Сегодня мы можем подвести предварительный итог социально-экономическим переменам последних лет.

Если постараться обобщить их в виде формулы, то ее можно представить как обмен власти на собственность. Это так и совсем не так. Именно эта формула выявляет основное социально-экономическое и политическое противоречие нашего времени.

Обмен номенклатурой власти на собственность… Звучит неприятно, но, если быть реалистами, если исходить из сложившегося к концу 80-х годов соотношения сил, это был единственный путь мирного реформирования общества, мирной эволюции государства. Альтернатива – взрыв, гражданская война… с последующей диктатурой новой победившей номенклатуры.

Россию у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой, ее можно «выкупить». Если собственность отделяется от власти, если возникает свободный рынок, где собственность все равно будет постоянно перемещаться, подчиняясь закону конкуренции, это и есть оптимальное решение. Пусть изначально на этом рынке номенклатура занимает самые сильные позиции, это является лишь залогом преемственности прав собственности. Дальше свои позиции каждому владельцу придется подтверждать делом. В любом случае такой обмен власти на собственность означал бы шаг вперед от «империализма» к свободному, открытому рынку, от «азиатского способа производства» к европейскому, означал бы конец самой номенклатуры как стабильной, пожизненной, наследственной, не подвластной законам рынка политико-экономической элиты.

Это один вариант «обмена власти на собственность». Он устраивал демократию, но не номенклатуру.

Номенклатуре (директорам, руководящим чиновникам Совмина, генералам ВПК и КГБ, секретарям обкомов и райкомов и т. д.), которая действительно ради обретения собственности шла на смену системы, поступалась частью своей административной власти, нужен был другой вариант обмена: приобрести собственность и сохранить гарантию власти. Им нужно было, чтобы собственность в стране двигалась не под влиянием рыночных законов, а по-прежнему в магнитном поле власти.

Номенклатура хотела растащить систему (госсобственность) по карманам и вместе с тем сохранить элементы этой системы, дающие гарантию власти над собственностью. Номенклатурный птенец проклевывается из твердой скорлупы – там ему тесно, но вне яйца – страшно.

Тут, кстати, нет ничего специфически номенклатурного. Многие мечтали об «очень частной» собственности – частной для себя лично, для своего клана, по способу управления, владения, распоряжения доходами и государственной для всех остальных Известный и вполне конкурентоспособный наш предприниматель М Юрьев пишет «Интересам крупного бизнеса в отличие от мелкого и среднего, а также основной массы населения в наибольшей мере отвечает полулиберальная экономика: либеральная для него, но не либеральная для других». Если же такой «крупный капитал» изначально образует правящий класс, связанный старыми властными отношениями, то он будет пытаться твердо реализовать свои интересы.

Идеальная формула для бюрократии звучит так: прибавить к власти собственность! За основу рынка следует взять старый «бюрократический рынок», где позиция участника определяется его чином, административной властью, но научиться извлекать из этого рынка настоящие денежные доходы. На нашем «новоязе» это называлось довольно точно – «регулируемый рынок». Регулируемый номенклатурой. Провести разгосударствление таким образом, чтобы в результате, перефразируя ленинское определение империализма, производство (расходы на производство и риск) осталось общественным, но присвоение стало частным. Сохранить основу государственно-монополистического капитализма, империализма. Приватизация официально не провозглашается, открыто не проводится, но реально она идет «совершенно секретно», идет только в своем кругу, для своих.

На первом этапе развитие выглядит примерно так: контроль над собственностью сохраняется в руках государства (бюрократии), но зато контроль над самими бюрократами государство ослабляет, а фактически утрачивает. Или другими словами: чиновники пользуются по-прежнему огромными возможностями в управлении и распределении ресурсов (как слуги государства), но в отношениях между собой, внутри государственной системы, переходят на откровенно рыночный язык, уже без особого камуфляжа торгуя друг с другом и с бизнесменами, включенными в номенклатурный круг, финансовыми (льготные кредиты) и природными (квоты, лицензии) ресурсами, которыми они распоряжаются, основными фондами и продукцией «своих» предприятий и т. д. Когда-то автор термина «административно-командная система» предложил, чтобы каждый чиновник вполне официально получал «маржу» – определенный процент с разрешенной им торгово-финансовой операции. Видимо, так известный экономист представлял формирование рынка… «при самой системе». Если под «официально» понимать «гласно», то на это номенклатура совершенно не согласна, если же «официально» значит по твердой таксе, по строгим правилам, то это действительно составляло их мечту, которую они и реализовывали.

Так складывалось поистине идеальное для бюрократии решение: по способу присвоения они оказываются в роли владельцев, «сами себе капиталисты», но по степени ответственности они не только не капиталисты, но даже и не традиционные чиновники – дисциплина предельно ослаблена. Если же прибавить к этому еще одно: создание при различных госпредприятиях своих (принадлежащих родным и близким директоров) кооперативов, ТОО, МП, СП и т. д., экономический смысл которых «обналичивать», «отмывать» деньги для номенклатуры, то получается поистине гениальное решение: Открыты все пути для обогащения, сломаны все рычаги ответственности. Это положение «приказчика», «слуги государства» при том условии, что хозяина нет, государство парализовано.

Конструкция системы была в действительности очень простой. Открыто действует старый бюрократический рынок, но при нем, находясь в подчиненном по отношению к нему положении, формируется и нормальный экономический рынок. Однако этот последний фактически выполняет лишь «подсобную» роль – «отмывает» деньги, помогает постоянно «конвертировать» властные полномочия чиновника в деньги. В сущности, это была административно-командная система, научившаяся эксплуатировать рынок (точнее, создавшая «под себя» рынок, чтобы его эксплуатировать).

Ничего нового, конечно же, в этом не было. Поучительно сравнивать эту конструкцию с бюрократическим рынком времен нэпа, описанным, скажем, Ю.Лариным в 1927 году. Перечисляя (разумеется, с прокурорской интонацией) «12 способов нелегальной деятельности частных капиталистов», он выделяет самое главное – наличие «соучастников» и «агентов» в государственном аппарате. «В составе государственного аппарата был не очень широкий, не очень многочисленный, измеряемый, может быть, всего несколькими десятками тысяч человек круг лиц, которые… служа в хозорганах… в то же время организовали различные предприятия или на имя своих родственников, компаньонов, или даже прямо на свое собственное. А затем перекачивали в эти частные предприятия находившиеся в их распоряжении государственные средства из государственных органов, где они служили. Совершив такую перекачку, они обычно оставляли вовсе госорганы и «становились на собственные ноги». Далее он пишет: «Под лжегосударственной формой существования частного капитала я имею в виду то, когда частный предприниматель развивает свою деятельность, выступая формально в качестве государственного служащего, состоя на службе и получая служебные полномочия… На деле тут имеется договор между частным поставщиком, частным подрядчиком, частным заготовителем и государственным органом. Но формально этот поставщик, подрядчик, заготовитель и т. д., считаясь государственным служащим, действует не от своего имени, а от имени госучреждения… Одним словом, он пользуется всеми преимуществами, принадлежащими государственному органу, а в действительности он – частный предприниматель, состоящий только в договорных отношениях с государственными органами».

Любопытно, что совокупную величину частного капитала этих «нескольких десятков тысяч» Ю.Ларин определяет в 350 миллионов золотых рублей 1923 года, т. е. в современном масштабе цен – приблизительно около 5 триллионов. Несомненно, что сегодня (и даже в 1990–1991 годах) размеры частных капиталов в России значительно больше. Но если суммы разнятся, то механизм образования схвачен довольно точно. Фактически с 1988 года большая, все растущая часть государственной экономики вполне могла считаться «лжегосударственной формой существования частного капитала». А еще через несколько лет эта форма стала доминирующей.

Не сразу, шаг за шагом пришли примерно к такой ситуации где-то к 1990 году. Но каждый шаг приносил новые выгоды номенклатуре. Вехами были и закон о кооперации, и выборы директоров, и понижение их ответственности перед министерствами (параллельно общее снижение до нуля так называемой партийной дисциплины, на которой держалось все в государстве), и изменение правила, после которого предприятия получили возможность «накручивать» зарплату и исподтишка взвинчивать цены на свою продукцию, притом что формально цены отпущены не были. Период «позднего Н.Рыжкова» и В.Павлова, с 1988 по 1991 год, с моей точки зрения, – самый «золотой» период для элитных политико-экономических групп. Не случайно основы большинства крупных состояний и фирм, которые доминируют у нас и сегодня, были заложены именно в те годы.

Основные социальные группы, резко разбогатевшие тогда, хорошо известны: часть чиновников и директорского корпуса, руководители «избранных» кооперативов, по тем или иным причинам получившие изначально крупные государственные деньги, «комсомольский бизнес». Именно эти группы аккумулировали первые капиталы, с которыми они спешно создавали «независимые банки», компании по торговле недвижимостью, захватывая (точнее, формируя) самый выгодный рынок.

Надо сказать, что эти «пионерские группы» были достаточно замкнутыми, могли сказать про себя: «Чужие здесь не ходят». Разумеется, в условиях бума обогащения сохранить герметичность нереально, как нереально и в полном порядке старой номенклатуре, не ломая строй, переместиться в первые ряды рыночной элиты и плотно оккупировать возникающий рынок. Но благодаря крепкому административному контролю за «раздачей» больших льгот (а значит, состояний) это в значительной мере удалось. По крайней мере существенного перемещения «больших денег» после 1991 года не было. Хозяйственная элита, возникшая к тому времени, оказалась достаточно стабильной. Параллельно возникали и новые группы политической элиты: смесь «перестроившейся» старой номенклатуры и тех, кто рискнул броситься в большую лотерею, открывшуюся с началом первых в истории России свободных выборов.

Должен сказать, что вопреки распространенным в печати стонам и крикам размах номенклатурного разворовывания в 1990–1991 годах намного превосходил все, что мы имели на этой ниве в 1992–1994 годах. Отдельные крупные «панамы» (чеки «Урожай-90», например) не имеют тут решающего значения. Дело не в тех или иных скандалах, которые всегда были и будут, а в системе. Система 1990–1991 годов с полной неопределенностью в правах на лжегосударственную собственность, с полной безответственностью (да тут еще и два параллельных центра власти – Кремль и Белый дом, а для «окраинных» республик – Кремль и местная власть) была как будто (или на самом деле?) специально создана, чтобы, не боясь ничего, не стесняясь ничем, обогащаться. Номенклатура вышла на «нейтральную полосу», «ничейную землю», где можно было делать все, и мечтала лишь оставаться там подольше.

В те годы много ругали Ленина, но именно тогда блестяще подтвердилась данная им характеристика государственно-монополистического капитализма (империализма) как хищнического, паразитического, загнивающего. Эффективность этого посткоммунистического империализма оказалась столь велика, что страна действительно приблизилась к грани экономического коллапса.

Такова цена стихийно складывавшегося исторического компромисса. Номенклатура для своей выгоды, по своей мерке, в естественном для себя темпе строила капитализм. Но именно это и позволило всей стране (в том числе под демократическими, антиноменклатурными лозунгами) мирно, без гражданской войны пройти значительную часть объективно необходимого пути к рынку.

К концу 1991 года мы имели гибрид бюрократического и экономического рынков (преобладал первый), имели почти законченное (именно за счет принципиальной юридической неопределенности в отношении формальных прав собственности) здание номенклатурного капитализма. Господствовала идеальная для бюрократического капитализма форма – лжегосударственная форма деятельности частного капитала. В политической сфере – гибрид советской и президентской форм правления, республика посткоммунистическая и преддемократическая.

И пока господствующие классы успешно решали свои проблемы, хозяйство разорялось дотла. Конечно, ненужной промышленной продукции выпускалось в конце 1991 года почти в 2 раза больше, чем сейчас (осень 1994 года), только магазины были пусты, деньги (советские дензнаки) не работали, приказы не выполнялись, нарастало ощущение «последнего дня». Речь шла об угрозе голода, холода, паралича транспортных систем, развала страны.

Вот в эти дни и начались «пожарные реформы», и была призвана команда «камикадзе».

Нас позвали в момент выбора. До этого времени номенклатурная приватизация развивалась по классическому при «азиатском способе производства» сценарию: приватизация как тихое разграбление сатрапами своих сатрапий. В средние века этот процесс мог тянуться десятилетиями, при современных темпах хватило и трех лет (1989–1991), чтобы увидеть дно колодца. Но принципиальные черты остались те же: келейная, паразитическая приватизация без включения рыночных механизмов и смены юридических форм собственности. Официально на 1 января 1992 года в России было приватизировано 107 магазинов, 58 столовых и ресторанов, 36 предприятий службы быта. Реально – по способам распоряжения собственностью, извлечения доходов и т. д. – номенклатурой была приватизирована практически вся сфера хозяйства. Но после успешного завершения номенклатурой приватизации страна была на краю гибели. Это отлично понимала даже номенклатура, ведь она жила и обогащалась в «этой стране» и потому была готова к уступкам… небольшим. Такая приватизация всегда кончалась в восточных обществах одинаково: взрывом и новой диктатурой. Общий цикл социального развития этих обществ: диктатура – разложение (приватизация) взрыв – новая диктатура. Взрыв маячил. Парадокс: именно тогда, когда психологическое доверие к демократической власти было как нельзя велико, мы объективно как нельзя ближе подошли к опасной черте «грозящей катастрофы» и «борьбы с ней» известными методами.

Понимая всю остроту ситуации, мы понимали и то, что есть возможность повернуть в другое русло. Из номенклатурного беспредела, до которого мы дошли, есть два выхода – взрыв (новая диктатура) или «расшивание» социального пространства, переход от бюрократического к открытому рынку, к включению его механизмов, от скрытой, «номенклатурной», к открытой, демократической, приватизации, от государственно-монополистического капитализма – к «открытому» капитализму, что в те дни и было сделано.

Если до конца 1991 года обмен власти на собственность шел в основном по нужному номенклатуре «азиатскому» пути, то с началом настоящих реформ (1992 г.) этот обмен повернул на другой, рыночный путь.

Введение свободных цен, указ о свободе торговли, конвертируемость рубля, начало упорядоченной приватизации, если их расценивать с социально-экономической точки зрения, означали следующее.

Без насильственных мер, без чрезвычайного экономического положения удалось мягко изменить систему отношений собственности, катастрофическую систему конца 1991 года.

Я принципиальный сторонник сочетания: жесткие стратегические цели и мягкие тактические средства их достижения. Примером можно считать политику начала 1992 года. Цель была ясной: восстановить управляемость экономики, введя в сложившуюся систему организующие, объективные правила игры. Возможен лишь один ход: ввести в действие объективные законы экономики, которые ограничат сложившийся к тому моменту беспредел. Тактически это было «мягкое» средство: оно механически не нарушало сложившийся баланс социальных сил. Директоров и министерских чиновников никто не снимал, не арестовывал их счета, не изымал коммерческую переписку, их положение, средства, связи оставались при них. Их ограничивал отныне не административный произвол, а закон рынка, закон цены. Когда мне говорят «болельщики со стороны», что нельзя было отпускать цены, не проведя предварительно демонополизацию, я хочу их в ответ спросить: как они представляют себе демонополизацию, когда в экономике нет никакой рыночной среды, не действуют вообще никакие законы, ни административные, ни экономические?..

Позволю себе процитировать одну статью, где достаточно точно зафиксирована моя рефлексия по поводу начала реформ: «Мы начинали реформы в очень интересной ситуации, когда можно долго перечислять, чего у нас не было и почему реформы проводить нельзя. Я сам мог прекрасно объяснить, почему в 1992 году их проводить нельзя. Не было стабильной поддержки в парламенте, не было нормальных, дееспособных институтов власти… они были поражены кризисом власти начала 90-х годов. Шестнадцать центральных банков вместо одного, не было традиций частного предпринимательства, не было сильного частного сектора, как в Польше. Не было ни копейки валюты, золотого запаса, не было возможности привлечь свободные ресурсы на международном финансовом рынке. Но плюс к этому у нас не было возможности ждать, ничего не делать и объяснять, почему ничего нельзя делать».

Введение свободных цен стало важным шагом из царства бюрократической свободы в царство рыночной необходимости. Фиговый листок «лжегосударственности» стал спадать с номенклатурной собственности. Директора, другие чиновники продолжали пользоваться доходами по своему произволу, не неся административной ответственности, но теперь начали работать законы рынка, с которыми они вынуждены были считаться. Не было (и сейчас еще больше декларируется, чем действует) процедуры банкротства предприятий. Но ведь зарплату-то рабочим платить желательно. Проблема финансов встала перед директорами.

Не место на иерархической лестнице, а деньги становились действительно всеобщим эквивалентом экономических отношений. У нас начала складываться нормальная финансовая система вместо прежней системы печатания и распределения денег «по разнарядке».

Открытая приватизация – поворотное историческое дело, мирный, цивилизованный эквивалент революции. Поэтому остановлюсь на «истории с приватизацией» подробнее.

С самого начала было ясно, что к числу важнейших факторов, которые придется учитывать, разрабатывая программу приватизации для российской экономики, относятся:

1. Беспрецедентные масштабы задач. Необходимость добиться серьезных сдвигов в максимально сжатые сроки, чтобы подкрепить либерализационные и стабилизационные мероприятия структурой собственности, адекватной рыночной экономике.

2. Слабость отечественного легального частного сектора. Он зародился лишь в последние годы перестройки, историческая легитимизация накопленных в нем капиталов отсутствует, общественное сознание тесно связывает его с бывшей теневой экономикой.

3. Ограниченная роль иностранного капитала. При масштабах российской экономики и высоком уровне социально-политического риска ставка на массовое привлечение иностранных инвесторов в российской приватизации была явно нереалистичной.

4. Отсутствие претензий бывших собственников. Большая историческая протяженность социализма в России сняла традиционные для Восточной Европы проблемы реституции³⁴⁹ собственности.

В этой ситуации принципиальные решения были, по существу, заданными. Это, в частности:

– отказ от индивидуального подхода к приватизации предприятий, попыток реорганизовать их до изменения структуры собственности. Максимальный упор на использование универсальных процедур и стандартных правил, с тем чтобы ограничить зависимость процесса от индивидуальных решений аппарата управления;

– упор на создание приватизационных коалиций, позволяющих инициировать массовый приватизационный процесс снизу, стремление интегрировать интересы тех социальных групп и политических сил, которые способны его парализовать, если не увидят в нем своего места (трудовые коллективы, руководители предприятий, региональные органы власти и т. д.);

– отказ от попыток в массовых масштабах совместить приватизацию и рекапитализацию предприятий, сразу сформировать эффективную структуру собственности;

– параллельное закрепление прав всех граждан России на приватизируемое имущество и создание дополнительного спроса на него.

Уже в конце декабря 1991 года были обсуждены в правительстве, утверждены указом президента и направлены в Верховный Совет разработанные исходя из этих положений основные принципы программы приватизации. Началось формирование мощной федеральной структуры, способной справиться с непростыми организационными и правовыми задачами. Считаю несомненным успехом, что во главе всей этой огромной работы с самого начала стал А.Чубайс, пожалуй, самый талантливый организатор и администратор в нашей команде. Широкий круг специалистов, и российских, и зарубежных, был привлечен к разработке десятков необходимых нормативных документов. В феврале началась пробная отработка механизмов аукционной продажи при приватизации торговли, сферы бытового обслуживания. С марта процесс малой приватизации сначала медленно, с трудом, с сопротивлением, затем, все набирая скорость, охватывает российские регионы. Попытки работников государственной торговли поднять народ на протест против аукционной продажи под лозунгом сохранения священных прав трудовых коллективов массовой поддержки не получили. Люди слишком хорошо познакомились с этими «правами» за время дефицита.

Мы исходили из того, что экономически оптимальных решений достичь практически едва ли удастся. В долгосрочной перспективе экономически оптимальным может стать то, что сегодня является максимально социально приемлемым и устойчивым. В этом суть программы приватизации, которую весной 1992 года правительство с огромным трудом пропихнуло через Верховный Совет, растрачивая остатки первоначального политического капитала реформаторского курса.

Предложены были варианты приватизации, обеспечивающие возможность реализации претензий трудовых коллективов (льготная продажа части акций по остаточной стоимости), директоров (опционы для руководителей предприятий), местных органов власти (направление доходов от приватизации в первую очередь в региональные бюджеты), рядовых граждан, не занятых в хозрасчетном секторе (бесплатная приватизация за чеки). Далеко не идеальный, но работающий компромисс, позволяющий добиться широкого, упорядоченного распределения собственности, открыть дорогу рыночному механизму ее эффективного перераспределения.

В ходе обсуждения в Верховном Совете одной группе все же удалось склонить чашу весов в свою сторону. Был введен новый вариант приватизации, открывающий возможность для трудовых коллективов выкупить по остаточной стоимости 51 % акций предприятий. Это сильный удар по интересам граждан. Верховный Совет умудрился обесценить приватизационные чеки еще до того, как они были выданы. Но еще важнее другое: после приватизации предприятия приобретают характерные черты «промышленных колхозов». Установленные Верховным Советом ограничения на переоценку имущества, покупаемого трудовыми коллективами по остаточной стоимости, существенно снизили возможные доходы от приватизации.

Правительство оказалось перед выбором: упорно стоять на страже чистоты замысла, затормозив процесс распределения прав собственности, или согласиться с этими корректировками, понимая, что формирующаяся структура собственности будет далека от оптимальной. Потеря темпа была бы непозволительной роскошью. Решение в пользу скорейшего запуска далекого от совершенства, но позволяющего начать движение вперед механизма приватизации во многом предопределило дальнейшее развитие экономических реформ в России.

Первоначально законодательством о приватизации введение наличного платежного средства – приватизационного чека не предусматривалось. Предполагалось открыть систему именных приватизационных счетов, вести операции с этими счетами.

С самого начала стало ясно, что попытка реализовать этот вариант ведет к неразрешимым техническим проблемам – нужно формировать вторую систему сберегательного банка, требуются огромные вложения в расширение его сети, колоссальные деньги и время. Пойти по этому пути значило отсрочить реальное начало преобразований собственности по меньшей мере на год. Альтернатива была предельно простая. Либо мы начнем эту техническую работу и упустим короткий исторический момент, когда можно реально провести процесс распределения собственности, либо обходим эти ограничения и начинаем быстро продвигаться вперед.

Бедой многих приватизационных программ, реализованных в государствах Восточной Европы и в республиках бывшего Союза, стала неликвидность приватизационных инструментов. Как только люди понимали, что им дали что-то, что никто не покупает и не продаст, им немедленно становится ясно, что все это пустое. Поэтому принципиально важным было сделать приватизационный чек ликвидным, свободно продаваемым. Именно это сделало ваучер живым инструментом.

Вопрос, какой номинал ставить на ваучер, вообще-то беспредметен Он не имеет никакого значения, кроме социально-психологического. Этот документ – часть права на приватизируемую собственность, и его реальная оценка не зависит от того, что на нем написано. Она определяется объемом приватизированного имущества, уровнем финансовой стабильности, теми льготами, которыми обладают трудовые коллективы. В конце концов из соображений простоты остановились на номинале в 10 000 рублей.

Мы прекрасно понимали, что 148 миллионов людей сразу, получив ваучер, не поменяют своей психологии, не станут собственниками. И в то же время этот инструмент позволил изменить механизм распределения собственности в России Психология собственника будет формироваться в нашей стране на протяжении многих десятилетий, ее не создашь по заказу, решением о выдаче приватизационных чеков. Но такое решение формирует рынок собственности. Именно здесь основной социальный смысл приватизации.

Келейная, чисто номенклатурная приватизация отныне сломана. Да, рынок собственности не является равным и открытым – «одним махом» зачеркнуть все сложившиеся имущественно-властные отношения невозможно, да и не нужно, как невозможно и не нужно ломать уже сформированные представления о легитимности тех или иных прав собственности. Приватизация как раз создает мягкий, пластичный механизм смены собственников, по крайней мере возможности такой смены.

Пусть в результате первого этапа приватизации в образовавшихся «промышленных колхозах» командуют прежние директора, являясь, как и раньше, фактическими владельцами предприятий. «Номенклатурным» или «свободным» рынок собственности является отнюдь не в зависимости от анкет наиболее сильных групп собственников. Любой «анкетный расизм» – деление на «плохих» и «хороших» в зависимости от национальности, происхождения, предыдущей работы и т. д. – и отвратителен, и бессмыслен. «Номенклатурный рынок» – это не рынок, где командуют бывшие члены номенклатуры, «номенклатурная приватизация» – не приватизация, при которой права хозяев получает экс-номенклатура. Речь не о персоналиях, а о системе, не об актерах, а о ролях и правилах игры в экономическом театре. Каковы правила на рынке открытые, писаные, экономические, рыночные, подчиняющиеся закону свободной конкуренции или же по-прежнему тайные, телефонные, административные, скованные властными отношениями, ориентированные на государственно-бюрократическую машину? Вот где критерий различения «номенклатурного» и «свободного» рынка, «номенклатурной» и «рыночной» приватизации. Если в систему свободного рынка входят, начинают играть по ее правилам члены номенклатуры, система от этого не становится номенклатурной. Также, если властные позиции на бюрократическом рынке займут и станут играть по его правилам бывшие диссиденты, рынок не станет демократическим.

Приватизация изменила юридические отношения собственности, размыла саму систему номенклатурно-бюрократического «рынка власти». Произошла приватизация самой номенклатуры. Теперь она должна будет играть по рыночным законам, круговая бюрократическая порука если не распалась, то надломлена. Конечно, система, которая сложилась сегодня, переходная. Закончен лишь первый этап приватизации, но если на втором этапе действительно заработают уже принятые законы о банкротстве, если возникнет вторичный рынок ценных бумаг, начнется массированная продажа пакетов акций, принадлежащих государству, пойдет постоянный процесс чисто рыночного перераспределения собственности, тогда перемены примут необратимый характер, страна пойдет от «номенклатурного капитализма», от смешанного рынка с сильными элементами бюрократического рынка, от лжегосударственной формы частной собственности к рынку свободному, к частной собственности. Важнейшим и необходимым этапом на этом пути и была приватизация 1992–1994 годов.

Как известно, настоящей шоковой терапии у нас в 1992 году (не говоря уж про последующие годы) так и не было. Сбивание инфляции шло неровно, толчками, непоследовательно и потому особенно мучительно. Чтобы понять, чем отличается «номенклатурный» капитализм от «полудемократического», достаточно сравнить два трехлетних периода: 1989–1991 и 1992–1994.

Первый период: при сравнительно небольшом падении производства, при сравнительно умеренной явной инфляции идет постоянный и безнадежный развал экономики и непрерывное падение жизненного уровня огромного большинства населения при сказочном обогащении номенклатуры за счет разграбления госсобственности. Отсюда и постоянно растущее социально-политическое напряжение.

Второй период: падение производства становится явным, так же как инфляция и рост цен. Экономические раны обнажаются, но с этого момента может начаться и лечение, а не «заговаривание». Да, жизненный уровень значительной массы населения продолжает падать, но ситуация уже меняется. Все более широкие круги населения начинают втягиваться в орбиту «полусвободного» рынка, у людей (особенно молодых, активных) появляется надежда, свет в конце тоннеля. Изменилась социальная ситуация: коммерческой деятельностью смогли заняться не десятки, не сотни тысяч «избранных», а миллионы, десятки миллионов. Именно тут зародыш не класса миллионеров, а настоящего среднего класса. Вот что нокаутирует «непримиримую оппозицию» – не дубинки ОМОНа, а «невидимая рука» рынка, пусть и зажатого, изуродованного, но все-таки рынка. Чисто хищническая, паразитическая, самоедская экономика госкапитализма (социализма) начинает меняться.

Анализ экономической динамики последних лет в России, других независимых государствах, сформировавшихся на базе союзных республик и восточноевропейских стран, приводит к парадоксальным результатам, которые, на первый взгляд, трудно объяснить. Производство упало резко и повсеместно. В то же время потребительский рынок, полностью разрушенный к началу реформ, наполнился. По данным бюджетных обследований, потребление многих товаров, обеспеченность ими домашних хозяйств выросли. Это видно и не вооруженным статистическим инструментарием взглядом по тому, как люди одеты, как увеличилось число легковых машин (отнюдь не только «мерседесов»: так, например, в Москве в 1992–1994 годах число автомобилей увеличилось более чем в 2 раза), как недоступные ранее товары стали предметом массового потребления. Динамика производства как бы теряет связь с каждодневной жизнью людей.

В Белоруссии, проводившей политику медленного, «регулируемого» вхождения в рынок, падение промышленного производства меньше, чем в других странах, зато средняя зарплата здесь на лето 1994 года была 20 долларов в месяц. В Эстонии и Латвии, проводивших классическую «шоковую терапию», падение производства больше, а средняя зарплата соответственно 110 и 125 долларов.

В течение января 1992 – августа 1994 года в России, по официальной статистике, происходило крутое падение промышленного производства и на его фоне – медленный рост розничного товарооборота, реальных доходов населения, затем сбережений, позитивное сальдо торгового баланса, рост валютных резервов. В нормальных рыночных экономиках такого просто не может быть. Конечно, рассчитывать, что такая ситуация продлится долго, невозможно. Но во всяком случае поучительно разобраться в причинах парадоксальной ситуации 1992–1994 годов.

Крайнее, запредельное уродство социалистической экономики – вот что в какой-то мере облегчило процесс ее реформирования. Если уровень жизни древнеегипетского крестьянина и был как-то связан с успехами власти в строительстве пирамид, то лишь обратной зависимостью. Социализм довел масштабы бессмысленной с точки зрения благосостояния общества экономической деятельности до уровня, о котором не могли и мечтать архаичные восточные деспотии, поднял строительство промышленных «пирамид» на уровень технологий XX века.

Производство вооружений было техническим, экономическим и социальным стержнем социалистической промышленности, в то время как гражданский сектор был низведен до функции подсобного хозяйства ВПК. Именно оборонный сектор был крупнейшим потребителем высококачественных сталей, цветных металлов, химических продуктов, электронного оборудования. К концу 1980-х годов абсурдность происходящего уже бросалась в глаза: страна влезала в долги, правительство проматывало золотой и валютный запасы, потребительский рынок разваливался на глазах, снабжение продуктами питания все в большей мере зависело от импорта продовольствия и кредитов, которые коммунистические правительства униженно выпрашивали у Запада, а военно-промышленный комплекс продолжал готовиться к войне против всего мира.

Резкое сокращение производства вооружений не только позволило разорвать этот порочный круг и создать предпосылки экономического оздоровления, но и запустило механизм индустриального кризиса сверхмилитаризованной экономики, сделав неизбежным болезненный процесс структурной перестройки изготовлявших вооружение отраслей производства.

Гипертрофированный военный сектор – самый яркий, но отнюдь не единственный пример крупномасштабной, бессмысленной с точки зрения благосостояние людей экономической деятельности. СССР всегда заметно отставал от Соединенных Штатов по производству сельскохозяйственной продукции. Глубокий аграрный кризис, обусловленный фатальной неспособностью колхозов и совхозов обеспечить эффективное сельскохозяйственное производство, пытались компенсировать, направляя в эту сферу всевозрастающий поток ресурсов В общем к 1985 году, который можно считать «пиком» стабильного социализма, мы уже обогнали США по производству удобрений в 1,5 раза, тракторов – в 5, зерноуборочных комбайнов в 16 раз, а зависимость от импорта американского зерна продолжала возрастать. Нетрудно оценить качество выпускаемых тракторов и комбайнов, эффективность их использования, понять, что в таком количестве их в принципе невозможно продать за деньги. В горы крашеного металлолома превращена продукция металлургов, шахтеров, химиков, энергетиков, транспортников.

Широко известный пример масштабной малопродуктивной деятельности, перекликающийся с циклопическими проектами восточных деспотий, – мелиоративное строительство позднего социализма. В 1970–1985 годах в РСФСР площадь орошаемых земель возросла втрое, в 1985 году на мелиоративные проекты направлялось вдвое больше средств, чем на производство промышленных потребительских товаров (группа Б). Никто так и не смог продемонстрировать позитивных результатов этой циклопической деятельности, выраженных в росте эффективности сельскохозяйственного производства. С поворотом к рынку резкое сокращение мелиоративных работ стало неизбежным, а за ним – спад спроса на цемент, железобетон, строительную и железнодорожную технику, на металл для ее производства, топливо.

Постсоциалистическая экономика с трудом освобождается от огромного бремени бессмысленной хозяйственной деятельности, переворачивается с головы на ноги. Прогресс в этом – абсолютно необходимая предпосылка экономической стабилизации, прекращения инфляции.

Вместе с тем само по себе насыщение рынка товарами отнюдь не является самоцелью. Если дефицит ликвидируется по принципу «за нефть – сникерсы», то это внутренне деструктурированная полая тупиковая система в сущности самоедской экономики, бездумно паразитирующей на природных ресурсах (как паразитировала на них в свое время «экономика пирамид» при социализме), нестабильной, живущей на вулкане – финансовом, социальном. И невозможно угадать, когда вулкан возобновит свою активность.

В этом смысле крики наших оппонентов о «колониальной экономике», разрушении высоких технологий и т. д., разумеется, имеют под собой определенные основания. Но, как всегда, констатируя проблему, которую, прямо скажем, трудно не заметить, они дают неверные рецепты ее решения.

В принципе проблема ясна: необходимо постепенное восстановление переструктурированного производства.

Только это даст надежную основу благосостояния, только это является стратегическим приоритетом для России. Здесь ее исторический шанс быть страной первого мира.

До этого момента царит общее согласие. Спор начинается на следующем шаге: как добиться благосостояния?

В данной книге я не считаю возможным входить в экономические подробности. Для ответа на поставленный выше вопрос достаточно иметь в виду следующее.

Существуют в принципе два разных источника финансирования экономики: государственные и частные накопления. Ясно, что в современных условиях будет использовано и то и другое. Вопрос в пропорциях.

Примат государственного финансирования в современной России является тупиковым по трем причинам: такое финансирование в обозримой перспективе непосильно для страны; оно экономически неэффективно; оно закрепляет уродливую социально-экономическую структуру.

Источник государственного финансирования, в сущности, один – налоги (включая, разумеется, сеньораж – доходы государства от денежной эмиссии, налог на денежные активы). Между тем сегодня в числе немногих фактов, признанных в России всеми, от коммунистов до либералов, то, что дальше повышать уровень налогового бремени некуда. Любые попытки двигаться в этом направлении приведут лишь к одному стандартному результату – уклонению от уплаты налогов, уходу хозяйственной деятельности в тень, сокращению реальных финансовых поступлений в бюджет. Уроки наших соседей – Украины, Белоруссии, пытавшихся идти в этом направлении, слишком близки и наглядны. Велико бремя финансирования расходов, связанных с решением доставшихся в наследство от социализма текущих проблем: от содержания социальной сферы останавливающихся предприятий до ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. Перспективный финансовый анализ со всей убедительностью показывает, что надежды на крупномасштабное финансирование производства государством за счет налоговых поступлений беспочвенны.

Государство не лучшим образом распоряжается деньгами. После всего, что сказано выше, долго объяснять не нужно: средствами распоряжается бюрократия, не слишком озабоченная экономическим результатом для страны в долгосрочной или краткосрочной перспективе и куда больше думающая о своих «комиссионных».

Такое финансирование воспроизводит и консервирует паразитическую структуру «лжегосударственной» экономики. Бюрократические кредиты, циркулирующие на бюрократическом рынке, для поддержания бюрократии… Финансовые вливания в огромной мере достанутся неэффективным гигантам, военно-промышленным «латифундиям». Такие кредиты похожи не на дождь, проливающийся на сохнущее растение, а на бурю в пустыне, инфляционную бурю в экономической пустыне, где стоят те самые промышленные пирамиды. Между тем мировой опыт показывает, что самыми эффективными и экономически, и в плане технического прогресса являются как раз средние и мелкие частные фирмы с четко фиксированным индивидуальным владельцем (или двумя-тремя совладельцами). Именно совокупность миллионов таких фирм должна создать живую плоть растущей российской экономики.

Следовательно, возможности экономического роста в России теперь находятся в прямой и тесной зависимости от масштабов частных инвестиций.

Историю первоначального накопления в нашей стране писать пока рано, процесс продолжается. Как и во всем мире, накопление начиналось с экспортно-импортных операций, финансовых спекуляций, операций с недвижимостью, торговли.

Капиталы, в том числе вышедшие из золотой пены инфляции и финансовых спекуляций, не могут долго мирно лежать в сейфах. Естественно, что для российского капитала сфера приложения все-таки не Швейцария, а Россия. Капитал постоянно в поиске, он ищет сферу приложения, роста.

Для того чтобы уже созданные и вновь образующиеся состояния работали в России, стали ферментом роста ее экономики, необходимы два важнейших условия стабильности: устойчивая валюта и надежные гарантии неприкосновенности частной собственности безотносительно к властным или криминально-силовым возможностям ее владельца. Необходимо отделение собственности от власти и – что еще сложнее – власти, бюрократии от собственности.

Четкие законодательные гарантии частной собственности, практическая деятельность государства, направленная на обеспечение эффективности этих гарантий, поддержка мощных, хорошо организованных политических структур, готовых ее надежно защитить от угрозы конфискаций, – сегодня не столько предмет идеологической рефлексии, сколько жесткие требования жизни, необходимые предпосылки экономического роста в России. Будут созданы такие предпосылки – и Россия с ее безграничными возможностями эффективного вложения капитала двинется по пути динамичного экономического роста. Если в течение нескольких лет соблюдается юридический принцип неприкосновенности частной собственности, то он переходит в стереотип поведения, интериоризируется, из юридического принципа превращается в социально-психологический.

Проблемы отсутствия эффективных гарантий собственности особенно хорошо просматриваются в депрессивных российских регионах так называемого «красного пояса», где тяжелые структурные проблемы тянут вниз уровень жизни, усиливают позиции коммунистов, создают благоприятный фон становления бюрократического рынка, отпугивают частных инвесторов. В результате складывается порочный круг: депрессивность – отсутствие гарантий собственности – отсутствие частных капиталовложений – депрессивность. Суть вопроса в том, сумеем ли мы вырвать из такого порочного круга Россию.

Второе условие: прекращение инфляции, стабильная валюта. Только ее наличие делает осмысленными долговременные инвестиции, в том числе в производственную сферу.

В действительности несложно увидеть связь между этими двумя проблемами на уровне политической и социальной стратегии. Если в экономике делается ставка на государство, то это означает: государственные инвестиции, неизбежная вследствие недостатка денежных источников инфляция (губительная для частного бизнеса и государственной экономики, но не для бюрократии) и правовая нестабильность «конкурирующего» частного сектора, то есть если смотреть с точки зрения социологической, если задать вопрос «кому выгодно?», то ответ очевиден. Экономика продолжает вращаться в заколдованном бюрократическом круге. Деньги своими бюрократическими каналами поступают производственным гигантам (прежде всего ВПК как вечному гаранту доминирования госсобственности), возглавляющей их номенклатуре и связанным с ней финансовым баронам. Причем поскольку ничьих денег не бывает, то фактический источник финансирования – средства, изъятые через систему налогов, включая и инфляционный налог на денежные сбережения населения, мелкого и среднего бизнеса, перекачка средств от зарождающегося среднего класса к избранной части высшего класса. Пауперизация среднего класса ради сверхобогащения части правящей элиты.

Как результат – экономическая стагнация³⁵⁰ и социально-политические потрясения, верный путь в «третий мир» Итог, который в действительности оказывается убийственным и для бюрократической элиты, коль скоро она правит, обогащается, просто живет в этой стране. Но преследуя сиюминутную личную «тактическую корысть», кто же остановится от страха перед общим стратегическим поражением.

Если же условия стабильности частной собственности (в том числе и денежной) соблюдены, хотя бы в минимально необходимой степени, то капитал, подчиняясь закону сообщающихся сосудов, устремится в точки наиболее эффективного приложения. Чтобы понять, что концентрация таких точек в России с ее ресурсным и производственным потенциалом весьма высока, не надо быть профессиональным экономистом. Это относится к тем средствам, которые «крутятся» сегодня в финансовых операциях внутри страны, и к миллиардам «русских» долларов, которые лежат в западных банках, и серьезному западному капиталу, который тоже ищет новые сферы приложения.

Экономический подъем (как, впрочем, и кризис) похож на цепную реакцию. Если вложена «критическая масса» капитала, если началось массовое обновление основных фондов, начался рост благосостояния, то новые капиталы начинают все быстрее втягиваться, ускоренно притекать к «зоне роста», таков уж закон рынка, в том числе мирового рынка капиталов, закон притяжения капитала.

А настоящий экономический подъем означает изменение социальной структуры нашего общества, долгожданное развитие среднего класса, тех миллионов владельцев маленьких частных фирм, которые только и смогут создать настоящий рынок, динамичное производство, растущую экономику России.

Убежден: общество сейчас психологически живет именно этими надеждами. Прошла наивная эйфория начала перестройки, вера, что после освобождения от коммунистов наступит сам собой потребительски-капиталистический рай. Люди повзрослели. Они готовы ради нормальной жизни не митинговать, не бунтовать, но работать. Сколько бы в ответах на социологические опросы люди ни говорили в мрачном, минорном тоне, уверен – пусть бессознательные, но ожидания скорого подъема есть, они доминируют, они скрепляют общество.

Но эти надежды не могут сохраняться бесконечно. Если в ближайшем времени подъем производства, а значит, и уровня жизни реально не начнется, если вместо этого произойдет обратное и страна вступит в новый длительный период стагнации, то тогда, бесплодно исчерпав «второй запас оптимизма» (первый кончился где-то в 1991 году), вновь почувствовавшее себя обманутым общество может взорваться самоистребительным, самоубийственным бунтом или, что много вероятнее, впасть в глухую апатию.

В любом случае это сулит успех политическим авантюристам, а их прорыв к власти – это верный залог национальной катастрофы.

Сейчас в стране апатии нет. Я говорю не о политической апатии, а о вещи куда более важной, об апатии социальной. Наоборот, люди проявляют повышенную социально-экономическую и трудовую активность. Одно из главных завоеваний этих лет – с сонной одурью на работе, характерной для брежневского и предыдущих периодов, покончено. Правда, гораздо больше трудовая активность направляется в сферу торговли, обслуживания, традиционно заброшенную в социалистическом обществе. Как бы то ни было, повышение трудовой активности населения сегодня – одна из причин, ослабляющих социально-экономический и политический кризис.

Если общество утратит активность и надежду, тогда страна действительно начнет погружаться в трясину «третьего мира». С таким трудом накопленный социальный «строительный материал» превратится в материал горючий. Да, российская цивилизация много устойчивее, чем об этом рассуждают иные политологи, добывающие пропитание предсказаниями конца света в отдельно взятой стране. Но запас прочности тоже имеет предел… А сейчас выбор между бюрократическим рынком (стагнацией) и свободным рынком (развитием общества и экономики) означает, по сути дела, выбор будущего для России – сохранится ли ее высокая цивилизация, или страна опустится в «третий мир»³⁵¹.