Картина пятая
В тюремной камере с каменными стенами и полом закованный в цепи Колумб, кутаясь в изрядно уже потрепанный адмиральский кафтан, лежит на соломе. Погонщик, стоя у стены, выцарапывает на ней очередную отметку.
Погонщик. Ну вот, ваша милость, еще один день прошел.
Колумб. Сколько раз я тебе говорил: не называй меня «ваша милость».
Погонщик. Ну как же: вы все же идальго. Перед тем как заковать вас, их величества, говорят, удостоили вас такой чести. Или врут?
Колумб. Не лгут. Только… все равно, не нужно.
Погонщик. Тогда уж и не знаю, как вас величать…
Колумб. Есть звание – выше дворян, выше королей… Кто правил в Ионии, когда пел Гомер? Где имена тех базилевсов? Кто были консулы, когда слагалась «Энеида»? Не их звания и прозвища определяют век. Жизнь вечная – это сказано не о них.
Погонщик (после паузы). А как же получилось, что вы были в такой чести и вдруг угодили сюда? Верно, сделали что-то уж очень плохое: сколько ни прошу, никак не расскажете.
Колумб. Предал и убил.
Погонщик. Ну, тогда конечно. Дворянина, королевского адмирала, и вдруг прямо из дворца – в подземелье…
Колумб. Ты мне надоел. Убирайся к своим ослам.
Погонщик. Ох, с какой бы радостью! Они скоты, но мирные, никого не убивают.
Колумб. Да ни в чем я не провинился. И заточили меня лишь на время, пока не возвратится вторая экспедиция. Их величества послали ее проверить, существуют ли на самом деле мои земли. Как только они вернутся и доложат, что земли на месте, меня выпустят. И еще наградят.
Погонщик. Ну, тогда слава богу. Если только они найдут.
Колумб. Не знаю… (Вскакивает и расхаживает по камере.) Могут не найти. Чутье не подводит поэтов, но был ли я поэтом?
Погонщик. Да почему же вам не поверили, не пойму.
Колумб. У меня в дневниках не написано, как мы добыли привезенное золото.
Погонщик. Писали небось всякую мелочь, а про главное и забыли.
Колумб. Я говорил им: люди в тех краях очень добрые, они нам подарили.
Погонщик. Вот славно, что есть такие люди.
Колумб. Вот тут мне и не поверили.
Погонщик. Да и мне, по правде говоря, не очень верится. Отдать все может бедняк, но у него золота не бывает. У кого есть золото, тот, стало быть, богач; а он и силой не отдаст.
Колумб. Так мне и сказали: золото можно отнять только обманом или силой. Но почему же не понять: то, что мы превозносим, для других, быть может, – звук пустой. Золото!
Погонщик. Нет уж, истинная правда – обманом или силой. Так все делают. Коли хотите разбогатеть, обманите или отнимите. Погоняйте ослов, иначе они станут погонять вас.
Колумб. Меня обвинили в том, что я утаиваю истину. Потому что если я обманул туземцев, то должен был написать – как обманул, чтобы и другие научились их обманывать; а если взял силой – то каким образом. Чтобы и потом отбирать без ущерба для себя.
Погонщик. Иисусе Христе! Всего и делов? Да что же вы не наплели им об этом? Придумать ведь так просто. Вас, что ли, никогда не обирали? Вот объяснить, как вам все отдали добром, куда труднее. Иной раз как ни стараются доказать, что все было тихо-мирно, по договоренности, да все равно никто не верит. А описать, как можно людей облапошить, – да я вам сколько угодно расскажу, успевайте только записывать.
Колумб. Нет. Этого я не хочу. Даже придумывать про насилие не хочу. Не хочу, чтобы обирали и обманывали. Чтобы убивали и заточали. Не хочу об этом писать. Не могу. Нет сил.
Погонщик. Ну, тогда вам и вправду осталось одно: сидеть тут да брякать цепями. Только ведь те, кого послали, – они там стесняться не станут. Они-то уж не только опишут – они и сделают. Может, вам не стоило показывать, в какую сторону править?
Колумб. Молчи!
Нервно расхаживает. Слышатся шаги, лязг дверей и появляются пышно одетый чернобородый и графиня.
Чернобородый. Эй, дон Кристобаль, с добрым утром! А, и ты здесь, ослиный капитан!
Погонщик. А, бородатый! Ты, я вижу, разбогател?
Чернобородый. Повезло. Я теперь верный слуга их величеств. Потому что я умен. А не был бы умен, быть бы мне не придворным, а висельником. Не так-то уж просто, дружок, найти миг, когда следует перейти к тем, кто затягивает петлю, вместо того чтобы повиснуть в ней самому.
Погонщик. На мой взгляд, тут большой хитрости не надо.
Чернобородый. Врешь, врешь. Если захочешь переметнуться слишком рано, может оказаться, что судьи еще не поняли, что ты им нужен. Если поздно – тебя все равно повесят: снимать с человека петлю, когда она уже надета, считается в суде плохой приметой.
Колумб (бормочет). Снимать петлю, когда она надета, считается в суде плохой приметой. Недурной ямб. Придумать бы еще хоть две строки…
Погонщик. О чем вы, ваша милость?
Чернобородый. Все стишки! Беда с поэтами: пытаются предсказывать будущее, а сами не знают, что с ними произойдет в ближайшем времени.
Графиня. Вот самое время попросить его.
Чернобородый. Верно. Послушай-ка, дон Кристо…
Колумб. Не слышу. Ни одной строки не возникает. Только и осталось в памяти слов, что команды да возгласы палачей.
Графиня. Бедный Кристобаль! Тебе не суждено было заслужить славу: у тебя для этого слишком много таланта и слишком мало всего остального.
Колумб. А, это вы, Амелия. Зато вы достойны славы, воистину. Не я ли спас вас от позора? А этот, с бородой, он продал бы вас и повесил, лишь бы спасти свою шкуру. И все же вы с ним, а не со мной.
Графиня. Здесь слишком сыро. И потом, именно его готовность продать меня свидетельствует о том, что он – человек дела. А вы, Кристобаль, достойны самой лучшей судьбы, но на нашей грешной земле не бывает такого. Зато вам воздастся, я надеюсь, в раю, где ликуют праведники.
Колумб. Я признателен вам, Амелия, за то, что вы пришли утешить меня, обрадовать этим известием. Я угостил бы вас вином, но мне не дают его.
Чернобородый. Оно тебе полагается, старина, оно тебе полагается. Как-никак, ты адмирал, хотя и в королевских браслетах. Будь спокоен, старина, вино тебе полагается.
Погонщик. Он, сколько сидит, его и в глаза не видал.
Чернобородый. Что за вздор? Конечно, он его не видал: до него на пути вина оказывается слишком много любителей. Но тем не менее оно ему полагается. А когда тебе что-то полагается, возвышаешься в собственных глазах: это показатель достоинства почище, чем титул.
Графиня. Не грустите, дон Кристобаль: мы принесли вам вина.
Чернобородый. Вот именно. Не думай, мы не забываем тебя. Вот славная бутылочка…
Погонщик. Не худо бы пропустить стаканчик.
Чернобородый. Может, и тебе перепадет. Дон Кристобаль! Как же насчет выпить?
Колумб. Не хочу. Угости этого беднягу.
Чернобородый. Как бы не так. Мне ведь вино не даром достается. Мы больше не грабим, и приходится все покупать за свои деньги. Я еще не возвысился настолько, чтобы получить право грабить безнаказанно.
Колумб. Прими мои сожаления.
Чернобородый. Ну, не так уж все плохо. Не другим чета.
Графиня. Мой супруг дон Педро добился признания как один из лучших мастеров исполнения воли их величеств.
Погонщик. Замысловато сказано. Но не слишком понятно.
Колумб. Очень просто, друг мой. Это означает всего лишь, что наш приятель вешает людей, попавших в немилость.
Погонщик. Он, значит, палач – раньше это так называлось.
Графиня. Так говорят разве что среди простонародья. А Педро теперь мой муж и должен появляться в свете. Он даже при дворе бывает.
Чернобородый. Надо же приглядываться к будущей клиентуре. Каждая шея требует своего приема. Если вас, дон Кристобаль, решат в конце концов повесить – а оно так и случится, если наших с вами земель не окажется на месте, попомните мои слова, – и вам удастся попасть ко мне, то увидите, как нежно я работаю. Запишитесь-ка заблаговременно в очередь, а? Когда настанет миг, вы даже и не заметите, как начнете давать пинка ветру.
Графиня. Но, дон Педро! Этот лексикон!
Чернобородый. Ну да, сеньор адмирал, в том и беда: в своем деле я мастер, и если бы наши состязания устраивались публично, как, например, у вашего брата трубадура, я тоже мог бы заработать лавровый венок. Но нас не знают. Мы – опора трона их величеств, их фундамент; а фундамент находится в земле и не виден снаружи.
Графиня. Вот это и печалит меня, дон Кристобаль, и вы, человек тонко чувствующий, меня поймете. Педро заслуживает славы не менее, чем какой-нибудь менестрель. Но нравы нашего света таковы, что стоит ему заговорить о своем деле всерьез, как отношение к нему меняется. Не из-за того, что он делает: мы, хвала всевышнему, не лицемеры. Но из-за того, как он об этом говорит: такие слова и в самом деле приличествуют бродягам и разбойникам, но не идальго.
Чернобородый. Все они с удовольствием смотрят, как ты вздергиваешь их приятеля с такой быстротой, что он даже «Отче наш» не успевает пробормотать. Но стоит тебе при каком-нибудь маркизе произнести слово «петля», как он воротит нос.
Графиня. Согласитесь, «петля» – это звучит грубо и мрачно.
Чернобородый. Попробовал бы ваш свет хоть два часа просуществовать без этого мрака.
Колумб. Не понимаю, почему вы объясняете это мне.
Графиня. Но, мой милый, это же так очевидно! Вы были поэтом, дон Кристобаль; поэты, как известно, умеют выражаться гладко, говорить обиняками – но так, что все понятно. С другой стороны, никакой пользы трону они не приносят. Педро приносит пользу, но говорить не умеет. Так вот, было бы очень хорошо, если бы он усвоил кое-что из вашего искусства, чтобы свои рассказы передавать поэтическим языком.
Колумб. Палач идет в поэты?
Чернобородый. А почему бы и нет, черт возьми! Палачи нужны не только с топором. Но пока что я хочу только научиться этакому разговору… Ну, ты понимаешь, старина. Если «петля» звучит плохо, то как мне сказать, чтобы звучало благопристойно – дьявол бы унес их условности!
Колумб. Ну что ж – вместо петли скажите «рондо». Это означает не что иное, как круг. А круг…
Чернобородый. Это и есть петля, правильно. Рондо? Ха! Похоже, это сгодится. Теперь я буду надевать им на шею рондо! Давай дальше, сеньор поэт!
Колумб не отвечает. Отвернувшись, он снова устраивается на соломе, что-то бормоча под нос.
Клянусь мощами святого Евстахия, он не хочет с нами разговаривать. Человек, провалиться бы ему, не всегда способен порадоваться удаче другого. Эй, дон Кристобаль! Сеньор адмирал, черт побери! Свистать всех наверх!
Слышно, как отворяется дверь; появляется монах.
Монах. Вот уж не совсем подходящее место для того, чтобы поминать нечистого.
Чернобородый. Ваше преподобие! Вот неожиданная встреча! Давненько я вас не видал. Вы словно заперлись в своем монастыре, вот как наш друг адмирал – в этом замке.
Монах. С той разницей, что я заперся сам и не бездельничаю, как он.
Чернобородый. Ну ясно, кто же и трудится, если не монахи.
Монах. В ваших словах можно при желании уловить неуважение к церкви. Но я и впрямь серьезно работаю.
Графиня. Надеюсь, преподобный отец, вы не пишете воспоминаний о нашем путешествии?
Монах. Нет, дочь моя. Они уже написаны сеньором Кристобалем, и, бог свидетель, никто не мог бы написать лучше. Правда, он не изложил там всего…
Графиня. Все было бы излишним.
Монах. Я не имел в виду ваших, скажем, ошибок молодости.
Графиня. Остальное меня не интересует.
Монах. Обычная женская недальновидность. Итак, вы слушаете меня, дон Кристобаль?
Колумб. Что бы вы ни говорили, я не стану выдумывать кровопролития. Мне претит даже мысль об этом.
Монах. Боже упаси. Напротив, спаситель учит нас быть кроткими, как голуби. Не хотите описывать драку – не описывайте, господь вам судья.
Колумб. Чего же вы от меня хотите?
Монах. Помнится, когда мы с вами были на новых землях…
Чернобородый. Мы с вами были! Вот именно! Ха!
Графиня. Помолчи, милый.
Колумб. Что вам нужно?
Монах. Всего лишь, чтобы вы припомнили, сколько огнедышащих гор мы там видели.
Колумб. Огнедышащих гор?
Монах. Вот именно. И чтобы вы вспомнили, что видели их много.
Чернобородый. Не пойму, зачем ему понадобились горы.
Графиня. Помолчи, прошу тебя. Его преподобие лучше знает.
Погонщик. Ну да – без выгоды монах и рта не раскроет.
Колумб. Я не помню огнедышащих гор.
Монах. А между тем их там было сотни три.
Чернобородый. Уж это вы хватили, святой отец. Три сотни! Не много ли?
Погонщик. Сбавьте половину, может, его милость и согласится.
Монах. Сеньор капитан, разве вы не помните этих гор?
Чернобородый. Знай я, к чему они, может, и вспомнил бы.
Монах. Ваше легкомыслие поражает меня, сын мой. Подумайте: на поиски земель послана вторая экспедиция. Найдет ли она их?
Чернобородый. Черта с два! Их и нет вовсе!
Монах. Я тоже так полагаю. Но если земель не окажется, то не возвратятся ли наши, сеньор капитан, судьи к мысли о том, что мы, вместо того чтобы совершать открытия, просто-напросто грабили корабли вблизи Азорских островов?
Чернобородый. Клянусь веревкой, верно.
Монах. От нашего открытия тогда останется немного, а?
Чернобородый. Да и от нас с вами. (Дергает шеей.) Как душно стало. Не хватает воздуха.
Монах. Если же окажется, что в земле сей было множество огнедышащих гор и земля то и дело тряслась…
Чернобородый. Она и сейчас трясется, ей-богу.
Графиня. Будьте же мужчиной, Педро! Слушайте!
Монах. Говорю вам: тогда мы сможем заявить, что земля, открытая нами, волею божией потонула в море, расколовшись предварительно на множество кусков, подобно тому как это произошло некогда с Атлантидой, о чем свидетельствуют достойные доверия источники.
Чернобородый. Ну и голова у вас, отец мой! Остра, как топор.
Монах. Вот почему необходимо, чтобы вы, дон Кристобаль, подробно и со всей присущей вам выразительностью написали об этом в ваших дневниках. А если вы что-то забыли, мы напомним.
Чернобородый. Готов поклясться, что я и сейчас вижу множество гор, и из каждой вырывается огонь, словно в них жгут сразу по дюжине еретиков, а то и по две.
Монах. Радостная картина. Слышите, дон Кристобаль?
Колумб. Не позорно ли – так дрожать за свою шкуру? Сколько я вас знаю, вы только и делаете, что спасаете ее. Нет, я ничего не стану писать.
Монах. Почему же?
Колумб. Не люблю переделывать написанное: получается плохо.
Монах. Вот если не переделаете, будет и в самом деле плохо.
Графиня. Кристобаль, подумайте же обо мне!
Колумб. Много дней я только о вас и думал. Больше не могу.
Монах. Итак, вы отказываетесь?
Колумб. Если я и напишу, то лишь одно: что мы с вами не были нигде дальше тех самых Азорских островов, о которых вы только что вспоминали. Что мы разбойники и все заслуживаем петли.
Чернобородый. Рондо, Кристобаль, рондо!
Монах. Нет, в таком случае петлей вы не отделаетесь. Имейте в виду, что святая наша церковь уже признала эти земли существующими, поскольку в их открытии принимал участие и ее смиренный служитель. Конечно, не будь там меня, церковь, возможно, объявила бы все разговоры об этих землях ересью: Рим неохотно принимает новости. Но уж приняв, не отступает. И если вы станете опровергать признанные церковью факты, сразу же окажетесь еретиком.
Чернобородый. И уж тогда вспомните, как горели горы!
Колумб. Пусть. Но и вам не миновать веревки.
Графиня. Кристобаль, сжальтесь! Я не хочу!
Погонщик. Да не бойтесь, вас вздернет ваш супруг, а у него это ловко получается, сами говорили, и шея ваша ему знакома.
Чернобородый. Молчи, осел! Этим мне не откупиться.
Монах. В последний раз: вы отказываетесь, дон Кристобаль?
Колумб. Наотрез.
Монах (графине). В таком случае, возьмите. (Передает яд.)
Чернобородый. Кристобаль, ты оказался мерзавцем, право. А я еще принес тебе выпить!
Монах. Вы и дадите ему выпить.
Чернобородый. Этой свинье? Да ни за что.
Монах. Дадите, говорю я. А предварительно всыпьте это в вино.
Графиня. Что это?
Монах. Рецепт хранится в тайне. Это – средство от писательского зуда.
Чернобородый. А не придушить ли его? Как-то вернее.
Монах. Дайте ему выпить, и можете уходить. Так даже лучше для вас: дав узнику стакан вина, вы совершаете доброе дело, а о последствиях можете и не знать. Храни вас бог. (Уходит.)
Графиня. Если бог не видит иного пути, то я – тем более. (Наливает вино и бросает яд.) Выпейте, дон Кристобаль, и сразу исчезнут все мрачные мысли.
Колумб (не оборачиваясь). Поставьте в угол.
Графиня ставит на пол бутылку и стакан.
Графиня. Прощайте, дон Кристобаль.
Чернобородый. Будь здоров, старина.
Колумб. Прощайте.
Графиня и чернобородый уходят. Погонщик осторожно берет стакан и внимательно рассматривает на свет.
Погонщик. Ваша милость, они никак задумали отправить вас на тот свет. Я сам видел, как эта чертовка туда что-то сыпала.
Колумб. Спасибо, друг мой. Пусть стоит там, куда она поставила.
В камере появляется Хуана.
Хуана. Кристобаль! Где ты? Ты здесь, Кристо?
Колумб (оборачивается). Хуана!
Хуана. Кристо! Я уж и не думала, что увижу тебя. Но ходят слухи, что тебя запрятали сюда, я заплатила сторожу, и он впустил меня. Что с тобой, Кристо? За что тебя?
Колумб. По заслугам, Хуана. Я преступник.
Погонщик. Я думаю, он малость спятил, но не буйный.
Колумб. Расскажи лучше о себе. Как ты живешь?
Хуана. Хорошо, Кристо. Матросы добры ко мне, они меня жалеют.
Колумб. Ты…
Хуана. А что мне остается, Кристо?
Колумб. Это невыносимо! Если бы я мог помочь тебе…
Хуана. Ты помог бы, правда! Помоги, Кристо!
Колумб. Что я могу сделать?
Хуана. Напиши мне песенку, Кристо, или несколько. Я стану их петь под гитару и смогу зарабатывать деньги.
Колумб. Песенки? Написать песенки?
Хуана. Раньше они у тебя так славно получались!
Колумб. Увы, Хуанита, не могу. Я больше не могу писать песен. Талант покинул меня. Он не прощает измен.
Погонщик. Не может он, девочка. Ему не до того, видишь?
Хуана. Как жаль! Кристо, а когда сможешь, ты напишешь?
Колумб. Я дорого дал бы, чтобы когда-нибудь опять смочь.
Погонщик. Тогда он обязательно напишет, милая. А пока иди. Не то он совсем отчается.
Колумб. Скорей бы возвратилась экспедиция! Я вышел бы на волю. Жил бы в бедной хижине, и, может быть, умение слагать песни вернулось бы ко мне.
Голос СТОРОЖА. Быстрее, девчонка, сюда идут!
Хуана. Я буду надеяться, Кристо! (Убегает.)
Проходит несколько секунд, и в камеру входят уже знакомые нам люди Святого братства во главе с инквизитором.
Инквизитор. Сеньор адмирал, высокородный дон Кристобаль Колон! По воле их королевских величеств мы прибыли, чтобы объявить тебе, что посланная для проверки твоих утверждений экспедиция возвратилась!
Колумб. И что же? Ну? Что вы молчите?
Инквизитор (торжественно). Экспедиция нашла твои земли, сеньор адмирал, на месте, указанном тобою. Посетила их и привезла большой груз золота и драгоценностей!
Колумб. Значит, я был поэтом! Был…
Инквизитор. Их величества повелели в знак благодарности передать тебе убор из перьев, какой носят тамошние вожди, и отвести тебя во дворец, чтобы ты и дальше мог служить испанской короне и умножать их славу и могущество.
На Колумба надевают убор.
Колумб. Какое великолепие! Так это мне и представлялось. Что же сказал вождь, передавая нашей экспедиции этот дар? И приветствовали ли его также и от моего имени?
Ассистент. Может, он и сказал бы, но его приветствовали так крепко, что голова его не удержалась на плечах.
Колумб. Его убили?
Ассистент. Как и всех прочих. Золото – не собака, оно не тоскует о старых хозяевах.
Инквизитор. Позже ты узнаешь обо всем подробно, дон Кристобаль. Собирайся же поскорее и возвращайся на службу их величеств.
Колумб. Я не хочу возвращаться.
Инквизитор. Ты не забыл, сеньор адмирал, что грозит тебе за неповиновение?
Повинуясь его жесту, ассистент вынимает те же инструменты, что и в первой картине.
Погонщик. Опять, значит, встали на том же перекрестке.
Колумб. А что станет теперь с этим человеком?
Инквизитор. Погонщик более не опасен, пусть рассказывает, кому хочет. Хоть самому королю португальскому. Все равно наши корабли окажутся там раньше и первыми изготовят пушки. Ты поведешь их, сеньор адмирал. Тебя ожидает слава. Иди и пожинай плоды открытия!
Колумб. Открытие сделал поэт. Что же стало с поэтом? Он продался в рабство адмиралу; но поэты не живут в рабстве – еще одно открытие… А что же адмирал? Он убил поэта; убил непредумышленно, но поэт мертв. Что, по закону, полагается за убийство, ваше преподобие?
Инквизитор. Смерть. Но хватит забав; время поторопиться, сеньор адмирал: их величества ждут!
Колумб. Я хочу выпить стакан вина.
Инквизитор. Погонщик! Подай вина его милости!
Погонщик. Но это вино…
Колумб. Молчи и дай!
Погонщик. Да ведь тогда меня повесят!
Колумб. Ты прав. Ты прав. Дайте вина, сеньор инквизитор.
Инквизитор. Рад оказать вам эту услугу!
Он делает жест; член Братства, стоящий ближе всех к вину, берет стакан и передает следующему, тот – третьему, затем стакан получает ассистент, инквизитор забирает у него и передает Колумбу.
Колумб. Адмирал, ступай вслед за поэтом! Догоняй! Поэзия всегда идет впереди!
Пьет.
Назад: Картина четвертая
На главную: Предисловие
