биркинворта? Не говоря уже о не умеющем связать двух слов Иллингворте, которого лишь по недоразумению называют доктором!

— Следствие полагает — из-за того, что они опровергли ваше открытие.

Зоолог разразился хохотом, от которого, казалось, задрожала решетка на окне.

— Опровергли! Потрясающая чушь, мистер! Страну Мепл-Уайта невозможно «опровергнуть», что бы ни воображали всякие напыщенные недоумки. Она находится там же, где пребывала всегда: в Южной Америке, на укрытом в скалах плато. Там живут индейцы, а бок о бок с ними обитают бронтозавры, птеродактили, токсодоны, археоптериксы… И они плевать хотели на то, что думают в Лондоне. Они существуют независимо от мнения кучки возомнивших о себе учеными идиотов!

Челленджер поднялся и шагнул ко мне. Вид у него был при этом самый что ни на есть угрожающий.

— Сядьте на место, сэр! — рявкнул от двери Торренс. — Иначе мне придется попотчевать вас полицейской дубинкой.

— Хорошо, я сяду на место, — Челленджер с гордым видом водворился на койку. — Однако я за себя не отвечаю, когда в моем присутствии всякие неучи позволяют себе нести несусветную чушь. «Опровергли мое открытие», видите ли! У них, всех вместе, даже не хватит ума понять, каково значение этого открытия для современной науки…

— Профессор, — попытался возразить я. — Любому мало-мальски образованному человеку ясно, что вы рассказываете немыслимые вещи.

— Немыслимые?! — Челленджер, снова поднявшись, упер руки в бока. — Они кажутся немыслимыми именно бестолочам вроде покойного Иллингворта! Слышал бы это аллозавр, который едва не сожрал Мелоуна. Или фороракос, которого сумел подстрелить лорд Рокстон. «Немыслимые», видите ли!!!

— Давайте вернемся к делу, — предложил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Пускай вы и убеждены, что убитые не могли поколебать общественное мнение касательно ваших изысканий, тем не менее улики указывают именно на вас, сэр. Более того, ваша репутация… — Я остановился, не зная, как продолжить.

— Ну, договаривайте, смилодон вас задери! — прикрикнул Челленджер.

— Должен сказать, ваша репутация, мягко говоря, не вполне сдержанного человека сослужила вам дурную службу, профессор. Вы бранитесь, называя людей тупицами, идиотами, олухами, ослами. Вы пренебрежительно высказываетесь обо всех, кто сколько-нибудь не согласен с вами. И наконец, вы пускаете в ход кулаки! Вам не кажется…

Челленджер яростно прервал меня:

— Не кажется! Я дерусь, потому что дерусь, мистер Ватсон. Мир полон нахальных невежд, знаете ли! И поставить нахала на место — долг всякого честного человека.

— Не находите ли вы, что подобные рассуждения несколько односторонни, сэр?

— Не нахожу, — без малейшего оттенка вежливости буркнул профессор. — Зато нахожу односторонними рассуждения этих стегоцефалов из Скотленд-Ярда. Впрочем, чего от них, глупцов, ждать? Это надо же додуматься — выставить преступником меня!

— А кто, по-вашему мнению, настоящий преступник?

— Откуда мне знать! — воскликнул профессор скорее даже с раздражением, чем с гневом. — Вы полагаете, в Лондоне мало головорезов и сумасшедших? Думаете, если уважаемый во всем мире ученый раз-другой огрел какого-нибудь проходимца по голове, то можно обвинять его во всех смертных грехах?! Поразительное скудоумие с вашей стороны, мистер. Убирайтесь отсюда, сэр, вот что я вам скажу!

Я обнаружил Холмса склонившимся над подоконником, который был заставлен колбами и пробирками с химическими реактивами. Тускло горела спиртовка, к потолку поднимался ядовитого цвета дымок, а запах даже мне, со студенческих лет привыкшему к ароматам прозекторской и морга, показался совершенно отвратительным и несносным

— Ну-с, мой дорогой Ватсон, — не оборачиваясь, обронил мой друг. — Поздравляю вас.

— С чем же?

— Только что я получил последние доказательства невиновности нашего подопечного. Должен вам сказать, Ватсон, профессор Челленджер вчера на самом деле находился в холостяцкой квартире мистера Мелоуна, и это чистейшая правда. Вот, взгляните.

С этими словами Холмс наконец обернулся, задул спиртовку и продемонстрировал мне лист бумаги, покрытый каракулями и обгорелый по краям.

— И что же это такое? — осведомился я.

— Доказательство, разумеется. Эта страница исписана тем самым «Паркером» с обкусанным наконечником, что поутру украшал нагрудный карман пиджака, в котором щеголял наш друг Мелоун. Свойствам чернил я посвятил несколько глав своей монографии под названием «О некоторых особенностях жидких красителей» и с уверенностью могу утверждать, что возраст текста на этом листе не превышает полутора суток. Далее: лист хранит следы двух разных почерков, причем оба человека, судя по всему, писали одним и тем же «Паркером», передавая его друг другу. Вполне нормально для черновика совместной работы — даже, пожалуй, еще не черновика, а составления общего плана. Пока что расхождений с рассказом Мелоуна нет. Кстати, один из этих людей — действительно он, наш вчерашний посетитель. А второй… Вчера мне прислали образцы почерка Челленджера. Сравните и убедитесь, что он полностью совпадает с тем, что мы видим на этом листе. Между прочим, вам удалось пообщаться с профессором?

Я кратко пересказал содержание разговора. Холмс, по своему обыкновению, беззвучно рассмеялся.

— Так и сказал: «наплевать на мистера Холмса»? — переспросил он.

— Увы, именно так.

— Что ж, весьма принципиальная позиция.

— Смею заметить, мне эта позиция показалась не принципиальной, а в высшей степени безрассудной, — возразил я. — Впрочем, совсем неудивительно, учитывая характер профессора. «Я дерусь, потому что дерусь» — как вам это нравится? Прекрасное заявление, позаимствованное у недалекого французского вояки из сочинений господина Дюма. А вдобавок ко всему — чрезвычайно логичное, вы не находите?

— Пожалуй, нахожу, — признался Холмс, чем снова меня озадачил. — Сделайте любезность, Ватсон, перескажите еще раз ту часть беседы, где профессор говорит об экспедиции в страну Мепл-Уайта.

— Извольте. Дикие индейцы. Простите за выражение, динозавры. Птеродактили. Если угодно, фороракосы. И прочая, извините, чепуха из Юрского периода. Неужели вы считаете, что эта так называемая экспедиция имеет хотя бы малейшее отношение к убийствам?

— Как знать, Ватсон, как знать, — пробормотал Холмс. — Что, если мы отложим это дело до завтрашнего утра, как в старые добрые времена? Согласны? Тогда ваша прежняя комната ждет вас.

Пробудившись, я услышал, что Шерлок Холмс расхаживает по гостиной. Обычно, за исключением тех случаев, когда ложиться ему вовсе не приходилось, мой друг вставал поздно и проводил утро в халате. Однако сегодня он был уже полностью одет и бодр.

— Кофе сейчас будет готов. Ватсон, нам сегодня предстоит весьма деятельный денек. Давайте начнем его с того, чем закончили вчера. Итак, в экспедиции Челленджера участвовали четверо. Он сам и наш друг Мелоун уже, так сказать, выведены за скобки. Остаются еще двое: лорд Джон Рокстон, известный путешественник и заядлый охотник, а также профессор сравнительной анатомии Саммерли. С лордом Джоном у нас побеседовать не получится: он, как мне удалось выяснить, погиб два года назад в экспедиции… гм, в экспедиции по одному из притоков Амазонки. Более подробную информацию, представьте, не удалось получить даже мне. Ну а к профессору Саммерли мы с вами, дорогой друг, отправимся сразу после завтрака. Путь нам предстоит довольно долгий: профессор живет в Лэтерхэде, поезд с вокзала Ватерлоо отправляется туда без четверти десять. Так что поспешите!

— Вы все же полагаете, что та злосчастная экспедиция в «Затерянный мир» имеет отношение к происходящему?

— Видите ли, Ватсон… — Холмс поправил кепи и вооружился тростью. — Положение дел таково, что известные нам факты происшедшего ни в коей мере не объясняют. А значит, нам придется их отбросить — и принять во внимание неизвестные. Какими бы фантастическими и невероятными они ни казались.

— Вы хотите сказать, что верите россказням о динозаврах и птеродактилях?!

— Скажем так: на настоящий момент я не исключаю, что часть из поведанного нам является правдой. Однако не будем делать поспешных выводов. Давайте сперва выслушаем мистера Саммерли.

Профессор Саммерли оказался высоким и желчным стариком, в суховатом облике которого было нечто, придававшее ему сходство с богословом. Проживал он во внушительного вида уединенном двухэтажном особняке, расположенном в паре миль от железнодорожной станции и примерно в полумиле от домов ближайших соседей.

— Я уже знаю о постигшем моего друга несчастье, джентльмены, — уныло произнес Саммерли после того, как мы расположились в креслах в гостиной. — И я уверен — он невиновен. Несмотря на весьма вздорный, будем говорить прямо, характер.

— Полностью с вами согласен, профессор, — кивнул Холмс.

— Мелоун рассказывал вам, что я тоже должен был принять участие в работе над картой? Нет? Хм… Очевидно, так он старается сберечь остатки моей репутации. Зато алиби моего вспыльчивого коллеги могло быть подтверждено двумя свидетелями.

— К сожалению, профессор, это вряд ли могло что-то изменить: свидетелей, опознавших Челленджера как убийцу, гораздо больше. А почему сорвался ваш визит к Мелоуну?

— Чистая случайность: изменение порядка лекций, о котором я узнал слишком поздно… Я ведь продолжаю преподавать на университетской кафедре, «большая наука» отвергла меня не столь бесповоротно, как нашего бородатого друга, привыкшего вышвыривать репортеров из окон! — В голосе Саммерли прозвучала горечь.

— Скажите, а как давно вы знакомы с мистером Челленджером?

— Я имел честь сопровождать моего глубокоуважаемого коллегу в его экспедиции по стране Мепл-Уайта. Разрешите мне воздержаться от подробностей. Поверить в них вам будет все равно затруднительно, а я уже один раз побывал в роли «сообщника Мюнхгаузена» — и это было не лучшее время моей жизни.

Не могу похвастаться холмсовской наблюдательностью, но было очевидно: даже разговор с нами давался Саммерли нелегко, а ведь мы-то явно не походили ни на его ученых собратьев, ревнивых к собственной славе, ни, тем более, на коллег и конкурентов Мелоуна, вечно жаждущих разоблачительных подробностей. Профессор заметно нервничал; стараясь скрыть дрожь в пальцах, он время от времени брал со стола одну из расставленных там безделушек и принимался ее осматривать так внимательно, словно видел впервые.

— У меня создалось впечатление, профессор, что наука так и не увидела ни единого доказательства существования страны Мепл-Уайта. — сказал Холмс. — Я не ошибаюсь?

— Увы, не ошибаетесь, — Саммерли скорбно кивнул. — Нам не удалось сохранить в целости фотографии, а единственное вещественное доказательство, прошу прощения, джентльмены, улетело. Причем в буквальном смысле слова.

— Я читал отчеты репортеров, — небрежно проговорил Холмс. — Скажите, профессор: если все эти доисторические животные существуют поныне, то, собственно, что мешает вам вновь отправиться в пресловутую страну Мепл-Уайта? Причем на этот раз позаботиться о доказательствах тщательнее, чем в предыдущий?

— Что мешает? — переспросил Саммерли. — Да, по сути, ничего, сэр. За исключением одного факта: проникнуть на плато крайне трудно. И собственно труднодоступность местности — это еще далеко не все. Вот уже который год подряд в окрестностях искомого плато — а это, джентльмены, фактически «ничья земля», принадлежащая Бразилии лишь номинально, — идет некое подобие гражданской войны. Метисы против индейцев, креолы против метисов… Все против всех. Счастье еще, что плато Мепл-Уайта эту воинственную публику совершенно не занимает, у нее гораздо менее замысловатые интересы: каучук, ценные породы дерева — и подневольная рабочая сила для добычи всего этого. Так что мы с профессором Челленджером уже планировали третью экспедицию, и если бы не происшедшее недоразумение…

— Простите, сэр, но почему — третью? Ни Челленджер, ни Мелоун, насколько я помню, не упоминали о второй!

Профессор, вздрогнув, чуть не уронил грубо раскрашенный отрезок бамбука — вероятно, какой-то индейский амулет, — который он сейчас крутил в пальцах.

— По чести говоря, о ней действительно лучше не упоминать. Эту экспедицию мы с лордом Джоном предприняли самостоятельно, всего лишь два года назад. Рокстон получил информацию, что боевые действия в окрестностях плато вроде бы прекратились… Увы, эти сведения оказались неверны. Преступный клан Лопесов, метисов-работорговцев, оказывается, возглавляли не двое, как нам было известно ранее, а трое братьев. И после того, как двое старших в разное время пали от пуль лорда Джона, третий долгие годы лелеял мечту о мести… Простите, мне слишком тяжело об этом говорить. В общем, после гибели Рокстона эта рабовладельческая псевдоимперия временно потеряла к нам интерес, так что ваш покорный слуга даже смог достигнуть цели, но… К сожалению, мне и моим попутчикам-индейцам просто не удалось подняться на плато.

— Прискорбно, — сочувственно произнес Холмс. — Однако должен заметить, вы, профессор, поступили, как свойственно настоящим ученым. Успех третьей экспедиции, если она, разумеется, состоится, станет самым выдающимся открытием за всю историю человечества. Скажите, на плато есть еще что-то достойное упоминания, кроме динозавров?

— Все прочее меркнет перед фактом их существования, сэр. Индейцы, которые там проживают, — существа довольно экзотические, однако ни в какое сравнение не идут с поистине уникальной фауной Юрского и отчасти Мелового периода. Да, сэр, не отказываюсь от такого определения: эта фауна поистине уникальна! Даже отдельные порождения более поздних эпох, четвероногие или пернатые, не меняют общей картины.

— Дело принимает дурной оборот, Ватсон, — сказал Холмс, едва мы распрощались с профессором.

— Почему? — не сдержал я удивления. — Вас привело к такому выводу нечто, услышанное от профессора Саммерли?

— Дело не в том, что я услышал, а как раз наоборот — в том, о чем профессор умолчал. Теперь я твердо знаю, кто преступник.

— Кто же?! — воскликнул я с жаром.

— Мы увидим его сегодня ночью. А пока давайте-ка поспешим. Времени у нас мало, а сделать предстоит довольно много. Возвращайтесь в Лондон, Ватсон, разыщите в Скотленд-Ярде Лестрейда и сообщите ему, что я буду ждать вас обоих на лэтерхэдской железнодорожной станции за полчаса до полуночи. Дело, которое нам предстоит, скорее сложное, чем по-настоящему опасное, — но…

— Захватить револьвер?

— Если вам так будет спокойнее — да. Но, думаю, до стрельбы не дойдет.

— Постойте, Холмс. Разве вы сами не едете в Лондон?

— Во всяком случае, не на ближайшем поезде. Помните нашу хорошую знакомую миссис Эрмитедж? Ах да, вы ведь знали ее еще как мисс Элен Стонер. Она живет неподалеку отсюда, и я намерен нанести ей визит.

— Мисс Стонер? — переспросил я. — Позвольте, кажется, припоминаю: та девушка, которая едва не стала жертвой корысти своего отчима, этого негодяя доктора Гримсби Ройлотта?

— Совершенно верно, Ватсон. Вы с присущим вам литературным изяществом описали эти события в своей хронике, озаглавленной, если не ошибаюсь, «Пестрая лента». Элен с мужем живут в получасе езды отсюда. Мрачное имение в Сток-Морене… Вспомнили?

— Еще бы! Признаться, я до сих пор не могу забыть ужаса, охватившего меня при виде змеи, спускающейся по шнурку вдоль стены.

— Именно туда я и отправляюсь. Миссис Эрмитедж не забыла той маленькой услуги, которую мы ей оказали, поэтому можно рассчитывать на ответную любезность с ее стороны.

— Холмс! Вы уверены, что это уместно?

— Не сомневайтесь, Ватсон. И вообще, я уже переговорил с четой Эрмитедж — еще вчера, когда контуры преступления только начали прорисовываться. Теперь для такого не обязательно извещать хозяев телеграммой, чтобы застать их дома в нужный час, а потом долго трястись в кэбе, на поезде или даже в автомобиле. Все-таки великое это изобретение — телефон!

Ровно в половину двенадцатого мы с Лестрейдом и двумя его подручными сошли на платформу лэтерхэдской железнодорожной станции.

— Рад вас видеть в добром здравии, инспектор, — приветствовал Лестрейда Холмс, ступивший из темноты под свет вокзального фонаря.

— Я вас также, — пробурчал под нос достойный представитель Скотленд-Ярда. — Однако решительно не понимаю, за каким чертом меня сюда вызвали.

— Разумеется, для того, чтобы обезвредить опасного преступника, инспектор.

— При всем уважении к вашим методам, мистер Холмс, — усмехнулся Лестрейд, — на этот раз вы дали промашку. Преступник изобличен, его сообщника мы ищем и вскорости непременно поймаем.

— Кстати, насчет сообщника… — Холмс, начавший было спускаться с платформы, остановился. — Надо полагать, вы имеете в виду человека, который управлял автомобилем. Как он выглядит?

— Его разглядели лишь в Гайд-парке, зато довольно хорошо и двое свидетелей сразу. Худощавый и, видимо, высокий человек, многими чертами, кроме телосложения, похожий на Челленджера: черные густые усы, ниспадающая на грудь борода.

— Так я и думал, — кивнул Холмс. — Усы и борода, разумеется, накладные. Что же касается роста…

— Вы хотите сказать, что знаете этого человека?!

— Знаю и надеюсь вскоре его вам представить. А пока позвольте представить остальных наших спутников. Это мистер Эрмитедж из Сток-Морена, он был столь любезен, что согласился сопровождать нас нынче ночью. А это, не удивляйтесь…

— Этих людей я знаю… — Вопреки призыву Холмса, инспектор был весьма удивлен, но, кажется, абсолютно не встревожен. Хотя я на его месте встревожился бы: «эти люди» представляли собой трех крепких низкорослых молодцев то ли индейского, то ли южноазиатского происхождения. Они разом, как китайские болванчики, поклонились Лестрейду и, не распрямившись до конца, так и застыли в полупоклоне, сложив ладони перед грудью: неразличимые для моего европейского взгляда, смуглые, широкоскулые, улыбающиеся, в потертых рабочих костюмах одинакового кроя.

— Иначе и быть не может. — Холмс улыбнулся. — Тот случай возле портсмутских доков, когда при погрузке разбилась клетка… Правильно, инспектор?

— Совершенно верно. Правда, тогда я в основном имел дело не с ними, а с их нанимателем, этим, как его, Майером, что ли, подручным герра Гагенбека. Эй, парни, вы хоть по-человечески говорите? В смысле — по-английски?

— Осень холосо, туан! — слитно ответила троица.

— Уже легче. Но, Холмс, какого дьявола…

— Немного терпения, инспектор, — и, надеюсь, вскоре вы его увидите. Вон тот грузовой фургон ожидает мистера Эрмитеджа и наших малайских друзей. Будьте любезны, мистер Лестрейд, и вы, господа, составьте компанию нам с Ватсоном, мы поедем впереди на этом двадцатисильном «хаммере». В нем как раз пять мест. За шофера буду я сам: не удивляйтесь, мне приходилось водить подобную машину.

— И куда нам предстоит следовать, позвольте узнать? — буркнул Лестрейд.

— Вот по этой дороге. К дому профессора Саммерли.

В пятистах ярдах от особняка Саммерли мы притормозили. Стояла теплая летняя ночь, однако я вдруг почувствовал щекочущую дрожь.

— Приготовьте револьверы, джентльмены, но прошу вас не стрелять без крайней необходимости, — прошептал Холмс. — Вот фонари, только не включайте их без команды. Мистер Эрмитедж, вы готовы? Свисток при вас?

— Готов, мистер Холмс. Вы уверены, что с Мэгги ничего не случится?

— Абсолютно уверен. Выпускайте ее.

Из кузова послышалось тихое повизгивание. Затем мимо нас бесшумно проковыляла некая приземистая фигура — едва различимая в темноте, но, уверен, абсолютно нечеловеческая.

— Боже, что это? — приглушенным шепотом спросил я.

— Самка орангутана, естественно, — также шепотом ответил Холмс. — Если помните, покойный Ройлотт вывез из Калькутты…

— Конечно, помню: пантеру и павиана. Но при чем тут…

— Знаете, Ватсон, на страницах некоторых своих повествований вы обвиняете меня в безграмотности во всем, что не касается детективной науки. Вынужден вернуть вам этот упрек. Павианы в Индии не водятся, это африканские обезьяны. Орангутаны, конечно, не водятся тоже, но малайские торговцы часто привозят с Борнео детенышей на продажу. Так что у Ройлотта был именно юный оранг, точнее, юная леди-оранг. Да вы и сами могли бы понять: существо, похожее на «урода-ребенка», — что угодно, только не павиан.

— Но с тех пор миновало более двадцати лет!

— Да. Однако срок жизни и развития у антропоидов сопоставим с человеческим, хотя, конечно, несколько ускорен. Взрослая пантера — слишком опасный зверь для того, чтобы содержать ее дома. Элен с мужем сдали ее в лондонский зоопарк, а вот обезьяна у них прижилась. Она…

Из темноты донесся тихий, едва различимый свист — и Холмсу оборвал фразу на полуслове. Он достал из кармана какой-то странный предмет, с некоторым сомнением взглянул на него, повертел в пальцах — и, приняв решение, неслышными шагами исчез в ночи.

Прошло едва ли свыше пяти минут, но мне показалось — час. Вдруг со стороны особняка Саммерли донесся протяжный раскатистый рев, потом звук бьющегося стекла — и жуткий пронзительный визг, от которого у меня кровь застыла в жилах.

— Фонари, джентльмены! — громогласно вскричал Холмс из темноты. — Включайте фонари! Вот, вот он!

Трясущимися от страха руками я направил свет фонаря в ту сторону, откуда доносился рев, и остолбенел. Прямо на нас, дико рыча, огромными прыжками несся абсолютно нагой профессор Челленджер: свирепый, косматый, с развевающейся на ветру бородой.

— Пока не стреляйте! — по-прежнему громким, но спокойным голосом командовал Холмс. — Эта тварь опасна, но на нее есть управа. Вы трое — к клетке, быстро!

Лучи фонарей, и моего в том числе, метались, удерживая Челленджера в пятне яркого света, но сам я, видимо, в какой-то миг стал воспринимать происходящее лишь отрывками, в промежутках между ними действуя как сомнамбула. Поэтому я упустил момент, когда и как Холмс оказался в кузове грузового фургона, позади стоящей там громоздкой решетчатой конструкции. Мгновение спустя мой друг поднес к губам тот странный предмет, который все еще сжимал в руке; сперва мне показалось, что это короткая, длиной менее карандаша, духовая трубочка-сарбакан, потом — что крохотная флейта. До меня не донеслось ни звука, но создание, которое я считал профессором Челленджером, вдруг замерло на полудвижении — в каком-то шаге от Холмса, прямо посреди клетки. Один из азиатов мгновенно оказался наверху (двое, как я понял только сейчас, дежурили по сторонам с чем-то вроде закидных сетей наизготовку), решетчатая дверь с лязгом опустилась, щелкнул замок…

Прошло не менее минуты, прежде чем я осознал, что настоящий Челленджер находится сейчас в Скотленд-Ярде и, следовательно, перед нами его двойник. Дикарь? Безумец? Зверь? Мускулистое тело, поросшее густым волосом, странные (хотя, пожалуй, не более странные, чем у самого Челленджера) пропорции… огромный, но какой-то «неправильный», непривычных пропорций череп…

Двойник, кем бы он ни был, затряс решетку — и бессильно отступил, заслоняясь локтем от бьющих ему в лицо лучей электрического света. Мы все в полном изумлении смотрели на него. Только сейчас я понял, что, несмотря на грузно-могучее телосложение, покрытое морщинками лицо и кустистую бороду, в которой с неожиданной четкостью, будто нарисованные, выделялись седые пряди, перед нами скорее молодой… Молодой человек?

Человеком я бы теперь его с уверенностью не назвал. Больше всего он напоминал оборотня, застывшего на полупревращении. Но в оборотней наш просвещенный век не верит.

— Так вот ты, оказывается, кто… — изменившимся голосом произнес Холмс. И я вдруг понял: мой друг по-настоящему изумлен.

— Кто?! Кто это?! — выкрикнул Лестрейд.

— Об этом чуть позже. — Холмс говорил уже с прежней уверенностью. — Поздравляю, инспектор, вы только что превосходно осуществили полицейскую операцию. Ваше начальство, вне всяких сомнений, будет радо об этом узнать. Итак, джентльмены, убийца изобличен и задержан. Точнее, орудие убийцы: несчастное и в определенном смысле даже невиновное. А сейчас давайте пройдем в дом, и я представлю вам того, кто управлял автомобилем и кого полиция ранее считала не самим убийцей, но лишь его сообщником. Это, разумеется, мистер Саммерли, он же организатор всех трех преступлений.

— …Прежде всего, дорогой Ватсон, — Шерлок Холмс подбросил поленьев в камин, — я сравнил между собой рассказы об экспедиции, сделанные ее участниками. И немедленно обнаружил, что оба профессора даже словом не обмолвились о населяющих горное плато человекообразных обезьянах, тогда как журналист счел нужным о них поведать. Утром, пока вы спали, я подъехал в редакцию «Дейли газетт», вновь расспросил Мелоуна — и узнал, что оба профессора попали к обезьянам в плен, причем Саммерли едва не погиб, тогда как Челленджеру смерть не угрожала. Тогда я задумался: почему же эта тема не всплыла в беседе с вами? И путем элементарных умозаключений пришел к выводу, что с пленом у обезьян связан некий факт, которого наш подзащитный стыдился. Мелоун сообщил, что профессор Челленджер пользовался у обезьян уважением и даже авторитетом. По одной простой причине — он оказался необыкновенно похож на обезьяньего предводителя, эдакого первобытного царька. Рост, пропорции, черты лица, даже голос… Единственное заметное с первого же взгляда различие, как ни смешно, заключалось в окрасе: этот царек, в отличие от нашего подопечного, был рыжим. И довольно рассудительным, что, кстати, о Челленджере можно сказать лишь условно.

— Вы имеете в виду… — пролепетал я.

— Представьте, Ватсон, что новая экспедиция Саммерли увенчалась бóльшим успехом, чем он сообщил нам. С помощью сопровождавших его индейцев профессор вывез оттуда двойника Челленджера — обезьяньего предводителя. Два года продержал его у себя (в правое крыло здания слугам все это время входить было запрещено, так что пребывание там обезьяньего царька осталось тайной), приучил к послушанию…

— Как именно?

— О деталях я, признаться, не задумывался. Но… Помните ту бамбуковую свистульку, которую Саммерли крутил в руках во время нашего разговора? Вы, уверен, подумали, что он просто нервничает, но я знаю, как люди скрывают нервозность и как ее, наоборот, имитируют, меня ему было не обмануть. Профессор оставался абсолютно спокоен, он хладнокровно решал: пришли мы к нему случайно или знаем что-то опасное, то есть жить нам или умереть. И если бы решил, что умереть, — то дунул бы в эту трубочку, натравливая на нас могучего свирепого человекозверя, который, уверен, пребывал за одной из соседних дверей. Не волнуйтесь, Ватсон: выходя из дома, я уже догадывался, кто убийца, и в кармане у меня был «дерринджер-450», а выстрелить можно и прямо сквозь ткань. Что до свистульки… Меня все время не покидало чувство, что я где-то видел очень похожий «амулет». Потом вспомнил — и прямо из Сток-Морена позвонил профессору Пикерингу, с которым мы познакомились, когда я, был случай, сумел вернуть в Британский музей несколько похищенных экспонатов. Профессор не только рассказал мне все известное о подобных «флейтах Курупури», но и оказался столь любезен, что передал мне одну такую «флейту», точнее, бамбуковый свисток из своей собственной коллекции. Не по телефону, разумеется, наука этого еще не умеет: мы встретились с профессором на вокзале Ватерлоо, когда я вернулся в Лондон за людьми Гагенбека. Оказывается, такие свистульки применяются некоторыми племенами амазонских индейцев, у них это шаманский атрибут, позволяющий управлять духами. Или, во всяком случае, посвященными духам животными-тотемами. Человеческое ухо издаваемый звук не улавливает…

— …А, скажем, прирученный зверек выполняет какие-то элементарные команды, укрепляя авторитет шамана перед соплеменниками?

— Браво, Ватсон! Все остальное просто: Саммерли перекрасил царька из рыжего цвета в черный и натравил его на несчастных ученых.

— Боже мой, Холмс, зачем же он это сделал?!

— Полагаю, Саммерли сгубило тщеславие. Открытие, которое совершила первая экспедиция, — и в самом деле одно из грандиознейших за всю историю нашей цивилизации… может быть, даже большее, чем телефон… — Холмс беззвучно рассмеялся. — Обратите внимание, Ватсон: сам Челленджер, при всем своем чудовищном эгоцентризме, никогда не забывал упомянуть Мепл-Уайта! Тем не менее, если бы открытие удалось подтвердить, его наверняка связали бы с именем Челленджера. Это имя, прежде всего оно, осталось бы в памяти человечества, даже если бы профессор Челленджер погиб. Имя Саммерли могло выйти на первый план только в одном случае: если Челленджер окажется опозорен, скомпрометирован, недостоин памяти потомков. Так что Саммерли рассчитывал предпринять третью экспедицию — но уже без Челленджера.

— И без Рокстона!

— Увы, да. Подозреваю, лорд Джон мог погибнуть даже и не совсем случайно. Уж не его ли собственный спутник сообщил последнему Лопесу, что у того появился шанс свести счеты с кровным врагом? Не стала ли жизнь Рокстона пропуском к плато Мепл-Уайта?

— Доказать такое нелегко…

— Боюсь, попросту невозможно. Но при сложившихся обстоятельствах, привези Саммерли еще через год-другой необходимые доказательства, — все лавры достались бы ему одному.

— Значит, вы решили выманить царька из дома Саммерли. И для этого…

— Совершенно верно, Ватсон. Не могли же мы явиться к нему с обыском, этот тупица Лестрейд никогда бы не подписал ордер. А уверенности в том, что мой образец «флейты Курупури» сработает, разумеется, не было. Поэтому я одолжил у нашей бывшей клиентки Элен Стонер ее дорогую и обожаемую Мэгги — ту самую, что привез из Индии ее негодяй отчим. За прошедшее время обезьяна сделалась фактически членом семьи, так что вы понимаете тревогу хозяев. Они согласились мне помочь, лишь узнав, что на подстраховке будет стоять не только вооруженная полиция — знал бы Лестрейд, что его пригласили, в сущности, на роль телохранителя обезьяны! — но и команда профессиональных звероловов, работающих на фирму Карла Гагенбека, с сетями, переносной клеткой… Эту команду мне заполучить труда не составило, герр Гагенбек тоже считает себя моим должником.

— И, разумеется, у обезьяньего царька, едва он почуял самку орангутана, взыграл инстинкт продолжения рода…

— Трудно сказать. Может быть, важнее оказался вид и запах «себе подобного» существа: даже не важно, что иного пола и иной обезьяньей расы… — Холмс несколько секунд помолчал. — Так или иначе, это был дополнительный шанс. Шанс, который сработал! — закончил он бодро. Даже слишком бодро.

Теперь помолчали мы оба.

— Но, мой дорогой друг… Ведь на самом деле все было совсем не так, да?

— Все было не совсем так, Ватсон. А теперь, ради всего святого, объясните, что заставило вас усомниться в этой версии, полностью устраивающей Лестрейда?

— Ну… Я, конечно, не общался с профессиональными звероловами, но все же полагаю, что поймать могучего и умного человекозверя в его родных джунглях очень трудно. Поймать живым и сохранить живым — еще труднее. А уж поймать не первого попавшегося, но совершенно определенного человекозверя — практически нереально. В данном же случае вы предлагаете мне поверить, что Саммерли сумел доставить обезьяньего царька в Лондон, содержать его в своем доме, возить по городу — и все это тайно, без группы сообщников?!

— Горжусь вами, Ватсон. Продолжайте.

— Постараюсь… Что может представлять собой, хотя бы чисто теоретически, сам этот царек? Пускай он и вправду рассудителен, но ведь это будет что-то среднее между рассудительностью дикарского вождя — и вожака горилльей стаи: матерого, свирепого зверя. Мыслимо ли хотя бы просто приучить его носить одежду, повиноваться командам свистка? Натравливать на кого-то, а потом отзывать обратно? Перекрасить из рыжей масти в черную?

— Блестяще, мой друг. А теперь — выводы.

— Выводы… Я мог бы, конечно, сделать вид, что пришел к ним дедуктивным путем. Но я — старый и опытный врач. Своим глазам я привык доверять больше, чем логике. Череп непривычных пропорций, с избытком способный вместить мозг среднего лондонца, но все равно «иной», «неправильный», — это, конечно, серьезный довод. И создать «ложную седину», обесцветив отдельные пряди на висках и в бороде, гораздо легче, чем перекрасить всю шерсть в другой цвет. Но с еще большей уверенностью скажу вам вот что: пойманное нами существо не могло быть вожаком стаи четырнадцать-пятнадцать лет назад. Оно, скорее всего, тогда вообще на свет не родилось. Помнится, вы говорили, что срок жизни и развития человекоподобных обезьян сопоставим с человеческим, но несколько ускорен?

— Безусловно. Конечно, никто не знает, каков возраст взросления у тех человекообезьян, которых ученые мужи относят к категории «недостающего звена». А тем более у…

— …У гибридов, — закончили мы хором. И одновременно опустили глаза.

Все-таки мы оба выросли в эпоху, когда даже ножки роялей было принято облачать в специальные юбочки, дабы взгляд не искал запретных аналогий. И правила, со времен нашего викторианского детства буквально въевшиеся в плоть и кровь, оставались неизменными. Да, наши суровые профессии мало способствовали сентиментальности, да, на дворе уже другой век, век телефона, аэропланов и микроскопических купальных костюмов с открытыми коленками — но по-прежнему есть вещи, о которых джентльмены не говорят.

— Вы абсолютно правы, Ватсон. Склоняю перед вами голову. Все то, что вы поняли, вывели на основе опыта и логики, сам я не столько понял, сколько узнал. От Мелоуна, да и от Саммерли, которому после ареста уже нечего терять…

Несколько минут мы сидели рядом и смотрели в огонь камина. Наконец Шерлок Холмс вновь заговорил:

— Когда путешественники пользовались гостеприимством индейцев страны Мепл-Уайта, то краснокожие считали их какими-то сверхсуществами. Но это был уже, так сказать, второй контакт — с племенем, благодарным за помощь в победе над врагом и знающим убийственную силу магазинных винтовок.

— А первый контакт…

— Да. Он произошел в совершенно иных условиях. Откровенно говоря, это был плен. Не у индейцев.

— Понятно.

— Нужно ли продолжать? Первый дар, который при таких обстоятельствах может предложить дикарский вождь понравившемуся ему чужеземцу, особенно пленному, — это собственное покровительство. Дальше, как правило, следует… э-э-э… рука и сердце его дочери.

Мы вновь потупились, избегая смотреть друг на друга. Перед моим внутренним взором вновь предстали ножки роялей, бильярдных столиков и комнатной мебели, целомудренно укрытые многоярусными юбочками.

— В более цивилизованном обществе из этого развивается династический брак, — пришел я на помощь Холмсу.

— Именно так, Ватсон! И в условиях первобытного плена подобное предложение — не такое, от которого легко отказаться. Особенно если от этого зависит не только твоя собственная жизнь, но и жизнь твоего коллеги, товарища по несчастью. Даже в первую очередь — его жизнь: ты-то сам еще защищен покровительством царька! А бамбук остр, скала высока…

Последняя фраза осталась для меня непонятной.

— И что же случилось потом, Холмс?

— Потом? Современные люди тоже умеют быть дикарями. Особенно когда сражаются за освобождение дикарей. То есть началось-то все с самозащиты, но ею не закончилось. Перед тем как покинуть «Затерянный мир», первая экспедиция устроила там подлинную бойню. Избавлю вас от подробностей, тем более что и крайне антипатичный Саммерли, и столь же симпатичный Мелоун рассказывали о них с одинаковым воодушевлением. Но человекообезьяны были истреблены как племя, лишь часть самок и детенышей индейские союзники не перебили, а пленили и обратили в рабство.

— А когда Саммерли вновь появился на плато Мепл-Уайта…

— …то выяснилось, что одна из пленниц двенадцать лет назад родила детеныша, который вырос похожим на памятного индейцам «преславного белого бородатого чужестранца». И с этим пленником-полукровкой краснокожие обращались куда бережнее, чем со всеми остальными. Даже приучили его носить оставшиеся от «белого вождя» диковинные одеяния, перед которыми до сих пор испытывали священный трепет.

— Включая цилиндр?

— Начиная с цилиндра! — Холмс вдруг захохотал. — Вот уж не завидую Саммерли, когда краснокожие, отлично помнившие его как соратника того «вождя», вдруг начали предлагать и даже откровенно навязывать ему этакого вот попутчика! Кажется, потому, что они и сами уже не очень представляли, что им с этим «потомком» дальше делать…

Нам потребовалось не менее десяти минут, чтобы вновь настроиться на серьезный лад.

— А ведь смешного тут на самом деле мало, Холмс. Раз уж мы таким странным образом оказались причастны к судьбе Челленджера-младшего…

После этих слов нас опять одолел приступ хохота.

— Ну, виселица ему не грозит. Зоопарк, полагаю, тоже. А в остальном… Да, наверное, рассчитывать на участие Челленджера-старшего, — Холмс фыркнул, — не самый разумный ход: даже если профессор и согласится, он явно не тот человек, которому можно поручить опеку над этим… этим юношей, который одновременно в чем-то животное, а в чем-то ребенок. Остается прибегнуть к помощи еще одной из влиятельных персон, которая, подобно многим, продолжает считать себя моим должником. Лорд Грейсток. Да, пожалуй, лучшего покровителя в данном случае не найти. Если не ошибаюсь, Грейсток сейчас как раз готовится к очередной экспедиции в неизведанные дебри Черного Континента — и, помню, ему случалось жаловаться, что еще ни один туземный проводник не мог передвигаться по джунглям с такой скоростью, как он сам. Что ж, возможно, наш protégé окажется первым, кто сумеет держаться с сэром Джоном хотя бы вровень…

— Гм…

О чудачествах Джона Клейтона, он же лорд Грейсток, приходилось слышать даже мне — следовательно, в этом отношении он превосходил профессора Челленджера. Лично я не доверил бы такому покорителю джунглей воспитание и самой обычной обезьяны, даже без приставки «человеко-», а тем более без примеси подлинно человеческой крови.

— Я вас понимаю, Ватсон. — Мой друг вдруг как-то устало махнул рукой. Теперь на его лице не было даже тени улыбки. — Вас беспокоит судьба этого странного существа, оказавшегося меж двух миров? Меня тоже… Но, полагаю, она окажется не горше, чем общая судьба человечества. Загляните в утренние газеты: все возвращается на круги своя. «Дейли газетт» не жалея красок описывает очередной балканский кризис, очередное обострение в Персидском заливе… сами видите, на всем развороте одна-единственная мирная новость: «Сараево готовится к приему эрцгерцога Фердинанда». А вот «Стрэнд», до недавних пор лучший из журналов: рубрика «Грядущая война», в ней рассказы Конан Дойла «Опасность!» и Уэллса «Ездящие крепости»… Похоже, Ватсон, весь наш мир вот-вот скажет сам себе: «Я дерусь, потому что дерусь!» — и набросится на своих врагов, то есть сам на себя. Причем скорее в манере Саммерли, чем Портоса…

Я промолчал.