Картина третья
Обстановка второй картины; на палубе чернобородый и матросы, снова грузящие в трюм тюки и ящики, которые стоящий у люка монах считает, перебирая четки.
Монах. Тринадцать… Четырнадцать…
Чернобородый (кричит). Быстрее опустошайте трюмы! Да заберите все, что у них есть, из припасов. И – на дно его!
Монах. Очень своевременное указание. Если и на этом корабле, как на последних трех, припасы окажутся на исходе, нам придется положить зубы на полку. Солонина съедена, остались только сухари, да и те заплесневели.
Слышно, как топором прорубают дно. Матросы все еще несут трофеи.
Чернобородый. В трюм… В трюм… И это тоже. Тысяча дьяволов, неужели здесь нет ничего съестного?
Слышен крик женщины. Чернобородый прислушивается.
Нет, кое-что, кажется, все же есть!
Чернобородый уходит. Из своих апартаментов показывается Колумб.
Колумб. Все несчастья на голову того, кто так шумит! Только что я ел великолепного цыпленка на вертеле, и меня разбудили как раз в тот момент, когда я принялся за крылышко. Что здесь происходит?
Монах. Ничего, ваша светлость. Обычная приборка. Наш корабль должен иметь образцовый вид в тот миг, когда мы достигнем предсказанных вами новых земель.
Колумб (после паузы, мрачно). По моим расчетам, новые земли должны были бы уже показаться, а их все нет, и припасы на исходе…
Монах. Ну что же, вы могли допустить небольшую ошибку в счислении. Это случается и с лучшими мореплавателями.
Колумб. В счислении? Разве я занимался этим? Разве я ученый? Нет, отец мой, я ведь руководствовался не логикой, как делают мужи науки; я не пробирался в мгле с фонарем, как они, – я увидел эти земли при блеске молнии, всего на миг.
Монах. И поверили. А вера, сказано, движет горами.
Колумб. Поверил. Поэтам свойственно верить и доверять. Поэтам. Но вера должна чем-то питаться. Ах, почему здесь нет Хуаны!
Колумб отходит к борту и погружается в размышления. Монах качает головой.
Монах. Не только вера должна питаться, но и грешное тело…
Появляется чернобородый, за ним двое матросов тащат молодую женщину.
Вот те на! Это пошло бы на закуску, только сперва не мешало бы пообедать. Не будь это тяжким грехом, я стал бы подумывать о людоедстве… (Прикасается к руке женщины.)
Женщина. Прочь, презренный разбойник!
Монах. Не грешите, дочь моя. Я всего лишь священнослужитель.
Женщина. Подлый пират, вот ты кто! Не смей прикасаться к графине Мендоса-и-Фуэгос!
Чернобородый. Справедливо. Думаю, что первым прикоснусь к ней я, и не пальцем, клянусь богородицей.
Графиня. Скорее я брошусь в воду!
Выведенный из задумчивости Колумб оборачивается.
Колумб. Все святые! Что это за чудо? Откуда вы?
Графиня. Меня схватили…
Монах (прерывает ее). Графиня Мендоса-и-Фуэгос намеревалась сказать вашей светлости, что лишь только она узнала о вашем небывалом путешествии, ее охватило – именно охватило…
Чернобородый. И охватит еще покрепче, как только…
Монах. Охватило горячее желание сопутствовать вам в этом предприятии.
Чернобородый. Куда это он клонит?
Монах. Поэтому она села на первый же корабль и, как видите, догнала нас.
Не выпуская руки графини, монах торжественно подводит ее к Колумбу, стоящему в немом восхищении.
Высокородная графиня, прошу вас: сеньор адмирал их католических величеств, дон Кристобаль Колон.
Графиня. Адмирал! Не слыхала…
Монах. Графиня поражена: она, разумеется, не слыхала еще столь благозвучного имени в сочетании с высоким званием.
Колумб (растерянно). Я рад… счастлив… преклоняюсь перед вашим мужеством, графиня.
Чернобородый (мрачно). Покусала двух матросов, пока удалось скрутить ее.
Колумб. Прошу же, прошу вашу милость в салон. Я воистину счастлив видеть вас своей гостьей, большей награды я не мог бы получить, будь даже Новый Свет уже открыт и нанесен на карту.
Он жестом предлагает графине войти в его апартаменты. Она, колеблясь, оглядывает присутствующих. Чернобородый мрачно смотрит на нее, монах, любезно улыбаясь, выразительным жестом указывает за борт. Решившись, графиня подает Колумбу руку и проходит в салон.
Чернобородый. Нечего сказать, услужили вы мне. Может, вы и давали обет воздержания, но я-то его не давал!
Монах. Воздержимся говорить о воздержании. Я полагаю, что мы сделали великое дело. Теперь адмирал вновь обрел источник веры.
Чернобородый. Вот уж о чем я не стал бы беспокоиться.
Монах. И напрасно, сын мой. Потеряв веру в себя и новые земли, адмирал приказал бы повернуть назад.
Чернобородый. Он мог бы вернуться один, вплавь.
Монах. Не торопитесь с выводами. Не кажется ли вам, любезный капитан, что наши развлечения рано или поздно приведут к печальному концу?
Чернобородый. Рано же вы собрались каяться.
Монах. Я думаю не о покаянии, напротив.
Чернобородый. Если вы не верите, что я жив и здоров, я могу дать вам возможность убедиться в этом. А жив и здоров я потому, что всегда умел вовремя закончить игру.
Монах. Все от бога. И если ему заблагорассудится прекратить наши игры раньше, чем захотим мы, то это будет концом уже в самом полном смысле слова. Но именно в таком случае небезвыгодно укрыться за широкой адмиральской спиной.
Чернобородый. Станет он нас укрывать, как же!
Монах. Если он поймет, что его водили за нос – конечно, нет. Но теперь ему придется выгораживать себя, ее, а с нею и нас.
Чернобородый. Не очень-то верится. Я знаю, как происходит суд, когда ловят пиратов.
Монах. Пусть воспоминания вас не терзают. Достаточно и голода.
Чернобородый. Кстати, в последний раз мы взяли целый ящик яиц. Не знаете ли вы, куда он девался?
Монах. Понятия не имею. Я соблюдаю посты, и сейчас мысли о скоромном не могут получить доступ ко мне.
Чернобородый. Сейчас пойду, и горе тому, у кого я найду хоть скорлупку!
Чернобородый уходит. Оставшись один, монах извлекает из кармана яйцо. Но едва лишь он вознамерился разбить скорлупу, как на палубе показывается Колумб.
Колумб. Как хорошо, святой отец, что вы здесь. Графиня проголодалась. Она ничего не имела бы против легкого завтрака.
Монах (пряча яйцо в рукав). Увы, ваша светлость, остались лишь сухари. Сомневаюсь, чтобы ее светлость…
Колумб. Какая досада!
Монах. Господь ниспошлет ей силы. Ваша светлость, быть может, сумеет отвлечь ее внимание стихами?
Колумб. Стихи… Зачем вы напомнили о том, о чем мне уже совсем было удалось забыть? Стихи, святой отец, не любят, когда к ним не обращаются. Стихи не могут лежать мертвым грузом. Они, как женщины: находятся с вами, пока вы их любите, преследуют, если от них отворачиваетесь; но если вы их оскорбляете – уходят, и вернуть их куда труднее, чем завоевать впервые. А я оскорбил: променял на другое.
Монах. Но графиню вы не оскорбляли. И завоевать ее сердце вам предстоит впервые. Решившись быть адмиралом, ваша светлость, будьте им до конца. Графиня из очень знатной фамилии, родство с ее семьей весьма помогло бы вам в будущем.
Колумб. Но полюбит ли она меня?
Монах. У нее нет другого выхода – в том смысле, разумеется, что вы – самый достойный мужчина из всех, кого она может найти в этом мире.
Колумб (после паузы). Итак, позавтракать нечем?
Монах разводит руками, и при этом неосторожном движении Колумб замечает яйцо в его руке.
Что я вижу! Это, кажется, яйцо! Так и есть.
Монах. Яйцо… Разумеется, но оно предназначено не для еды.
Колумб. Для чего же?
Монах. Для другого пира – так сказать, для пира разума. Я специально хотел преподнести его вам, чтобы вы развлекли ее светлость.
Колумб. Каким же образом?
Монах. Есть способ сделать так, чтобы это яйцо стояло на одном из своих концов. Вы так увлечетесь поисками разгадки, ваша светлость, что вместе с графиней забудете и о голоде, и обо всем прочем.
Колумб. Не слишком ли это легкомысленно? Ведь я адмирал!
Монах. Что вы! Над этой загадкой безуспешно бились многие мудрецы. Разрешите ее – и во всем христианском мире она будет носить название Колумбова яйца.
Колумб. Сколь разными путями достигается слава…
Забрав яйцо, скрывается в салоне. Появляется чернобородый.
Монах. Ну, любезный капитан, нашли!
Чернобородый. Черта с два. Но я еще не заходил к вам.
Монах. А я, кажется, знаю, где ваша пропажа. Подойдите сюда. Нагнитесь…
Чернобородый заглядывает в замочную скважину.
Чернобородый. Черт побери! Сидит с красоткой, а на столе – яйцо. Мало было забрать ее, он не оставил нам даже, чем заесть горечь утраты. Ну погоди, сеньор адмирал, при случае я это тебе припомню!
Монах. Потом, потом. А пока пойдемте-ка, сеньор капитан, и посмотрим по карте, где нам крейсировать, чтобы в самый краткий срок запастись продовольствием. Иначе наш пост может затянуться, а церковь строго карает за несоблюдение установленных сроков.
Оба удаляются. Из адмиральского салона показываются графиня и Колумб.
Графиня. Вы увлекательно рассказываете, адмирал.
Колумб. Я в прошлом поэт, ваше сиятельство.
Графиня. Итак, вы предлагаете мне стать в будущем совладелицей вновь открытых земель?
Колумб. Вы помогли мне вновь обрести веру в них. Я поверил даже в то, что их величества назначат меня не менее чем их вице-королем. А вы будете моей королевой. Я так в этом уверен, что уже описал все.
Графиня. Стихами?
Колумб (грустно). Адмирал не должен сочинять вирши. Я описал все в форме дневника – словно я совершил уже не одно, а целых три путешествия и стал вице-королем. Конечно, это не стихи, но, мне кажется, и проза получается у меня неплохо. Во всяком случае, убедительнее наших хроник. Думаю, что потомки больше поверят моему воображению, чем каким-нибудь сухим протоколам.
Графиня. Я восхищена, адмирал. Но земли в будущем. А пока?
Колумб. Пока ваше поместье – этот корабль. Как-никак я адмирал и, значит, – его полноправный властелин. Хотите осмотреть ваши новые владения, графиня?
Графиня. Меня зовут Амелия, и мне было бы приятно…
Колумб. Благодарю. Амелия… Амелика. Как прекрасно! Но куда вы? Не пристало знатной даме осматривать свои владения без провожатого.
Графиня. Я не привыкла к пышности. Признаюсь вам – род наш знатен, но обеднел так давно, что никто не помнит времен, когда мы не были бедны. Я отлично обойдусь сама.
И, не позволив Колумбу удержать себя, идет по палубе и ныряет в трюм – в первое попавшееся место. Колумб мечтательно смотрит ей вслед. Входит озабоченный монах.
Колумб. Какая красавица. И как скромна!
Монах. Вы, ваша светлость, уже на палубе? Загадка яйца приелась вам так скоро?
Колумб. Именно приелась. Загадки более не существует.
Монах. Вы нашли ответ?
Колумб. Графиня нашла. Она съела яйцо: она была так голодна! Выеденное яйцо, святой отец, – вот цена иной славы.
Монах. Да, голод становится ощутимым. Графиня нашла выход. А мы?
Колумб оглядывается с выражением полной беспомощности. И вдруг лицо его преображается.
Колумб. Я тоже нашел выход! (Протягивает руку.) Видите? Земля! Клянусь спасителем, это земля! У меня всегда было острое зрение. Это первая из земель, которые нам предстояло открыть. Земля!
На крик вбегает чернобородый и вглядывается вдаль. Монах вопросительно смотрит на него. Чернобородый пожимает плечами.
Чернобородый (вполголоса монаху). Азорские острова. Купец с последнего взятого корабля проболтался, что там уже знают о пиратах, наши приметы известны. Лезть туда – то же самое, что сунуть голову в намыленную петлю.
Колумб. Надо подойти поближе и пристать. Там мы запасемся провиантом. Поднимем испанский флаг. Капитан, командуйте же! Необходимо установить… как это у вас называется! Ширину и – да, длину!
Чернобородый свистит. Прибегает матрос.
Чернобородый. Тащи сюда лот, да поживее.
Матрос. Есть!
Колумб. Подождите, друг мой, зачем лот?
Чернобородый. Чтобы измерить долготу, как же иначе? И футшток захвати, эй, ты!
Матрос. Есть, захватить и футшток! (Убегает.)
Чернобородый. А это чтобы измерить широту. Лучше вам, сеньор адмирал, сделать это собственноручно, а то как бы мы чего не напутали.
Матрос приносит лот и футшток.
Колумб (беспомощно). Боюсь, что мне с этим не справиться. Но что я вижу? Парус! Здесь есть корабли. Эй, матросы! Поверните паруса как-нибудь, чтобы мы подождали его.
Чернобородый. Еще не хватало. (Командует.) Марсовые, по вантам! Марсели, трисели, лисели ставить!
Колумб. Но, мне кажется, мы поплыли быстрее! Земля остается позади, парус совсем скрылся…
Монах облегченно крестится.
Чернобородый. Оставьте уж паруса мне, сеньор адмирал, я тут каждый конец чувствую… своей шеей.
Монах. И в самом деле, сеньор, вернитесь к ее сиятельству.
Колумб. Графиня вышла прогуляться.
Монах. В таком случае, к вашему дневнику.
Колумб. Я дошел в нем уже до того, что стал вице-королем. Дальше у меня возникают рассуждения о просвещенной власти, о науках и искусствах, но я не уверен…
Монах. Ну подумайте еще раз о названии новых земель.
Колумб. Знаете, я ведь нашел название! Краткое и звучное: Амелика.
Монах. Понимаю.
Колумб. Ну да, ее зовут Амелия. Графиня Амелия.
Монах. Амелика… Неплохо, но как-то по-детски. Точно лепет. Надо грубее, выразительнее. Америка – вот то, что нужно.
Колумб. И в самом деле… Но мне не хотелось бы подчеркивать, что название дано в ее честь. Графиня скромна, и вообще.
Монах. Это очень просто. Напишите в дневнике, что земля названа так в честь… ну, хотя бы какого-то путешественника, который съездит туда со временем.
Колумб. Но не будет ли это прямой ложью?
Монах. Что вы! Упаси господь – лгать в документе. Это просто ваше истолкование событий, ничего более.
Колумб. Я подумаю. Когда я буду докладывать их величествам…
Монах. Вы очень кстати об этом вспомнили. Идите и подумайте над тем, как вы будете докладывать. Не забывайте: открыть или не открыть земли – дело десятое, важно доложить как следует.
Колумб. Даже не представляю, с чего начать.
Монах. Идемте, я вам помогу. Мы привыкли докладывать самому господу богу, как-нибудь справимся и с этим.
Колумб и монах уходят в салон. Чернобородый остается один.
Чернобородый. Видели, а? Он будет докладывать их величествам! Нет, все-таки мир полон несправедливости. Этот рифмоплет украл последние харчи, присвоил девку – а ведь во все времена и на всех морях первая полагалась капитану. Он ест, занимается любовью и ничего не делает, в то время как я несу все тяготы и всем заправляю. Не знаю, почему я до сих пор не приказал выкинуть его за борт. Но, кажется, терпение мое лопнуло, клянусь бушпритом… Впрочем, обождем. Если нас и в самом деле вознамерятся подвесить для просушки, пусть выручает. А коли нет, то я хоть увижу, как он болтается в петле.
Из трюма показывается графиня Амелия.
Графиня. Золото! Серебро! Ткани! Пряности! Трюм наполнен сокровищами!
Чернобородый. Ага, вот вы и попались! Я так и думал, что вы станете совать нос и разнюхивать. Поди-ка сюда, красотка, поди сюда…
Графиня. Прочь руки, вы!
Чернобородый. Не так громко. Вы лазили в трюм; за одно это я могу сейчас выкинуть вас за борт. Вы знаете, кто я? Капитан. А кто такой капитан? Хозяин всего, что находится на борту. Вы на борту – значит я ваш хозяин.
Графиня. Да – когда бы на корабле не было адмирала. А пока он тут – хозяин он.
Чернобородый. Адмирал? Он такой адмирал, как я епископ. Он только и умеет, что марать бумагу, да и то без толку. Своим ремеслом он и мараведиса не заработает.
Графиня. Но там, в трюме…
Чернобородый. Это я. Один я! И ваш так называемый адмирал не получит ни реала даже в том случае, если ему удастся выжить. Это я вам обещаю!
Графиня. Не понимаю. По-вашему, он не распоряжается этими богатствами?
Чернобородый. Распоряжается! Да он и не знает вовсе, что они существуют.
Графиня. Что же мне делать?
Чернобородый. Я вам скажу, что делать. Отправляйтесь прямым курсом ко мне в каюту. Я скоро приду, и мы с вами познакомимся поближе. И, думаю, понравимся друг другу. Потом так называемый адмирал в два счета отправится вслед за вашим кораблем, а мы переедем на ют, в его апартаменты, как нам и полагается. И вот тогда вы станете здесь действительно хозяйкой.
Графиня молчит, колеблясь.
Думаете, я надую? У меня слово крепкое. Знаете что? Обещаю и клянусь: если только мы благополучно ускользнем, вы получите четвертую часть всего, что видели, да еще и того, что за это время может прибавиться. Вы мне так понравились, что я пойду и на такой расход.
Графиня. А остальные – согласятся ли они?
Чернобородый. Пусть попробуют не согласиться! Они знают, что без меня им не то что не взять ни одного корабля – без меня они в два счета повиснут на рее.
Графиня. Решительности вам не занимать.
Чернобородый. Уж будьте покойны. У меня всего вволю.
Графиня. И все же адмирал мне чем-то больше по сердцу.
Чернобородый. Рифмоплеты всегда нравятся женщинам. Но ведь он уже и не рифмоплет больше; он только и может еще, что писать свои дневники, где все высосано из пальца. Да и вообще, он без малого покойник. Как если бы у него была оспа.
Графиня. Вы произнесли страшное слово. Был такой пират, которого звали Черная Оспа.
Чернобородый. Ну да, это я и есть. У меня просто одно время не было корабля, но уж теперь мне и черт не брат. А у пиратов я все равно что адмирал, даже выше.
Графиня. Дайте мне время подумать.
Чернобородый. Я и забыл, что женщины никогда не могут решить сразу. Я уж не говорю о том, что они ни в жизнь не могут решить правильно. Ладно, подумайте, пока я пройду по кораблю. Вам надо только лечь на правильный курс. А там только мигните, и ветер сразу наполнит ваши паруса.
Чернобородый уходит к носу корабля. Графиня в задумчивости опирается на планшир.
Графиня. Адмирал – и разбойник. Поэт – или Черная Оспа. Слава потом – или деньги сейчас. Трудно устоять перед поэтом. Пусть он сейчас и не пишет стихов – я добьюсь… Он поэт, я женщина – что еще нужно для стихов? Он – туча, я – земля; понятно же: ударит молния, а значит, будет и гром. Пусть он только откроет эти свои острова. Для этого он должен и в самом деле быть адмиралом. Я сделаю его таким! Другого выхода нет: пребыванием здесь я безнадежно скомпрометирована. Господи, чего только нам не приходится лепить из этой глины, называемой мужчинами! Богу было легче: он сделал это один раз, мы же занимаемся этим повседневно… Впрочем, я подозреваю, что бог на самом деле женщина, хотя это и скрывают; будь он мужчиной, он создал бы женщину в первую очередь. Да, вне сомнений: не «слава или деньги», а и то, и другое. Дон Кристобаль Колон, вице-король, и его высокорожденная супруга Амелия!
Из адмиральской каюты выходят монах и Колумб.
Монах. Теперь вам осталось только вызубрить все это наизусть, да так, чтобы не растеряться в момент, когда вы предстанете перед их величествами.
Колумб. Мне было бы легче запомнить, если бы изложить доклад стихами. Как вы думаете!
Монах. Боже вас сохрани! Наоборот, всякий отчет или доклад должен быть составлен погрубее, топорнее, неграмотнее. Чем хуже испанский язык, которым это будет изложено, чем дальше стоит он от благородного кастильского наречия, тем больше ему веры: ясно ведь, что человек, до такой степени не умеющий объясняться, неспособен и ничего присочинить и излагает одну лишь правду. Нет, сеньор адмирал, наоборот – причешите-ка доклад против шерсти, чтобы каждое слово в нем торчало в свою сторону. Вот тогда дело будет сделано по всем правилам. Если же вы напишете лучше, чем пишут сами их величества, вас примут за гордеца, таящего вредные мысли, и отнесутся к вам соответственно.
Колумб. Никогда не подумал бы, что это так сложно. Благодарю вас, ваше преподобие.
Монах. Не бойтесь, я вас не подведу. (Уходит.)
Колумб (подходит к графине). Ну, как вам понравился корабль, милая Амелия? Не правда ли, он может сойти за небольшую усадьбу, хотя и недостойную вас, разумеется, но все же…
Графиня. Мне все очень понравилось. Особенно погреб, или, как это называется у вас, – трюм.
Колумб. А я как-то еще и не собрался туда заглянуть. Надеюсь, там чисто? Следует отдать должное нашему капитану: моряк он опытный и на корабле у него порядок.
Графиня. Охотно верю. А каков он как человек?
Колумб. Он чудесный человек. Должен вам сказать, здесь все – прекрасные люди. Они вам понравятся и будут относиться к вам с большим уважением. А что касается капитана, то он человек, разумеется, простой и не утонченный, но искренний, чистосердечный и преданный.
Графиня (решившись после колебаний). Дон Кристобаль, но знаете ли вы, что трюм, в котором я была, набит драгоценностями?
Колумб. Драгоценностями… Бедняжка, от недоедания ваш разум помутился. Трюм пуст, там нет даже сухарей. Но вот как только мы откроем земли…
Графиня. Бедный мой адмирал, знаете ли вы, что мы никогда их не достигнем? Мы все время находимся вблизи большой морской дороги и поджидаем корабли, чтобы ограбить их! Ваш корабль, сеньор адмирал, – пиратский корабль, а капитан и есть главный разбойник!
Колумб. Полно, полно. Вам совсем плохо. Позвольте, я посмотрю, нет ли у вас жара… Кажется, есть.
Графиня (резко отбрасывает его руку). Сеньор Кристобаль, больной из нас двоих – вы! Вы не понимаете, что вас обманывают и в любой момент вам грозит опасность быть выброшенным за борт.
Колумб. Не могу поверить вам, графиня.
Графиня. Загляните в трюм, дон Кристобаль. И вы убедитесь в том, что я права.
Колумб. Я не хочу убеждаться в том, что вы правы!
Графиня в отчаянии всплескивает руками.
Не хочу. Не могу. Нельзя совместить размышления о светлом предназначении мира с догадками о заговорах и изменах. Нет людей, способных одновременно на то и другое. Но насколько же мир огромнее, чем все, что может совершить горсточка злодеев! А если я лишусь Вселенной, что у меня останется?
Графиня. Останусь я. Но вы будете, обещаю вам, тем, кто совместит и то, и другое. Пусть этого еще не бывало в Кастилии, пусть не было нигде – вы станете первым! Если Платон говорил, что государством должны управлять философы, то почему бы поэту не командовать флотом?
Колумб. Потому, бедная моя Амелия, что флот этот стоит в гаванях государства Платона; но где оно?
Графиня. Не туда ли вы ведете корабль?
Колумб. Я веду? Друг мой, да полно – есть ли эти земли? Поэт верил в них, но я – имею ли право? А корабль, если вы говорите правду, ведет капитан, может быть, его поведете вы, но не я. А мне остается лишь дописывать дневник, утеху отставного стихотворца.
Графиня. Опомнитесь, дон Кристобаль! То, что вы говорите, недостойно ни поэта, ни адмирала.
Колумб. Я перестал быть одним и не смог стать другим.
Графиня. Вы родились поэтом.
Колумб. Но поэт во мне умер – умер от голода. Я уморил его. Поэт и сановник – совсем разные звери, олень и барс. Один питается травой, другой – мясом, олень не может есть мяса, барс – траву. Там, где один процветает, другой неизбежно умрет. Боюсь, что бедняга поэт скончался.
Графиня. Тогда вы обречены, дон Кристобаль.
Колумб (после паузы). Вовсе нет. Это ведь мы рассуждали о том случае, если бы капитан действительно оказался пиратом. Но он – достойнейший человек.
Графиня. Он разбойник!
Колумб. В таком случае… Я испытываю к вам самые нежные чувства, графиня, но чем вы лучше этого разбойника – вы, пытающаяся отнять у меня самое дорогое: мир, каким он видится мне!
Резко повернувшись, Колумб уходит в салон.
Графиня. Странный человек. Заставил всех поверить в то, во что никто не верил, – и вдруг разуверился сам. Вера движет горами – или наглость; он потерял одно и не приобрел другого. Бедный мой неудавшийся адмирал, страна, где стоит твой флот, и в самом деле лежит в стороне от нашего пути, не на западе, и никто не знает – где. Ты ошибся, и я тоже. Но ведь чтобы ошибаться даже всю жизнь, надо эту жизнь как-то прожить! А ошибаться лучше всего без свидетелей…
Появляется чернобородый.
Чернобородый. Ну, моя крошка, решили?
Графиня. Как видите.
Чернобородый. И что же вы выбрали!
Графиня. Это нетрудно понять, раз я нахожусь рядом с вами.
Чернобородый! (целует ее). Идемте. Я приказал убрать каюту на совесть – слава богу, у нас есть, чем. Плавание протекает спокойно, и никто не помешает нам в ближайшие часы.
Графиня. Обождите. Все же совесть моя неспокойна. Ведь я была уже как бы женой адмирала. А при живом муже…
Чернобородый. Только-то? Вы овдовеете в два счета!
Он увлекает ее к носу корабля. Графиня бросает прощальный взгляд на дверь салона, за которой скрылся Колумб.
Графиня. Прощайте, дон Кристобаль. Что делать – за мертвых предков даже антиквары дают так мало…
На опустевшей палубе появляется Колумб.
Колумб. Амелия! Графиня!.. Я безумец. Я проявил малодушие и оскорбил ее. А если она права? Надо убедиться самому, и если это так, то я… то я извинюсь перед ней!
Он спускается в люк. Со стороны носа входят два моряка.
1-Й Матрос. Капитан приказал выкинуть его акулам.
2-Й Матрос. Давно пора. Все равно толку от него было немного – он только ел да скреб пером по бумаге.
1-Й Матрос. А что проку? Сколько ни пиши, все равно сытым не станешь. Ну, пошли.
2-Й Матрос. Постучать, что ли?
1-Й Матрос. Постучишь ему по башке, если понадобится.
2-Й Матрос. Я его долбану гандшпугом по черепу, а потом привяжу ему на шею и пущу поплавать.
1-Й Матрос. Решено.
Рывком распахивают дверь и скрываются в салоне. Из трюма показывается Колумб.
Колумб. Она права! Мы просто грабители. Я должен немедленно извиниться перед Амелией и что-то предпринять. Я убью его! (Направляется к носу корабля, потом останавливается). Если бы я мог еще… я написал бы сонет и в нем молил о прощении. А сейчас… Женщины любят драгоценности, и, может быть, не менее стихов. Я возмещу потом…
Снова ныряет в трюм. Оба матроса выходят из салона и останавливаются в недоумении.
1-Й Матрос. Куда же это он девался? Пронюхал, что ли, что мы собираемся потолковать с ним по душам?
2-Й Матрос. Брось, ему этого в жизнь не догадаться бы. Он не из таких, ему надо, чтобы кто-нибудь насадил наживку, да поплевал на нее, да закинул удочку, да поймал рыбку, да изжарил – тогда он, пожалуй, съест ее, если только не подавится косточкой. Нет, я так понимаю, что он ни о чем не догадался.
1-Й Матрос. Смекаешь ты правильно, только куда он запрятался?
2-Й Матрос. Да в воду. Я так понимаю, что он, не дождавшись нас, сам кинулся за борт, чтобы избавить нас от лишней работы.
1-Й Матрос. Вот еще! С чего бы это он прыгнул?
2-Й Матрос. А тебе и невдомек! Наш капитан как-никак отбил у него бабу. Видел, как он буксировал ее в каюту?
1-Й Матрос. Не слепой.
2-Й Матрос. Вот он и утопился, чтобы не держать им свечку.
1-Й Матрос. И молодец. Я боялся, что он станет вопить и хватать за ноги. А он распорядился сам в лучшем виде.
2-Й Матрос. Только капитану скажем, что сделали все честь честью. А то не знаешь, что ему в голову взбредет.
Входят чернобородый и графиня.
Чернобородый. Ну, что копаетесь? Дела всего на минуту.
2-Й Матрос. Все в порядке, капитан. Ушел на дно, как якорь, даже не булькнул.
Чернобородый. Сопротивлялся?
2-Й Матрос. Куда ему. Он даже не понял, что с ним творится.
Графиня. Бедный Кристобаль… Сказал он что-нибудь перед смертью?
1-Й Матрос. Да вроде бы говорил, а может, и нет.
2-Й Матрос. Как же, сказал. Так уж полагается.
Графиня. Что, что он сказал?
2-Й Матрос (вдохновенно). Сказал… сказал, значит, что свою долю добычи завещает нам. За то, что мы с ним обошлись ласково.
Чернобородый. Еще чего! Все, что ему причиталось, он получил. Ладно, подите, скажите там, чтобы вам налили по-адмиральски.
Матросы поспешно уходят.
Ну вот, вы овдовели, и каюта освободилась. Теперь ничто не сможет помешать нам.
Графиня. Бедный Кристо… Господь да простит меня.
Чернобородый. Ничего, монах потом даст нам отпущение.
Графиня. Потом? Нет, мой милый, на это я не согласна.
Чернобородый. Тысяча дьяволов! Что еще за выдумки?
Графиня. Раз на корабле есть капеллан, пусть он и обвенчает нас. Иначе вы ничего не добьетесь.
Чернобородый. А с поэтом вы обошлись без капеллана?
Графиня. Это привилегия поэтов, а не богачей.
Чернобородый. Тысяча чертей! (Кричит.) Эй, сеньор капеллан! Ваше преподобие! Ваше преосвященство! Ваша святость!
Показывается монах.
Что это вас не докричишься, десять тысяч чертей и пробоина под ватерлинией!
Монах. Служил заупокойную по усопшем рабе божием Кристобале. Раз уж вы решили отправить его на тот свет, то надо сделать это по всем правилам. Весь экипаж рыдал…
Чернобородый. Разве что потому, что вы провели сбор в пользу церкви. Ну, хватит разговоров, ваше преподобие. Окрути нас, да побыстрее, пока на горизонте ни паруса. (Глядит.) Ах, черт, один показался. Ничего, мы успеем справить свадьбу честь по чести.
Монах. С радостью. Человек умер, пора подумать о новом.
Все трое уходят в адмиральский салон. Из трюма показывается Колумб с ожерельем в руке.
Колумб. И вот это тоже. Думаю, всего вместе достаточно, чтобы сгладить обиду. Где же искать ее? Везде по порядку.
Уходит к носу. Почти тотчас же оттуда выбегают два матроса и в паническом страхе проносятся на корму. Вслед за ними – еще один.
Матросы. Привидение! Призрак! А-а-а!
Они скрываются на корме. Из салона выглядывает монах.
Монах. Кто тут поминает нечистую силу в такой миг?
Затворяет дверь. Возвращается Колумб.
Колумб. Нигде нет. Неужели она не перенесла?.. А может быть, простила меня и возвратилась? Как это было бы прекрасно!
Отворяет дверь и отскакивает, как ужаленный.
Измена! Измена! (Оглядывается.) Что там? Корабль? Вперед! Пусть лучше я погибну! Пусть все погибнут!
Бросается на корму. Оттуда вновь выбегают матросы, на этот раз их четверо.
1-й матрос. Дубина, на кого же ты бросил руль?
4-й матрос. К дьяволу руль, если там привидение!
2-й матрос. Мертвец за штурвалом! Поворачивает! Перевернемся!
3-й матрос. Брасопить паруса! Или ветер положит нас на борт!
Убегают к носу. Из салона выходит чернобородый.
Чернобородый. Едва кончили. Бегают, галдят… Скучная процедура, надо сказать… Перепились все, что ли? Пора к жене, только тот корабль не дает мне покоя. (Смотрит.) Грот-мачту всем в глотку, кто это держит прямо на него? Дурачье, это же не купец, это фрегат, по парусам видно! Что, заторопились в петлю? Эй, на руле!
Смотрит и в первое мгновение застывает от изумления и страха, но затем кидается к корме.
Брось руль, ты! Нет, клади лево на борт! Эх, уже не уйти. Ты понимаешь, болван, нас всех повесят! Повесят!!
Вцепившись в волосы, он глядит на приближающийся корабль, уже не в силах чем-либо помешать.
