III. Игуана, остров изгнания

Земля ухнула и ударила его снизу, совсем как три года назад, когда на летное поле обрушился беспилотный грузовик. Однако сверху он не ощутил никакого прикосновения — его словно прикрыли невесомым одеялом. Но не прошло и двух секунд, как это одеяло взметнулось ввысь и заплясало, постанывая:

— О! О! О!

Левый край подпрыгивающего диска, как раз там, где удар должен был прийтись по Юргу, свисал бессильными лохмотьями. Командор сел, озадаченно глядя на дэва — тот уж очень напоминал недотепу, ударившего по булыжнику вместо футбольного мяча.

— Подымайся, Стамен, — устало проговорил он. — Больше нас не тронут. Не знаю, каким чудом, но похоже, что маэстро фокусник саданул сам себя по… Стамен?!

Вулкан услужливо полыхнул, и в отраженном тучами блике Юрг увидел темные пятна, забрызгавшие изнутри щиток шлема.

— Флейж! Ких! Где вы, черт вас подери?

Они появились почти мгновенно — слава богу, оба целые и невредимые. Ох как кстати, что он не объяснил им про вакуумное закрепление! Лежали бы тут рядком…

Темный пузырь на губах Стамена вспух, лопнул, на щитке появилось новое пятно — значит, Стамен дышал.

— Ребята, тихонечко его подымаем, в кораблик, и — на Землю. Не ошибетесь?

Это было лишнее.

Прежде чем люк за ними закрылся, он обернулся к постанывающему дэву и голосом, не предвещавшим радужных перспектив, пообещал:

— Я вернусь.

Люк, которому мона Сэниа велела раскрыться узкой щелью высотой точно по ее росту, позволял ей стоять боком, опираясь плечами на упругую кромочку и изредка поглядывая в глубину кораблика, где возился на полу Ю–ю, перекатывая крупные (чтобы нельзя было запихнуть в рот) гладкие орехи. Это занятие пока удовлетворяло его полностью, тем не менее разговор, которым князь Лроногирэхихауд пытался развлечь свою гостью, то и дело затухал.

— Да?.. — проговорила принцесса, отрываясь от своего бездумного ожидания. — Прости, Лронг, о чем мы говорили?

— О том, что ты всегда сможешь найти меня, где бы я ни был на своей дороге, по княжескому знамени. Оно разделено на четыре части, ибо четыре — священное число на Тихри.

— А почему? — спросила она, стараясь придать своему голосу оттенок подлинной заинтересованности.

— Потому что у любого тихрианина есть четыре основных пути: на солнце, против него, левой бровью к нему и правой. В зависимости от того, какой путь он выбирает, изменяется и его судьба.

— Понятно. А цвета?

— Белый — дневной свет, черный — темнота бессолнечности, желтый — тепло, откуда бы оно ни исходило, и красный — кровь всего живого.

— Это прекрасно, что вы не отделяете человека от всех других тварей… Но знамя, даже развевающееся на ветру, трудно разглядеть сверху.

Бывший лекарь раздумывал не долее двух секунд.

— Я велю сделать его таким, чтобы каждая часть была не менее восьми раз по восемь шагов, и расстилать полотнище на земле возле каждой своей стоянки.

Мона Сэниа горестно покачала головой, глядя на сидящего на пне чернолицего великана, руки которого привычно плели травяную косицу.

— Я не перестаю удивляться проницательности этой девочки, выбравшей именно тебя…

— А я не перестаю думать о том, все ли я сделал из того, что могла бы совершить она. И прежде всего я вспомнил о Чернавке.

— Нашли ее?

— Да, и вовремя. Сейчас она в моей новой столице, под надежной охраной.

Мона Сэниа поняла, что чего-то он недоговаривает — вероятно, не хочет занимать ее мысли своими заботами.

— Если я в чем могу помочь — скажи, Лронг! И почему ей потребовалась охрана? Разве недостает твоего княжеского повеления?

Он пожевал губами и взялся за новый плетышок. Сейчас, когда гостья неведомого мира вернулась сюда, освобожденная от черной тени проклятия и исполненная величавой женской красоты, он не смел поднять на нее глаза и только дивился тому, как спокоен и бесцветен его собственный голос. Нет, не ту женщину ждал несчастный Оцмар, не ту… И если бы ему, Лронгу, был дан мучительный дар предвидения, он рисовал бы вот этот светлый лик, изображая его рядом с солнцем. Равносветящая… Сестра Негасимого Светила…

— Лро–онг! Теперь ты задумался?

— Прости, — пробормотал он, теряясь, как мальчик. — Это было не по–рыцарски — забыть о своей даме…

Забыть! И она поверила…

— Но ты же думал о Чернавке — это естественно. Так почему ее нужно охранять? От кого?

— От моих солнцезаконников. Они требуют ее казни, — он отвечал только потому, что не в силах был ни солгать, ни промолчать, когда та, что с первого взгляда стала повелительницей его дум и сердца, требовала ответа.

— Но ведь это ты приказал спасти ее!

— Да. И на то была моя княжеская власть и воля. Но она была Чернавкой, принявшей пожизненный обет, и ее долг — умереть, но не позволить увезти себя из Анделисовой пустыни.

— Это кто так сказал?

— Закон, моя госпожа, который выше княжеской воли.

— Ну так стань князем, который выше закона, разгони своих дармоедов, издай указ, чтобы последний караван забирал каждую Чернавку, отслужившую свой срок…

— Но кто тогда будет блюсти законы, разрешать тяжбы, отпускать содержание стражникам и воинам, возжигать Невозможные Огни? Кто будет разводить и обучать молвь–стрелы… Прости, о увенчанная короной морозного утра, но меня, по–видимому, ожидает неотложное дело.

Принцесса вытянула шею и скосила глаза вправо, следуя за досадливым взглядом Лронга, — там, преклонив колени на красную подушку, терпеливо замер обладатель алого балахона. Что-то уж очень бесшумно он подобрался всего на каких-нибудь пятнадцать шагов. Если у него тонкий слух, то сколько из того, что было сказано совсем не для посторонних ушей, вынесет он из подслушанной беседы?

Как не кстати оказалось решение оставить Гуен на Джаспере! Но в поспешных сборах было решено, что и белой стражнице, и верному Кукушонку, и натерпевшемуся всяких бед крошечному Шоёо нечего делать в ледяном Аду. Да и задерживаться здесь надолго они никак не собирались. Юрг обещал, что все возможные осложнения растянут экспедицию от силы на два–три дня — ведь на Тихри так легко одерживать победы! Но сейчас с каждой минутой тревога моны Сэниа росла, и даже появление смиренно потупившегося солнцезаконника, всем своим видом говорившего, что он готов простоять в привычной, по–видимому, позе хоть до самого Невозможного Огня, вызывало у нее недобрые предчувствия.

Лронг размашистым шагом подошел к солнечному жрецу и молча протянул руку — это был царственный жест, и мона Сэниа подивилась, как немного времени нужно, чтобы вот такие повелительные движения стали естественными. Замелькало красное — оказывается, балахон был многослойным, как кочешок капусты; наконец появилось искомое: плетеная клетка–корзинка. Так же, не проронив ни слова, Лронг взмахом руки отослал гонца прочь, и принцесса вдруг подумала, что на его месте она постаралась бы ограничить контакты этого красноризца — где-то неподалеку, говорят, имеются вполне комфортабельные подземные отели с номерами на одного, правда, лишенные естественного освещения и туалетов.

Лронг подошел, прижимая корзиночку к груди — в его громадных лапах она была почти не видна.

— Прости меня, госпожа моя, но я полон смутных предощущений — мне чудится, что весть, принесенная княжеской молвью, касается тебя, а не меня. Открывать ли?..

— Если это действительно касается меня — открывай, добрый Лронг. Ты ведь рядом.

Он покачал головой, польщенный, но не успокоенный ее словами. Неуклюжие на вид пальцы нажали какой-то неприметный замочек, и крышка корзинки поднялась, позванивая бубенчиком, прикрепленным к ней изнутри. Цыплячьего цвета птичка с розовым воротничком, который она тут же кокетливо нахохлила, вскочила на краешек корзины и, наклонив головку, подождала, пока утихнет серебряный перезвон. Затем она прощебетала, почти не отделяя одно слово от другого:

— Один амулет — беда одна, два амулета — две тысячи бед; на Тихри задача тебе задана, но в мире каком ты найдешь ответ?

Мона Сэниа подняла изумленные глаза на Лронга:

— Ты что-нибудь понял, благородный рыцарь?

— Пока только то, что эта весть предназначена не для моих ушей. Она обращена к тому, кто способен смотреть на Тихри как на один из многих других миров.

Да, девочка выбрала мудрого правителя, но повторять это в очередной раз было бы банальностью, и потому мона Сэниа только сказала:

— Значит, к кому-то из нас… Но для моей дружины загадка только одна: где… Светлячок? — она нарочно назвала Таиру именно этим милым прозвищем, данным ей на Тихри, чтобы подчеркнуть, насколько равновелика была эта утрата как для нее, так и для Лронга. — Хотя нет, вот и другая: кто послал эту весть?

— Не знаю, — медленно проговорил повелитель этой земли, — и, что хуже того, у меня нет способа это проверить. Ни одно пернатое создание не летит так быстро, как княжий посланец, но они не приучены следить друг за другом. Если бы ты взяла с собой одну из твоих диковинных птиц…

— Еще не поздно… — начала мона Сэниа, но договорить она не успела: красногрудая вестница чирикнула: “один–амулет–один–амулет” — и, взвившись над головами растерянных слушателей, исчезла в зеленой кроне орехового дерева, раскидистого, как баобаб.

— Может быть, сибилло? — предположил Лронг. — Он умеет так же ладно сопрягать слова в соразмерные строки.

— А где он сейчас?

— В Куличике, где же еще. Нежит старые кости.

Принцесса нервно хрустнула пальцами. Нет, от сибиллы непрошенной помощи не дождешься. Он бы сперва поторговался и лишь потом соблаговолил изречь подобное предсказание. Какой-то другой мир… А не проделка ли это порфироносных, пытающихся избавиться от непрошенных гостей, каждый раз оказывающихся в опасной для них близости к княжескому трону?

Нет, не похоже — никто из солнечных жрецов не знает об амулете, дарующем невидимость. Он — из мира Шоёо, и если не с его планеты, то во всяком случае с того созвездия, где побывал предыдущий экипаж джасперянского корабля. Тем более они и понятия не должны были иметь о каком-то втором магическом талисмане, который обещал две тысячи несчастий.

Она поглядела на Лронга и увидела, что тот, в свою очередь, вопросительно смотрит на нее.

— Нет, — покачала она головой, — по–видимому, вдвоем нам ни одной тайны не открыть. Подождем возвращения наших кораблей.

Она проговорила это с подчеркнутым спокойствием, но в ее голосе отчетливо читалось: “возвращения ни с чем”. Печальное предчувствие коснулось ее, и в нем не было ничего магического: это была лишь естественная чуткость любящей женщины.

Где-то вдали прозвучал дисгармоничный всхрип сигнального рога: видимо, подходила смена стражи.

— Я отвлекаю тебя от дел правления, — встрепенулась принцесса. — Боюсь, что мое ожидание затянется. Ты можешь…

Он поднял руку, останавливая ее на полуслове:

— Нет у меня дел важнее, чем находиться ежеминутно в твоем распоряжении. Не надобно ли тебе еды или питья?

— Спасибо, добрый Лронг. Так о чем мы говорили перед тем, как нам доставили молвь–стрелу? О Чернавке? Если опасность для нее так велика, хочешь, я возьму ее с собой на Джаспер? Преданная нянька мне не помешает…

Травяной рыцарь не успел ответить — сильный порыв ветра смел в сторону все сплетенные им перевязки, и под орешниковыми ветвями вырос еще один нездешний корабль.

— Слава древним богам! — невольно вырвалось у моны Сэниа. — Юрг… Юрг?

Но она уже видела, что это не он. Сорк выпрыгнул из незакрытого люка и теперь озирался, явно отыскивая глазами командора.

“Беда! — застучало у нее в висках. — Беда! А я не с ним…”

— Где?..

— Не знаю. Корабли действовали раздельно, — четко доложил Сорк; мы находились в степи, когда получили приказ вернуться сюда.

— Чей приказ?

— Приказ командора. Но его передал Флейж.

— Понятно, — голос совершенно спокоен, как всегда перед решительными действиями. Один миг на то, чтобы прикрыть глаза и представить себе теплый полумрак командорского кораблика.

— Юрг! — позвала она. — Юрг, ты слышишь меня?

Тишина. Либо там, в неведомом Аду, произошло что-то непоправимое, либо кораблик попросту пуст.

— Сорк! Быстро сюда! Ты видел, где они, ты перенесешь пас…

— Ты хочешь взять принца в ледяную ночь?

“О, древние боги, как же теперь им жить, как научиться не расставаться ни на миг, не подвергая опасности малыша? С собой его брать недопустимо, но невозможно и оставить, даже на такого человека, как Лронг. Значит, снова ждать?”

Из люка неуклюже выбрался Харр; очутившись там, где, по его твердому убеждению, могли обитать только мертвые, он начисто забыл обо всем на свете, кроме героических усилий, с которыми он преодолевал собственный ужас — и небезуспешно. Но теперь, очутившись снова под солнечными лучами, пробивающимися сквозь еще не тронутую осенней ржавчиной листву, он сразу же почувствовал себя крайне неловко в чужом облегающем костюме, словно его выставили напоказ в шутовском наряде или, того хуже, в бабьей юбке.

Видя, как он мнется, Сорк подошел и снял с него шлем.

— Собственно говоря, наш помощник свое дело сделал, — резюмировал дружинник. — С ним следует расплатиться и отпустить.

Мону Сэниа слегка покоробило это сухое замечание; разумеется, сейчас, в ожидании неведомой беды, Сорку было не до первого встречного тихрианина, но она почувствовала, что, если сейчас она одарит странствующего певца пригорошней перлов, одолженных у Лронга, она попросту оскорбит его.

Она подошла к тихрианину, чьи непомерно длинные ноги и куцые руки делали его похожим на какую-то замороженную тушку громадной птицы, втиснутую в серебристо–белый скафандр, и каким-то чисто женским краешком летучей мысли поблагодарила здешнюю моду за бесформенность и мешковатость одежд, скрывающих нелепость пропорций этих кочевых аборигенов, для которых, естественно, главным достоинством были именно такие неутомимые ходули. Если бы не смятение, в котором она пребывала, ей сейчас доставило бы большого труда скрыть улыбку. Но Сэниа положила ладонь на скрипучий синтериклон и проговорила с неожиданной даже для нее самой теплотой:

— Останься с нами подальше, Харр по–Харрада, и вовсе не потому, что ты нам нужен, а… да просто нелепо потерять друга, которого только что нашел!

Лронг вдруг почувствовал, как тоненькая иголочка прошла у него между ребер — в голосе принцессы не было ничего от ее прежних королевских интонаций.

— Назови обещанную тебе плату, храбрый менестрель, — невольно вырвалось у него, — и я ее удвою!

А вот это прозвучало уже по–княжески.

— Ты что-то раскомандовался, оружейник, — небрежно бросил певец тихрианских дорог, — то фирман тебе подавай, то перлы сулишь… Тот, кто меня нанял, обещал в уплату свой меч. Его не удвоишь.

Мона Сэниа тихонько опустила голову и слегка приподняла брови. Ну и ну. Нашли время. Нет, все мужчины одинаковы, какой мир ни возьми. А жаль, что этого Харра нельзя пригласить в свою дружину — неспособный перемещаться в пространстве, как это умеют одни лишь джасперяне, он будет только обузой.

— Ты получишь свой меч, как только вернется мой супруг, — сказала она примирительно. — Но если ты торопишься, я попрошу Эрромиорга, сенешаля моих ленных владений, переслать мне сюда самый драгоценный клинок, какой только найдется в оружейной палате моего замка.

Он отступил на шаг и, уперев руки в бока, оглядел ее с ног до головы.

— Слушай, и что вы все передо мной выпендриваетесь — и ленные, понимаешь, владения, и замки–хоромки, и только что голубого золота под ноги не мечете! А ты, я смотрю, баба нездешняя, но зело смазливая с лица, даром что ноги только подкачали — куцые, что у ежихи; да простит меня свет вешний, безгрешный, что таким, как ты, врать не обучен… Вот и пригласила бы меня на свою дорогу, а то я до нее, может, и в жисть не доберусь — и попировали бы, и песен, ко столу пристойных, сердце тешащих, наслушались, а то уж больно ты неулыбчива, а потом…

К счастью, и для растерявшейся впервые в жизни принцессы, и для схватившегося за голову Сорка, и для грозно выпрямившегося князя Лроногирэхихауда это “потом” повисло в воздухе, потому что между кораблями пронеслась невидимая вибрирующая волна, предшествующая появлению голоса, и раздался звучный, хорошо знакомый баритон:

— Принцесса Сэниа! Ты слышишь меня?

Но это не был голос Юрга — всего лишь Флейжа.

— Мы на Земле, принцесса. Так получилось. Если слышишь, ответь, и тогда я перешлю тебе голос командора Юрга.

Земля — это берег озера, и яркий желтый квадрат среди зеленой травы, и чистая раковина бассейна со светящимся дном…

— Я слышу тебя, Флейж! Говори!

— Сэнни С тобой… с вами все в порядке? — а это уже был ее Юрг, ее звездный эрл.

— Да, да! Мы под крылом у Лронга, за нас не беспокойся. Но почему вы на твоей Земле?

— Полный провал, Сэнни, — голос то усиливался, то затухал, как всегда бывает, когда его пересылает кто-то другой; но слова долетали отчетливо. — Стамена покалечило, я не связывался с тобой, пока не прилетели врачи и не сказали, что жить он будет. Ребра переломаны, левую руку раздробило. Точно под танком побывал. Хорошо, шлем выдержал…

— Крэги?

— Нет. Дэв взбесился.

— А… ты?

— Ни царапинки. Непостижимо! И еще невероятнее то, что все наши приборы прекрасно работают в степи, у строфионов, но в Аду, черт бы его побрал, мертвы, как сосульки. Спроси у сибиллы… О, меня зовут. Лечу со Стаменом, пока он не очухается. Ты пойми меня, любимая, я иначе не могу. Оставайся на Тихри сколько хочешь…

— Нет. Я — домой.

— Тогда усиль охрану. Флейжа отсылаю. Ких на нашей озерной площадке, что на Барсучьем, буду держать с ним связь по радио… Бегу, бегу! Ну все. Будь!

Мона Сэниа вздохнула. Вздох получился таким протяжным, словно она вбирала в себя весь воздух, прилетевший с Земли вместе с голосом.

— Вот так, — обернулась она к Лронгу, детским беспомощным жестом поднимая кверху раскрытые ладони. — Я опять одна…

Ну и Харр по–Харрада, естественно, не выдержал:

— То есть как это — одна? А я?

Флейж, уже успевший вернуться под родные джасперианские небеса, почтительно подал руку принцессе, выходившей из только что появившегося кораблика. Кукушонок, истосковавшийся в этой пустынной каменной чаше, где только изредка возникал Эрромиорг, заботливо переправлявший из замка все необходимое, ринулся навстречу и, опустившись на подставленный локоть, от счастья засвистел по–птичьи, подняв изящный серый клюв к вечереющему небу. Гуен, восседавшая на куполе большого корабля, ставшего по совместительству здешним замком, напротив, только захлопала крыльями, приподнимаясь, но не взлетая; взгляд ее немигающих глаз был устремлен на отверстие люка. Когда в нем показалась голова Харра, птица резко взмыла в воздух и заложила крутой вираж, готовая в любой момент сорваться в смертельно опасное пике.

— Гуен, охранять! — успела крикнуть принцесса, подымая правую руку. — Это свой.

Что-то в незваном госте, уже облачившемся в свое привычное одеяние, не удовлетворило придирчивую стражницу; она пронеслась над самой его головой и увесистой известковой каплей осквернила щегольской кафтан.

— Ах ты, кура безмозглая! — завопил Харр своим прекрасно поставленным голосом. — Яйца несет?

— Нет, — пробормотал Флейж, давясь от хохота, но еще не зная, как отреагирует принцесса на оскорбление, нанесенное ее гостю.

— Тогда — на вертел ее, сволочугу!

— Достойный странник, — сурово проговорил Сорк, появившийся из второго вновь прибывшего корабля, — негоже сотрясать здешний воздух словесами, уместными в придорожных кабаках, ибо тебя слышит юный принц.

— А ты не волнуйся, служивый, принцы таковым словам в первую очередь научаются — и от стражников, и от мамок. Дело житейское. Но при даме воздержусь и извинения приношу наинижайшие.

Повернувшись к даме задом, он принялся стаскивать с себя единственное свое одеяние, обнажив при этом спину, густо курчавившуюся черным лоснящимся волосом.

— Эрромиорг! — торопливо крикнула принцесса, посылая свой голос одновременно по всем покоям просторного замка Асмура. — Я вернулась на Джаспер. Благодарю тебя за все, что ты тут для меня приготовил, но вот весьма спешная просьба, разыщи в гардеробе покойного лорда несколько камзолов и плащей, пошире в плечах и подлиннее. И что-нибудь совсем уж до пят, халат, что ли…

— Это отнимет всего несколько минут, моя принцесса, — донесся ответ.

— Ну вот, дело улажено, — бросила мона Сэниа через плечо, чтобы нечаянным взглядом не смутить гостя.

Но что-то не похоже было, чтобы Харр по–Харрада вообще был способен смущаться. Он нагнулся, набрал полные пригоршни голубых колокольчиков, уже наполненных вечерней росой, и принялся этой цветочной кашей умащивать свой ворсистый, как кошма, торс. В воздухе поплыл земляничный аромат, смешанный с запахом мужского пота.

— А может, я его окуну, — неуверенно предложил Флейж, — море совсем рядом, только через стенку перелететь…

— Опасно, — покачала головой мона Сэниа. — Хотя наши птицы не замечали никого постороннего. Нет, рисковать гостем не стоит.

Только сейчас она всей кожей почувствовала, как сама истосковалась по прозрачной, вольной воде — не в ванне, не в бассейне, а хотя бы в озере. А тут — море… — Нет, — сказала она скорее себе, чем Флейжу.

И тут возле группы кораблей, которые, переставленные Эрромиоргом, образовывали в центре каменной чаши что-то вроде крошечного, почти игрушечного замка с одним шатровым залом и четырьмя башнями по бокам — начали с шелестом появляться темные, изредка поблескивающие драгоценными камнями, свертки. Да, эрл Асмур не любил пестроты, и если богатство тканей и изысканный подбор черных и серых камней без слов говорили любому джасперянину о несомненной роскоши такого наряда, то бродячему менестрелю с варварской планеты такие одежды могли бы показаться едва ли не убогими.

Не дожидаясь приглашения, Харр по–Харрада с радостным криком: “Ага! Посмотрим, посмотрим¹” — устремился к вороху одежды, потирая ладони.

И мона Сэниа вдруг подумала, что в его голосе не сквозит ни тени жадности — скорее восторг ребенка, слишком редко получающего подарки.

— Флейж, займись, — велела она, снова пыряя в свой кораблик, чтобы достать оттуда засопевшего после долгого сна Ю–ю. Заснуть на одной планете, проснуться на другой… И вдруг впервые в жизни ее охватил страх- а сможет ли ее сын совершать эти перелеты, как все джасперяне? Унаследует ли он этот природный дар от матери или таинственное НИЧТО будет закрыто для него, как и для всех остальных обитателей Вселенной?

Она стерла со лба мгновенно выступившую испарину. Не думать об этом, приказала она себе. Не думать четыре года — до того возраста, когда ребенка впервые сажают на крылатого коня, дают в руки легкий меч и объясняют, что такое мгновенный полет. Сейчас гадать бессмысленно.

Она быстро прошла в шатровый корабль через единственный люк, открытый в промежутке между малыми корабликами–башенками. Да, и здесь Эрм был на высоте: четыре приоткрытые двери в боковые помещения, а между ними богатые диваны, крытые коврами, и столики с висящими над ними светильниками. Место для сбора всей дружины. Слева и справа от входа — обставленные без лишней роскоши, но вполне удобные комнаты для тех, кто будет делить с принцессой дни — или годы — ее изгнания, нечто среднее между кордегардией и покоями для гостей. Оружие, оружие, оружие. Эрм рассчитывал на худшее.

Мона Сэниа в который уже раз мысленно поблагодарила своего сенешаля и прошла через весь шатер к двум отдаленным, только чуть приоткрытым люкам. О, вот здесь, наоборот, все наводило на мысли о счастливых временах. Левый дальний кораблик, превращенный в гнездышко для влюбленных, словно говорил о том, что это — изысканная форма поклонения ей как прекраснейшей из женщин: сдержанный в своих поступках и воспитанный в беззаветном почитании королевской семьи, Эрромиорг никогда не позволял себе ничего большего, чем почтительное повиновение; но эта комната была убрана так, как если бы он сам мог провести в ней остаток жизни вместе с той, которая была мечтой всех настоящих мужчин Джаспера.

Мона Сэниа это поняла.

А правый кораблик, стоящий вплотную к левому, был чистенькой, но без фантазии убранной детской. Отделанная перламутром колыбель — дар деда–короля; насест для Кукушонка. Удобное, но простое кресло для нее.

Она перекрыла отверстие, ведущее в общий шатер, и наложила на него нерасторжимое заклятие. Теперь в детскую можно было пройти только через ее собственную комнату. Она тихонечко вздохнула и покачала головой: если все время вот так прятать сына, то ведь можно воспитать из него труса… Нет. Вернется Юрг, они вместе что-нибудь придумают. И хватит тревог и сомнений: недаром говорят, что они передаются младенцу с молоком матери. Чудо еще, что он так спокоен и солнечно–приветлив… Она покормила малыша, уложила в колыбель и кликнула Кукушонка. Вместе с легкокрылой птицей в шатер влетел голос: “Владетельная принцесса! Твой супруг, командор Юрг только что передал мне через магический амулет весть для тебя: все самое страшное позади, остаюсь при Стамене на эту ночь — возможно, потребуется моя кровь”. “Это все, принцесса”. — “Как это понять — потребуется кровь? Что, вся?” — “Не знаю, по могу через мой амулет переслать командору твои слова…” — “Нет, нет, Кродрих, не стоит — мы можем помешать ему. Благодарю”.

Она впервые назвала его полным именем, и это вырвалось у нее совершенно естественно: ведь они больше не были в походе. В этом тесном, так далеком от королевской роскоши жилище мона Сэниа была наконец дома.

Она скинула тесную походную одежду и выбрала скромное, просторное платье. Оно скорее подошло бы пожилой домоправительнице, чем молодой и счастливой женщине. А ведь совсем недавно ее все называли “юная принцесса”… Наверное, чтобы вернуться к этому ощущению юности, надо прежде всего снова почувствовать себя любимой. А это опять отодвигалось еще на один день. Сэниа досадливо тряхнула головой, и черные волосы рассыпались по плечам, сдерживаемые только драгоценным аметистовым обручем. Какая бы она ни была, а прежде всего она хозяйка дома. Легко и стремительно, как прежде, она покинула свой шатер. Под ногами захрупали стебли по–вечернему полиловевших соцветий; солнце уже коснулось кромки каменных стен, окружавших пологую чашу их маленькой уютной долины.

— Стены растут! — вдруг заорал диким голосом Харр по–Харрада. — Спасайтесь, пока они не закрыли все солнце!

— Успокойся, гость мой, — стараясь скрыть усмешку, проговорила принцесса. — У нас солнце прячется каждый раз, когда мы собираемся отойти ко сну и…

Она осеклась и едва по–детски не прыснула: чернокожий певец выбрал-таки себе наряд по вкусу. Вероятно, этот малиновый халат с нежнейшей опушкой персикового цвета когда-то принадлежал Тарите–Мур, и сейчас он едва–едва сходился у тихрианина на пупе, оставляя обнаженной могучую грудь, на которой лишь изредка поблескивали бусинки хрустального транслейтора, прячась в угольно–черных завитках волос. Харр зябко ежился, стараясь стянуть отвороты не вполне уместного здесь пеньюара — розовый пух жалкими клочками выпархивал из-под пугливо подрагивающих пальцев.

— Снег! — снова заорал он. — Разводите костры, сейчас пойдет снег, если исчезнет солнце…

Он бросился к куче одежд и принялся судорожно разбрасывать камзолы и штаны, прежде чем нашел подходящий плащ; к чести его будет сказано, что прежде всего он вернулся к принцессе и бесцеремонно, даже несколько грубовато закутал ее с ног до головы — сделал это он подозрительно умело.

— Ступай в дом и сиди там, пока я огня не спроворю, — велел он безапелляционным тоном. — Эй, где тут разжиться дровишками?

Флейж помирал от беззвучного хохота, благо дамский капот с торчащими из-под него громадными сапожищами очень к тому располагали; Сорк хмурился, но молчал, ибо первое слово принадлежало принцессе, которая была растрогана до такой степени, что не находила ни нужных слов, ни подходящего тона. С ней обращались как с девочкой…

— Слушай, ты, гусь, — не выдержал наконец Флейж, — умерь свой пыл. Снег тут выпадет не раньше чем через половину преджизни, если по–вашему. Так что угомонись, пока ты меня заикой не сделал.

Харр недоверчиво поглядел на него, потом на принцессу; все еще сомневаясь, он запрокинул голову, всматриваясь в быстро темнеющее небо. Первая вечерняя луна между тем всплыла над восточной стеной и теперь, положив свой голубоватый округлый подбородок на каменную кромку, заглядывала в долину, словно дивясь нежданным гостям.

Лицо Харра побледнело — то ли от лунного отсвета, то ли от смертельного ужаса. Он вскинул руки, заслоняя собой принцессу от лунного света.

— Призрак солнца… — прошептал он, и этот шепот был страшнее давешнего крика. — Если его мертвый взор упадет на тебя, то все тепло твоей души…

— Милый Харр, — сказала мона Сэниа, легким прикосновением опуская его воздетые руки. — Это всего лишь первая луна, и мы видим ее ежевечерне. Не сомневаюсь, что твои сказания о призраках солнца весьма поэтичны, но сейчас настало время вечерней трапезы.

— Милостивая моя госпожа, — живо откликнулся Флейж, — пока мы не обзавелись тут кухонными сервами и всеми причиндалами для стряпни, не позволишь ли обратиться к Эрму, чтобы он прислал чего-нибудь, что сыщется в замковой поварне?

— Позволю, позволю. Мог бы и сам догадаться.

Флейж исчез с быстротой падающей молнии, и через секунду его голос уже доносился из шатрового корабля. Да, кстати о молниях, подумала мона Сэниа.

— Гуен! — крикнула она. — Ты тоже можешь позаботиться об ужине.

Громадная сова беззвучно сорвалась с места, которое она выбрала себе в качестве сторожевого поста, и умчалась вдогонку за солнцем. Харр было шарахнулся от нее, но потом оглядел с ног до головы Сорка, задумчиво почесал в затылке и с невыразимым сожалением скинул свой неподражаемый капот. Порывшись в груде одежды, он отыскал светло–серый камзол, весьма похожий на тот, что был надет на Сорке; натянул со вздохом.

— На столы подано! — донесся из корабля голос, воодушевление которого свидетельствовало о том, что подано обильно.

— Идем, Харр, — просто сказала принцесса. — Тебе как путешественнику будет любопытно.

Они ступили в шатер, освещенный всеми лампами и фонариками, которые нашлись на корабле. Харр по–Харрада застыл на пороге, и лицо его против воли приняло неодобрительное выражение.

— Что-нибудь не так? — любезно осведомилась мона Сэниа. — Ты — мой гость, так что скажи, что тебе не по нраву.

Гость замялся.

— Давай, телись! — подошедший Флейж легонечко хлопнул его по спине. — Еда стынет.

Гость еще раз окинул взором роскошное убранство помещения, золоченые — от сглаза — блюда, драгоценные кубки. Пошевелил валиками бровей:

— Я почитал тебя прекраснейшей и мудрейшей из женщин… во всяком случае, из оставшихся в живых. Но я никогда не заподозрил бы тебя в жадности…

— В жадности?! — воскликнули хором трое джасперян — так велико было их изумление.

— Ты несметно богата, — пояснил он, плавным движением разводя четырехпалые ладони, словно лаская ими колышащийся ворс бесценных ковров, — несравнимо богаче любой стоялой караванницы. Так зачем же тебе понадобилось нанимать меня, отправлять своего супруга и преданных ему воинов на погибель в самый Ад — чтобы добыть еще один клад, не так ли?

Наступило неловкое молчание, прерванное печальным вздохом принцессы:

— Ах, вот оно что. Проследуй к столу, Харр по–Харрада. Ужин стоит того. А потом ты услышишь, может быть, самую грустную из всех историй, какие тебе приходилось узнавать… Прошу.

Все уселись. Однако гость не торопился приступать к еде — он внимательно и неоскорбительно всматривался в то, как едят джасперяне, затем по их примеру вооружился ножом и вилкой и принялся за сайгачий бифштекс с таким изяществом, словно с пеленок был приучен пользоваться столовыми приборами. Флейж округлил глаза, но, поймав предостерегающий взгляд принцессы, от шуточек воздержался.

Острые коготки царапнули локоть моны Сэниа — на скамье рядом с ней распластался Шоёо. Она принялась кормить его спелым гранатом, мысленно отмечая, что фаза наиболее интенсивного поглощения пищи, пожалуй, уже миновала.

— А вот теперь, Флейж, ты без лишней торопливости можешь поведать нашему гостю, какая беда привела нас обратно на Тихри и заставила искать дорогу в ледяной Ад, — проговорила принцесса, слегка откидываясь назад и прикрывая ресницы, словно исключая себя из вечерней беседы.

Флейж, безмерно удивленный ее повелением, слегка оттопырил нижнюю губу: уж если рассказывать обо всем, что приключилось с ними на Тихри, то кому, как не ей самой было знать все подробности их далеко не добровольного пребывания на родине Харра! Или, на худой конец, она могла отдать этот мягкий, завуалированный приказ Сорку как старшему. Но она выбрала его. Не потому ли, что он был другом Скюза? Но тогда чего она от него хотела — чтобы легкомысленный, непостоянный Скюз, несравненный стрелок, впервые в жизни полюбивший по–настоящему, стал главным героем разыгравшейся трагедии? Но ведь Флейж-то не был свидетелем несчастья, постигшего его товарища. Там была только сама принцесса, а она почему-то не хочет открывать никому тайну гибели своего лучшего дружинника. Несомненно одно: имело место черное чародейство — и, возможно, заклятие молчания. Да, наверное, так и есть.

Он шумно вздохнул, как перед тяжелым препятствием, и начал рассказ. Повествование получалось суховатым и отнюдь не красочным — там, где не было места язвительным шуткам или откровенному скоморошеству, его красноречие являло миру позорную плешь.

Мона Сэниа слушала, отгородившись на редкость удавшейся ей маской усталой невозмутимости. Все так. Изуродованный с малолетства злополучный князь. Два сибиллы: выживающий из ума старый пень и расцветающий махровым цветом сукин сын. Огненнокудрая девочка, прозванная Светлячком. И ни разу — имя Скюза. Только — “один из нас, полюбивший ее и изведенный неведомой волшбой”.

Флейж умолк, и в вечернем покое разлилась нестерпимая тишина. Мона Сэниа удивленно подняла глаза на Харра — за все это время он ни разу не прервал рассказчика, хотя явно принадлежал к тому типу певцов–самоучек, которые слушают других с небрежным, хотя и заинтересованным видом, как бы априорно отметая их как соперников, и время от времени отпускают глубокомысленные замечания. Но нет, с первых же слов печального повествования он, приоткрыв рот, замер в такой неестественной неподвижности, что, казалось, даже только что проглоченный кусок остановился у него в горле.

— Рот закрой, — сказал Флейж. — Я закончил.

Харр сделал глотательное движение и некуртуазно утерся ладонью.

— Хуже перечного ореха, — признался он, — до слез пробрало… Ну а как же ты, владетельная, до скончания дней прокукуешь на этом свином пятачке? Да тут и рогата не выпасешь!

— Я дала слово, — сухо бросила принцесса, досадуя на то, что он угадал ее тоску по просторам Равнины Паладинов.

— Игуана — остров большой, — поспешил вмешаться Сорк. — Эта гора — только западная его оконечность, а к востоку он протянулся настолько, что двух дней пути не хватит, чтобы проследовать на коне вдоль его станового хребта. Правда, лес весьма дремуч, на твоем рогате и не проедешь…

— А что это значит — Игуана? — певец был, несмотря на три полных кубка, трезв и дотошен.

— Это — нездешняя ящерица, — пояснил Флейж. — Когда, мы выбирали себе пристанище, оглядывая Лютые острова сверху, из-под облаков, командор Юрг соизволил назвать его земным словом. Как-то приклеилось.

Мона Сэниа невесело улыбнулась — действительно, остров, неожиданно громадный среди мелких, тянущихся плавной дугой островков–бусинок, из поднебесья походил на заснувшего крокодила с головой, обращенной на закат. Замкнутое кольцо каменных стен венчало эту “голову”, точно доисторическая корона. И вообще все на Игуане дышало странной смесью первозданной древности и юной свежести начала лета.

— Ну ладно, — по–хозяйски распорядился Харр, хлопнув черной ладонью по белоснежной салфетке. — Погоревали, и будет. Завтра с утречка собирай сибилл–колдунов, чтоб этот занюханный островок превратить…

— Уймись, — оборвал его Флейж. — Ни сибилл, ни чародеев у нас на Джаспере не водится. В других мирах — да, попадались. Зело занятно было, хотя и не всегда безопасно. Но здесь уж мы как-нибудь… Без волшебства.

Без волшебства. Мона Сэниа вдруг поняла, что скупые звуки двух простеньких слов вмещают в себя всю ее будущую жизнь. Любовь — да. Материнство — да. И дружба. И преданность. И верность своему слову.

Но все это — без волшебства.

— Мне пора, — проговорила она, порывисто подымаясь и оставляя недопитым свой кубок. — Нет–нет, не расходитесь — наш гость наверняка захочет побольше услышать о новой для него земле. И позаботьтесь о его ночлеге.

Створки люка сошлись за ней, повинуясь мысленному приказу. Вечерние жуки–фонарики, кружа под потолком, наполняли уютное гнездышко мерцающим принудительным покоем. Тихонечко посапывал в соседней горенке спящий сын. Завтра здесь будет и Юрг, ее звездный эрл и желанный супруг.

А вот волшебства не будет.

IV. Слуга и повелитель

Камень под босыми ступнями, еще не отдавший ночи тепло летнего солнца, был оглажен ветрами, но достаточно шершав, чтобы подошвы не скользили. Мона Сэниа переступила с ноги на ногу, стараясь вобрать в себя свежесть перволунного часа, когда еще не потускнела на западе золотая подоблачная полоска неба, словно отсекая светилу путь обратно, в сегодняшний день. Однако прохлады, такой желанной после нестерпимой духоты ее одинокого затворничества, она не ощутила. Странно, но здесь, на вершине самой высокой горы не только этого острова, но и всех окрестных островков, и не просто на вершине — на кромке каменной стены, венчающей почти отвесную гору, — здесь не чувствовалось ни дуновения.

Она жадно глянула вниз, где море, облизывая прибрежные камни и причмокивая при этом, сонно похрапывало, как великан, которому снится что-то лакомое. Черный лесистый берег уходил вправо, точно собирался дотянуться до низко висящей луны, которая своим серебряным лучом, небрежно брошенным на поверхность воды, отделяла море от суши, словно рыцарский меч, лежащий между возлюбленными, на которых наложено заклятие безбрачия.

“Только умоюсь, честное слово, только умоюсь!” — прошептала она самой себе и, приглядев внизу плоский камень, в который упирался лунный луч, прыгнула вниз. Она так любила ощущение бездумного свободного полета, что не могла отказать себе в этой крошечной радости. Просторное ночное одеяние распахнулось, отдавая тело встречному потоку терпкого, напитанного морской солью воздуха, — несколько секунд, начисто сметающих все тяготы этого бесконечного, сумасшедшего дня. Долгожданная свежесть…

Резкий порыв ветра отбросил ее влево, вдоль каменного обрыва, и она чуть было не закувыркалась в воздухе, как подстреленная птица, но многолетние тренировки и чуткая готовность к беде сделали свое дело. “Камень!” — приказ родился как бы сам собой, и в следующий миг, пройдя через спасительное НИЧТО, она уже лежала, вжимаясь в скользкую, пропахшую йодом поверхность небольшого утеса. Ветер и здесь был если не ураганным, то, во всяком случае, столь сильным, что пришлось некоторое время пролежать, не подымая головы и недоумевая, почему при таком шквале море осталось совершенно спокойным.

Где-то в вышине тревожно закричала Гуен, снижаясь и переходя в штопор, и мона Сэниа, вскинув голову, увидела парус, черный на фоне пепельной луны, стремительно скользящий по тусклой дорожке.

— Гуен, жди команды! — успела крикнуть она, птица, белой тенью мелькнувшая у подножия утеса, помчалась навстречу лодке и, взмыв, уселась у нее на носу, намертво вцепившись когтями в мокрое дерево и готовая в любой момент раскинуть гигантские крылья, чтобы заслонить свою новую хозяйку.

Лодка ткнулась носом в камень, остановилась. Гуен отчаянно захлопала крыльями, стараясь удержаться на форштевне; ветер вдруг стих, словно по мановению волшебного жезла. На лодке с жестким шорохом упал парус, и мона Сэниа увидела силуэт человека, прислонившегося к мачте. Она поплотнее запахнула на себе тонкое ночное одеяние и выпрямилась во весь рост. Почему-то не возникло ни естественного страха, ни желания исчезнуть. Она была хозяйкой этого острова, и ей принадлежало право первого слова.

— Понимаешь ли ты мою речь, чужеземка? — раздался звучный, хотя и не молодой голос — вновь прибывший ее все-таки опередил.

— Да, — она постаралась, чтобы и ее голос был наполнен силой и царственным спокойствием. — Так же, как и ты меня.

— Почему вы пришли на этот остров?

Она выдержала паузу.

— Потому что такова моя воля.

Он умел выдерживать паузы не хуже нее.

— Но все эти острова принадлежат мне.

— Тогда назови себя!

— Я — Алэл, король Первозданных островов, слуга и повелитель пяти сущих стихий.

— Мы зовем эти острова Лютыми, — вполголоса и чуточку надменно обронила она, словно поправила нерадивого ученика.

— Тогда твоя воля разошлась с твоим разумом, — послышался насмешливый ответ.

Принцесса почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Луна светила ей прямо в лицо, и собеседник, кем бы он ни был на самом деле, сейчас пристально разглядывал ее, сам оставаясь в тени.

— Если этот остров — твои владения, то назови цену, и я заплачу тебе по–королевски! — запальчиво крикнула она; и осеклась, потому что почувствовала, что в ответ сейчас прозвучит смех.

Но незнакомец не проронил ни звука. Молчание затягивалось.

— Чего же ты хочешь? — не выдержала все-таки принцесса, — Войны? Если только так, то я завоюю этот клочок земли. Не сомневайся.

Вот тут-то он и засмеялся:

— А я и не сомневаюсь. Ты бросишься в драку со сжатыми кулачками. Потому что ты просто упрямое, капризное дитя.

В его словах было столько отстраненной, замкнутой только в нем самом грусти, что мона Сэниа сдержала резкий ответ. Снова наступила тишина, и вдруг она поняла, что он вовсе не нагнетает ощущение величия, а пристально высматривает в ней что-то необходимое.

— Ты приплыл сюда в ночной темноте не для того, чтобы потешаться над безоружной женщиной. Спрашивай. Я отвечу.

Он сделал было шаг вперед, по потом откачнулся и снова прислонился к мачте. Еще некоторое время помедлил.

— Ты говоришь со мною как равная с равным, — проговорил он задумчиво, адресуя слова скорее себе самому, чем стоящей перед ним незнакомке. — Ты понимаешь нашу речь, но на твоих плечах нет пернатого отродья, которого наши прапрадеды именовали кэррирегом. И ты не исчезла при моем появлении, как сделала бы любая женщина, рожденная на Величайшем–Из–Островов.

— Почему ты не решаешься просто спросить меня, кто я такая, король Алэл? Я дочь повелителя Джаспера, принцесса Сэниа.

Казалось, иного ответа он и не ожидал. Его поклон был сдержанным, ответ — почти равнодушным:

— Я приветствую тебя, дочь владыки Величайшего–Из–Островов.

Ах, вот оно что. Ему нужно было подчеркнуть, что островной народ не признает ее отца своим королем.

— И, как равная мне по крови, но младшая по годам и опыту, — продолжал Алэл, — ответь мне, какая… дорога привела тебя сюда?

Ну конечно, по его интонациям чувствовалось, что вместо элегантного “дорога” он чуть было не употребил отнюдь не дипломатический термин “придурь”. Островного королька следовало поставить на место.

— Мне просто некуда было лететь… Я изгнана из родной земли, — ответила она с обезоруживающей доверчивостью, неожиданной для нее самой.

— Летать, стало быть, ты умеешь… — пробормотал он и сразу же спохватился: — Какая из подвластных мне стихий может помочь тебе вернуться на родину?

— Благодарю тебя, добрый король. Но преградой мне служит не сила, а данное мною слово.

— В чем же была твоя вина? — он снова спрашивал, как старший по возрасту.

— Я… нет, не я — мой супруг, звездный эрл Юрген из рода Брагинов, нашел способ освободить джасперян от власти тех, кого ты назвал пернатым отродьем, а мы именуем крэгами. Тогда они похитили моего новорожденного сына…

— Сына? — вырвалось у Алэла.

— Да. Мое изгнание — плата за его освобождение. Изгнание и отказ от дальнейшей борьбы.

— Тогда тебе предстоит долгая и безоблачная жизнь, принцесса Сэниа! Вернись же к тому, кто сделал тебя счастливейшей из жен, и скажи ему, что я… м–м-м… подарить тебе этот остров я не могу, это противно нашим законам; но я отдаю его тебе в ленное владение на любой срок, какой ты только пожелаешь.

— Ты безмерно щедр, король благословенных островов! Я благодарю тебя от всей души, а завтра, как только мой супруг прилетит сюда, он присоединится ко мне в глубочайшей признательности…

— Значит, он тоже способен летать? — пренебрегая учтивостью, перебил ее Алэл.

— Может быть, я делаю ошибку, поверяя тебе все тайны моей семьи, но мне, принцессе, претит лгать тебе, приютившему меня королю. Нет, мой супруг не обладает этим даром. Он рожден в чужедальнем мире, где я повстречала его и где даже для краткого полета требуется особое волшебство. Его доставят на этот остров воины из моей дружины.

— Значит, ты будешь не беззащитна…

Странные интонации Алэла навели ее на мысль, что он сказал не то, что думал, — и уж не пожалел ли он о своем преждевременном и скоропалительном даре?

— Кроме моей семьи, со мной будут семеро верных — вернее не бывает! — дружинников и один гость… совсем издалека.

На некоторое время король Алэл замолчал, раздумывая.

— Можешь ли ты дать слово, принцесса Сэниа, — медленно и внушительно проговорил он, — что никто, кроме перечисленных тобою людей, не узнает о том, что целый народ живет на Первозданных островах? Вы ведь до сих пор считали их необитаемыми.

— Да, — ответ был тверд и однозначен. — Я даю слово за себя и за своих людей. И это слово будет нерушимо. Чем еще я могу оплатить тебе ленное владение этим островом?

Ей показалось, что он как-то еще глубже ушел в тень.

— Я возьму это сам, — проговорил он негромко, — Но не пугайся — я возьму то, что от тебя не отнимется. То, о чем ты не пожалеешь. И то, о чем ты не узнаешь.

Эта речь как-то не прибавила спокойствия ее душе.

— Но…

— Возвращайся в свой дом, счастливая принцесса. Сегодня я властвую над стихией воздуха, и мою лодку понесет ураган.

— Но как я снова найду тебя, король Алэл?

— Ты же видела мою лодку.

Он сделал какое-то движение, и парус со скрипом выметнулся вверх, как язык черного пламени. Гуен, молча восседавшая на носу лодки, как живой щит между принцессой и Алэлом, тревожно взмыла в воздух. И тогда мона Сэниа увидела, за что держались цепкие птичьи когти: форштевень заканчивался маленькой резной фигуркой насекомоподобного существа с выпуклыми многогранными глазами.

И она почувствовала, что в глубинах ее памяти шевелится какое-то воспоминание — те же изображения, но не деревянные…

Парус хлопнул, расправляясь, и струя ветра, рождающегося, как ей показалось, прямо из многометрового обрыва, едва не сбил ее с ног. Лодка полетела прочь, едва касаясь воды.

И ни слова прощания от короля, лица которого она так и не увидала.

На остров сыпались сервы — оружейники, кухонники, скотопасы.

— Довольно, Эрромиорг, довольно! — крикнула мона Сэниа. — Все цветы перемнут!

Она суетилась, стараясь к прилету Юрга придать небольшой долине обжитой вид. Но домашний уют никогда не был ее стихией, и она гоняла сервов от одной каменной стены к другой, тщетно пытаясь совместить девственность голубой лужайки со всеми аксессуарами джасперянской цивилизации, дополняющими их крошечный замок, слепленный из пяти кораблей.

В довершение всей этой неописуемой суеты под ногами джасперян постоянно путался Харр по–Харрада, который, естественно, лучше всех знал, что, как, куда и какого черта. Флейжа, уже ознакомленного в общих чертах с анналами тихрианской мифологии, все время подмывало спросить, кого он имеет в виду — ведь чертей ни на Тихри, ни на Джаспере отродясь не водилось, и это крылатое выражение ввел в обиход звездный эрл — вероятно, на его Земле эти алчные, все и вся подбирающие существа встречались на каждом шагу; он решил обязательно узнать у Киха, когда он вернется вместе с командором, как выглядят эти земные сервы–ассенизаторы. Задавать какие-либо вопросы тихрианскому гостю он уже заклялся — в ответ приходилось выслушивать затейливую и не всегда пристойную легенду, коих странствующий менестрель знал невероятное количество, благо профессия обязывала к тому.

Пристроить Харра к делу сумел рассудительный Сорк: он связался со всеми дружинниками принцессы, пребывающими сейчас в отчих домах на Равнине Паладинов, и нашел-таки у одного из них серва–наставника, запрограммированного на обучение мальчиков ратному ремеслу. Юркий коротышка, вооруженный тупым мечом, на недолгое время стал ангелом–спасителем Игуаны; но голоса дружинников, звеневшие, как натянутая тетива, неуемной тревогой за свою принцессу, поминутно долетали сюда в непрошенной заботе и заставили в конце концов Мону Сэниа пригласить всех на вечернее застолье. Она понимала, что досадная и прямо-таки катастрофическая неудача в Адских Горах сулит им еще не один поход — и, возможно, не только на Тихри; но тем не менее сегодня она, как никогда, хотела бы встретить своего звездного эрла в одиночестве. Лесная тропинка, стремительно сжимающая мир до зеленой коробочки, устланной пушистыми мхами и прикрытой сверху колючими хвойными лапами; голос Юрга, шепчущий бессвязные слова о поспевшей землянике и заповедной поляне… Какой же злобной, неистовой силой было проклятие крэгов, толкнувшее ее прочь из того знойного полуденного, лесного рая? Она невольно оглянулась на щербатую степу, за которой по всему хребту этого протяженного, ящеричного острова топорщился непроходимый седовато–зеленый лес. Не может быть, чтобы там не было ни единой поляны и… Она вскинула руки и ладонями прикрыла аметистовые завитки драгоценного офита, погружаясь в успокаивающую темноту. Только так она смогла сдержать крик, который чуть было не вырвался у нее против воли: “Завтра! Все, все, все — завтра: пиры, походы, битвы, победы и поражения… Но сегодняшний вечер — мой!”

Но она была принцессой королевского рода владык Джаспера, и она опустила руки, раскрываясь навстречу вечернему свету и насущным заботам. Верная дружина хотела быть рядом — что ж, пришлось позвать всех.

— Флейж, — скомандовала она, — пусть пришлют из замка лафетный десинтор помощнее, нужно пробить в стене проход, через который эрл Юрген мог бы беспрепятственно попадать прямо в лес. Затем мы проложим просеку для конных прогулок, возведем там конюшни, чтобы кони не топтали тут цветы, отгородим…

Флейж поклонился, глянув на нее как-то чересчур внимательно и понимающе — принцесса отвернулась, покраснев: конечно, он догадался, что весь ее созидательный пыл — всего лишь жалкая попытка унять терпкий мед желания, растекающийся до самых копчиков пальцев.

— Ну, что еще? — в отчаянии крикнула она, чувствуя, что дружинник за ее спиной медлит в нерешительности.

— Но, владетельная принцесса, тогда вход в эту долину будет открыт для любого…

— О, древние боги! Во–первых, здесь никого, кроме нас, нет, а во–вторых, пробьем дыру точно по размеру малого корабля, и тот, на котором мы прилетели с Тихри, вдвинем в отверстие, чтобы он стал одновременно и воротами, и, если потребуется, сторожевой будкой.

За этим многотрудным занятием и застал их Юрг, свалившийся, как это бывает с долгожданными гостями, как снег на голову. Стукнувшись пятками о землю, он тут же завертелся волчком, отыскивая глазами жену, так что Ких, державший его за пояс, едва успел отдернуть руку. Но тут из темного жерла тоннеля, которого вроде бы раньше не было, донесся пронзительный чаячий вскрик, и тут же кольцо смуглых обнаженных рук замкнулось на воротнике его фирменного тренировочного костюма с эмблемой Лаясского космодрома.

— Ф–фу, что это на тебе? — принцесса, донельзя смущенная тем, что позволила себе при посторонних проявить чувства, приличествующие простым смертным, нашла предлог отступить на шаг и гадливо сморщить носик.

Костюм был изысканного цвета гусиного помета.

— Виноват, не при камзоле, — мгновенно сориентировался Юрг. — Но торчать всю ночь в больничном коридоре, потея в скафандре — это как-то неуместно для благородного эрла.

— Ну и?..

— Ну и все в порядке. В определенных рамках, разумеется. Понимаешь, когда этот придурковатый дэв нас прихлопнул… да не пугайся, дэв как дэв, и прихлопнуть нас ему не удалось — так вот, мы со Стаменом стояли на коленях, ситуация была такая, и сдуру закрепились вакуумными присосками. Автоматический рефлекс сработал. Если бы не крепления, нас попросту унесло бы ураганом, как наших мальчиков, и никаких заморочек. А тут мы повалились в разные стороны, ноги рядышком, их и не тронуло. Меня вообще не задело, то ли дэв этот сиволапый ожегся, то ли магия ему какая-то померещилась. Но Стамена он достал, и как раз там, где получалось дальше всего от меня — руки, плечи… Короче, ребра ему дэв стиснул так, что чуть не все треснули, руки размозжило — вот только голова уцелела, шлем оказался надежнее всего.

— И ты говоришь — все в порядке?

— Так его ж латали чуть ли не всю ночь! Косточки склеили, осколочек к осколочку, вот только два пальца на левой руке спасти не удалось — ампутировали. Так что в горы ему теперь не ходить…

— А ты? — тихо проговорила она.

— А со мной тоже что-то неладное, только в другую сторону. Ну дэв меня не тронул, испугался — это его личное дело, потом я у него как-нибудь дознаюсь, что к чему. Но вот мою кровь переливали Стамену, так потом чуть ли не весь персонал больницы сбежался на меня посмотреть — у пациента, говорят, началось ураганное заживление ран. Впервые в медицине. Кровушки у меня на анализ выкачали полведра! Ничего не обнаружили, однако. Я обещал через пару дней снова наведаться, оздоровительную процедуру повторить. Только вот Стамену в глаза глядеть не могу…

Они стояли под вечерним, почти тихрианским солнцем и не могли наговориться. Обоим казалось, что сделай они хотя бы полшага друг от друга — и снова разнесет их по разным планетам, чужим мирам.

— Ты же голоден! — спохватилась она.

— И не только…

— Переоденься, смотреть на тебя срамно. Как скоморох. Вон, возле кораблика — плащи, камзолы.

— На себя посмотри — вся в пыли. А еще принцесса! Ты что тут без меня, каменотесом заделалась?

Ответить она не успела — по отсыревшей траве зашлепали громадные сапоги, и Харр по–Харрада, вышагивая, как страус, приблизился к ним, сжимая обломанный меч в левой руке. В правой он, точно битую птицу, тащил за ноги многострадального серва. Тот, болтаясь вниз головой, издавал икающие звуки, что для безгласных сервов вообще было недопустимо.

— И меч дрянной, и истукан этот железный годится лишь на то, чтоб орехи им колоть, — заявил он безапелляционно.

— А ты откуда тут взялся, солнышко ты мое закопченное? — изумился благородный эрл.

— Ан–н-нгажирован на прогулочный тур! — с французским прононсом возвестил менестрель.

— Ну и насобачились же наши транслейторы — “ангажирован”! — буркнул себе под нос раздосадованный командор. — А больше ты никого на сегодняшний вечер не пригласила на маленький фуршет?

— Сейчас соберется вся дружина…

Юрг, постанывая, медленно наклонился к жене, подыскивая приличествующие выражения.

— Я их всех… оч–чень люблю, — процедил он, почти не разжимая губ; — я их всех очень, очень, очень…

— А вот и остальные! — радостно возопил Харр по–Харрада.

— Ну тогда я пошел сынулю целовать, — безнадежно проговорил Юрг. — В смуглое пузечко.

Спустя час хлопоты по накрытию праздничного стола еще продолжались, хотя и хрустящая скатерть была брошена прямо на лугу, и в достатке скопилось вдоль золотящейся закатным отсветом стенки по–дневному теплого кораблика всяких кувшинов, заиндевелых бутылей и тончайших графинов–недотрожек. Переносные жаровни с углями, раздутыми еще в асмуровском замке, отзывчиво попыхивали навстречу каждой капле оленьего жира, стекающего с вертела; дразнящие воображение ароматы витали над все прибывающими и прибывающими блюдами, как призраки всевозможных злаков, трав и живности, обращенных в яства. И совсем иным духом тянуло из непроглядной темени овального тоннеля, ведущего, если верить запаху, прямо в заросли смоляной хвои, чьи корни вспоены круто просоленным мелководным морем.

Юрг огляделся: ждали только Эрма. Все семеро дружинников вкупе с их чернокожим гостем хлопотали над сервировкой, так сказать, стола, причем усилия шестерых джасперян в основном были направлены на то, чтобы унять чрезмерную активность самозванного рыцаря с Тихри. Мона Сэниа удалилась в шатер — переодеться и покормить Ю–ю. Ненужные сейчас сервы замерли молчаливой шеренгой вдоль восточной стены, слева и справа от прохода, в глубине которого смутно угадывались контуры кораблика с широко распахнутыми сквозными люками.

И в этот миг оттуда, из почти непроницаемой глубины ночного леса, донесся тот же замирающий, птичий вскрик, которым встретила его жена — только он был тише, приглушеннее, ибо адресовался теперь ему одному. Ни секунды не колеблясь, Юрг ринулся на голос, благословляя всех здешних и земных богов за то, что Сэнни догадалась вылететь за пределы их чертовски многолюдной и уже до безобразия захламленной долины. Он проскочил через сторожевой кораблик с двойными воротами, утонул по щиколотку в податливом, оседающем под ногами мху и с размаху врезался лбом в первое же попавшее дерево.

— Сейчас соберется вся дружина… — прошелестело из глубины леса.

Он вскинул руки и двинулся дальше на ощупь, пробираясь меж чешуйчатых стволов, оставляющих на ладонях душистые смоляные подтеки. Чуть мерцающий силуэт высветлился ему навстречу, и следующий его шаг отозвался внизу слабым потрескиванием, словно взрывались крошечные петарды. Он невольно глянул под ноги — там, загораясь красными искорками, стремительно наливались пламенем и лопались огненные бутоны, и вот уже вся полянка — лесное гнездышко для двоих — была очерчена рдеющими цветами мифического папоротника. Стойкий дурман нереальности на какой-то миг остановил его, но мерцающее видение поплыло навстречу, словно не касаясь земли, замерло в полушаге, зябко кутаясь в какое-то призрачное покрывало; он медленно опустился на колени, неощутимо для себя пьянея от коричного запаха неземных мхов и недобрым словом поминая земных эскулапов, так некстати выкачавших из мужика чуть не бочку крови — это после бессонной-то ночи! Не смея коснуться жены, тоже замершей в колдовском оцепенении, он тихонечко поднял ладони, предощущая невесомость ее ночных одежд… И в тот же миг она бросилась на него — не опустилась, не упала, а именно рванулась в гибком куньем прыжке, и цепкие пальцы хищно рванули космодромную куртку. “Фу, что это на тебе?” — донеслось словно издалека, но это уже отключался слух, и от всей обитаемой Вселенной оставалось только это застывшее, словно маска, смуглое любимое лицо, по которому скользили отсветы пылающих папоротниковых пентаграмм; и последнее, что осталось в его памяти, — немигающие глаза, в глубине которых застыл страх.

…Легкий, ускользающий шорох. Юрг по–собачьи встряхнулся — никого. Он похлопал рукой по земле, отыскивая одежду или то, что от нее осталось. Прокашлялся, освобождая легкие от приторного кондитерского благоухания, к которому примешивался душок подпаленной синтетики. Собрал силы и оттолкнулся от земли, выпрямляясь — ну, Сэнни, ну, девочка моя благонравная, не ожидал от тебя! Он и сам истосковался, но чтоб так… Он пошевелил губами и почувствовал, что они словно одеревенели. Ах, вот оно что — кажется, он попытался на прощание поделиться с ней своим восторгом, но она быстро приложила палец к его губам, и их ожгло прикосновением сухого льда. Вот до какой патологической обостренности ощущений доводит затяжное воздержание. А теперь неплохо бы сориентироваться, а то ведь славная дружина глотает слюнки у накрытого стола…

Врожденный инстинкт на пару со спецподготовкой космолетчика уверенно вывели его па опушку. Отсюда было видно, как за каменной стенкой, над теплой долиной, роится облачко мошкары, подсвеченное снизу пламенем то ли костра, то ли факелов. Гул голосов и… точно — лязг оружия.

Он бросился в овальный зев привратного кораблика и почувствовал, как за его спиной тут же замыкаются чуткие к мысленному приказу стенки. Добродушные возгласы дали ему попять, что ничего страшного не происходит, еще раньше чем он выбрался из тоннеля. Действительно, все собрались вокруг расстеленной на земле необъятной скатерти, и только долговязый Харр и приземистый широкоплечий Пы прыгали друг против друга, без малейшей осторожности размахивая боевыми мечами и тем потешая почтенную публику. На появившегося командора тактично не обратили внимания как на человека, на минуточку выходившего по малой нужде. И на том спасибо. Он нога за ногу доплелся до уже облачившейся в парадный узорчатый плащ принцессы и плюхнулся на траву, моля бога, чтобы как-то сдержать блаженную ухмылку на своем командорском лице. Он не дал бы голову на отсечение, что у него получилось. Между тем безнадежно ничейному поединку пора было кончаться, и далекий от истинно рыцарского духа Харр по–Харрада решил этот вопрос по–своему: неожиданным движением выбросил вперед свою громадную, как у страуса, ногу и могучим пинком в грудь отбросил закувыркавшегося противника прямо в объятия заулюлюкавших дружинников.

— Это ты где таким подлым приемчикам обучился? — завелся было Флейж, но принцесса остановила его одним царственным жестом:

— Завтра, доблестный Фрагорелейж, ты продолжишь обучение нашего гостя как боевым искусствам, так и рыцарским канонам. Вы вместе с Эрромиоргом покажете ему мой замок, в котором он волен оставаться столько времени, сколько пожелает. А затем он сможет вернуться на родину, если только никто из вас не захочет проявить гостеприимство, которым так славен зеленый Джаспер, и пригласить его в свои владения.

Дружеский хор однозначно дал понять удачливому страннику, что приглашения уже последовали.

— Но это — чуть погодя, — остановила их принцесса. — К сожалению, повод, по которому я вас собрала, далеко не так радостен. Мы потерпели неудачу, и нашей вины в том не было… Впрочем, об этом вы все уже друг от друга слыхали. Но не все еще знают, что перед тем, как покинуть Тихри, я получила послание.

— Час от часу не легче! — невольно вырвалось у командора. — Это от кого же?

Принцессе показалось, что в голосе мужа проскользнули ревнивые нотки, но сейчас было не до мелочей.

— Отправитель предпочел остаться неизвестным. А в послании говорилось…

Она опустила ресницы, сосредоточиваясь, и, старательно выговаривая каждое слово, повторила четыре загадочные строчки, принесенные тихрианской вестницей.

— Покажи-ка оригинал! — потребовал командор, протягивая руку.

— Ты забыл, благородный эрл — на родине Харра послания приносят молвь–стрелы. Голоса они не воспроизводят.

Юрга слегка покоробила официальность ее обращения, но он тут же решил, что жена права — пирушка с самого начала превращалась в деловое совещание.

— Сибилло, — с уверенностью заключил он. — Сибилло, старый хрыч. Решил снова побаловаться предсказаниями, чтобы о нем ненароком не забыли.

— Князь Лроногирэхихауд считает, что это не так, — возразила принцесса. — Шамана не было при княжеском дворе, и ему даже не сообщили о том, что мы снова вернулись на Тихри. Об этом знал крайне ограниченный круг людей.

— Прекрасно! Значит, нам нетрудно будет найти отправителя. Итак, знали стражники, окружавшие наши корабли. Отпадают в силу природной и благоприобретенной тупости. Кто еще?

— Солнцезаконники, принявшие и передавшие птицу.

— Ну эти узнали, так сказать, постфактум, когда получили в руки эту канареечку.

— Если мне позволено будет заметить, — вмешался обычно молчаливый Дуз, — то это лучший способ скрыть отправителя — послать весть по кругу, чтобы она вернулась в собственные руки.

— В этом что-то есть, — согласился Юрг, — Значит, вся эта кодла жрецов остается на подозрении. Кстати, они могли о чем-то разузнать, когда в лагерь Лронга пришло сообщение о нашем появлении и он так поспешно куда-то отбыл, не прихватив с собой даже сибиллы. Кто еще?

— А еще сиробабые, — неожиданно вмешался Харр. — Они же видели вас в строфионовой степи!

— Ну это аборигены из тех мест, где мы подцепили нашего проводника, — уклончиво ответил Юрг на немой вопрос моны Сэниа. — Малые со странностями, которые, по–видимому, и слыхом не слыхали об Адовых Горах, а тем более об имеющих там место событиях.

— Да, — легко согласился менестрель, — к тому же молвь–стрела не пролетела бы два леса и всю ширину дороги Аннихитры. Но вы хотели перечислить всех…

— Ты молодец, по–Харрада, и впредь не держи в уме, если имеешь что сказать, — ободрил гостя командор. — Значит, придется еще раз нанести визит Лронгу и устроить что-то вроде мозгового штурма, как это называется у нас на Земле. Пригласить мудрых — и не очень — старцев, наиболее лояльных жрецов. Я думаю, для этого достаточно нас с уже зарекомендовавшим себя Сорком. Возражений нет?

— Возражения есть, — твердо сказала принцесса, — Я все-таки гораздо лучше знаю и князя, и сибиллу, и старого Рахихорда. К тому же этот совет продлится недолго. Так что на Тихри отправлюсь я… Ну конечно, не одна. Поскольку нашей стороне придется там только слушать и запоминать, а никакой особой мудрости не понадобится, то я возьму с собой Пы, за которым буду чувствовать себя в безопасности, как за каменной стеной.

Она твердо поглядела на своего супруга, как бы говоря, что на этот раз возражений не примет. И не заметила, что па простодушном лике Пыметсу появилось выражение не свойственной ему растерянности: кряжистый здоровяк, мощь и сила джасперянской дружины, никак не мог сообразить, обижаться ему или кичиться: с одной стороны — “как за каменной стеной”, с другой — “особой мудрости не понадобится”… И притом остальных дружинников на этом не совсем обычном пиру называли полным именем, а вот его — только кратким. Как это бывает с весьма ограниченными людьми, Пы выбрал обиду…

— Тогда мы все останемся охранять юного принца, — воскликнул Ких, по молодости не всегда соблюдавший правила этикета.

— И я! — не замедлил вскочить на ноги Харр по–Харрада.

Его движение вспугнуло Гуен, занимавшую свой обычный сторожевой пост на верхушке шатрового корабля, и она принялась описывать бесшумные круги над скатертью, уставленной блюдами со всевозможным мясом, одинаково лакомым как для людей, так и для пернатых. Но кольцо факелов, воткнутых прямо в землю, отпугивало хищницу.

— Всех не надобно, — возразил командор, — достаточно будет двоих. Борб и Дуз, вы ведь уже повидались со своими родными? Да? Завтра мы с женушкой проведем исключительно в узком семейном кругу, а вот послезавтра, пораньше с утречка, прошу сюда. В это же время будем принимать от всех желающих устные соображения по вопросу о двух амулетах, ежели таковые за этот день у кого-нибудь появятся. Ну а теперь вернемся к нашим кубкам и посмотрим, не пересохло ли в них вино!

Харр по–Харрада понял его дословно и метнулся к кораблю, вдоль стен которого выстроились полные емкости. Глядя па его нелепую, с точки зрения джасперянки, долговязую фигуру, мона Сэниа вдруг подумала, что ее эрл, пожалуй, несколько преждевременно обратил взоры собравшихся к хмельным напиткам — у нее имелось еще одно сенсационное сообщение, которым следовало поделиться с дружинниками, коль скоро они будут постоянными гостями этих островов. Разумеется, предварительно следовало взять с них нерушимое слово, что, кроме присутствующих, ни одна живая душа, включая самого короля Равнины Паладинов (мона Сэниа уже не решалась называть отца королем всего зеленого Джаспера), не узнает до поры до времени о существовании островного народа.

— Я хочу… — начала она, постучав пальцем по гулкому глиняному кувшину с остатками терпкого верескового эля.

В этот миг Гуен зависла над Харром так низко, что его фигура буквально потонула в тени ее распростертых крыльев. И вместо чужеземного менестреля она вдруг четко увидела силуэт короля Алэла, предостерегающе качающего головой.

Сова взмыла вверх — возле кораблика снова стоял Харр.

— Ты хотела что-то сказать, любовь моя? — шепнул Юрг, наклоняясь к ее плечу.

— Да, конечно, — она подняла свой кубок и тряхнула головой, отгоняя наваждение. — Пора наконец осушить наши кубки за зеленый Джаспер, за его сладкий воздух, за его прозрачные воды, за его тучную землю, за нежный огонь его доброго солнца…

Все молча ждали, когда она закончит свой тост. А она не могла никак придумать, какую же пятую стихию имел в виду островной король Алэл?

V. Мразь болотная

Пир тянулся вяло и невесело — командор клевал носом, мона Сэниа скрывала одной ей ведомые чувства под любезной миной хозяйки, и даже неугомонный Харр по–Харрада притих, поддавшись общему настроению. Эрм вполголоса рассказывал о том, с какой стремительностью разошлась первая партия офитов, переправленная в подвалы замка — прятать драгоценные приборы смысла не имело, к ним с самого начала стали относиться бережно и почтительно, совсем как… Ну в общем, гораздо лучше, чем можно было ожидать. Непримиримые сторонники крэгов, еще совсем недавно осаждавшие замок мятежной принцессы, теперь терпеливо переминались в очереди, избегая, однако, разговаривать между собой. Пока, правда, не прибыло никого из восточных пределов, где лежали земли покойного Иссабаста, и самое главное — ощущалась острая нехватка детских светоносных обручей. Юрг машинально кивал, стараясь бороться с отупляющей усталостью, Ких обещал завтра же на рассвете слетать на Землю (ишь, расхрабрился младшенький!), где должны были загрузить новыми офитами оставленный ими на земном острове кораблик. Кто-то догадался впервые поинтересоваться, а как называется этот клочок земли, ставший первой на планете Звездной Пристанью; Юрг попытался вспомнить… Барсучий. Да, точно. Недоумение пирующих показало, что с таковым зверем на Джаспере не знакомы. Юрг попытался описать среднеевропейского барсука, запутался, махнул рукой и пообещал привезти парочку на развод — на предмет обогащения джасперянской фауны.

Стало ясно, что пиршество пора кончать.

Смущенно улыбаясь, принцесса попросила Пыметсу препроводить командора в его покои; дружески извинившись, отпустила остальных дружинников. Когда они исчезли, прихватив с собой суматошного тихрианина, она по–хозяйски проверила надежность сторожевого поста — недремлющую Гуен, в распоряжении которой оставались почти не тронутые кушанья. Вошла в шатер и, попрощавшись с Пы, наложила на все корабли заклятие: их стены не открылись бы теперь ни для кого, кроме нее самой. Попытаться же перелететь через НИЧТО и материализоваться внутри самого корабля никто из ее дружины не посмел бы, а посторонний, не увидавший хоть мельком убранство шатра изнутри, просто не мог. Ну вот и все. Она сбросила на пол тяжелый драгоценный плащ и вынула из волос жемчужную булавку, чтобы они рассыпались по плечам, как это любил ее муж.

Замирая, на цыпочках переступила порог своей разубранной, как драгоценная шкатулка, комнатки.

Юрг, ее звездный эрл, лежал на пушистом светло–сиреневом покрывале, не снимая сапог, и его могучий храп заставлял вечерних светляков испуганно жаться к самому потолку.

Юрг открыл глаза и с недоумением уставился в потолок, сверкающий аметистовыми блестками; скосил глаза и увидел жену, понуро сидящую на краешке постели, — вид у нее был такой, словно она всю ночь не сводила с него глаз. Он сладко потянулся, хрустнув всеми отдохнувшими косточками, потом резко подскочил, оттолкнувшись лопатками от теплого ложа, и привычным движением сгреб Сэнни в охапку — “Доброе утро, малыш!” — не оставляя ей ни малейшей возможности хотя бы шевельнуть губами в ответ.

— Вчера я не сказал тебе самого главного, — торопливо проговорил он, целуя жену после каждого слова. — Ты теперь (чмок) жена (чмок) полномочного представителя (чмок) планеты Земля (чмок–чмок). Сейчас ты почувствуешь себя в новой дипломатической роли…

Следующие полтора часа она чувствовала себя в новой дипломатической роли.

А затем протест заявил Ю–ю, которому надоело дергать за хвост долготерпеливого Шоёо.

И только за весьма поздним завтраком (сервы в буквальном смысле слова закрыли своими телами несколько тарелок со снедью от хищных притязаний Гуен) мона Сэниа решила, что пора поставить полномочного представителя в известность о том, что на Джаспере сосуществуют две великие державы. Она предчувствовала, что это сообщение будет принято, мягко говоря, неоднозначно, но ее бесстрашный командор перепугался так, словно обнаружил под созвездием своих корабликов килотонную бомбу.

— Все! Хватит с меня всей этой чертовщины — пернатой, двуногой, видимой и невидимой! Хватит с меня похищений младенцев! Собирай пеленки, я отправлю тебя с Ю–юшкой на Марс, там у нас небольшой исследовательский оазис. Пересидите несколько дней, пока я не придумаю, куда вас понадежнее упрятать.

— А почему — на Марс?

— О, дьявольщина, да только потому, что это — пока единственное известное мне место, куда еще не добрались крэги. На Земле, как ты помнишь, уже угнездился их венценосный стервец. Непонятно только, как он туда попал… Хотя в данный момент это не столь существенно.

— Боюсь, что ты ошибаешься. С тем же успехом это пернатое отродье, как назвал их король Алэл, могло обосноваться и на Марсе — ты ведь рассказывал мне, что это пустынная и практически неисследованная планета. Самое подходящее место, ведь им даже не требуется воздух, чтобы дышать; чуточка света и тепла где-то между снегом и кипятком.

— Нам бы такую приспособляемость, — буркнул профессиональный космолетчик. — Мы бы уже всю Солнечную к рукам прибрали. А если бы к тому присовокупить вашу способность к перелетам… Ох. Я только сейчас сообразил, что только один корабль мог доставить крэгов на Землю.

— Какой?

— Твой, душа моя. Твой, и как раз перед тем, как тебе пришла на ум блистательная фантазия заарканить “звездных волков”.

— Нет, это невозможно, — решительно возразила принцесса. — Крэги не способны на перелеты через НИЧТО, и нам приходилось опускаться на все планеты, какие только попадались нам па пути, чтобы доставить их к месту вечного покоя. К твоей Земле мы даже не приближались. И потом, как они могли бы спрятаться на все время наших путешествий? Ведь они не обладают даром невидимости.

— Много ты знала об их способностях, когда… О, прости. Я не должен был напоминать.

— Не извиняйся, что было, то было, и, слава древним богам, это больше не стоит между нами. А что касается невидимости — что спорить? Спросим у Кукушонка.

Кликнули Кукушонка, несшего бессменную вахту в детской — тот подтвердил, что способность скрываться от человеческого взора им недоступна, потому что не нужна. В ответе чувствовался привкус прирожденного высокомерия, которого и сам Кукушонок, по всей видимости, не заметил.

— Трудно представить, что на такой густо заселенной планете, как наша, крэги существовали с незапамятных времен и никто их не заметил, — задумчиво проговорил Юрг.

— Этого и не могло быть — ведь если какая-то дружина уже посетила созвездие Костлявого Кентавра, то эта карта должна была навсегда исчезнуть из всех магических колод и уж никак не могла выпасть на долю Асмура. Так что когда мы приблизились к вашему Солнцу, крэгов на Земле быть не могло.

— Тогда кто же? После тебя в Пространство уходил только корабль Иссабаста!

— Нет. Ему не могла выпасть вторично карта Кентавра. Исключено.

— Тогда остается предположить жутковатую штуку — что во Вселенной существует какое-то гнездовье этих дьяволов и Джаспер — всего лишь один из подчиненных ему миров. Ведь занесли же их откуда-то на вашу благословенную равнину!

— Скорее всего, это так и есть, и вряд ли они до сих пор не решили проблему своего передвижения…

— Да уж, такая сволочь вряд ли останется безлошадной. Но как же тогда быть с вашей безопасностью, малыши вы мои?

— Да никак, мой доблестный эрл. Мы остаемся здесь.

— Чтобы тебя зацапал этот королек?

— Ну он свободно мог проделать это при нашей встрече. Нет, муж мой, любовь моя, поверь мне: если мне и придется искать защиты и убежища, то в первую очередь я обращусь к Алэлу. Я не видела его лица, но знаю твердо: это мудрый, бесстрашный но, похоже, несчастливый король. И, успокойся, в довольно преклонных годах.

— Знаем мы этих старичков… Между прочим, если ты не заметила на нем крэга, то как же он тебя видел?

— Не знаю. Может быть, с помощью какого-то волшебства, а может быть… Нет, это невероятно. Такое не пришло мне даже в голову.

— Ты хочешь сказать, что он, а возможно, и весь его островной народ не потеряли зрение тогда, в Темные Времена?

— Не знаю, не знаю… Проще всего было бы спросить прямо у него, но… Он не пригласил меня в свой дом.

— Значит, ты и найти-то его не сможешь?

— Ну почему же. Он сказал: “Ты же видела мою лодку” — то есть мне есть куда направиться, если я решусь перелететь через НИЧТО.

— Ага, и врюхаться в кучу рыбы или, что гораздо хуже, очутиться под градом стрел.

— Нет, я уверена, что это мирный и дружелюбный народ. Ну скажи, ты представляешь себе короля, который вот так, без всякой охраны, отправился бы на убогой лодчонке навстречу непрошенным чужеземцам?

— Псих, пацифист или колдун.

— Насчет последнего — да, он что-то говорил насчет пяти подвластных ему стихий. Но с чародейством — как с оружием: всегда рискуешь наткнуться на мага, который выше тебя в колдовской иерархии. Нет, что касается волшебства, то тут он рисковал. Представляешь себе, если бы на моем месте оказался какой-нибудь всемогущий проходимец вроде Кадьяна? И все-таки король Алэл в одиночку отправился защищать свои владения. Знаешь, это вызывает уважение.

— Ну допустим, — нехотя уступил Юрг. — И как же он защитил этот остров от тебя?

— А никак. Он отдал его мне в ленное владение.

— Что, за красивые глаза?

— О, древние боги, ты неисправим. Король Алэл сказал, что сам выберет что-нибудь из того, что мне не очень нужно.

— Так, значит, в следующий раз надо прихватить с Земли побольше ярких бус, зеркалец и огненной воды.

Она не заметила шпильки в его реплике:

— О, зеркала — это самая диковинная вещь на Джаспере, они ведь по Уговору с крэгами были запрещены. А огненная вода — к чему она? Алэл сам может совокупить огонь и воду, раз уж эти стихии ему подвластны.

— Ты поняла меня слишком буквально, душа моя. И, черт бы меня побрал, как бы мне хотелось хотя бы один день прожить нормально, без волшебства!

— Что-что? — непроизвольно вырвалось у нее.

— Без волшебства, без шаманства, без магии — черной, белой, в полоску и в крапинку. Может, попробуем?

Естественно, на такое предложение она не успела даже ответить — стонущий ветер всколыхнул всю утреннюю, счастливую долину, и голос, хриплый до неузнаваемости, возвестил:

— Беда! Командор, принцесса, откликнитесь — беда!

— Эрм?.. — неуверенно отозвалась принцесса.

— Да, да! Прибыл посол от Джанибаста — да–да, лично. К счастью, все офиты уже были розданы. И он потребовал… — голос ненадолго исчез, словно у сенешаля перехватило дыхание. — Он потребовал прекратить доставку офитов, а те, которые уже имеются на Джаспере, — уничтожить. Да–да, все до единого!

— Успокойся, мой верный Эрромиорг, — принцесса недоумевала: никогда старший из ее дружинников не говорил так бессвязно и не подтверждал ежесекундно собственные слова, словно боясь, что его недопоймут; что-то здесь было не так. — Следующую партию офитов мы сразу же укроем в подземелье, а то, что кто-то недоволен, — это мы предполагали.

— Это не просто “кто-то”, это все восточные эрлы, лесные глухари, шваль болотная…

— Эрм?!

— Прости меня, принцесса, я забылся. Они назвали себя “ревнители крэгов”. И они не просто нам угрожают: они взяли заложницу.

— Как это — заложницу? — на этот раз принцесса действительно не поняла, о чем идет речь. Аманатов брали только в глубокой древности, сейчас это было такой же дикостью, как людоедство.

— Они захватили женщину… подругу одного из нас. И пригрозили, что если мы не выполним их требований, то они скормят ее жавру. Ее и младенца, который должен у нее вот–вот родиться.

— Дружина, ко мне! Все! Немедленно! — этот клич вырвался у нее так страстно и столь грозно, что Юрг невольно схватил ее за руку — ему показалось, что она, позабыв обо всем на свете, сейчас исчезнет, ринувшись в неведомые восточные леса. Но она ничего не забыла — кровь отливала от ее лика, стынущего в бессильной ярости, словно на него опускалась белая маска.

— Я не могу лететь с ними… — прошептала она. — Я не могу ступить на землю Равнины Паладинов…

— Спокойно, Сэнни, спокойно, — для Юрга это сообщение не было такой уж ошеломляющей неожиданностью — может быть, оттого что на Земле подобные акции имели место в самом недалеком прошлом. — Сейчас главное не бросаться в бой очертя голову, а найти единственно верный тактический ход. Ага, Флейж… привет. Харрамог бы оставить в замке, сегодня нам не до песен. Борб, Дуз, оружия и тут хватает.

Не прошло, наверное, и двух минут, как все семеро дружинников уже находились в командорском шатре — с весьма шумливым приложением в виде тихрианского менестреля.

— Что, предстоит дельце? — Харр нетерпеливо потирал четырехпалые ладони — для него в словах Эрма, которые он слышал непосредственно, находясь рядом с ним в асмуровском замке, не было ничего экстраординарного — заложники на Тихри брались по любому поводу, а иногда и без оного. — А что это за звери — жавры?

— Жавр — болотный гриб. — Мона Сэниа не столько отвечала на его не совсем уместное любопытство, сколько доводила это до сведения своего мужа, который этого не знал, но решил не тратить время на восполнение пробелов в собственных познаниях о джасперянской флоре и фауне. — Это — чудовище, страшнее которого нет на зеленом Джаспере. Джанибаст, племянник покойного Иссабаста, разводил и поставлял жавров по ленному долгу.

— Это что, вроде шампиньонов? — все-таки вырвалось у Юрга.

— Не совсем. Наши корабли — это оболочка старого, хорошо выдрессированного жавра.

Юрг и Харр невольно подняли глаза к потолку с каким-то почтением — ничего себе был гриб. Да еще и дрессированный.

— Как и ожидалось, не все согласны освободиться от власти крэгов, — продолжала принцесса, уже успевшая взять себя в руки и вернуть своему голосу командорскую твердость. — Неожиданностью оказалось то, что они захватили в заложницы женщину… подругу одного из вас.

Дружинники изумленно переглянулись — было очевидно, что ни одного из них это сообщение непосредственно не касается.

— Прости меня, принцесса Сэниа, — проговорил Эрм, — я не успел закончить свое сообщение. Касаулта, захваченная людьми Джанибаста, была возлюбленной Скюза.

Наступило мертвое молчание, которое значило только одно: теперь в битве за освобождение Касаулты равны будут все.

— Так, — сказал Юрг. — Соображение у всяких подонков небогатое, следовательно, им пришло в голову то, что доступно взору. Жавры что, находятся на территории замка Джанибаста?

— Какой там замок! — буркнул Эрм. — Свинарник.

— Скотобойня, — уточнил Сорк. — Нет, содержать жавра вблизи людей нельзя — всех переест. Их загоны — на окрестных болотах.

— Но все-таки это — замок Джанибаста, а не какой-нибудь другой.

— Дак вдарим по нему — увидим… — решился подать голос Пы.

— Напасть на замок нетрудно, — оборвала его принцесса. — Но как только перевес будет на нашей стороне, они тут же перепрячут пленницу в другом замке… или хотя бы в лесу. И найти ее в дремучих чащобах будет просто невозможно.

— Значит, главное — установить место ее заключения, — деловито подытожил Юрг. — А разведка боем исключена.

— Если бы у нас был амулет невидимости… — прошептал Ких, вспомнив свои похождения в узилище Рахихорда.

— Но там, где увидят человека, могут не заметить маленького зверька, — раздался застенчивый голосок Шоёо.

Мона Сэниа наклонилась и подняла пушистый клубочек, свернувшийся у ее ног:

— Нет, милый малыш, ты уже однажды сослужил свою службу. Я не позволю тебе рисковать во второй раз. К тому же, чтобы кормить жавров, Джанибасту приходится все время охотиться, и на дворе у него полно охотничьих псов.

— Ну, значит, пойду я. В скафандре высокой защиты, — по–командорски распорядился Юрг. — Джаспер еще не вырос из парчовых пеленок рыцарства, так что к послу с белым флагом должны проявить почтение.

— Не знаю, насколько тебе это польстит, — решительно возразила принцесса, — но у этих подонков ты, несомненно, пользуешься особой симпатией. Так что для начала ты угораздишь в волчью яму, от которой тебя никакой скафандр не спасет, потом по подземному лазу тебя протащат в один из подвалов, где джанибастовы умельцы будут обращаться с твоим скафандром, как макака — с орехом.

— Ну, бог им в помощь, — буркнул выпускник военно–воздушной космической академии, уже сообразивший, что подобная нештатная ситуация не предусматривалась ни одной из тренировок. — Мне ж даже щекотно не будет… Но проблема останется.

— Вот именно. Но кого же они все-таки пропустят за стены замка?.. — Вопрос был почти риторическим.

— Того, с кем они будут вынуждены считаться, — рискнул предположить Сорк.

— Нет. Они не посчитались с законом — следовательно, поставили себя вне королевской власти.

— Того, кто превосходит их силой, — уверенно произнес Флейж. — На родине командора имеется оружие…

— Нет. Земля может подарить вам лекарство, но даже примитивную атомную бомбу — никогда. Не говоря уж о современных видах вооружения.

— Ну тогда — того, кто удивит их, — сказал Харр. — До икоты.

Жавр был голоден, потому что голоден он был всегда. Всего один раз его накормили досыта, когда голова оленя с отпиленными рогами торчала у него из пасти, которую он был не в силах закрыть. Это случилось вскоре после того, как у него на темени, посреди пучка щупалец появился пульсирующий нежный нарост, который он поначалу заботливо прикрывал от дождя. Но со временем непрошенная шишка начала его беспокоить: у него появилась уверенность, что скоро там откроется еще одна пасть, с которой надо будет делиться пищей. Он попытался обхватить скользкий придаток щупальцем и придушить, но ничего не получилось. Огорченный жавр предался размышлениям, по тут как раз подоспели те маленькие и несъедобные, которые приволакивали звериные туши и охапки травы и сучьев; как ни странно, с ними не было человека — загадочного, непостижимого и сладостно притягательного существа, в котором и на расстоянии угадывалось так много солоноватой крови и нежнейшего жира, что аж щупальца сводило. Как правило, человек начинал с ним незатейливую игру в “откройся — закройся” или “темнее — светлее”. Правила жавр понял с первого раза, но близость лакомой плоти и недосягаемость оной для его щупальцев мутила его ум (если таковой у него вообще имелся) и заставляла ошибаться.

В тот раз человека не было, но зато в пасть угодило столько корма, что он замкнулся в блаженном удовлетворении и отключился от внешнего мира, потому что мир этот существовал для него только как источник сигналов для его ненасытной прорвы. Когда же голод щекотливым непридушенным зверьком проснулся раньше его самого и вернул его к действительности, жавр ощутил на темени легкое жжение и, изогнув щупальце, привычного нароста не отыскал — была на больном месте смоляная нашлепка. Человек в игре был снисходителен, несъедобные покормили обильно, но не до отвала. Страх разделить ежедневный корм с непрошенным прихлебалой постепенно забылся, но осталась легкая тревога, что с ним против его воли могут сотворить непредугадываемое им действо.

Жавр, естественно, не мог и представить, что в самом недалеком будущем, года через три–четыре его накормят уже не сонной, а парализующей травой, ловко вставят распорки в судорожно раскрывшуюся пасть, и когда упругие щупальца превратятся в расслабленные плети, обрубят их и со страшным чавкающим звуком вытащат прозрачный кокон, наполненный полупереваренным кормом, из благодатного болота; проворные, как жуки, металлические существа заберутся в его нутро и выскоблят стенки до приятной замшевой шершавости, а затем набьют камнями и оставят на жгучем солнце, пока он, уже не живой, но и не мертвый, не превратится в то, для чего его столько лет и растили, — неуязвимый для любого оружия, но послушный человеческому мысленному приказу остов кораблика.

Вот и сейчас он следил за приближением какой-то живой твари без малейшей боязни — ему ведом был только страх голода. Лишенный от природы слуха, зрения и обоняния, он воспринимал только колебания зыбкой почвы и то неощутимое для человека веяние, которое исходит от любой плоти. Принимаемая им эманация отчетливо указывала на то, что эта тварь — человек; но, с другой стороны, вел он себя как зверь. Человек никогда не приближался — он возникал внезапно и так же, не удаляясь, в один миг исчезал. Этот же забрезжил, точно неуловимая мошка, где-то в самой чаще, и теперь беспорядочные, прыгающие из стороны в сторону удары его тяжелых копыт показывали, что он перебирается с кочки на кочку и скоро уже очутится в пределах досягаемости.

Жавру нередко удавалось подстеречь беспечную живность, забредающую на болотистую опушку бескрайнего восточного леса, и охотничьи инстинкты его ни разу не подводили. Вот и сейчас он свернул щупальца в тугие спирали и, чувствуя, как их кончики меленько трепещут, томясь от предощущения солоноватого мяса, изготовился к броску. Двуногий приближался безбоязненно, и жавр, не выдержав искушения, приоткрыл пасть.

Сделал это он совершенно напрасно: смрадный дух, вырвавшийся из его утробы, способен был сбить с крыла даже грифа–падальщика. Человек прянул в сторону, и запоздало выметнувшееся ему вдогонку щупальце только скользнуло по голени, обжигая едкой крапивной злостью. Если бы жавр имел уши, то до них донесся бы общеупотребимый во всей Вселенной вскрик, переводимый на язык зеленого Джаспера как “у, мать твою!”. Шаги быстро забухали прочь, и жавр горестно заключил, что такие громадные копыта ему, пожалуй, пришлось бы выплюнуть…

Гулкий топот был услышан и в замке Джанибаста и так же, как и жавра, привел его обитателей в недоумение. Противника ожидали повсюду — он мог появиться и на двойных бревенчатых стенах, образованных вкопанными в землю неохватными стволами сухостойного кедра, прозванного за свои габариты “башенным”. Враг мог свалиться и прямо на односкатные наклонные крыши прилепившихся друг к другу бесчисленных строений, образующих собственно замок со всеми вспомогательными службами — но это значило бы попросту угодить в западню. Более всего ждали просто голоса, который должен был раздаться в ответ на выдвинутый ультиматум.

Но вот появление противника напротив замковых ворот, да еще и в гордом одиночестве — это было полнейшим абсурдом.

Джанибаст, сутулясь под взъерошенным перовым бурнусом непомерно крупного серовато–зеленого крэга, собственной персоной подобрался вдоль стен к воротам. В правой створке был вырезан овал, затянутый сдвоенной шкурой какого-то тупого жавра, не поддавшегося, на свою беду, обучению по полной программе и поэтому не внесенного в податной список. Он ткнул кулаком в упругую мутноватую плоскость, которая в месте удара как-то нехотя просветлела, Джанибаст прильнул к образовавшемуся оконцу. То, что он узрел, повергло в изумление не только его самого, но и болотного крэга: тот от растерянности запрокинул головку назад и защелкал клювом, как клекочущий аист, так что его хозяин на несколько мгновений потерял дар зрения и не мог видеть, как стоящий за воротами человек — если только он был человеком — сложил ладони лодочкой и поднес их к губам. Раздалась нестерпимая смесь скрежета и свиста — барабанные перепонки ободрало кремневым наждаком. Крэг резким движением вернул Джанибасту способность видеть, и тот сразу понял, что жесты, производимые пришельцем, недвусмысленно говорят об умственных способностях всех тех, кто смеет держать его по ту сторону ворот.

Джанибаст с отвисшей челюстью попятился, все еще не зная, как поступить; но жаврова шкура на правой створке ворот по–своему восприняла его спазматически чередующиеся “да” и “нет” и начала раскрываться такими же пульсирующими толчками. Пришелец ждал, нетерпеливо притоптывая серебряным сапогом и указательным пальцем делая вращательное движение, как бы говоря: “пошире, пошире…” Наконец он нагнул голову и, задевая верхнюю кромку дыры своим султаном из диковинных громадных перьев, перелез через порог и нелепым церемониальным шагом, по–журавлиному задирая и выбрасывая вперед длиннющие голенастые ноги, двинулся по загаженному собачьим дерьмом и горами костей пространству, претендующему на звание двора рыцарского замка.

Псы оторопело вжались задами в бревенчатые стены.

Джанибастовы прихвостни ссыпались с крыш и замерли недвижимо, но без малейшей боязни: на нелепом госте, кроме серебристо–белых сапог, пучка пышных перьев на голове и нитки стеклянных бус, не было абсолютно ничего.

Голого бояться просто невозможно. Он не может быть врагом.

Степень нелепости происходящего была столь велика, что могла сколь угодно долго продержать присутствующих на зыбкой грани между громовым хохотом и паническим ужасом перед черным ведовством, потому что диковинный чужак ко всему прочему был черный, как головешка. В нем вообще было много птичьего, от журавлиной походки и невиданных перьев, воткнутых в пук волос, собранный на темени, до не людской, зябкой позы, в которой он застыл, стоя на одной ноге и поджав другую. Непостижимо было то, что гость не нес на себе ни крэга, ни чародейского обруча, и тем не менее его глаза, неестественно светлые под густыми бровями, заплетенными в косички и заправленными вверх, в общий пук волос, внимательно ощупывали каждого из присутствующих, пока не остановились на обладателе сизо–зеленого крэга с драчливым розовым хохлом.

Лицо, осененное болотной зеленью, могло вызвать только крайнее омерзение: молодой, но уже морщинистый лоб, скошенные от висков к носу глазки, отсутствие подбородка под крошечным, как перепелиная гузка, ротиком. И громадные, чутко трепещущие ноздри — признак неуемности желаний. От такого чего хочешь дождешься.

— Ты! — крикнул гость, нацеливая угольный палец прямо в алеющее яблочко рта. — Выдь вперед. Я тебе поклоняться буду.

Джанибаст, как зачарованный, сделал несколько шагов, оскальзываясь на необглоданных костях. Остановился. В какой-то миг положение главы всей этой оравы, безошибочно угаданное чернокожим ведьмаком, толкнуло его на дерзкий вопрос:

— А сам-то ты кто?..

— Я — кширрафутарр! — гаркнул гость, выбросив вперед лоснящиеся ладони, на которых Джанибаст с ужасом насчитал только по четыре пальца. — Видал? Я кширрафутарр всеведущий, крэгопочитающий и победу приносящий. Только за то, что ты не узнал меня, в Темные Времена тебя заживо прикоптили бы на собачьей поварне. Но сейчас ты осенен благословением крэгов светоносных, и я преклоняюсь перед тобой!

Он собрался было грохнуться на колени, но невообразимая грязь под ногами удержала его от этого поползновения. Тогда он выдернул из пышного султана одно перо и, низко поклонившись, отчего его голая задница непристойно блеснула на не вовремя проглянувшем солнышке, положил его у ног вождя мятежников. В руке необремененного одеждами мага вдруг обнаружился серебряный, примитивной формы амулет не иначе как из сапога; амулет затеплился лиловатым язычком пламени, и перо, потрескивая, занялось быстрым огнем. Через несколько секунд оно уже было горсточкой праха. Колдун повозил пальцами по тому месту, где только что сгорело его подношение, потом выпрямился и широким, торжественным жестом коснулся своего лба, груди и того самого, что не было прикрыто даже брусничным листиком, хотя, по чести говоря, требовало бы здоровенного лопуха.

— Да будешь прославлен в веках ты, светлый разумом, бесстрашный сердцем и неутомимый в чреслах своих, о чем будут поминать потомки твои до пятьдесят седьмого колена. Поминать они будут, не сомневайся. А теперь перейдем к делу. Откровение, только что посланное мне… тебе не надобно знать кем, гласит, что ты чуть не совершил роковую для всех вас ошибку. Ты содержишь пленницу.

В глазах Джанибаста, как ни были они затуманены никогда не виданной волшбой и откровенно наглой лестью, мелькнул проблеск подозрительности.

— И ты собираешься швырнуть ее жавру, — продолжал колдун.

Настороженность предводителя передалась всей шайке.

— Так вот, ты не прав, — пришелец выдержал паузу ровно настолько, чтобы не позволить взорваться хору недоверчивых и возмущенных голосов. — Ты не прав, потому что казнить ее следует немедля!!!

— Я и сам думал… — начал было племянничек Иссабаста.

— Правильно. Соображаешь, — махровый султан одобрительно качнулся. — Иначе уважать не будут. Только жавру скармливать ее не след, он к человечине пристрастится, потом в такой кораблик сунешься и ам! — слопали. Вместе с крэгом, учти! Это грех.

Джанибаст внимал благоговейно.

— Так что с твоей де–ви–цей, — при этом колдун гулко шлепнул себя по животу и гнусно заржал, что сразу же нашло живой отклик у джанибастовой сволочи, — мы сейчас распотешимся по–своему, без жавров осьминогах. Чего делиться, правда?

Джанибаст сделал глотательное движение, что должно было, вероятно, служить залогом согласия.

— Ну… и как? — слова вылетали из его крошечного ротика, как горошины — совершенно непонятно было, как при подобном даре красноречия он умудрился объединить вокруг себя столь многочисленную когорту лесных головорезов.

— Как, как… — невольно передразнил его колдун. — А по–всякому! Мы ее — по кусочкам! Один — сожжем, другой — утопим, третий — отошлем самому королю в его расписной урыльник (кого-то из доблестных сподвижников Джанибаста раскатисто стошнило), а ушки да пальчики разошлем по всем замкам зеленого Джаспера, чтоб никому неповадно было! Ну, начнем, благословясь. Чумазиков-то своих разгони по сторожевым постам, не ровен час кто-нибудь из принцев сунется, порядок навести.

Он снова поднес сложенные ладони ко рту, и двор огласился высоким, переливчатым свистом. Мятежники, приняв этот звук за сигнал к действию, в одно мгновение разлетелись по своим постам.

— Ну, пошли, браток, — сказал маг, хлопнув их предводителя по укрытому перьями плечу. Болотный крэг дернулся, словно его ударило током.

Они шли по узким дощатым коридорчикам, богатым покоям, увешанным разномастными гобеленами (один из них маг бесцеремонно содрал со стены и набросил себе на плечи), по анфиладам одинаковых светелок с косым окошком под самым потолком, все время то подымаясь на несколько ступенек вверх, то ныряя вниз по стертым доскам. Видно было, что каждый хозяин этого, с позволения сказать, замка старался прилепить к уже сложившемуся ансамблю еще несколько клетушек и галерей, не заботясь о смысле и доступе света. Ранее прорезанные окошки забивались досками, а наклонная крыша, как правило, позволяла застеклить лишь крошечный треугольник, выходящий в несуразный лабиринт таких же беспорядочно нагроможденных косых плоскостей. Маг все поглядывал на эти окошки, отчего поминутно спотыкался и поминал предка по материнской линии какой-то мифической птицы, на зеленом Джаспере неизвестной. Похоже было, что он пытается запомнить направление, в котором его вел хозяин дома, но безуспешно. Наконец после очередной лесенки, на сей раз витой, они очутились в тупичке, освещенном одиноким факелом, укрепленным над тазом с водой. На полу без всякой подстилки лежал кто-то укрытый плащом; небольших размеров крэг висел под потолком вниз головой, вцепившись когтями в какую-то скобу.

— Ты это что? — сурово спросил колдун, указывая на крэга. — Нехорошо. Грех. Дай-ка меч!

Джанибаст, как завороженный, протянул ему оружие. Чернокожий верзила потыркал острием в потолок, отчего сверху посыпалась труха и что-то напоминающее птичий помет. Он деловито расширил дыру, сгреб обвисшего крэга за шиворот и выбросил наружу, как тряпку. Новоявленное оконце поначалу затмилось — крэг оправлял крылья, — а потом доверчиво заголубело.

— Вот это по–нашенски, — удовлетворенно произнес колдун. — А теперь отыдь от свету, я твою кралечку малость побрею…

И он снова заржал мерзостно и до того заразительно, что хозяин апартаментов тоже залился нервным смехом. Между тем гость наклонился над лежащей — так и есть, крепко связана, рот заклеен липучей травой. Он, заслонившись топорщившимся на его плечах гобеленом, тихонько погладил женщину по голове и едва слышно шепнул: “Потерпи чуток…” Затем все с тем же грубым, но подозрительно монотонным хохотом взмахнул мечом и отхватил прядь черных волос, рассыпавшихся по полу.

— Во, гля! Во что мы учиним! — Он выдрал из своей прически махровый султан и водрузил отрезанный локон в самую его середину. — Гля, как полыхнет!

Полыхнуло будь здоров — пороховая закладка в перьях была сделана наспех, но умело. Колдун тут же выбросил огненный ком в потолочную дыру, и черный столб дыма свечкой полез вверх, ввинчиваясь в незамутненное доселе небо. Ориентир для дружинников был означен.

Джанибаст разинул рот — до него что-то начало доходить.

— Маши лапами, Бастов сын, рассылай дым по всем замкам, по королевским покоям! — вопил чернокожий пришелец, понемногу отступая и примериваясь рукой к незнакомому оружию — рукоять в четырехпалую ладонь ложилась неладно, да и клинок был тяжел, таким мечом только скотину забивать.

— Братья! Защитники веры и крэгов, ко мне! — срывающимся голосом завопил Иссабастов родич, выхватывая длинный кинжал и бросаясь на гостя. Тот взмахнул мечом, целясь в горло, чтобы оборвать клич, но в этот миг сизоватый капюшон сорвался с головы болотного эрла и, точно короткое копье, опушенное перьями, ринулся на защиту хозяина, целясь пришельцу между глаз. Черная рука взметнулась, заслоняя лицо, и удар меча пришелся мимо цели.

Но дело было уже сделано — по задымленной крыше грохотали шаги, кто-то уже проваливался, пробив сапогами тонкий пастил; голос Флейжа гаркнул:

— Харр, в сторону! — Чернокожий великан схватил на руки женщину, подивившись неожиданной тяжести обвисшего тела, и едва успел отскочить в проход, как в комнатенке стало так тесно, что уже было не разобрать, где свои, а где эрловы пособники.

Одной рукой прижимая к себе женщину, а другой делая отчаянные попытки размахнуться, чтобы пустить наконец в дело меч, Харр не выдержал и завопил:

— Бабу от меня возьмите!

Они так и появились на голубом лугу Игуаны — орущей, гогочущей кучей, валясь друг на дружку и заботясь только о том, чтобы на меч не напоролся кто-нибудь из соседей. Мона Сэниа с болью в сердце отметила, что наконец-то им выдалось то, что было в их жизни превыше всего — рыцарский подвиг, победоносный бой ради освобождения невинной жертвы… И надо же было случиться так, что их мечи оказались направленными против джасперян.

Она была принцессой этой страны, и в сердце у нее шевельнулся птичий коготок недоброго предчувствия. Но сейчас было не до смутных предощущений.

— В сторону, в сторону! — крикнула она, раздвигая горячие, пахнущие боем и чужой кровью тела.

Все послушно шарахнулись, образуя круг — в центре остался только коленопреклоненный Пы с женщиной на руках.

— Под крышу! — скомандовала принцесса, указывая на один из малых корабликов, предназначенных для дружины.

— А вся орава — в воду, — добавил Юрг, у которого тоже кошки на сердце скреблись — впервые его отряд одерживал победу без своего командора…

Пы неуклюже поднялся с колен и понес на вытянутых руках все еще спеленутое какими-то тряпками тело. Темные спутанные волосы волочились по неувядаемым колокольчикам, вбирая в себя пыльцу и нектар.

— Вели сервам подогреть вина. И воды для грелок, — распорядилась Сэнни. Юрг потрусил к стене, где безгласная прислуга уже успела соорудить что-то вроде походной кухни.

Уложив свою ношу на жестковатую, предназначенную для мужчин койку, Пы попятился и, не дожидаясь приказа, пугливо испарился — надо думать, вдогонку за уже плещущимися в море товарищами. Мона Сэниа разрезала стягивавшие все тело женщины путы вместе с одеждой, отлепила клейкий болотный лист от лица, молясь всем древним богам, чтобы растение не оказалось ядовитым. Миловидное личико, и ничего более. Вероятно, одна из случайных подружек — недаром при дворе поговаривали, что старая владелица замка Кюз окружает себя многочисленными компаньонками, которые чуть ли не втрое моложе ее — и все для того, чтобы единственный сын не порхал по всем окрестным владениям, к чему имел неудержимую склонность… На Джаспере она его уберегла.

Принцесса заботливо укрыла молодую женщину, стараясь не дотрагиваться до огромного, туго натянутого живота — и все же этого движения было достаточно, чтобы недавняя пленница открыла незрячие глаза. Вероятно, еще один незнакомый голос — а все они приносили только боль и ужас — так напугал ее, что она дернулась и, натягивая на себя покрывало, протяжно закричала.

— Не бойся, Касаулта, все позади, я принцесса Сэниа, и ты под моей защитой! — она попыталась произнести эти слова как можно сердечнее и мягче, но то ли ее тон не убедил несчастную, то ли она не расслышала за собственным воплем чужого голоса, но крик продолжался — было просто непонятно, когда она умудрялась переводить дыхание.

— Тише, тише, ты уже в безопасности, — уговаривала ее принцесса, теряя терпение — до сих пор двух–трех ее слов бывало достаточно, чтобы ей повиновались.

Но крик только нарастал — теперь он уже был не женским, а каким-то неопределенным, даже не звериным. И вдруг мона Сэниа поняла, что это вовсе не страх. Это — началось…

Она внезапно сама испытала панический ужас, до тошнотного комочка там, где сходятся ребра и рождается вздох. Ее малыш появился на свет в окружении королевских повитух и лекарей, к тому же ее тело, закаленное в походах и тренировках, справилось со своей первейшей естественной задачей без особых проблем и боли. Так что теперь она очутилась лицом к лицу с чужим страданием в той степени растерянности, которой не испытала еще ни разу в жизни.

— Юрг! — тоненьким беспомощным голоском крикнула она, выбегая из шатра и хватая мужа за руки. — Юрг, сделай что-нибудь!

— Да я — то что могу? — оторопел командор. — Может быть, ты свяжешься с королевским двором…

— Нет! Никто посторонний не должен видеть этой долины — иначе кто поручится за безопасность Юхани? Лекари часто становятся предателями, и, побывав на Игуане, он сможет потом открыть дорогу сюда и похитителям, и убийцам!

— Но Касаулта ведь увидит ее неминуемо!

— Потому-то я и оставлю ее здесь — будет нянчиться с двумя. К тому же… О, древние боги, она же без крэга! В темноте ей втрое страшней!

А крик не прекращался, и страха в нем не было — только боль.

Мона Сэниа зажала уши ладонями, как перепуганная девочка. Юрг перехватил ее руки и резко опустил.

— Думай! — крикнул он прямо в лицо жене. — Думай, что делать! Она же помирает!

Как и свойственно всем мужчинам, он несколько перегнул в своих опасениях. Но мона Сэниа вырвалась из его рук и отчаянно тряхнула головой:

— Ну тогда у меня остался последний выход!

И исчезла.

Назад: ЛЮТЫЕ ОСТРОВА Часть первая

Дальше: VI. Фирюза