VI. Фирюза
Она слегка удивилась тому, что королевская лодка с лупоглазым божком на носу не качалась на воде, а была поднята высоко на берег и вкопана в песок рядом с пологой каменной лестницей, подымающейся к затейливому домику, сложенному из обожженных бревен. На верхней ступеньке сидел пожилой смерд в расшитой рубахе и полировал шкуркой рукоятку короткой остроги с костяным наконечником. Взбегая вверх по лестнице, мона Сэниа каким-то сторонним зрением воина успела отметить, что острога не боевая — видно, предназначена для рыбьего арбалета.
— Мне нужен король Алэл! — крикнула она, наклоняясь к сидящему. — Где мне найти короля?
Смерд отложил острогу и неожиданно гибким, молодым движением поднялся — солнце вспыхнуло на диковинных шелковых цветах, которыми была вышита вся его одежда. Но еще удивительнее было его лицо, так же, как и рубаха, разрисованное мелкими цветами и ягодками. Это не была татуировка — па лбу, где от удивления шевельнулись неглубокие морщины, красочка треснула, готовая осыпаться легкими шелушинками.
Выпрямившись, островитянин оказался ниже принцессы вершка на два. Она уже хотела повторить свой вопрос, но он почтительно склонил голову и произнес негромко, словно не желая, чтобы его слышали в доме:
— Приветствую тебя, владетельница Сэниа. Какая тревога привела тебя?
Знакомый голос помог ей разом стряхнуть с себя сковавшее ее изумление, но на смену ему пришло разочарование. В ночной темноте, поднявшись на скамейку, так что виден был лишь загадочный силуэт, он показался ей могущественным морским владыкой, и она доверилась этой иллюзии. Стоило ли теперь объяснять…
— Говори, девочка, — мягко велел Алэл. — Тебя привела нешуточная забота. Но не беда, — он говорил так, словно уже знал.
— На моем острове женщина… она должна родить. Я — одна среди мужчин, и я не знаю, что делать!
Он мягко улыбнулся:
— Все сущее рождено. Но ты не говорила, что среди твоих воинов есть женщина.
— Это — подруга одного их них. Мы отбили ее у мятежников, которые взяли ее в заложницы. Она так напугана…
— Ушинька! — неожиданно крикнул король, обернувшись к дому.
Дверная занавеска отлетела в сторону, и на пороге возникла легкая, как облачко, женщина, осененная ореолом серебряных волос. Розовое от природы лицо было украшено изящной росписью — серебряные ягоды, а может, и ландыши. Со второго раза эти островитянские причуды показались принцессе уже почти естественными.
— Королева Ушинь — владетельница Храмового острова Сэниа. — Алэл представил женщин друг другу с учтивой легкостью, которая как бы должна была определить ненужность церемоний в их дальнейших отношениях. — Ушинька, тут требуется твоя помощь.
Королева кивнула и потерла пухлые ручки — с них посыпалась рыбья чешуя. Только тут Сэнни заметила, что па ее величестве надет обычный кухонный передник.
— Одну минутку, я облачусь, — певуче проговорила Ушинь, исчезая в глубине дома.
Принцесса не успела моргнуть, как она уже появилась на пороге, теперь на ней был блистающий чистотой фартук из скобленой рыбьей кожи. Объемистая плетеная корзинка, которую она держала в руках, тяжелой не казалась, но большую глиняную флягу она тут же передала принцессе — “Держи, милая!” — и нежно поцеловала супруга, избегая, впрочем, накрашенных мест.
— Мы возьмем лодку… Оюшки, ты же сегодня не властен…
Алэл остановил ее взмахом руки:
— Лодка не надобна. Владетельница Сэниа воспользуется даром, в котором древние боги нам отказали.
В лице королевы Ушинь что-то непроизвольно дрогнуло, розовые губы сжались в одну полосочку, но в следующий миг она овладела собой. Моне Сэниа вспомнился собственный инстинктивный ужас, когда она впервые решилась прыгнуть с отвесной скалы, чтобы ощутить невесомость свободного падения — наверное, ее собственное выражение было именно таким. Но Ушинь уже справилась со своим замешательством и виновато глянула па принцессу:
— Твори скорей свои заклинания, моя милая, а то мне боязно…
Вероятно она полагала, что мона Сэниа перенесет ее в свои владения одним словом или жестом.
Принцесса невольно улыбнулась:
— Нет, не так, ваше ве…
— Ушинь, зови меня Ушинь, моя милая.
Одной рукой прижимая к себе тяжелую глиняную флягу, мона Сэниа другой обняла женщину за топкую, податливую талию и сделала короткий шажок вниз, со ступеньки; самого момента переноса Ушинь так и не почувствовала. Голубой ковер неувядающих колокольчиков, словно подстеленный под ее маленькие ноги, ошеломил ее, но протяжный крик (для привычного слуха повитухи, впрочем, не такой уж страшный) разом вернул ее к действительности. Она опустила на землю корзину и коротко велела принцессе:
— Полей-ка, милая.
Мона Сэииа раскупорила флягу и тонкой струйкой полила содержимое на подставленные руки — над голубой поляной поплыл сладостный дух самогона тройной перегонки. Из привратного кораблика выскочил полуголый Харр с Ю–ю на руках.
— Сиди, где сидишь! — рявкнула на него принцесса, вложив в свой голос всю командорскую властность.
Ушинь, помахивая влажными руками, бросилась на голос; принцесса, подхватив корзину, — за ней. В корзине что-то шевелилось.
Очутившись у изголовья роженицы, Ушинь первым делом наклонила полураскрытую корзину, и оттуда выпорхнул то ли крошечный летучий зверек, то ли очень крупное насекомое. Лупоглазое существо уселось на спинку кровати, точно кузнечик, и тотчас комнатку наполнила мелодичная пульсирующая трель, как будто запел сверчок с необычайно развитым музыкальным слухом. Откуда-то сверху спрыгнул Шоёо, настороженно принюхиваясь, — лупоглазик тотчас оборвал песню и уставился на хозяина дома строго и выжидающе, Шоёо замер, а потом, как завороженный, медленно двинулся к невиданному гостю, угнездился рядышком и… тоже запел. Сначала его трель сбивалась и глохла — зверьку не хватало дыхания, но косой взгляд сверкающих разноцветными гранями глаз подстегивал его, и вот они уже пели в унисон. Касаулта затихла, и ее хриплое, постанывающее дыхание подчинилось ритму сверчковой трели.
— Воды, побольше воды, моя милая, — шепнула Ушинь, и мона Сэниа выбежала вон, стараясь припомнить, догадалась ли она отдать приказ сервам относительно воды. Наткнулась на мужа, который переминался с ноги на ногу и неловко крутил в руках тоненький хрупкий обруч.
— Дай сюда, согнешь ведь! — крикнула мона Сэниа, выхватывая у него офит. — Ну до чего же вы, мужчины, бываете бестолковыми…
И помчалась к сервам, копошившимся у южной стены возле кухонного навеса. Юрг только хмыкнул ей вслед — его чуткость не всегда оказывалась на должной высоте, но сейчас он понимал, что сопричастность высшему акту человеческой жизни делала его жену, как он однажды выразился — а она, выходит, запомнила — “старшей сестрой по развитию”. Чтобы не мешать сервам, семенящей рысью устремившимся к их крошечному звезднокорабликовому замку, он убрался подальше — в прохладную тень привратней каморки, где босой полуголый Харр развлекал Юхани, водя угольным пальцем по затейливым узорам гобелена, брошенного на пол. Юный принц уже успел осчастливить джанибастову рухлядь двумя мокрыми пятнами, о чем Юрг нисколько не пожалел, ибо вытканная на гобелене картина отнюдь не предназначалась для детей младшего школьного возраста: она изображала жавра, совращающего отроковицу.
— А вот цветочек аленький, — сюсюкал Харр по–Харрада, как видно, тоже выбитый из привычной колеи, — а вот куколка голенькая… А вот чудище то ли осьмирукое, то ли…
— Это жавр, между прочим, — поспешил перебить его заботливый отец. — Ты, когда шел по болоту, имел все шансы познакомиться с ним на такой же короткой дистанции.
Харр так и подскочил:
— У, строфион твою мать, да ежели бы я знал, ни за что не сунулся…
— Выбирай выражения при детях, — строго заметил Юрг, — а то вылетишь вон туда!
Он указал большим пальцем на полупрозрачную заднюю стенку, за которой маячили силуэты дружинников, маявшихся в традиционном мужском ожидании. Теперь, после загадочной для них гибели товарища, каждый чувствовал себя в какой-то степени опекуном еще не родившегося малыша.
Харр пожал плечами и босой йогой подгреб поближе разноцветные земные погремушки, заброшенные на их корабль еще на Барсучьем.
— И откуда это в тебе, — флегматично обронил он, — ты ж вроде и не князь…
— Вот закончится вся эта катавасия, — пообещал командор, которого сейчас, когда он чувствовал себя не в своей тарелке, отнюдь не тянуло препираться с тихрианином, — и я тебе покажу, кто я таков. Кстати, за мной обещанный меч, не забыл?
— А я уж думал — замотаешь… — у Харра была какая-то врожденная антипатия к субординации.
Оба замолкли, прислушиваясь. Ничего не доносилось, кроме механического топотка сервов.
— Однако небывало тихо, — заметил Харр — Не окочурилась бы девица. Говорил я тебе — надо было мне браться за дело, сам двоих сыновей принимал, да и у чужих случалось, мало ли передряг на дорогах. Через колено перекинуть — враз опростается..
Юрг еще раз восхитился синонимической емкости транслейтора.
— А ежели дело замаринуется…
— Заткнись, и как там далее про строфиона, — сказал командор.
— Ни фига себе ордонанс, — с уважением проговорил по–Харрада и замолк.
И вовремя: из растворенного настежь шатра явственно донесся слабый, по постепенно набирающий силу плач новорожденного.
— Заблеял! — радостно возопил Харр, ткнув командора кулаком в грудь.
— Нашей дружины прибыло! — отозвался Юрг, награждая собеседника ответным тычком.
Ю–ю чутко прислушался и, как это бывает у младенцев, тоже завопил — беззлобно и не требовательно, а просто так, за компанию.
Харр вскочил па ноги, обратился лицом к степе, за которой томились в ожидании семеро джасперян, и, поднеся ладони к губам, издал ни на что не похожий разбойничий свист.
Из шатра вылетела разгневанная Сэнни:
— Совсем обалдели, мужики?
— Кто? — заорали два голоса одновременно.
Принцесса заулыбалась, счастливо и чуточку виновато, словно она сама за чем-то недоглядела:
— Девочка…
— О–го–гей! — завопил тихрианин.
— А ты-то чего радуешься? — резонно спросил Юрг.
— Так у нас невеста!
Юрг уже поднял было руку, чтобы покрутить пальцем около виска в интернациональном, как он полагал, жесте, но мона Сэниа неожиданно подбежала к гостю, обняла его за плечи и чмокнула в серую щеку. Харр утерся лапищей, которая, в отличие от лица, была абсолютно черной, словно тихрианин носил лайковые перчатки.
— Ну, хозяюшка, уважила, — сладким голосом промурлыкал менестрель. — Только это, я понимаю закуска, а сам пир впереди? А то я не против подмогнуть на кухоньке — твои-то блошастики много ли наготовят!
Мона Сэниа махнула рукой — ну конечно же, как такой день без пира, да и Ушинь надо усадить за стол, соответствующий ее королевскому рангу. Потом спохватилась — ведь остальные еще не знают!..
Повинуясь ее мысленному приказу, привратный кораблик распахнул настежь оба люка, приглашая истомившихся дружинников, которых харров свист уже привел в состояние стартовой готовности. Они ворвались возбужденной оравой, сопровождаемые низко парящей Гуен; вот только Кукушонка все это время как-то не было видно, но при его повседневности и неприметности на это никто не обратил внимания.
— Тс–с-с, — заставила всех примолкнуть принцесса, — никому приветственные кличи не издавать, ближе чем на два шага, не подходить. Сейчас принесу это чудо!
Она исчезла в шатре и тут же появилась обратно, неся на сгибе локтя обещанное чудо, запеленутое в расшитое диковинными цветами одеяльце. Все вытянули шеи, а Харр даже высунул кончик лиловатого языка. Несколько секунд стояла зачарованная тишина.
Потом раздался негромкий голос командора:
— Фирюза…
С крошечного сморщенного личика малышки глядели в теплое небо Джаспера неправдоподобно большие глаза — неотразимая васильковая синь скюзовых очей, смягченная и разбавленная материнским молоком.
Когда мона Сэниа вернулась в шатер, королева Ушинь уже сложила свою корзинку, и лупоглазое существо — то ли божок, то ли живой талисман — чуть пошевеливался в ее глубине. Шоёо старательно умывался, по–кошачьи стирая лапочкой давешнее наваждение; мордочка его сохраняла выражение крайней озадаченности. Касаулта спала тем глубоким и самым счастливым на свете сном, который недоступен мужскому пониманию; нареченная странным земным именем новорожденная так же безмятежно взирала на потолок, как и на небо — краткий промежуток покоя между ужасом рождения и первым голодом. Жизнь входила в нормальную колею.
От пира Ушинь отказалась — дела домашние, да и мало ли кому на ее островах понадобится неотложная помощь! Возразить было нечего.
— Прими благодарность, великодушная королева, от всех нас и от этой малышки, которая родилась, чтобы никогда не увидеть собственного отца, — проговорила принцесса, невольно вкладывая в свой голос всю радость, облегчение и печаль, которые наполняли ее одновременно. — И соблаговоли сделать мне подарок: обратись ко мне с какой-нибудь просьбой!
Серебряная королева улыбнулась легко и чуточку смущенно, как бы извиняя принцессу за некоторую церемонность ее речи:
— Покажи мне твоего сына, моя милая.
Сэнни унеслась, стремительная, как девчонка; тут же появилась с сыном, держа его поперек живота. Наследник хрюкнул и потянулся к легкому ореолу, окружающему голову королевы, — вероятно, приняв ее летучие волосы за огромный одуванчик.
— Так вот, значит, каков наследник трона Величайшего–Из–Островов, — задумчиво проговорила Ушинь.
— Надеюсь, что нет, — вырвалось у принцессы. — После моего отца троп достанется кому-нибудь из братьев, вот и пусть у них голова болит!
— По древним законам Джаспера, который вы, как я вижу, не сохранили, сын не может наследовать трон. Только внука можно успеть научить всему, что следует знать мудрому королю, — тихо проговорила королева, и в ее интонациях мона Сэниа уловила ту же горечь, что и в разговоре с Алэлом. — Но не принимай мои слова как совет, моя милая: древние законы существуют только для первозданных.
Принцесса догадалась, что королева Ушинь называет так не только свои острова, но и обитающий на них народ.
— Мне пора. — Ушинь сняла свой фартук из рыбьей кожи и, сложив, поместила в корзинку, старательно расправив углы, — как показалось принцессе, это было сделано для того, чтобы укрыть от посторонних глаз певучую животинку, чей вид будил какие-то смутные воспоминания. — Мой муж и господин прислал бы за мной лодку, по сегодня он не властен над морской стихией…
— Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, — не могла сдержать улыбки мона Сэниа. — Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.
Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.
— Э–э, бабулька, можно тебя на минуточку? — услыхала она над самым ухом.
Это, несомненно, была незабываемая пара — крошечная розово–серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.
— Дай-ка сюда. — Харр по–Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу; встряхнув, откупорил и с горестным подвыванием выцедил последние капли.
— Анделисова слеза… — пробормотал он сокрушенно. — Где ж это видано — такой благодатью да конечности грешные обмывать! Грех. Грех, бабулька. Радость надо людям дарить, а не на землю лить.
Он с горестным вздохом возвратил королеве пустую емкость.
— Ты, как в другой раз будут кликать повитуху, меня возьми. Подмогну. Да не думай, я задаром.
— Благодарствуй, милый юноша, — совершенно серьезно ответила серебряная королева, — я справлюсь. А ты найди дорогу к моему дому, и мои дочери изукрасят твое чело, а древние боги осенят своей благодатью.
— Заметано, — сказал менестрель, хлопая Ушинь по плечу.
В этот момент мона Сэниа вышла из шатра.
— По–Харрада! — взвизгнула она. — Перед тобой королева этих островов!
Обернувшиеся на ее крик дружинники все как один преклонили колена. Юрг немного помедлил, но, вспомнив о возложенной на него дипломатической миссии, решил, что маслом каши не испортишь, и присоединился. Один Харр остался торчать, как Александрийский столп, почесывая одной босой ногой другую.
— Не гневайся, моя милая, — проговорила своим журчащим голоском Ушинь. — А ты, сын черной Ночи и хмурого Вечера, и впредь не подлаживай свою речь под чужой голос. Такие, как ты, милы первозданным. Да будет благословен ваш бирюзовый дол!
— Я сразу же вернусь, — шепнула мона Сэниа и, почтительно обняв Ушинь, которая не могла удержаться от того, чтобы пугливо прикрыть глаза, исчезла вместе с нею.
Дружинники подымались, отряхивая штаны.
— Это что за слово дивное — би–рю–зовый? — старательно выговорил непочтительный певец.
— Камень такой, — пояснил Юрг. — У вас что, не встречается? Точь–в-точь как глаза у… у Касаултовой дочки. Имя-то она пусть сама придумывает.
— Ты ж вроде ее нарек, а ты — властитель, твоя и воля.
— Не городи чепухи. По нашим обычаям сыну выбирает имя отец, а дочери — мать… Впрочем, иногда это обоюдно. А Фирюза — так прозывают красавиц с голубыми глазами у нас в тех странах, где это — большая редкость; там все больше черные.
— А красных не бывает?
— Бывает. У белых крыс.
Над только что получившим свое название Бирюзовым Долом, примерно на высоте птичьего полета, возникла Сэнни, высматривая себе свободное место для окончательного появления. Гуен с радостным кличем, способным довести кого угодно до заикания, ринулась ей навстречу, и принцесса позволила себе несколько секунд так любезного ее нраву свободного падения. Но стоило гигантской сове поравняться с ней, как она исчезла, чтобы в тот же миг очутиться рядом со своим супругом. Гуен затрясла головой и подняла торчком затылочный гарпиевый гребень — эта способность людей только–только начать игру, а потом пропасть неизвестно как, доводила ее до бешенства. К счастью, характер у нее был отходчивый.
— Пришлось спасаться бегством, — весело сообщила принцесса. — А то алэловы дочки из чувства симпатии чуть было меня не разрисовали. Представляете — я да с маргаритками во лбу.
— Твоему лбу пристала молния, — с неожиданной галантностью изрек менестрель.
— Да уж, — согласился Юрг. — И как там дочки? Мона Сэниа помялась:
— Да на чей вкус… Глазастенькие, губастенькие — есть в них что-то рыбье.
— Ну это не по мне! — не смог, как всегда, удержаться по–Харрада. — Это еще какая рыбка — если взять, например, барракуду… — Флейж да еще Эрромиорг, как старший, только и были способны как-то умерять варварскую непосредственность тихрнанина.
А непосредственность фонтанировала вовсю:
— Пир, пир, пир, мой кастрюли до дыр, мясо жарь на вертелах, будет пышно на столах.
Юрг поморщился — поэтические экспромты менестреля находились тоже на пещерном уровне.
— Делу — время, а потехе — час, — проговорил он с удивившей его самого назидательностью.
— Да, — подхватила его мысль жена, — я сверху присмотрела прелестнейшее плато на северном склоне хребта, трава свежая, не выжженная — будем ставить там загон для коз и конюшни. От центральной просеки туда пойдет плавный спуск, так что давайте подсчитаем наших сервов, их-то в первую очередь придется выдворить за пределы Бирюзового Дола, вот вам еще пристройка к стене…
— Дорогая, не все сразу. Ты не забыла, что мне нужно на минуточку слетать на Землю? Я же Стамену обещал.
— Ладно, а как только вернешься, я на минуточку загляну на Тихри — ты не забыл, что я должна посоветоваться с Лронгом?
— Мне б так жить… — с захлебом вздохнул Харр по–Харрада.
Юрг неторопливо шагал по свежерасчищенной просеке, и исполинские хвойные, так похожие на корабельные Шишкине–кие сосны, чуть наклоняясь друг к другу, смыкались у него над головой. Старая просека не была прямой, следуя неровностям рельефа, но и теперь угадывалась безошибочно. Судя по аккуратно увязанным охапкам сучьев и плоским брикетам спрессованной хвои, она была затянута порослью цепкого безъягодного можжевельника, необычайно пахучего, с длинными мягкими иглами. Под ногами хрустели крошечные, как горошины, шишечки, под ними должен был залегать ровный камень. Юрг поковырял сапогом почву, но до твердого слоя не добрался. Видно, дорогу мостили в незапамятные времена, и делали это умело; вот только петляла она как-то непредсказуемо и нелогично. Покрытые мелкой плотной чешуей стволы уходили вверх метров на тридцать, заканчиваясь компактной сизой кроной; рассматривая остров с изрядной высоты зависшего кораблика, он не мог определить точно, как широка эта лесная полоса, пролегшая вдоль хребтины протяженного острова, но самую пышную ее часть, прилегающую к Бирюзовому Долу, он еще тогда про себя окрестил Воротником Игуаны.
Где-то вдалеке, за очередным поворотом слышался треск, истеричные взвизги пилы и мягкое буханье — сервы тут же прессовали хвою. Бережливые ребята. Как только Юрг узнал у караульного Дуза, что мона Сэниа на просеке, он рванулся туда чуть ли не рысью, успев лишь поцеловать спящего Ю–ю, но, очутившись в тени сизо–зеленой чешуйчатой колоннады, он разом припомнил все колдовство папоротниковой ночи, и ему вдруг до чертиков не захотелось вливаться в общую суетливую толпу славных братьев по оружию и их жукообразных механических слуг. Ведь была же мысль — шугануть их отсюда и хоть несколько дней провести с женой в отнюдь не целомудренном уединении. Ах да, теперь ведь еще и Касаулта — ну нянька не в счет. И надо ж было затеять его дражайшей половине всю эту сутолоку! Конечно, понять ее можно — улетел на минутку, а проторчал на Земле около суток. Разумеется, он передал через Киха, что непредвиденная задержка — Стамена перевели в Балтимор, а там уже весь медперсонал принял стойку и языки от предвкушения его, юрговой, кровушки повысовывал — дорвались до волшебства. Пришлось огорчите эскулапов, категорически заявив, что он — не ходячая селезенка, чтобы что-то там им на потеху да диссертаций вырабатывать, эдак ведь они и до головного мозга доберутся, только позволь; вот помрет — пожалуйста, можете развлекаться на вскрытии. Юмор был еще тот, ио это от удручающего контакта со Стаменом: тот уже сегодня мог бы подняться па йоги, если бы не полнейшая, непобедимая депрессия. “Понимаешь, — тусклым, шелестящим голосом поведал он другу, — не могу спать: как только закрываю глаза — барахтаюсь в липком тумане, как муха в патоке, и каким-то не моим, посторонним умом понимаю, что никогда и ничего не смогу сделать для моей девочки…”
Юрг что-то бодренько наврал ему относительно победительных планов, прекрасно понимая, что на самом деле никогда больше не возьмет с собой этого закоренелого материалиста, не способного принимать любое волшебство таким, какое оно есть.
Не годился Стамен для других миров.
Всю обратную дорогу от Балтимора до Барсучьего Юрг механически пробегал глазами подсунутые ему медицинские экстренные выпуски: ничегошеньки не понял и не запомнил кроме того, что вспомогательное белокрысиное воинство потеряло энное количество лап и хвостов. Нет, с медициной надо было завязывать. Тем более что в его крови исследователи всех пяти континентов не нашли ровным счетом ничего.
И вот теперь он шел — все медленнее и медленнее — по такому земному лесу, и налево и направо расстилались такие земные белые мхи, одновременно ломкие и пушистые, и кое–где из них торчали абсолютно земные боровики… стоп.
Налево уходила тропинка. Никто из тех, кто по–быстрому расправлялся с можжевеловой порослью и уже ушел далеко вперед, не обратил на нее внимания, потому что выдавал ее только не такой пышный, как везде, мох; но четкая прямизна этой заросшей тропы и темнеющий холм, к которому она однозначно направлялась, не оставляли сомнений в том, что она проторена человеческими ногами. Юрг сошел с дороги на тропу, постучал каблуком — под белым моховым настилом гулко отозвался камень. Не раздумывая, он двинулся к холму.
Вблизи это бурое сооружение не казалось таким внушительным — приблизительно два человеческих роста. Кажется, примитивное, глинобитное жилище… Нет. Вовсе не жилище. Элементарный термитник. Конечно, не такой, как в Африке, но очень похож. И давным–давно покинут обитателями. До середины обложен седым мхом, как снегом занесен, и ни одной дырочки. Тропинка делает вокруг него аккуратную петлю и идет дальше, к такому же конусу. Забавно. Это все равно как если бы у нас в нашем бору под Асташковом асфальтировали дорожки от одного муравейника до другого. Ну, пойдем дальше!
…собственно говоря, а почему? Он же искал Сэнни, и если идти, то вместе с ней, а для страховки еще прихватить…
Ни хрена себе муравейничек! Метров пять. А дырку-то сделали не насекомые — она точно в человеческий рост, да и по ширине на не слишком толстопузого. Тук–тук, кто в теремочке живет? Да видно, что никто пе живет. Отель открыт для постояльцев. Как говаривали в старину, пожалуйте на халяву!
…хоть десинтор-то сними с предохранителя, кретин! Где фонарик? Нету. Зажигалка? Отдал Харру. Дерьмо ты, а не космолетчик…
Кажется, меня кто-то обозвал кретином? И справедливо. Я действительно недоумок. Потому что мечтал обойтись без волшебства. Но там, где ты, Сэнни, там всегда… Нет, это даже не магия. Особенно когда ты такая, как сейчас. И как тогда, в папоротниковую ночь…
Юрг очнулся от малоприятного ощущения, что рядом, вплотную к нему, кто-то проползает. Он замер, сдерживая дыхание, и осторожно приоткрыл глаза — на него полз белый мох. Седоватые комья выдирались из обшей массы и торопливо подкатывались к нему, тычась под спину, которой он опирался на стенку термитника. Лаз, через который он каким-то образом успел выбраться наружу, уже был затянут кружевной пеленой; его видавшая виды куртка, с прошлой ночи еще и приукрашенная пятилепестковыми горелыми пятнами — следы огненных цветов, — лежала рядышком, притиснутая снятым с предохранителя десинтором. Под нее тоже подползали моховые шустрые комочки, и она шевелилась, как живая. Юрг поднялся на ноги, пошатываясь — странное дело, ведь всего триста кубиков сегодня перекачали Стамену, а состояние обморочное, как у благородной девицы после первой ночи с эскадроном гусар летучих… Черт побери, а был ли он сам сегодня па высоте? Память не сохранила ничегошеньки, даже интерьера термитного отеля, но оставила твердую уверенность, что — был.
И на том спасибо.
Издалека, оттуда, где должна была пролегать просека, доносились голоса — видно, дружинники после трудов праведных решили прогуляться до дома пешком, подышать можжевеловым терпким духом, которым исходила каждая вязанка сучьев с кольчатыми смолистыми срезами. Юрг глубоко вздохнул, и память принесла нежный фимиам персидской сирени, и аметистовый отблеск мха, устилавшего изнутри термитник…
Он не удержался и, благоговейно зажмурившись, ткнулся носом в моховую завесу, уже укрывшую вход в их приют неистовой любви. Из термитника отчетливо несло рыбой.
VII. Гарем по–тихриански
Такие надменные, непроницаемые морды мона Сэниа видела разве что в Королевском Совете собственного отца — потому-то в свое время и держалась от него подальше, опустошая охотничьи угодья сопредельных лепных земель. Отправляясь на Тихри, она рассчитала, что эффектнее всего будет предстать перед этими кочевниками в роли блистательной владетельницы далекого мира — в сиреневом, усыпанном аметистами и затканном серебряными лилиями платье, подхваченном под самой грудью (чтобы создать иллюзию длинноногости).
Не помогло.
Пять пар глаз, подсвеченных алыми бликами ритуальных одежд, глядели на принцессу — или, вернее, сквозь нее — с высокомерным равнодушием. Замечание командора, что-де “мужики — везде мужики, они на красоту — что коты на сметану”, по всей вероятности, было справедливо в границах земного космодрома. Или чуточку шире. Но не здесь. Мона Сэниа чувствовала, что на вопросы, которые она задавала знатнейшим мудрецам княжеского двора, у них нет ответа — но ведь они и НЕ ПЫТАЛИСЬ найти хоть какой-нибудь ответ.
Она сделала еще одну попытку:
— Тогда ответьте мне, о стражи законов Незакатного, почему в страшном месте, именуемом Адом, мои воины не утратили свою способность мгновенно перелетать с одного места в другое, в то время как все волшебство, известное моему супругу, потеряло свою силу?
Один из солнцезаконников тоскливо поглядел па потолок четырехугольной воинской палатки, по которой стучал монотонный несильный дождик:
— Чужедальняя владетельница, твои полеты, как и способность всех твоих воинов, — это не волшебство, а естество. Из твоих слов следует, что исчезнувший Кадьян, хаттатутарх Оцмара Великодивного, ограничил свои заклятия волшебством, а не естеством. Мы же блюдем законы, управляющие естественной стороной жизни на Дороге Лроногирэхихауда Милосердного. Кудесная сторона нам чужда, и вопросы о ней не найдут ответа в наших умах.
Последнее в самых различных вариациях, почтительно и не очень, она выслушивала уже в двадцатый раз.
Принцесса зябко повела плечами — и стоило ради этих козлов, как говаривала Таира, облачаться в лучший свой наряд! Только пыли насобирала длинными юбками. Сибилло, притулившийся сзади всех, отлепился от стенки, неслышно скользнул к чудом спасенному от пожара креслу, которое было сейчас предоставлено знатной гостье, и подсыпал ореховой скорлупы в маленькую жаровню, стоящую у ее ног. Затрещало. Мона Сэниа инстинктивно подобрала юбку.
— Хорошо, — сказала она устало. — Последний вопрос: если не вы, то кто же?..
Равнодушное молчание. Впрочем, иного она не ждала. Да–а, разжиревшим охламонам из захолустного Орешника, которые лебезили перед престарелым сибиллой, было до этих истуканов как до небес!
— Все свободны! — резко проговорила она, подымаясь.
Солнцезаконники поднялись Только тогда, когда встал молчавший все это время Лронг. Он махнул рукой, и они, накидывая на себя полы верхних одежд, чтобы уберечь от дождя свои многомудрые головы, степенно покинули зал заседаний.
— Распустил ты их, стервецов, — с ненавистью проговорила принцесса, глядя им вслед.
Лронг снял с себя парадный княжеский плащ и накинул ей на плечи. Плащ оказался бесподкладочным и кусачим.
— Это уже не существенно… — проговорил бывший лекарь каким-то странным, донельзя угнетенным голосом.
Мона Сэниа вскинула на него ресницы — неужели на него так подействовал ее царственный наряд? Да, похоже — в его словах звучала неуемная грусть, совсем как прежде, когда он говорил ей: “…если я когда-нибудь забуду тебя, неназванная…” Но в палатку заглянул Сорк, все это время мокнувший под дождем, и напустил целое сонмище прислужниц с подносами, кувшинами, подушками и прочей совершенно ненужной ерундой. Обрадовался только сибилло, вообразивший, что теперь-то и настанет черед тому, ради чего их собрали — они с Лронгом наконец “примут принцессу по–княжески”.
— Ну хватит суеты, — сказала мона Сэниа, присаживаясь на подушки, чтобы не возвышаться на тронном кресле. — Гони всех, и поговорим.
— Я не смог тебе помочь, — сокрушенно покачал головой Лронг, это у него вышло как-то по–старчески. — На моей дороге сейчас около пяти сибилл, и я посылал ко всем своих самых быстрых вестниц. Но на твои вопросы никто не смог дать ответ. Заклятие, наложенное таким могущественным колдуном, каким был Кадьян, нерушимо.
— К дальним сибиллам посылал, — проворчал себе под нос старый шаман. — Ответят они, как же! Недопески. Молоко па губах не обсохло, чтобы князю советы подавать…
— Помолчал бы ты, — с досадой обронил Лронг. — Сам ничего сообразить не можешь, даром что преджизней прожил более, чем перлов в моей казне.
Мона Сэниа тихонечко вздохнула — у нее тоже были кое–какие надежды на этого выживающего из ума ворчуна. И напрасно. Вот и сейчас он, вместо того чтобы думать, строил какие-то нелепые гримасы. Видно, впал в свое обезьянье детство.
— Тогда мне пора, — сказала принцесса, кивая Сорку. — У тебя ведь и без меня забот выше головы, как всегда бывает в начале правления, не так ли? Кстати, как там Вечная Чернавка? Отстали от нее твои красноштанники?
— Не удручай себя моими бедами. — Лронг покачал головой так безрадостно, что у моны Сэниа сердце перевернулось.
Да и глядел-то он на нее так, словно видел последний раз в жизни.
— Что с тобой, Травяной Рыцарь? — она порывисто шагнула к нему и положила руки ему на плечи. — Говори, если действительно считаешь меня своим другом! Что, до Чернавки таки добрались?..
— Нет, пока я ее прячу здесь, в гареме. Паянна помогает.
— Что-что? В гареме? У тебя есть гарем?
Выражение бесконечной грусти на черном лице сменилось легким недоумением:
— Так… как же без гарема? Он — не мой, он вообще… княжеский.
Ну да. Вероятно, в здешнем представлении князь без гарема — это все равно что король без трона.
— А что значит — здесь? Не держишь же ты свой гарем в этом походном лагере?
— Так это ж гарем и есть, — хихикнул сибилло.
Принцесса недоуменно покрутила головой. О гаремах она знала только из сказок, которыми развлекал ее Юрг в золотом подземелье ее осажденного замка, и это название как-то невольно ассоциировалось в ее представлении с обязательной роскошью, пышнозадыми красавицами и угрюмой бесполой стражей. Правда, когда они шли сюда от четырехцветного полотнища, по которому она безошибочно нашла лагерь Лронга, ей бросилось в глаза многоцветье крошечных палаточек и шатров, соединенных легкими временными переходами; ей и в голову не пришло, что населяли этот пестрый муравейник одни женщины.
— Паянна присоветовала, — завистливо шепнул сибилло, — говорит — бабы лучше цепных псов, чуть беду учуют — такой гвалт подымут, что только ноги уноси. Бабий слух самый что ни на есть сторожкий. Это она верно сообразила.
— Ну и ну, — покачала головой принцесса, — не знала, что и сказать на то, что благородного рыцаря охраняли визгливые женщины. — Может быть, надежнее приспособить какой-нибудь город под новую столицу? С укрепленным дворцом, стражей надежной…
— Это все делается, — отмахнулся Лронг, — столицу готовят, туда уже и знать потихоньку перебирается. Только я пока отсюда двинуться не могу — надо придумать, как быть с сокровищницей.
— Хочешь, я подниму тебя в небо на моем кораблике, и ты сверху присмотришь себе место для нового хранилища?
Лронг печально покачал головой:
— Это не поможет — когда они до меня доберутся, голубая звезда сама приведет их к новому месту.
— Постой, постой, — спохватилась принцесса, — а куда же сейчас переправляют все твои запасы жемчуга? Караван на виду, стражи не так уж и много; если бы кто-нибудь хотел все это захватить — сделать это можно было бы давным–давно.
— Перлы — это всего лишь деньги, они по рукам ходят только для порядка. Истинный княжеский клад — это голубое золото. Говорят, покойный Оцмар напал на богатую жилу, голубое золото в слитки переплавил — оно, в отличие от желтого, плавится, как олово — и спрятал надежно.
— И ты знаешь где?
— Знаю. Звезда указала. Я уже был там один раз, своими глазами видел… Если б для меня в том и счастье состояло, чтобы таким кладом владеть, мне одного погляда хватило бы, чтобы до самой смерти на седьмом небе пребывать.
Теперь она поняла. Молодой правитель, без надежных друзей, без верных воинов, готовых отдать за него жизнь, и в придачу со сказочным богатством, дорогу к которому открывает голубая звезда, висящая па груди, — это было просто чудо, что он еще жив.
— Что же делать? — проговорила она растерянно. — Чернавку я еще могу взять с собой, пожалуй и Рахихорда. Но ты, князь, согласишься ли и ты укрыться па моем Джаспере?
Он покачал головой:
— Судьба отдала мне в руки эту Дорогу. Я — ее князь, и меня уже прозвали Милосердным. Сколько бы я ни правил, мой парод будет вспоминать меня добрым словом, и я пребуду таким до конца.
— Ага! — взвизгнул сибилло. — Только твой конец — это еще и карачун Рахихордушке, и Чернавке светлячковой, да и мне, болезному, ох как придется…
— Не скули, сам знаю, — отрезал князь. — Паянну покличь.
Сибилло засеменил к приоткрытому пологу, выставил плешивую голову, все еще украшенную земным офитом, надетым на засаленную камилавку, протяжно возопил:
— Почтенную трехстоялую Паянну — к Милосердному–у-у!
За кожаным пологом клич подхватили, сначала одним голосом, затем, славно отражая его в бесчисленных зеркалах — десятью, тридцатью, сотней, все дальше и дальше…
— Сколько их тут?.. — чуть ли не с ужасом прошептала принцесса, всегда плохо переносившая женское общество.
— А кто их считал, — вздохнул озабоченный князь. — То мать тяжелыми родами отлетит в края бессолнечные, то вот так, как Паянна, схоронит мужа, караваи свой в казну отпишет и — сюда; а более прочего дочек на выданье. В соседских караванах — почти сплошь родня, вот и присылают на погляд, чтобы гости княжеские, балуючись, к невестам примерялись.
— И казне прибыток, — вставил шаман, отлепляя ухо от кожаного полога. — Ежели караванник именитый да с достатком, то с него паши законники такую брачную виру слупят… Однако не прытко поспешает наша кочерыжка: как Рахихорд на нее глаз положил, так она…
— Разболтался! — оборвал его князь.
Мона Сэниа про себя усмехнулась — раньше она такого тона из уст сердобольного лекаря и представить себе не могла. Лронг искоса глянул на нее, догадался:
— Ты как-то назвалась ненаследной… Да возблагодарит небо того, кто наградил тебя этим титулом. А я и представить себе не мог всей тягости власти. Думал — достаточно одной доброты…
Сибилло снова не удержался — мерзко хихикнул. Сорк, безмолвно застывший на страже у входа, легонько шлепнул его по спине. В тот же миг с другой стороны шамана звучно стегнуло кожаным пологом, и в палатке появилась женщина.
Ее явление было сродни полыханию черного пламени; застыв перед князем, сидящим на туго набитой подушке, она ударила себя кулаком в лоб — звучно, надо сказать; потом неожиданно гибко наклонилась и тем же кулаком ткнула в пол. С достоинством выпрямилась, завершив этим приветственный ритуал. Черные светоносные глаза ее остановились на принцессе, сидящей рядом с князем. Выражения ее лица мона Сэниа определить бы не рискнула — оно было таким черным, что отдельные черты скрадывались, не различить было даже губ. Только две пары молочно–белых уголков, обрамляющих агатовую радужку, совершенно сливающуюся со зрачком.
— Новенькая, что ли? — с таким спокойствием, что это исключало бесцеремонность, произнесла она, упирая кулаки в крутые бока и становясь похожей на торговку–оценщицу. — Откуда только взялась? Бела, как жабье брюхо, и бровью плешива. Кто за такую виру даст?
И тут произошло то, чего мона Сэниа и сама никак не ожидала от себя — она расхохоталась. Действительно, ситуация была более чем нелепая: она, дочь короля Джаспера, супруга звездного эрла Юрга из рода Брагинов, да что там говорить — командор могучей дружины, облетевшей чуть ли не все планеты страшного созвездия Костлявого Кентавра, — она сидела на полу промокшей палатки (парчовая подушка не в счет), и какая-то нахальная троглодитка еще привередничала, оценивая ее на предмет купли–продажи!
И, как это нередко бывает, беззлобный смех вернул ей прежнюю уверенность в себе и вместе с тем — безошибочность мгновенных решений.
Она стремительно поднялась:
— Ну вот что. Я знаю, где надежнее всего спрятать голубое золото: его нужно перенести на Джаспер.
Шаман, застонав, присел па корточки, зажимая себе уши ладонями; гримасы на лице беспорядочно сменяли одна другую, сухие губы беззвучно шевелились.
— Да не старайся ты мне открыть, сибилло, что здесь степы имеют уши: я как раз собираюсь достичь обратного. Сорк, ты сейчас слетаешь на Игуану — кстати, прихватишь на всякий случай Чернавку, а то в первый момент, не разобравшись в ситуации, кто-нибудь из солнцезаконников поретивее может захватить ее в заложницы, мы такое уже проходили. Далее вот что: оставишь Чернавку с Касаултой, а сам вернешься сюда, захватив Пы… и кто там у пас еще с богатырской мускулатурой? — а, с Борбом. Заодно захватишь для Лронга небольшой десинтор и несколько запасных обойм.
Милосердный князь беспокойно шевельнул плечами, словно у него по спине проползло что-то липкое.
— Не волнуйся, добрейший друг, тебе совершенно незачем рассматривать эту вещицу как оружие, а тем паче — стрелять в людей. Для всех это будет только амулет, способный метать молнии — для поднятия твоего престижа. — Тут принцесса покривила душой: она надеялась, что если уж дело до дела дойдет, то у Лронга не дрогнет рука защитить своего отца или кого-нибудь другого, столь же беззащитного. — Дальше уже совсем просто: ты, Сорк, вместе с Борбом отправитесь туда, куда отведет вас князь Лроногирэхихауд, и переправите все до крупицы голубое золото па Игуану… хотя бы на то место лесной просеки, где вы вчера закончили работу — не мять же цветы возле дома, в самом деле… Когда закончите переброску, вернете князя сюда, а сами, если его светлости больше ничего не потребуется, — домой. И все.
Сибилло продолжал корчиться на полу, зажимая уши — впрочем, не так крепко, чтобы не слышать слов принцессы; Лронг глядел на нее с немым обожанием, ибо уверенность в себе вернула былую царственность ее красоте, а Паянна попросту раскрыла рот в том редкостном восхищении, которое так нечасто встретишь в отношении одной женщины к другой.
Но тут она тряхнула головой, словно сбрасывая с себя очарование, наведенное голосом чужеземки:
— Нет, сибилла светлокожая, не все. Не знаешь ты ледяной лютости солнечных слуг. Если уж учинят они заговор против светлого князя, а рано или поздно это неминуемо случится, негожий он им, не ихнего он каравана; то пытать они его будут смертной мукой, пока не велит он вернуть золото обратно.
— Вот потому-то я и хочу, чтобы все услышали: голубое сокровище в другом мире, распоряжаюсь им я, и нет у вашего князя способа, как в этот мир весть переслать. Запытать его до смерти нетрудно, судя по вашим обычаям; только вот тогда — и пусть все это усвоят хорошенько! — голубое золото будет потеряно навсегда. Навсегда!
Тишина наступила такая, что, казалось, замерли не только находившиеся в палатке, но и те, кто, несомненно, этот разговор подслушивал.
— Ты все-таки собери свой сановный совет, князь, — подсказала она, — и повтори это во всеуслышание, чтоб запомнили накрепко. И прибавь, что время от времени мои воины будут незримо появляться во всех концах твоей дороги, проверять, все ли благополучно. И что тем, кто попробует учинить смуту, завидовать не придется… Амулет свой, молнии мечущий, ты там же и продемонстрируй, только целься в потолок. Тогда рука не дрогнет.
Ну, кажется, все было расставлено по местам.
— Зови Чернавку, — распорядилась принцесса.
Паянна круто развернулась, словно приказ был отдан непосредственно ей, распахнула палатку — светлый грибной дождик хлынул ей навстречу.
— Кивка! — крикнула она — видно, кто-то появился на ее крик, потому что продолжала она уже чуть слышно: — Пусть приведут ту, что под охраной рогаточниц, да покрывала не снимают с головы и маски тоже, чтоб ни один глаз ее не углядел!
Она задернула полог и обернулась к принцессе, как бы извиняясь:
— Замучают очищениями служаки солнцевы…
— Да, — подтвердил Лронг, — закон неизменен — Чернавке маску снимать до смерти не велено, пришлось снова надеть.
— Вот в твоем миру, девонька, пусть она с босым лицом походит, авось загорит, а то уж больно светла, как зола, — не упустил случая вставить свое слово сибилло.
— Ну, это мы уже там решим по ходу дела, — подвела черту принцесса. — У тебя все, милосердный князь? Тогда я возвращаюсь… сын ждет.
Костлявые пальцы поскребли ее сапог. Мона Сэниа с удивлением глянула вниз — сибилло, присев на корточки, снова отчаянно гримасничал, всеми мимическими знаками давая ей понять, что хочет сказать ей что-то без посторонних ушей.
— Что еще, уважаемый? — ей очень не хотелось тратить время па выслушивание пустых баек отставного колдуна, но с другой стороны, еще неизвестно, когда придется снова побывать на Тихри — так уж лучше покончить со всеми вопросами разом. — Подальше от людского жилья? Хорошо, только на минуточку.
Она нагнулась, обнимая шамана за плечи, по в этот миг теплая властная рука сжала ее запястье:
— Я с вами, — непререкаемым тоном проговорила Паянна. — Не верю я трухлявому.
— Отвяжись, кочерыжка! Заколдует тебя сибилло!
— Как же, — усмехнулась женщина, — заколдуешь. Загнулась твоя колдовалка!
Мона Сэниа только головой тряхнула — в ее жизни явно началась полоса стремительных решений, и такой образ действий вполне соответствовал ее праву. Поэтому, не тратя лишних слов, она покрепче взялась за локоть чернокожей хозяйки гарема, прикидывая в уме, что и сибилло, и эта далеко не старая женщина вместе не тяжелее, чем один боевой конь, которого ей не раз приходилось переносить через НИЧТО.
Один шаг — и вот они втроем уже стояли среди заброшенных домиков того первого селенья, в котором очутилась дружина после зловещего медового Ущелья, которое отнюдь не было медовым.
— Безлюдье гарантировано, — жестко отчеканила она. — Говори, сибилло!
Шаман зябко поежился — между домишками свистел пронизывающий ветер. Неминучая осень царствовала здесь вовсю, выметая все следы человеческого духа.
— Убьют князюшку, порешат милосердного… — сибилло залился неподдельными слезами. — О нем ты заботишься, а о сибилле бесприютном подумала?
Ну вот, только этого ей и не хватало — тащить еще и этого юродивого к себе на Игуану!
— Твой мир здесь, и ты — не беззащитная женщина, — безжалостно отрезала принцесса. — Могу перенести тебя па другую дорогу, если трусишь. Прикинешься всемогущим — сойдет. Отрастишь на каком-нибудь баране шерсть до земли…
— А кто тебя живой водой напоил, забыла? — взвыл шаман.
— Ну так что тебе?
— Амулет! Амулет, молнии мечущий! Только чтоб никто не знал…
— Не давай, — спокойно проговорила Паянна. — Со страху своих перешибет.
— Естественно. Вот возьми другой, огонь рождающий.
Шаман боязливо принял легкую золотистую безделушку с колдовскими рунами вдоль боковой стеночки. Если бы он был сведущ в земном языке, то прочитал бы загадочные буквы: ВАСИ. Волшебные руны означали, что зажигалка изготовлена умельцами–раритетчиками из Валдайской Артели Скобяных Изделий.
— Я уже сказала, что мои воины будут время от времени за вами приглядывать, если что — очутишься на другой Дороге.
— Хорошо б на Морскую, погреть кости па бережку… — мечтательно проблеял шаман.
— Он еще привередничает! — фыркнула Паянна.
Было в ее выжидательной позе что-то такое, что заставляло мону Сэниа предполагать, что тихрианка ждет, когда с сибилловыми капризами будет покончено, чтобы перекинуться с ней парой слов наедине. Поэтому она представила себе самую большую из всех подушек, валяющихся на полу княжеской палатки, и без лишних объяснений отправила сибиллу прямо туда. Исчезновение шамана не произвело на женщину ни малейшего впечатления — она продолжала сохранять невозмутимость эбеновой статуи.
— Говори, — по–королевски бросила джасперянка.
— Князя убьют, — непререкаемость тона граничила с равнодушием.
— Что, и тебя спасать в этом случае?
— Нет. Ты — белокожая сибилла, ты все можешь. Достань живой воды.
— О, древние боги! И как это я сама не догадалась… — естественное недоверие одной незнакомой женщины к другой вспыхнуло у нее совершенно закономерно. — Значит, достать живую воду… и отдать тебе?
— Не стоит — у нас ведь не только каждое слово услышат, но и каждую нитку пересчитают. Могут украсть. Так что отдай этому трухлявому, его за дурачка держат, обыскивать не будут.
— Хм. Что ж ты не посоветуешь князю призвать к себе сибиллу посмышленее?
— Да какого? На нашей дороге настоящий всего один, да и тот еще не в летах; остальные липовые.
И снова возникла пауза, словно чернокожая женщина не решалась о чем-то попросить.
— Ты говори уж все, Паянна; неизвестно, когда мы еще встретимся!
Тихрианка набрала побольше воздуха и задержала дыхание, точно собиралась броситься в воду. Потом решительно тряхнула головой:
— Хорошо. Слушай, белокожая сибилла: ты всемогуща, ты прилетаешь и исчезаешь, так что ты можешь не опасаться неудачи. Так сделай доброе дело: уничтожь всех анделисов на нашей дороге!
Мона Сэниа отшатнулась от нее — так велико было ее изумление:
— Но вы же… вы же молитесь па них?
Шквальный ветер взметнул черное одеяние, и оно жестко захлопало вокруг столпообразных ног тихрианки, прямо-таки ошеломляющих своей величиной. В то же время княжеский плащ, согревавший плечи моны Сэниа, оставался неподвижным, словно какая-то сила заслоняла принцессу от лютости надвигающейся зимы.
Она почувствовала это и беспокойно оглянулась.
— Здесь их нет, не бойся, — угадала ее мысли тихрианка. — Эти твари теплолюбивы. И крутятся там, где люди.
— Но они воскресили твоего Рахихорда, — неуверенно продолжала мона Сэниа, с изумлением отдавая себе отчет в том, что она, собственно, защищает крэгов.
— Да, временами они это делают. Но не из сострадания. Каждый возвращенный к жизни несет на себе печать: “анделисы — спасители всего сущего”, словно эти слова огненными буквами горят у них во лбу. Скажи, после чудесного возвращения Рахихорда ты сама не уверовала в это?
Принцесса была вынуждена понуро кивнуть.
— А кроме того… у меня нет четких доказательств, но я полагаю, что каждый воскрешенный несет в себе заложенную анделисами информацию, выгодную…
— Информацию? — этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.
— Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает — корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…
— Я поняла, — оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой-нибудь совершенно посконной форме. — Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..
— Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом…
Опять транслейтор.
— Ты меня убедила, — у моны Сэниа нарастало какое-то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни па одну лишнюю минуту. — И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри — это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.
Паянна подалась вперед:
— Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?
Мона Сэниа прикрыла глаза. “Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?” Венценосный крэг промахнулся — ему следовало бы сказать “для всех миров”.
— Я не могу обещать тебе, что начну что-нибудь делать немедленно, — обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. — Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.
— Об этом весь гарем уже знает, — усмехнулась Паянна. — В корзинке наших новостей эта — с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие — ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий — ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?
— Да. Значит, мы пытаемся напрасно? Что же делать?
— Ну это просто. Законы волшебства хороши своей незамысловатостью. В твоем деле ничего не смогут сделать все люди трех миров. Ну так найди четвертый мир, такой, в котором отыщется смелый воин — или, если посмотреть с другой стороны, легковерный дурачок, — который не побоится отправиться с тобой в ледяной Ад.
Принцессу потрясла даже не легкость, с которой эта странная, удивительно независимая женщина подсказала ей решение, казалось бы, тупиковой ситуации; глядя па это неподвижное, застывшее, точно маска из черного дерева, лицо, она почувствовала ту притягательность которую всегда ощущала, стоя над бездной.
Маска снова дрогнула, невидимые черные губы разлепились:
— Не теряй времени, светлокожая. И запомни: пашей дорогой правит не Милосердный князь. И даже не солнцезаконники. Здесь правят анделисы, а им голубое золото не нужно. И они всеведущи, потому что, облегчая муки умирающих, они узнают абсолютно все, что происходит на Тихри.
— Разве они умеют читать мысли?
— Какой-то способ у них имеется…
— Знаешь ли ты, Паянна, что ты — самый мудрый человек из всех, кого я встретила па солнечной Тихри? — черное лицо осталось неподвижным, хотя мона Сэниа ожидала, что в ответ на ее искренние слова эта туземка хотя бы поведет своей заплетенной в косичку бровью. — Так вот, Паянна: когда я найду возможность прилететь сюда в следующий раз, я хотела бы знать — каким образом анделисам удается проникать в тайну человеческой мысли.
Черно–угольная маска качнулась в едва угадываемом кивке.
— Ну, возвращаемся…
В княжеской палатке было пусто, если не считать сибиллы, который, сидя на подушках по–турецки, самозабвенно чиркал зажигалкой.
— Ты учти, запасы волшебного огня не безграничны!
— Упреждать надо было сибиллу обездоленного!
— Цыц, обездоленный! — прикрикнула па него Паянна. — Ишь, кисеты напоясные брякают — наклянчил, наворовал…
Милые бранятся — только тешатся.
— Князь?..
— На горе, на горе. С твоими. А Чернавку спровадили па твою дорогу. Только грех это, грех, и окажет он себя…
Мона Сэниа исчезла, не прощаясь.
С подоблачной высоты, на которой она всегда появлялась, чтобы зорким оком хозяйки и воина оглядеть Бирюзовый Дол и его окрестности, ни малейшего шевеления в лазоревой чаше заметно не было, только валялся между боковыми корабликами забытый кем-то плащ, да тусклой цепочкой замерли вдоль стены не обремененные никакими приказами сервы. Зато па просеке царило оживление: два всадника направлялись к дому, а трое дружинников валяли дурака, затеяв весьма популярную у молодежи игру, которую Юрг как-то окрестил “конно–подпространствеиной чехардой”. В конце просеки то и дело вспыхивали на солнце пронзительные звездчатые блики — принцесса догадалась, что это переправляемые с Тихри слитки голубого золота.
Она опустилась поодаль, среди деревьев, чтобы не испугать копей. Первым всадником был ее муж, державший на руках Юхани. За ним следовал Харр, впервые, вероятно, взобравшийся на крылатого коня. Его громадные ноги не влезали в стремена, и тем не менее он держался в седле, как влитой; Флейж, Дуз и Ких поочередно рысью догоняли его першерона и, поравнявшись, вскакивали на лошадиный круп, чтобы потом соскочить, сделав в воздухе какой-нибудь замысловатый курбет.
Словно почувствовав ее появление, Юрг натянул поводья и остановил копя, озираясь.
— А вот и мамочка, — сказал он, поднимая малыша. — Грабительница тихрианского отделения швейцарского банка. С каких пор, дорогая, ты воспылала страстью к презренному металлу?
— С тех пор, как нашему Лронгу понадобилась весомая гарантия его безопасности. Сейчас расскажу.
Она поставила ногу на стремя своего звездного эрла, он поднял ее и посадил перед собою, совсем как во время их самых первых прогулок по полям бесцветника сразу после свадьбы. Которой, впрочем, и не бы то. Дружинники тактично поотстали, зато Харр бесцеремонно пришпорил копя своими белыми астронавтскими сапожищами, выглядевшими по меньшей мере неуместно в сочетании со средневековым камзолом, и поравнялся с ними.
Но прежде всего мона Сэниа отобрала у мужа уже изрядно потяжелевшего сына — он тут же уперся голыми светло–кофейными ножонками ей в колени и отчаянно брыкнулся.
— Мужик, — прокомментировал Харр. — Ему отцовские руки под стать, а не бабьи нежности.
— Изыди, беззлобно огрызнулся счастливый отец.
— А где Чернавка? — вспомнила принцесса, покрепче обхватывая поперек живота неукротимого наследника.
— Сорк оставил ее на солнышке, навалил перед пей кучу лакомых блюд, сказал — на час как минимум ей хватит.
Хорошо утрамбованная сервами дорога начала плавно подыматься вверх, к темнеющему проему незапертых ворот.
— Вы все-таки не оставляли бы Бирюзовый Дол без единого стража, — по–хозяйски обеспокоилась принцесса. — Касаулта, правда, еще на воздух не выходит, по все-таки…
— Да ворота же на виду, — сказал Юрг, впервые за много дней пребывающий в блаженной беспечности, — И Гуен там. Присмотрит.
— Гуен купается, я сверху видела.
— Что-что? Новенькое в орнитологии. Совы никогда не купаются, да и гарпии, насколько мне позволяют судить более чем скудные познания в этой области, — тоже. Хотя наша Гуена что-то зачастила па птичий базар, а с кем поведешься, от того и наберешься.
Харр по–Харрада радостно заржал:
— Это надо запомнить! Когда под телегой блохи одолевают…
Его конь не выдержал и возмущенно захрапел.
— Слезай, — сказал Юрг, натягивая поводья. — Ты мне конягу попортишь своим немелодичным ржанием. Тоже мне менестрель. Эй, Ких, переправь-ка этих мустангов обратно в замок, не бросать же их в лесу, пока конюшню не отстроили.
Он обхватил жену за гибкую талию, которую не испортило материнство, и спустил па землю. Чуть пригибаясь, они прошли сквозь двойные ворота распахнутого настежь кораблика и ступили на неувядающие колокольчики Бирюзового Дола. Воздух, настоянный па солнечных лучах, был жарок и сладок какой-то древней, первобытной медвяностью; дальний гул моря и однотонное гудение пчел слагаемые полуденной тишины — налагали невесомую печать на разом пересохшие губы. В этом мареве хотелось плыть…
— Дайте-ка мальца, — жестко проговорил Харр по–Харрада, выхватывая ребенка у моны Сэниа и отступая с ним в безопасную тень привратного кораблика. — Это пахнет кровью.
VIII. А были легкими победы
Кровь, хлеставшая из неумело перерезанного горла Касаулты, еще не успела запечься. Набухшая кровью подушка гулко шмякнулась на пол рядом с посиневшим от удушья трупиком Фирюзы — здесь уж и уменья не потребовалось. И еще неизвестно, что с Чернавкой — она исчезла.
Первым стряхнул с себя оцепенение Юрг. Растолкав дружинников, застывших за его спиной, он бросился в свою спальню. На постели, взъерошив пестрые перышки, угрожающе щелкал клювом Кукушонок — закрывал собой распластавшегося по сиреневому покрывалу Шоёо.
— Видел, кто?.. — отрывисто спросил командор, роясь в своих вещах. Кукушонок только покачал хохолком. А вот и плоская металлическая фляжка. Почти пустая…
Он ринулся обратно, но над изуродованным телом Касаулты снова замер в нерешительности. Потом поднял фляжку и осторожно поболтал ею над ухом.
— Еле–еле на один глоток, — пробормотал он.
Мона Сэниа молча протянула руку, и он вложил в нее серебряную посудину. Ни секунды не колеблясь, принцесса подняла крошечное тельце ребенка и, сдернув зубами колпачок, осторожно влила живую воду в приоткрытый ротик. Ничего не произошло. Она прислонила младенца к своему плечу и тихонько похлопывала по спинке, почти беззвучно что-то напевая. Внезапно в воздухе пронеслась теплая шуршащая молния — Кукушонок опустился на плечо женщины и прикрыл Фирюзу своими крыльями.
— Ты что? — инстинктивно ринулся ему наперехват командор, про себя отмечая, что точеная головка этого удивительного создания была поднята кверху; тонкий изящный клюв глядел в потолок, словно Кукушонок боялся дотронуться до темечка ребенка.
— Ей же холодно, — укоризненно прошептал Кукушонок.
Мона Сэниа зарылась носом в перья, потом медленно подняла голову.
— Дышит, — проговорила она с безмерным изумлением, словно ждала чего-то другого.
Хоронили Касаулту уже в сумерках. Недалеко от груды голубых слитков обнаружился еще один “термитник”, в нем пробили отверстие и у противоположной стены выкопали глубокую могилу. Когда опустили туда тело, завернутое в серебристый плащ — сколотить гроб было просто не из чего, — Харр по–Харрада забормотал было что-то про Незакатное солнце, по потом спохватился, что молитва Тихри вряд ли подходит для женщины едва знакомого ему иного мира. И замолк. Потом внутрь этой импровизированной усыпальницы покидали слитки голубого золота, до которого как-то всем не было дела, и старательно замуровали вход. У Юрга почему-то возникла твердая уверенность в том, что уже назавтра все следы человеческих трудов будут скрыты под нерукотворным узором инеистого мха.
Вечерняя трапеза напоминала тризну — да в сущности, она таковой и была. Мона Сэниа, покачивая уснувшую девочку (Харр так и не выпускал Ю–ю из своих черных лапищ), силилась представить себе лицо погибшей — и не могла. Мелкие черты, черные — жесткими завитками — волосы. Такие привораживают мужчин, все время их подкалывая и насмехаясь. О таких быстро забывают. Несомненно, кто-то из шайки Джанибаста решил взять реванш за свое поражение, с наглядной жестокостью расправившись с похищенной у них заложницей и вместо нее взяв новую — ничего не подозревавшую несчастную Чернавку, которая вместо обещанной безопасности попала прямехонько в лапы болотных выродков. Правда, оставались и другие варианты…
— Ты как-то говорила, — осторожно начал Юрг, глядя куда-то мимо жены, — что члены королевской семьи могут переноситься в любое место независимо от того, видели они его или нет. Может, кто-то из принцев… ну я не хочу допускать намеренного злодейства, но ведь может случиться и приступ помешательства?..
— Нет, — твердо отрезала принцесса. — Такого не может быть. Бой па равных — да, но поднять оружие на беззащитного… Ты не понимаешь. Рука разожмется, это… это, как говорят у вас на Земле, физически невозможно. Разве что кто-нибудь из жавровой банды?
— Жители Равнины Паладинов не бывали на Лютых островах уже лет двести, — возразил Эрм. — Перелететь через Внешнюю Цепь, очутиться здесь, где островок за островком тянется, как нанизанные на нитку бусины…
Действительно, островной архипелаг сверху смотрелся точно переплетение плавно изгибающихся гирлянд — во время большого отлива, наверное, можно было бы па копях пройти десятка два островов. В такой необъятной акватории выбрать ничем особенно не примечательную Игуану, да еще и в определенной ее точке, и в тот момент, когда Бирюзовый Дол опустел, — это могло произойти с ничтожной вероятностью. Это понимал даже туповатый Пы.
— Может, аборигены? — робко подал он голос.
— На них это совсем не похоже, — с сомнением покачала головой мона Сэниа. — Да и остров необитаем. Конечно, какой-нибудь одичавший изгнанник…
— Полоумный робинзон? — усомнился Юрг. — А зачем? И куда он делся вместе с Чернавкой — ведь мы с того момента, как тут появился Сорк, не спускали глаз с ворот. Я допускаю, что, обладая цепкостью дикаря, он смог бы перемахнуть через каменную стену, есть же там трещинки, зацепочки; но перетащить еще и женское тело, пусть легкое — нет, невозможно. Здесь кто-то исчезал по–вашему, по–джасперянски.
— И все-таки королеву Ушинь надо поставить в известность о имевшем место случае вторжения… — чопорный тон Эрма свидетельствовал о том, что он накрепко вошел в роль сенешаля.
— Это само собой, — тоскливо согласился командор. — Когда нам будет что сказать.
А сказать можно было еще одно: появление в Бирюзовом Доле постороннего допускалось лишь в том случае, если кто-то из дружинников хотя бы на долю секунды принес этого постороннего сюда вместе с собой. Они, скажем, появились в запасном кораблике, предназначенном для гостей, один взгляд — и чужак уже исчезал. Чтобы вернуться сюда в любое время.
Пожалуй, все, кроме Харра, это уже понимали. Но никто не мог произнести это вслух: ведь тогда выходило, что один из сидящих сейчас в тесном кругу — предатель.
— О, древние боги! — не выдержала принцесса. — А ты-то что на меня уставился и молчишь, славный менестрель? Раньше ведь рта не закрывал!
— А я все жду, когда вы мудрствовать перестанете, — спокойно изрек по–Харрада.
— Дерзишь! — рявкнул Эрм, которому тоже было не по себе.
— На том стою. А гляжу я па тебя, владетельница, потому как ты кожей светла, волосом черна, собой пригожа, летами млада, и дитя при тебе.
Все онемели, уже поняв, к чему он ведет.
— Так ту ли убили?
— Нет на Джаспере человека, который не знал бы меня в лицо, — с королевской простотой изрекла принцесса.
— Так то ж на Джаспере…
— Да ты сам подумай, что говоришь, — накинулся на него Юрг, — мы решили спасти Чернавку от твоих законников, а она, в благодарность за спасение, полоснула своей избавительнице по горлу?
— А другого не дано, — спокойно парировал Харр. — Две бабы, одно дите. Когда одна баба со своим дитем найдены убиенными, на кого думать?
— Знаешь, милый, это даже для варварской логики слишком примитивно.
— А то, что истинно, всегда просто, — пожав плечами, легко бросил менестрель. — Жизнь, смерть, злодеяние. Это как пальцем ткнуть — во, в этот кувшин. Вот я ткнул, это — истина. Вот я в руки взял — а она емкая, стерва. Внутри мно–ого чего.
Эта первобытная сентенция подействовала па всех ошеломляюще.
— Слушай, ты, гусь лапчатый, — встряхнулся наконец Флейж, — ты, конечно, поднаторел па своих пирах сиволапых караванников развлекать, по здесь…
Принцесса остановила его взмахом руки:
— Допустим, от всего пережитого Чернавка сошла с ума. Но тогда где она?
— Эх, жалость, что ваши шустрики служивые говорить не обучены… Так. В ворота она выглянула — увидала коней. Что ей оставалось? Стена. Я бы враз вскарабкался.
— Глядите, у кухонного навеса уголок осыпался — утром был цел, — это, как всегда, не ускользнуло от наблюдательного Сорка.
— Но там же обрыв, высота невероятная, — осторожно вставил Дуз.
— А она что, знала?
Сразу трое или четверо, похватав факелы, воткнутые в землю, в один миг очутились на кромке стены.
— Гуен еще там! — крикнул Ких, вглядываясь в темноту ночного моря, глухо ворчавшего у подножия обрыва, который сейчас казался уходящим прямо в преисподнюю.
— В дом, и затворитесь, — коротко бросила мона Сэниа Эрму, передавая ему девочку. — Все — вниз!
Через секунду все дружинники, подняв факелы, уже стояли, сгрудившись, па отполированном волнами камне, едва выступающем из воды. Примерно в полуполете стрелы от них на остром, кривом, как коготь дракона, утесе сидела Гуен. Она периодически встряхивалась, подымая все три хохла, потом как-то опадала, становясь вдвое меньше. Внезапно она сорвалась с места, скользнула вдоль лунной дорожки и нацелилась па какую-то бесформенную массу, всплывшую из глубины. Послышался удар, сопровождаемый всплеском.
— Гуен, назад! — крикнула принцесса. — Домой, Гуен, домой!
Птица поднялась, описывая над водой сторожевой круг, нехотя начала набирать высоту, временами как-то обвисая и едва не срываясь в вертикальное падение. Флейж догадался, ринулся наперехват — несчастная стражница промокла до последнего перышка; исчез вместе с нею.
— Ты что, велел ей охранять Чернавку? — вполголоса спросила принцесса Сорка.
— Ну да. А разве можно было иначе?
Естественно, иначе было просто нельзя. Но в программе обучения этой могучей птицы не было предусмотрено такого случая, когда из двух вверенных ее попечению людей один нападал на другого. Сейчас было трудно — да в сущности, и незачем — гадать, что произошло в стенах Бирюзового Дола, когда Гуен услышала крики Касаулты и почуяла запах крови. Одно очевидно: спасаясь от разъяренного крылатого чудовища, убийца сумела вскарабкаться по каменному откосу, но там-то ее и достал смертоносный клюв никогда не промахивающейся Гуен.
Появился Флейж и притащил с собой по–Харраду.
— Ой–ей, — вздрогнул тот, обнаружив себя на скользком камушке посреди ночного моря — ситуация для странника, путешествовавшего всю свою жизнь исключительно по суше, не вполне ординарная. — А вы не думаете, что сейчас из воды дракоша вынырнет?
Но мифический дракоша никого сейчас не интересовал; все всматривались в лунную дорожку, на которой, кажется, снова появилось что-то бесформенное. Ких сунул свой факел Пы, скинул камзол и свечечкой бухнул в воду. Плыл он неумело, как подметил Юрг — “по–собачьи”; было видно, как он протянул руку, по–дельфиньи подпрыгнул — на берегу, в непроглядной темени сбегающего к самой воде лесочка, что-то тяжко хлюпнуло. Хорошо, догадался не тащить ЭТО в Бирюзовый Дол…
Склоненные факелы закапали смолой черную дрань одежды. Скрюченные, точно обугленные руки, белый оскал безгубого уже рта. А выше — ничего. Расклеванный бесчисленными ударами череп, мозг вымыло начисто. Влажные изломы кости поблескивали в лунном свете.
Сорк наклонил свой факел совсем низко к тому, что осталось от лица. Лохмотья мышечной ткани, изрядно намокшей за все это время, казались совершенно бесцветными, но вот остатки кожи выделялись аспидной чернотой.
— Кажется, на Тихри кто-то говорил, что ее светлой коже следует немного загореть, — пробормотал он неуверенно.
Но Харру этого было достаточно. Он выдернул из ножен свой меч, и мона Сэниа впервые в жизни вздрогнула от этого свистящего звука. Он поддел влажную ткань, и она с плачевным скрипом распалась надвое, обнажая щуплое мальчишечье тело.
— Вот вам и Чернавка, — присвистнул тихрианин. — На пуп поглядите!
Смотрели-то все не на пуп, но, подняв немного взгляд, каждый мог заметить не до конца смытый серебряный кружок, от которого расходились немногочисленные лучи.
— Солнечный раб, — сказал уверенно менестрель. — Таким назначают испытание; ежели пройдет — законником станет, а не сдюжит… В лучшем случае останется в кабале до самой смерти.
— Ни хрена себе естественный отбор, — пробормотал Юрг.
— Пришли сервов, чтобы закопали, — сухо проговорила принцесса, отворачиваясь.
Продолжать вечернюю трапезу никому даже на ум не пришло. Впрочем, отправляясь на ночь в привратный кораблик, Харр по–Харрада пасовал всякой снеди за пазуху столько, что полусонное хрупанье доносилось оттуда до самого утра, как из стойла.
А ненаследному принцу пришлось потесниться в своей драгоценной колыбели — подарке никогда не видевшего его деда–короля.
— Я только упрежу Лронга, а то как бы до него не добрались, — командор был уже одет и застегивал клапаны серебристо–белого комбинезона. — Со вчерашнего дня он вряд ли со своего места стронулся.
Оба, не сговариваясь, подумали об одном и том же: каждый раз, когда им казалось, что для них наступила спокойная семейная жизнь, получалось так, что проходил день — и, оглядываясь назад, они с трудом могли себе представить, что ВСЕ ЭТО могло уместиться в коротенькие двадцать четыре часа.
— Будь осторожен, — чуть слышно шепнула мона Сэниа.
— Что я слышу? — изумился Юрг. — И от кого? И с чего бы?
Она вздохнула:
— Ты что-то слишком тщательно застегиваешься на все пуговицы…
М–да. Неистовая девочка прямо па глазах превращалась в классическую супругу высшей пробы.
— Еще немного, и ты начнешь мне ладанку на шею вешать…
— А что мне еще делать, муж мой, любовь моя? Я теперь немолодая, небогатая, с двумя детьми на руках. Меч возьмешь?
— А как же. Ну а теперь зови тех, кто поумнее, — Эрма, Сорка, и вместе садитесь за Звездные Анналы. Твоя чернокожая советчица права — придется искать какой-то четвертый мир.
— Да уж не соскучусь. Не задерживайся.
— Я ж на минутку! — словно собирался к соседу за спичками, — Ких, возничий мой солнечный, поехали! Подставь-ка носик, Химена…
И кораблика как не бывало. Откуда-то, почесываясь, появился Харр.
— И чего к мужику вяжешься? Ну гульнет па стороне малость, так от тебя убудет, что ли?
— Изыди!
Жена, как всегда, была права: проговорив с Лронгом не более получаса с глазу па глаз (посторонние уши подразумевались, но на этот случай пригодился язык жестов, доступный без переводчика), Юрг был представлен Паяние — друг другу они не очень понравились, — после чего он незамедлительно отбыл.
Не на Джаспер, разумеется, — прямиком в Ад. По проторенной дорожке.
— Из кораблика ни в коем разе ни ногой, — строго наказывал он Киху, вытаскивая из-под коврика две плоские канистры. — Если что, потянешь меня за тросик. Но не думаю, потому как в прошлый раз это чудище поганое на меня напоролось. Теперь остережется.
Он еще раз проверил крепление тросика к поясу и вылез наружу. Подача кислорода и обогрев, естественно, не работали, так что в узкую прорезь двустворчатого щитка просачивался ледяной до едкости воздух. После субтропиков Игуаны было как-то дискомфортно, да и сатанинские сполохи неугомонного вулкана в этот раз своей трагической красой не пленяли.
Юрг спешной рысью двинулся вперед, досадуя, что под хрустким слоем свежевыпавшего снега не видно их давешних следов. Впрочем, ошибиться было нельзя — широкая полынья дэвова лежбища виднелась прямо по курсу. Он постарался выровнять дыхание, чтобы на традиционный вопрос ответить скоренько и без запинки, и с некоторым удивлением отметил, что Скудоумец прихорошился — блестел, во всяком случае, как стеклышко. И молчал.
— Эй, кладезь премудрости, — крикнул командор, останавливаясь на самом краю, — ты что, навел марафет и разговаривать не хочешь? Зазнался?
Ветер, шурша кристалликами льда, погнал по зеркальной поверхности невесомую поземку. Случилось то, чего он боялся, не позволяя себе об этом даже думать: источника живой воды больше не существовало. Все превратилось в один замерзший пруд.
— Дезертировал, сволочь! — Юрг на всякий случай довел до сведения потенциального слушателя свое отношение к происходящему.
Дэв не отозвался.
Юрг повернулся, захлопнул щиток и потрусил к кораблику, сматывая на бегу тросик, прикрепленный к поясу, и уповая па то, что воздуха внутри шлема ему хватит, а то недоставало ему еще ангины.
За корабликом смутно угадывалась громада неприступной горы, укрытой туманом и заклятиями. Соваться туда на авось не имело ни малейшего смысла. Тем более что покинувший свое рабочее место Скудоумный Дэв мог вполне пригреться именно там.
Засаленные Анналы листались едва ли не благоговейно.
— Мирт Богдыхана, — читала принцесса. — Кто-нибудь слышал о таком?
— Вроде бы мой двоюродный дед рассказывал, — неуверенно проговорил Борб, подергивая себя за ухо, вероятно, для освежения памяти. — Да, определенно в семье о Богдыхане рассказывают. Но там побывали давно. Поколений пять назад.
— Значит, отпадает. Дальше: Ромбион. Вспоминайте, вспоминайте: четыре желтые звезды да еще одна потухшая. Годных планет для заселения три, сплошные описания райских кущ.
— А что о населении? — спросил Юрг, уже порядком утомленный.
— Ни полслова.
— Тогда положи закладку. Может, Шоёо с одной из них.
Мона Сэниа почесала лайковое брюшко зверька, разлегшегося тут же на ковре лапками кверху.
— Вспомни еще раз, малыш: какого цвета было твое солнце?
— Я не мог смотреть на него. Никто не смотрел на солнце. Но я помню, что сквозь щели проникали серебряные лучи, совсем как твой огромный меч.
— А луны? Что было на небе ночью?
— Ночью я спал в дупле, а потом в домике у ет–Хриер–ета.
Попытка отыскать мир, из которого был принесен Шоёо, казалась уже почти безнадежной.
Мона Сэниа кротко глянула в куполообразный потолок, восстанавливая душевное равновесие, и монотонно продолжала:
— Стылая Овчарня… Древние боги, кто-нибудь помнит это пленительное словосочетание? Нет? Ну напрягитесь… О, четыреста чертей, да мы же просидим над этими проклятыми Анналами до собственных правнуков! Здесь тысячи созвездий, чтоб им всем перетухнуть…
Увесистый том полетел в угол — хорошо, не за пределы Бирюзового Дола. Юрг осторожно обнял жену за плечи:
— Я с тобой полностью солидарен, малыш. К чертям последовательность, тем более что она никогда не была королевской привилегией. Попробуем с другого конца: до сих пор мы искали, на какой из планет мог проживать уважаемый ет–Хрнер–ет. Возможностей, действительно, до… словом, множество. Сузим их круг: на какой из ПОДСТАВЛЕННЫХ вам планет это могло быть? Не понимаете?
Он с некоторой тоскливостью оглядел дружинников, сгрудившихся над кипой старинных звездных карт. Решимость и исполнительность, беззаветная преданность в придачу. Еще бы кроху инициативности…
— Вспомните вашу игру с покойным эрлом Лемуром. Половина колоды у вас на руках, половина — у эрла. Вы одинаково видели изображенные там созвездия?
Хор голосов был скорее удивленным, чем утвердительным: а разве могло быть иначе?
— Но ведь волшебная колода — это тридцать шесть пустых картонок, только и всего. Если вы одинаково воображали, что видите что-то, то это означает… Ну-ка, напрягитесь!
— Что нашими крэгами командовал кто-то рангом повыше, — воскликнул Флейж, опровергая устойчивое заблуждение, что самый задиристый в бою — как правило, самый пустоголовый.
— Вот именно. Кажется, его именуют прокуратором, чтоб ему… прости, дорогая. Надо думать, созвездия он вам подсовывал не случайно, а по обдуманному плану — так сказать, домашняя заготовка. Корабль, который мы захватили, удирая с Джаспера, был брошей прямо со всем грузом — совершенно очевидно, что он побывал в открытом космосе где-то между вашим полетом и экспедицией Иссабаста, иначе его успели бы разгрузить. Но началась заварушка с крэгами — каюсь, не без моего участия, — и на нашу долю таким образом досталось несколько инопланетных амулетов, в том числе и Неоплаканные Звери. Так вот, моя мысль сводится к следующему: я не думаю, что в игре с “командой икс”, как я назвал бы пока неизвестных нам путешественников, вышеупомянутый прокуратор стал бы подбирать какие-то новые сочетания созвездий — разве что за небольшим исключением. Так что вам остается…
— Припомнить ход игры! — крикнул Флейж, ударяя себя по колену.
И тут у всех до единого дружинников появилось какое-то отсутствующее выражение… Даже мона Сэниа затаила дыхание. Они снова были там, па Звездной Пристани своей боевой юности, все вдевятером, исполненные воинственного пыла и щенячьего восторга, и магические карты их судьбы рождались ниоткуда, посланные рукой самого прославленного эрла Джаспера, которому еще предстояло назвать себя супругом юной и безрассудной принцессы…
— Первой была Золотая Ступка, — тихо проговорил Дуз. — Ее побили Собачьей Колесницей.
— Нет, — послышался застенчивый, но уверенный голосок. — Эта карта называлась Колесом Златопрялки. Затем — Колесница, Болотный Серв и Кометный Гад…
— Ты все точно помнишь, Кукушонок?
— Конечно. Ведь карты были в руках Гаррэля…
Дальше дело пошло практически молниеносно — во всяком случае, по сравнению с первоначальным вариантом. Были отобраны звезды, у которых имелись планеты, по очевидным или косвенным признакам заселенные человекоподобными (если доверять Анналам) существами. Со всеми допусками таких звезд набралось двадцать две.
— Мы почти у цели, — ликовала принцесса. — Итак, у нас двадцать две планеты, на которые “команда икс” высадиться вроде бы могла — крэги выбирают только ненаселенные миры. Значит, отбираем системы, в которых цивилизация находилась уже в фазе затухания и разумная жизнь могла исчезнуть сравнительно недавно.
Список сократился до семнадцати.
— Ну, этой цифры достаточно для одного похода, — почти беспечно заявила мона Сэниа. — Готовимся…
— Кх–гм, — командор издал неопределенный звук, не поддающийся переводу транслейтора, но прекрасно интерпретированный принцессой. — Это кто готовится? Что-то я припоминаю, что количество детей у пас увеличилось до двух. На кого же ты собираешься их оставить? На нашего старого, доброго по–Харраду?
Моиа Сэииа так стремительно повернулась к нему, что старые карты вздыбились на ковре, поднятые маленьким смерчем:
— Всем выйти вон!
Славная дружина шарахнулась из шатра, чуть не сбив с ног уже упомянутого Харра по–Харраду, слонявшегося по изрядно притоптанным колокольчикам в силу своей некомпетентности в вопросах космонавигации. Кукушонок с тихим шелестом последовал за всеми, Шоёо тактично скользнул вон на гладком брюшке.
Сцена, разыгравшаяся в обиталище изгнанников между супругами, в джасперянских исторических анналах отражена не была.
Примерно после часовых пререканий командор появился на пороге:
— В нашем распоряжении восемь кораблей, из них один остался на Барсучьем под загрузкой. Я беру три малых корабля и пятерых людей. Эрм и Сорк, вашей зоркости и мужеству я поручаю принцессу и детей. Вопросы есть?
— Шоёо с нами?
— Естественно. Ведь нам нужна, во–первых, его планета, во–вторых, человек с его родины, способный нам помочь, в–третьих, если не найдется такого человека, то какой-нибудь захудалый амулетик, уничтожающий заклятие невидимости… ну и в–четвертых, как оптимальный вариант, — сам ет–Хриер–ет. Лично.
— Ну тогда облететь семнадцать шариков действительно можно будет за один поход, — легкомысленно бросил Ких. — Вот Ета придется поискать… То есть его мумию.
Мона Сэниа, как разъяренная фурия, выросла за спиной командора:
— Кто здесь смеет говорить о едином походе? Здесь приказываю я, и вот мое слово: после каждого перелета вы будете возвращаться обратно независимо от результатов. И только я, владетельница Игуаны и ненаследная принцесса Джаспера, буду решать вместе с выбранным мною кругом лиц, куда отправляться в следующий раз. Если таковой вообще будет. Сейчас вам предстоит посетить созвездие, которое в Звездных Анналах носит наименование “Трижды Распятый”. Готовьтесь. Я сказала все.
Она круто развернулась и исчезла в глубине Корабельного Замка.
Юрг позволил себе осторожный выдох. Такого тона он от своей жены не слышал ни разу в жизни и, честно говоря, просто не знал, как на него реагировать. Хотя нет — знал, но на это у него просто не было времени. Семнадцать планет. И легкомыслием Киха он не обладал.
— А почему это — Распятый? — вдруг тихонечко проговорил Пы.
В его голосе не было робости, только недоумение: с чего это им начинать с такой поганой планетки, которая невольно ассоциировалась с темно–лиловой картой ночного козыря?
Неужели принцесса забыла, что несчастная масть неминуемо обрекает па гибель одного из участников похода?
— Потому что это — планета белого солнца. И потом, всегда лучше начинать с конца, а это, если я не ошибаюсь, была в игре чуть ли ни предпоследняя карта.
У него самого было другое объяснение: начинать следует с наименее приятного. Потому что от одной экспедиции к другой силы и энтузиазм будут соответственно убывать.
— Ну и ладненько, — уже совсем обыденным топом проговорил Флейж. — Начинаем, как всегда, с проверки обойм и заточки мечей. Эй, сервы!
— Минуточку, минуточку, — раздался голос менестреля, о котором все, на общую радость, совершенно забыли. — А как же я?..
IX. Единожды распятый
Залив, хорошо просматривающийся в донный иллюминатор, был мелководен, а песчаный берег — пустынен. Впрочем, как и все обозримые окрестности.
— Ни малейших следов цивилизации, — буркнул командор. — Может, в Анналах ошибка?
— Они, конечно, составлялись более полутора тысяч лет назад, однако до сих пор никто не жаловался, — ответил Дуз как самый старший и, следовательно, опытный. — За это время, правда, жители могли поголовно вымереть, но остались бы следы.
Три спаянных вместе кораблика снова подпрыгнули, очутившись под заранее выбранным облачком. Метрах в двухстах от залива начинались скалы, сглаженные ветрами и занесенные до половины песком; на них словно нехотя наползал кустарниковый лес, наверняка колючий и непроходимый, тянущийся уже до самого горизонта. Кое–где у самой кромки воды виднелись сероватые валуны, вокруг которых вились некрупные летучие существа — скорее птицы, чем перепончатокрылые.
— Судя по наличию живности, дышать можно, — заметил Юрг. — У вас как, принято брать пробы воды и образцы почв?
— А зачем? — спросил Флейж.
— Да, действительно… Тем не менее я был бы не прочь высадиться на поверхность. Как-то нелепо побывать совсем рядом с чужой планетой и хотя бы не потоптаться на ней.
Дружинники, объединенные широкими проходами, раскрытыми из одного кораблика в другой, выразили полную солидарность — естественно, сесть стоит. Если не потоптаться, то хотя бы облегчиться. Командор чувствовал себя хуже всех — в сущности, он впервые по–настоящему был их командором, без оглядки на опыт и наследственную власть собственной жены. В результате оказалось, что он и команды-то толком отдать не способен — мямлит, как последний слизняк. “Я бы не прочь бы…” В довершение всего самого непредвиденного планета оказалась необитаемой. И он словно чувствовал собственную вину за таковую пакость. Правда, у блеклого лунообразного солнышка насчитывалось еще не менее трех спутников, на которых вполне могли распять неведомого скитальца, чья горестная судьба и определила название созвездия. Юргу совсем не улыбалось на первом же своем шаге врезаться чеканным астронавигаторским профилем в инопланетное дерьмо.
— Садимся возле дюн, — сухо распорядился он. — У них не традиционная форма — возможно, занесенные песком руины.
Дюны, действительно, были какие-то квадратные. И песок сверкал так, словно был смешан с алмазной пылью. Сели.
— Оседания почвы не наблюдается, — констатировал Юрг.
Замечание не ахти какое глубокомысленное, если принять во внимание, что громадные валуны, то тут, то там видневшиеся на песчаном пляже, красноречиво свидетельствовали в пользу этого хотя бы своей более чем убедительной массой.
Уже без всякой команды с его стороны люк раскрылся, и дружинники попрыгали наружу с легкостью, ужаснувшей командора множественностью вполне предсказуемых трагических последствий.
Но пляж был жарок и пуст, только стайка крыланов торопливо порхнула прочь при виде первого же джасперянина. Из песка выбивались какие-то стеклянисто–прозрачные метелочки, осыпавшие свои сверкающие на солнце семена; их-то и нес по гладкой песчаной поверхности дующий с моря полдневный зефир, вызывая алмазное мерцание. Командор тоскливо глянул на застывшую в жаркой одури гладь залива, и начал прикидывать, как бы не очень резко отказать своим легкомысленным собратьям по оружию, когда они запросятся купаться. Он уже вспотел в своем легком скафандре и высоких сапогах, в которых по желанию можно было включить подогрев. Дружинники же были одеты в их традиционные костюмы, которые они именовали полускафандрами — пуленепробиваемые куртки до колен, скроенные, вероятно, из оболочек недоношенных жавров или подобных им болотных гадов. Капюшоны у всех были откинуты, кое-кто уже успел расстегнуться.
Пы вразвалочку двинулся к ближайшему валуну, намереваясь, по–видимому, расположиться в его тени; не успел он сделать и десяти шагов, как “валун” с паническим трубным ревом вскочил на ноги — он напоминал носорога с мордой бульдожки, но без костяных выростов. Гулко впечатывая слоновьи ножищи в плотный песок, он галопом помчался к зарослям, подымая и увлекая за собой дремавших сородичей.
Пляж опустел.
— Так, — сказал Юрг, — с людьми они знакомы. И накоротке. Не мешало бы нам поискать каких-нибудь следов. Пы, держись-ка поближе ко мне. Остальным тоже действовать парами.
Флейж послал шутливый поклон Киху, приглашая его обследовать кромку воды; Дуз и Борб, молчаливо объединившись, двинулись по следам умчавшихся животных. Юрг придирчиво оглядел близлежащую дюну — похоже, ее основанием служили развалины древнего сооружения — подобия ацтекской пирамиды, чьи уступы были немилосердно сглажены ветром и песком. Основание пирамиды казалось не менее ста метров по каждой из сторон; но высота ступеней доходила только до колена, а ширина достигала полутора метров. Даже если бы эта пологая лестница так не располагала к восшествию па ее вершину, Юрг все равно полез бы вверх, движимый исключительно врожденным общечеловеческим инстинктом, повинуясь которому каждый индивидуум, прекрасно отдающий себе отчет в том, что “умный в гору не пойдет”, совершает прямо противоположное. Большинство делает это безотчетно, некоторые пытаются найти теоретическое обоснование.
— Знаешь, Пы, — проговорил командор, забираясь на первую ступень, — когда бог создал человека, он предопределил ему движение по горизонтали и предостерег от взгляда вверх. Дьявол не замедлил этим воспользоваться…
“Отсюда-то и появилось выражение: куда тебя черти понесли?” — закончил он мысленно. Смысла в его восхождении не было ни малейшего: они прекрасно разглядели все окрестности сверху. Вероятно, просто хотелось размяться.
— Ладно, я сейчас спущусь, — проговорил он, испытывая неподдельное сострадание к полнотелому крепышу, истекающему потом в своем непроницаемом полускафандре. — Еще пару ступенек… О, четыреста чертей и яйца в майонезе!
А это и в самом деле было яйцо. Зарытое в горячий песок, оно треснуло под ногой и выбросило, как плевок, струйку вонючего желтка. Величины оно было приличной — пожалуй, крупнее страусиного. Какая-то сообразительная птичка — а может, и ящерица — заложила здесь кладку, понадеявшись на иллюзорную неприступность пирамиды. И напрасно. Юрг перепрыгнул на следующую ступень, дабы не вляпаться по второму разу, и присел, свесив ноги и соображая, что лучше: попросить Пы перенести его на мелководье или дать яичной корочке подсохнуть, дабы потом она отвалилась сама собой. Инстинктивное тяготение к варианту “само собой” перевесило — видимо, оно тоже было заложено в человеческой сути от Адама. Под таким сумасшедшим солнцем нужно было подождать всего пару минут. Пару тоскливых минут, отнюдь не подслащенных воспоминанием о восторженной готовности ко всем чудесам запредельных миров, обещанных ему Звездными Анналами, по всей видимости, составленными доисторическими фантазерами, дорвавшимися до межзвездных перелетов лишь в силу врожденных способностей.
— Послушай-ка, братец, — спросил он у изнывавшего от дисциплинированности Пы. — А что вы обычно делаете на таких вот планетах?
— Как что? — изумился тот. — Купаемся.
Командор вздохнул. Ни магия, ни подвиги им не светили.
— Ладно, — сказал он. — Можете сигать в воду, только проверьте ее семь раз на безопасность. Я к вам скоро присоединюсь, заодно и обувку помою.
— Эгей! — заорал Пы, рассылая голос веером по всему пляжу. — Братцы–первопроходцы, купаемся!!!
В следующий миг он был уже у кромки воды, посеребренной сверкающим просом песчаных метелок. Почти замкнутый залив представлял собой кристально прозрачную лужу без малейших признаков живности. Конечно, могли тут водиться и бесцветные медузы, грозящие смертельно ядовитыми стрекалами, но врожденная невосприимчивость к ядам делала джасперян по–детски беззаботными.
— Щща проверим водичку… — крикнул Пы, прыгая на одной ноге, освобождаясь таким образом от сапога и получая одновременно то несказанное детское удовольствие, какое доставляют прыжки на таких вот небольших планетках с уменьшенной силой тяжести. Вот так безмятежно, по–заячьи прыгать — это все равно как испускать бессмысленные восторженные вопли в солнечном июньском лесу, где каждый шелушащийся от смолистой избыточности ствол рождает серебряное эхо, жадно поглощаемое мхом и зубчатыми трилистниками земляники.
Слева и справа запрыгали еще две пары, и Пы, уже расстегнувший пояс и взявшийся за штаны, небрежно бросил:
— А чего командора-то не прихватили?
— Командора? А где он?
Пы растерянно оглянулся:
— Да вон, на ступенях… — и замер, держась обеими руками за спущенные штаны: командора на песчаной пирамиде не было.
Мгновенный уничтожающий взгляд, которым наградил его Дуз, словно стегнул его одновременно по голой заднице и по розовым вспыхнувшим щекам. Он не в первый раз ощущал на себе не очень-то лестные взгляды своих товарищей, но такое откровенное презрение было для него внове.
Поэтому, растерянный и оскорбленный, он переметнулся на песчаные ступени последним.
— Вот… — он потыкал пальцем в плотный песок, устилавший каменную, подозрительно ровную поверхность. — Вот тут он сидел. А вон там, ниже, в яйцо врюхался… Эк воняет, тухлое было…
— Не мог же он провалиться! — Флейж несколько раз топнул, но неотзывчивость камня неоспоримо свидетельствовала об абсурдности такого предположения.
— Тихо! — велел Дуз.
Все замерли, по кроме легкой, достаточно тошнотворной вопи, в воздухе не витало ничего.
— Надо было взять с собой Кукушонка… — скрипнул зубами Дуз.
— Но есть Шоёо! Если у пего тонкий нюх… — Ких не успел закончить фразу и исчез, ринувшись в обосновавшуюся в центре пляжа трехглавую конструкцию спаянных воедино корабликов.
Дружинники не успели перевести дыхание, как он появился снова с только что разбуженным зверьком на руках.
— Тепло-то как… — блаженно прощебетал пушистый комочек, разворачиваясь и подставляя белым лучам шелковистое брюшко.
— Шоенчик, милый, не время ловить кайф! — Ких опустил зверька на песок. — Ты можешь по запаху определить, куда пропал наш командор? Он только что сидел па этом месте.
Выразительная мордочка сразу как-то заострилась, пушистый хвост напрягся и вытянулся стрункой. Шоёо повел головой влево, потом вправо, вбирая в себя целый веер запахов, потом приподнялся, как суслик, и уперся взглядом в стеночку, ведущую к следующей ступени.
— Да тут камень! — досадливо крикнул Флейж и что было силы саданул сапогом в песчаный отвес.
Раздался хруст, слюдяные осколки, покрытые тонким слоем приклеившегося к поверхности песка, обнаружили чернеющую за ними дыру. Борб, стоящий на самом краю неширокой террасы, повторил движение Флейжа — и тут за слюдяным экраном открылся ведущий вниз наклонный лаз. Дружинники принялись молотить по замаскированным окнам, и скоро слюдяные осколки открыли им не менее дюжины отверстий, выстроившихся в ряд, так что ацтекская пирамида разом превратилась в подобие архаичного дота двухвековой давности — впрочем, джасперянам, не знакомым с земными историческими фильмами, такое сравнение прийти в голову и не могло.
— Но не мог же командор сам собой сюда провалиться… — растерянно пробормотал Пы.
— Естественно. Тем более что кто-то задвинул за ним эту заслонку, — согласился Дуз. — Шоёо, принюхайся — куда нам?..
— Здесь! — зверек, напряженный, как фокстерьер в погоне за уткой, уже ринулся в наклонный лаз, но Дуз успел ухватить его за хвост:
— Хоп! Без команды никуда. Ты еще понадобишься. Ких, ты самый юркий, пойдешь первым; как только очутишься внизу, доложишь обстановку. Чуть что не так — возвращайся. Ну, пошел!
Ких переложил десинтор из кобуры за пазуху, старательно прикрыв, чтобы не запорошило песком, и нырнул в дыру ногами вперед. Некоторое время он скользил относительно плавно, пересчитывая спиной гребенчатые уступчики, позволявшие обитателям пирамиды взбираться по довольно круто уходящей вниз трубе; струйки песка, обгоняя его, успевали, шурша по плечам, умчаться вниз, как бы оповещая хозяев дома о его прибытии. Но когда каблуки его сапог врезались в кучку песка, а всемогущий офит, перейдя па инфракрасное видение, позволил сориентироваться в обстановке, никаких следов владетелей этого подземелья он не обнаружил.
— Глубина — три моих роста, — коротко доложил он, посылая на поверхность свой голос — Впереди горизонтальный коридор. Пусто. Продолжаю двигаться по направ…
Гулкий, ухающий удар уже не мог быть передан им наверх — но Дуз и Флейж, лежавшие на животе, свесив головы в дыру, отпрянули, когда прямо в лицо дохнуло сухой пылью пополам с ощущением беды. Шелестящий гул песчаного обвала достиг их ушей секундой позже…
Наверное, этот шум, подкрепленный упругим толчком, распространившимся на все подземелье, и привел Юрга в чувство. А может быть, пренеприятиейшее ощущение, когда кто-то пытался загнать тупой гвоздь в синтериклоновую перчатку на его левой руке.
— Не старайся, она непробиваемая, — как-то машинально прохрипел он, одновременно радуясь тому, что горловые хрящи, выходит, не повреждены.
— Врешь, — уверенно отпарировали откуда-то сзади.
В первый миг не было ничего, кроме дошедшего до икоты изумления: голос говорил по–русски. Но, с трудом побарывая непроизвольную пульсацию изрядно-таки травмированного горла, командор, окончательно пришедший в себя, сообразил, что это — всего лишь милость транслейтора. Он рванулся, пытаясь подняться, и не смог: запястья и щиколотки резануло тонкими, но абсолютно лишенными упругости путами. Он слегка поерзал спиной по гладкой поверхности того, на чем он лежал, и не без удивления почувствовал под лопатками неширокую доску. Значит, если ему посчастливится освободиться, он еще будет куда-то падать. Что излишне. Так что не мешает срочно выяснить обстановку в тех пределах, в которых его голова способна поворачиваться. В помещении царил скорее полусвет, чем полумрак: окошко в потолке, забранное плетенной из веток решеткой, было затянуто то ли рядном, то ли матовым стеклом и с трудом пропускало солнечные лучи. Вторым ощущением была тошнотворная вонь, приносимая откуда-то издалека равномерными порциями, точно кто-то гнал ее сюда плавными махами крыльев. За головой шелестели и топотали. Уменьшенная сила тяжести — значит, аборигены не должны быть обременены могучей мускулатурой.
Юрг медленно повернул голову влево, к умельцу, все еще старавшемуся загнать какое-то острие в накрепко прикрученную к поперечной доске ладонь. Раздалось раздраженное шипение, и туземец… Нет, все-таки командор ожидал увидеть какое-то лицо, хотя бы издали напоминающее человеческое. Но на него уставилась крайне злобная крупная морда, более всего схожая с кроличьей. Выпуклые красные глаза пуговично поблескивали из редкой бесцветной шерстки; там, где полагалось бы находиться носу, прятались в морщинах и вибриссах множественные крупные поры; полуоткрытая белесая пасть обнажала клыки, вряд ли принадлежащие травоядному, и над всем этим безобразием возвышались кожистые уши торчком, под каждым из которых болталась розовая индюшиная серьга. Красавец, одним словом. Между передними лапками упруго покачивался какой-то свернутый жгут; как только существо заметило, что пленник повернул голову, жгут развернулся и хлестко ударил командора по лицу — прежде чем у него посыпались искры из глаз, командор успел заметить на конце этого хвоста кисточку шевелящихся щупалец. Вот этим-то его и захлестнули вокруг шеи, так что он не смог даже крикнуть и, теряя сознание, только смог порадоваться, что жесткий воротник не позволил сломать шейные позвонки. Хорошее дело — скафандр, даже самый легкий: вот и сейчас капюшон, спружинив, спас его от явного сотрясения мозга.
Юрг набрал в легкие побольше воздуха:
— Я приказываю тебе освободить меня, пока на тебя не обрушились кары моих верных слуг! — заорал он во всю командорскую мощь, надеясь не столько на адекватность перевода, сколько на то, что его крик будет услышан дружинниками.
Где-то за головой послышалось хлюпанье, переведенное транслейтером как лающий смех. Шлеп, шлеп — кажется, эти зверюги передвигались короткими прыжками. Да, так и есть: справа в поле зрения возник более крупный абориген, и его движения выдавали в нем родственника исполинского туш–капа.
— Я тебе не враг! — крикнул Юрг, с ужасом сознавая, что в Военно–воздушной академии совершенно катастрофически упустили такую дисциплину, как “общение с инопланетными туземцами неканонического вида”.
Тушкан бесцеремонно ощупал привязанные ноги.
— Говорливая обезьяна, — промолвил он удовлетворенно. — Мясистая. Жира мало. Тухнуть долго.
Отрывистые фразы, звучавшие как выстрелы–дуплеты, могли бы вогнать в ледяной пот кого угодно; но одновременно всплыл в памяти китайский кулинарный рецепт приготовления “тухлых яиц”. Если эти зверотушканы предпочитают пованивающую человечинку, то тут их ожидает непредвиденное затруднение: раскрыть скафандр им не удастся. Для этого пришлось бы набрать двузначный код под клапаном нагрудного кармана… черт, не сообщил этой цифры Дузу! Кретин. И в следующую экспедицию все пойдут в шлемофонах с рациями. Это уж непременно. Но пока надо было как-то выпутываться из сложившейся ситуации, если не сказать — катастрофического положения.
— Каждый, кто попробует моего мяса, умрет страшной смертью! — громогласно пообещал Юрг.
— Обезьяна невежественна. Обезьяна несъедобна.
Ну слава тебе, господи!
— Тогда на кой черт я вам сдался?
— Раздавил яйцо. Снесешь яйцо. Я решил. Ну и топ — прямо “так говорит Заратустра”.
— Пардон, мсье, яйца нести не обучен. — Юргу стало даже смешно.
— Все не.
Где-то за пределами изголовья возникло шушуканье — голосов было не меньше пяти. Удалось различить: “Радость есть” — “Двое много” — “Радость вдвойне” — “Уфекалимся зело” — “Всемилостив верховный” — “Нажраться, нажраться…” Все-таки каннибализмом припахивало. И куда подевались верные собратья по разномастному и разнокалиберному оружию?
— Люди! Сюда!!! — заорал он, отталкиваясь спиной от жесткой доски.
— Люди нет. Песок бух. Бух сверху, — проинформировали его.
Разорвать путы снова не удалось. Насчет результативности “бух” он сильно сомневался, по дружинников что-то задерживало. Юрг прикрыл глаза, сосредотачиваясь.
— Обезьяна спит! Сон сказочен! Сои чудорожден! Слава верховному!
Голоса заверещали так, что могли бы разбудить мумию, вздремнувшую веков так пятьдесят назад Если они считают, что на него снизошел магически наведенный сон, то и пусть себе заблуждаются. Придется копить силы, чтобы потом разочаровать этих тушканов. Хотя уже закрадывалось сомнение в том, кто в конце концов останется разочарованным. Конечно, в защитных силах скафандра сомневаться не приходится, но открытое лицо… Ведь достаточно красноглазым хозяевам проявить капельку гостеприимства и попытаться его накормить — бр–р-р… Кстати, они, кажется, именно на жратве и зациклились — гомон, который они подняли, складывался из каких-то писков и хрюканий, звучащих по–разному, но запарившийся транслейтор, не в силах подобрать земных эквивалентов, монотонно переводил: “Еда, еда. Еда, еда. Еда…”
— Я милостив, — снизошел наконец крупный тушкан. — Нажремся вдвое. Потом предадимся.
Уши у него порозовели и выросли сантиметров на десять. Чему он собирался предаться, осталось тайной — вся стая с гоготом двинулась мимо крестообразной дыбы, на которой был распят командор, причем каждый норовил кисточкой на конце хвоста погладить его по лицу. Почти всем это удавалось, и когда шлепающий топоток замер в невидимом для Югра проходе, вся кожа у него подергивалась от едкой слизи, словно он с размаху врезался лицом в медузу–стрекишницу.
Ну дела. Домечтался о троллях и гоблинах. Так что же предпринять? Он в который раз дернулся, стараясь если не разорвать, то хотя бы ослабить веревки, и снова напрасно. Зато слева послышался едва уловимый стоп — так нечаянно выдает себя совершенно обессилевшее животное.
— Эй, кто там?
Надежда вспыхнула — и разом погасла, когда Юрг повернул голову и разглядел то, что до сих пор загораживал от него тушкан с острым шипом, трудившийся над его левой рукой. Да, это был еще один пленник, тоже распятый, с дымчатой шерсткой и бессильно свисавшими вниз ушками, впрочем, ухо отсюда виделось только одно.
— Ты кто, страдалец? Говори, не бойся, все ушли!
— Сын яйца. Яйца черепахи.
— И давно ты здесь?
— Некормлен трижды.
Характерный отсчет времени.
— И как ты думаешь, что с нами собираются делать?
— Засеять отрыжкой.
— Фу, черт! Все равно не понял. Объясни поподробнее.
— Обезьяна глупа, — вздохнул дымчатый хвостатик. — Яйцо расти. Обезьяна питать. Обезьяна протухнуть. Яйцо греться.
Его вдруг заколотило от ужаса прежде, чем память подсказала термин — эндотрофное размножение. Комиксы–ужастики, будоражившие детское воображение на продолжении трех веков, вдруг начали приобретать кошмарную, осязаемую реальность. Хотя какая-то часть разума усиленно противилась этому, навязывая вариант бредового состояния (виртуальная реальность исключалась ввиду явного отсутствия цивилизации компьютерного уровня).
Юрг на всякий случай прикусил губу — стало больно. Нет, не сон. Но разум продолжал беспомощно, по–щенячьи тыркаться в поисках альтернативного варианта объяснения всего происходящего.
— Слушай, сын яйца черепахи, я совершенно запутался. Если вот эти красноглазые собираются откладывать яйца, то кто же они — выходит, женщины?
— Женщины — кто? — переспросил пленник, старательно выговаривая явно незнакомое слово.
— Ну вот эти, которые нас сцапали, — это самцы или самки?
— Самцы — непонятно. Самки — непонятно.
— О, черт… Отложим. Сейчас главное: как выпутаться из этой катавасии. Соображай, чей-то сын! Как нам спастись?
— Спастись никак.
И тут снова возникла надежда — па сей раз в форме поросячьего визга. Кто-то катился по боковому, невидимому для Юрга проходу, точно вышвырнутый пинком щенок, и непереводимо голосил. Впрочем, добравшись до пленников, он несколько раз хлестнул себя хвостом по бокам и уже вполне членораздельно пожаловался:
— Мало еды. Не покормили. Говорят — молод. Рыбье дерьмо.
Ага, до изысканных выражений цивилизация здесь уже поднялась.
— Молодой человек, — проговорил командор, прилагая все усилия к тому, чтобы голос звучал как только возможно убедительнее и проникновеннее. — Юрг добрый. Юрг тебя накормит. Накормит сытно.
Пушистое рыльце ткнулось в его плечо.
— Чем, чем?
— Вот что захочешь — то и получишь. Много–много.
— Где, где?
— У меня на животе коробочка… Нашел? Пальчики на лапках имеются? Вот и открой. Доставай, доставай, штука это тяжелая, но для получения еды совершенно необходимая… Так. Вот этот ствол… ну трубочка… палец, если угодно… Ага, понял. Направь прямо в потолок, и еда свалится сверху. Не валится? А, смотри: там видна красная кнопочка… Ягодка, если угодно. Нажимай! Сильнее!
Громыхнуло будь здоров — калибратор стоял на бронебойном разряде. Оставалось только надеяться, что в районе потолочного окна, осколки которого все еще продолжали сыпаться прямо на Юрга, никого из дружинников в этот момент не было. Поросячий визг взметнулся — и затих в том же направлении, откуда появился. И почти сразу же два голоса синхронно рявкнули:
— Командор, не стреляй! Свои!
— Где вас только черти носили, своих-то… — буркнул Юрг, уже не делая попыток освободиться собственными силами.
Встревоженные физиономии Дуза и Борба возникли в потолочной дыре, и Юрг уставился на них с таким восторгом, словно одна рожа принадлежала Венере Милосской, а другая — Сикстинской мадонне. Или наоборот — соображал он сейчас только в одном направлении.
— Да отвяжите вы меня, черт побери!
Джасперяне попрыгали сверху, как кузнечики.
— Если б не разряд — еще сутки проискали бы, — бормотал Флейж, перепиливая веревки. — Кругом заросли стеклянных метелок, даже Шоёо не проползти… Готово!
— Десинтор мой поищите, он где-то на полу, — кинул командор, спуская ноги со своего гостеприимного ложа. — О дьявол, до чего же хочется вставить этим тварям здоровенный фитиль!
— За чем же дело стало? — осведомился Ких, да и на лицах остальных дружинников отразилась живейшая готовность посодействовать.
— Да не виноваты они, — вздохнул Юрг. — Угораздило ж их родиться яйцекладущими. Заскоки эволюции. Пошли отсюда.
Он поймал себя на том, что начал разговаривать фразами, состоящими только из двух слов.
— Да, чуть не забыл: этого, примолкшего, тоже развяжите.
Развязали.
— Все наверх!
На плотном песке, заляпанном стекловидными, уже застывшими натеками — все, что осталось от прозрачных метелок, — освобожденный пленник показался совсем жалким. Сейчас было видно, что позвоночник у аборигенов плавно закруглялся, так что хвост торчал не сзади, а спереди, являя собой еще одну хватательную конечность. Правда, не у этой особи — дымчатый тушкан трясся всем тельцем, прижимая к груди что-то вроде растрепанной веревки; уши у пего тоже висели, точно тряпочные.
— Скажи-ка нам на прощание, приятель, — обратился к нему Юрг, — есть ли на вашей земле еще такие же, как мы?
— Как вы. Есть, есть. Сколько угодно.
— Где?! — воскликнули сразу шесть голосов.
— Как — где? На деревьях.
М–да. Разведка, похоже, была закончена.
— Ну прощай, яйцекладущий, — сказал Юрг. — Желаю вам когда-нибудь дозреть до млекопитания. И держи уши торчком!
Тушкан перестал трястись и задышал тяжело, даже с каким-то жужжанием, словно гигантский шмель, готовящийся взлететь.
— Это вовсе и не уши! — выдал он гигантскую фразу и покраснел, как вареный рак.