8

— Я уже целую вечность знакома с людьми, которые в окрестностях этой деревушки занимаются виноделием, знаю их вина так же хорошо, как расположение комнат у себя дома. Какое вино получается из какого винограда, где рос этот виноград — на каком поле, на каком склоне. В каком году какая была погода, как она повлияла на вкус вина, кто работает на совесть и не подведет, где чей сын здорово помогает отцу в работе. У кого примерно какие долги, кто купил новый “ситроен” — вот до какой степени. Вино — как чистокровная лошадь: здесь важно знать родословную и владеть самой свежей информацией. Иначе ничего не получится. Бизнес только на том, что вино “вкусное” или “невкусное”, не построишь.

Мюу замолчала. Казалось, она сомневается, стоит ли вообще продолжать рассказ. Но все же продолжила.

— У меня есть несколько мест в Европе, где я постоянно закупаю вино, но основное, самое важное место для меня — эта деревушка в Бургундии. Поэтому я езжу туда раз в год и стараюсь всегда пожить там подольше, сколько получается. Это важно: и поддержать старые связи, и быть в курсе последних новостей. Я всегда езжу одна, но в этот раз у меня сначала были дела в Италии, и мне пришлось бы мотаться одной бесконечно долго, а это ужасно, да к тому же я просила Сумирэ заниматься итальянским, вот мы и поехали вместе. Хотя я сказала себе: “Все равно одной — лучше”, и решила, что придумаю для Сумирэ какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отправить ее домой пораньше, до того, как мне ехать во Францию. Я всю жизнь путешествую одна, еще когда была молоденькой девчонкой, привыкла так и хорошо знаю, насколько это тяжело — с утра до вечера постоянно находиться вместе с другим, пусть даже близким тебе человеком.

Однако Сумирэ оказалась удивительно способной — я и не ожидала. К тому же она охотно взяла на себя целую кучу разных дел: покупала билеты, заказывала гостиницы, договаривалась о ценах, вела запись расходов, отыскивала популярные местные рестораны, куда стоило пойти… Все это делала Сумирэ. Она довольно серьезно улучшила свой итальянский, но главное — ее здоровый интерес ко всему. Ведь она буквально фонтанировала от любопытства. Если бы я отправилась в эту поездку одна, вряд ли когда-нибудь получила бы тот опыт — в отношении самых разных вещей, — который приобрела благодаря Сумирэ. Это стало для меня откровением: оказывается, вместе с кем-то может быть так удивительно хорошо. Наверное, между нами, нашими душами все-таки существует какая-то особая связь.

— Я хорошо помню нашу первую встречу — тогда мы почти с самого начала заговорили о “спутнике”. Она рассказывала об одном писателе — из битников, а я по ошибке назвала его “спутником”. Мы рассмеялись, и какое-то напряжение, что всегда бывает при первой встрече с незнакомым человеком, тут же улетучилось. Кстати, вы знаете, что такое “спутник” по-русски? По-английски — “travelling companion”. “Тот, кто сопровождает в пути, попутчик”. Я тут недавно листала словарь и случайно узнала. Какое странное совпадение, если вдуматься. Непонятно только, почему русские выбрали для своего космического корабля такое необычное название? Ведь это всего лишь несчастный кусок металла, все крутится, крутится себе один-одинешенек вокруг Земли — и больше ничего…

Мюу замолчала, несколько секунд думала о чем-то своем, затем продолжила.

— Ну вот так и вышло, что дальше, в Бургундию мы поехали тоже вместе. Я встречалась со своими старыми знакомыми, занималась переговорами, а Сумирэ — поскольку французский у нее нулевой — тем временем взяла напрокат машину и каталась по окрестностям нашей деревни. В одном городке она случайно познакомилась с пожилой состоятельной испанкой, они разговорились по-испански о том о сем и сразу же крепко подружились. Эта дама познакомила Сумирэ с одним англичанином, который остановился в той же гостинице, что и она. Ему за пятьдесят, он что-то там пишет, очень красивый, элегантный джентльмен с изысканными манерами. Похоже, гей, поскольку всегда появлялся в сопровождении своего секретаря, который, скорее всего, и был его “бой-френдом”.

Я тоже с ними познакомилась, и как-то мы все вместе пошли поесть. Очень приятные люди, мы разговорились, обнаружили нескольких общих знакомых и вообще очень сблизились, почувствовали друг к другу большую взаимную симпатию.

И вот англичанин этот предложил нам: “А знаете, у меня в Греции есть маленький дом на острове. Если хотите, можете там пожить”. Обычно он проводил там лишь месяц, всегда летом, но в этом году из-за работы поехать у него не получалось. “Для дома лучше, когда в нем живут. И потом, если никто не приезжает, люди, которые должны присматривать за хозяйством, начинают работать спустя рукава. Поэтому мне бы очень хотелось, если только это вам не в тягость, чтобы вы им воспользовались. В смысле — моим домом”. И Мюу окинула взглядом комнату.

— Я путешествовала по Греции один раз — еще студенткой. Сумасшедший круиз на корабле, когда все время переплываешь с острова на остров. И тем не менее я влюбилась в эту страну — сразу, всем сердцем. Поэтому пожить в домике на греческом острове, причем сколько душе угодно, показалось мне очень заманчивым. Сумирэ, разумеется, тоже загорелась поехать. Поскольку мы собирались жить в частном доме, я предложила заплатить — хоть что-нибудь, вроде арендной платы, но англичанин напрочь отказался: “Аренда — не мой бизнес, я этим не занимаюсь”. Какое-то время мы спорили, пока, в конце концов, не договорились, что я в знак благодарности пошлю ему в Лондон ящик красного вина.

Жизнь на острове была похожа на сон. Я наконец — в кои-то веки! — могла наслаждаться чистым отдыхом, выкинув из головы само понятие “распорядок дня”. Оказалось, связь на острове — вы уже знаете, какая, поэтому ни тебе телефонов, ни факсов, ни интернетов, все это здесь просто не работает. Сначала у меня еще были мысли, что если мы не вернемся домой, как планировали, в Токио, наверное, начнут беспокоиться, но как только нога моя ступила на остров, мне все это стало совершенно безразлично. “А, ладно”, — сказала я себе.

Мы вставали рано утром, кидали в сумки полотенца, бутылку воды, крем от солнца и шли на пляж по ту сторону горы. Дух захватывает, до чего же там красиво! Песчаный берег ослепительно белый, без малейших оттенков, волн почти не бывает. Правда, он в очень неудобном месте, так что людей там всегда мало, а в первой половине дня — и подавно: появятся две-три фигуры, и все. На этом пляже и мужчины, и женщины совершенно спокойно купаются голыми. И мы тоже стали так делать. Потрясающее, ни с чем не сравнимое ощущение — плавать утром таким, как родился, когда море спокойное, и вода в нем отстоялась до прозрачной глубокой синевы. Будто попадаешь в совершенно иной мир.

Когда мы уставали плавать, то падали на песок и загорали. Поначалу было как-то неловко лежать рядом голыми, но, когда привыкаешь, просто перестаешь обращать на это внимание. Наверняка само место обладает какой-то особой энергией, и она так на тебя действует. Мы мазали друг другу спины кремом, чтобы не сгореть, валялись под солнцем, читали книжки, дремали или же вели бесконечные разговоры. И я думала, что свобода, оказывается, — это просто покой и умиротворение.

Мы возвращались нашей горной тропой с пляжа, дома принимали душ, готовили себе какой-нибудь нехитрый завтрак и спускались в город — по той самой лестнице, которую вы уже знаете. В портовом кафе мы пили чай, покупали газеты на английском и читали их. Потом заходили в магазин за какой-то едой, возвращались и дома усаживались на веранде каждый со своей книжкой или же слушали музыку в гостиной — так и коротали время до вечера. Иногда Сумирэ уходила в свою комнату и что-то, видимо, сочиняла: я слышала, как она стучит по клавишам ноутбука. Вечерами мы часто ходили в порт — смотреть, как прибывает паром. Нам нравилось брать себе что-нибудь холодное, пить и глазеть на пассажиров, сходящих на берег.

— Мне казалось, что я на краю света, сижу себе тихо и спокойно, и никто меня не видит. Будто здесь существуем только мы — я и Сумирэ. И можно ни о чем другом не думать. Я поняла, что не хочу уезжать отсюда. Никуда. Хочу, чтобы так продолжалось всегда. Но, конечно, так не бывает — это я хорошо понимала. Жизнь здесь — лишь мимолетная фантазия, рано или поздно реальность снова вцепится в нас, и мы должны будем вернуться в свой прежний мир. Ведь так? Пока же этого не произошло, я решила, по крайней мере, не забивать себе голову всякими мыслями, а просто наслаждаться каждым днем жизни — вволю, сколько душе угодно. И я на самом деле получала здесь от жизни такое настоящее, такое истинное удовольствие… Конечно, в последние четыре дня все изменилось.

На четвертый день такой жизни на острове Мюу с Сумирэ утром, как всегда, сходили на пляж, выкупались голышом в море, потом вернулись домой и снова ушли — в порт. Там в кафе их узнал и очень сердечно приветствовал один официант (еще бы не узнать — Мюу всегда оставляла щедрые чаевые). Он даже выдал нечто похожее на комплимент их красоте. Сумирэ купила в киоске газету на английском, которая печаталась в Афинах. То был единственный источник информации о внешнем мире. Читать газеты входило в обязанности Сумирэ. Она следила за валютными курсами, читала вслух Мюу, на ходу переводя важные или интересные статьи.

В тот день Сумирэ в газете обнаружила и прочла заметку о семидесятилетней женщине, которую съели домашние коты. Это случилось в одном городке неподалеку от Афин. За одиннадцать лет до своей смерти эта женщина потеряла мужа, коммерсанта, а потом тихо жила одна в двухэтажном доме вместе с несколькими котами, которые и были ее единственными друзьями. Но однажды с ней случился сердечный приступ, она упала лицом вниз на кровать и испустила дух. Сколько времени прошло с момента, когда эту женщину хватил приступ, до того, как она умерла, — непонятно. Но так или иначе, душа ее, пройдя, как водится, все обязательные стадии, навеки покинула тело — свою старую обитель, своего спутника, с кем вместе шагала по жизни семьдесят лет. У женщины не было родных или знакомых, которые бы заходили к ней регулярно, поэтому тело обнаружили только через неделю. Дверь была закрыта, на окнах — решетки, и после смерти хозяйки коты не могли выйти наружу. Еды в доме не осталось. Возможно, что-то и было в холодильнике, но коты, к несчастью, не догадались его открыть. Не в силах терпеть страшный голод, коты принялись пожирать тело покойной хозяйки.

Сумирэ переводила эту заметку порциями, потихоньку отпивая кофе из маленькой чашки. Несколько мелких пчел деловито копошились в лужице клубничного джема, оставшейся на столе после предыдущего посетителя, смакуя по капельке сладкую жидкость. Мюу смотрела на море поверх солнечных очков и внимательно слушала Сумирэ.

— И что было дальше? — спросила она.

— Это все, — ответила Сумирэ, сложила таблоид и кинула на стол. — Больше — ни строчки.

— А с этими котами, с ними-то что стало?

— М-м… — Сумирэ, скривив губы, задумалась. — Газеты везде одинаковые. Никогда не пишут о том. что действительно хочешь узнать.

Пчелы, словно почувствовав что-то, вдруг сорвались все разом в небо, церемониально позудели там крылышками, разнося свое жужжание на всю окрестность, выписали в воздухе вираж и снова вернулись на стол. После чего с прежней жадностью принялись лакомиться джемом.

— Интересно, какая судьба у этих котов. — сказала Сумирэ. Она оттянула вперед ворот своей футболки, которая была ей велика, и расправила на ней складки. На Сумирэ были майка и шорты, надетые на голое тело — Мюу случайно узнала, что на острове Сумирэ ходит без нижнего белья. — Кто знает, может, их казнили: ведь эти коты познали вкус человеческого мяса, и, если бы остались и дальше разгуливать на свободе, могли бы превратиться в котов-людоедов. Или же, наоборот, им сказали: “Вы, парни, и так столько всего натерпелись”, и признали котов невиновными.

— А ты бы как поступила на месте мэра этого городка или начальника полиции?

Сумирэ ненадолго задумалась.

— Ну, например, отправила бы их куда-нибудь в трудовую колонию для принудительного возвращения на путь истинный. Чтобы сделать из них вегетарианцев.

— Неплохая идея. — Мюу рассмеялась. Потом сняла солнечные очки и повернулась к Сумирэ. — Мне это напомнило первую лекцию по католичеству, которую я услышала в средней школе. Не помню, рассказывала я тебе или нет о том, что шесть лет училась в очень строгой католической школе для девочек. Сначала, в младших классах, я ходила в обычную районную школу, а потом перешла в эту. Ну так вот, едва закончилась торжественная церемония приема новых учеников, то есть нас, как появилась некая выдающаяся монахиня, собрала всех нас в аудитории и рассказала, что представляет собой католическая мораль. Она была француженкой, но по-японски говорила совершенно свободно. Думаю, эта пожилая монахиня тогда много о чем рассказывала, но я запомнила и до сих пор не могу забыть одно место в ее лекции — о коте и необитаемом острове.

— Интересно, — сказала Сумирэ.

– “Судно потерпело крушение, и тебя выбросило на необитаемый остров. В спасательную шлюпку удалось сесть лишь тебе и еще одному коту. Вас носило по волнам в открытом море, пока, наконец, не прибило к необитаемому острову, на котором одни скалы и нет ничего, похожего на пищу. Источников с пресной водой — тоже. В лодке есть немного галет и воды: одному человеку можно кое-как протянуть дней десять”. Что-то в этом роде, примерно так она говорила.

На этом месте монахиня обвела нас всех взглядом и хорошо поставленным голосом, который было слышно в самых дальних уголках аудитории, сказала следующее: “Закройте глаза и постарайтесь представить себе такую картину. Вы вместе с котом оказались на необитаемом острове. Одинокий остров, затерянный в море, и нет никаких шансов, что за десять дней кто-нибудь придет на помощь. Когда кончится еда и вода, вы, скорее всего, умрете. Как вы поступите? Скажете, что кот страдает с вами на равных, и будете делиться с ним теми крохами еды, что у вас есть?” Монахиня замолчала и снова посмотрела на нас. Затем продолжила: “Нет. Это ошибка. И правильнее, если вы не будете делиться едой с котом. Почему? Потому что вы — благородные существа, избранные Богом, а коты — нет. Так что эти галеты вы должны съесть сами, в одиночку”, — очень серьезно сказала монахиня.

Сначала я решила, что это, должно быть, шутка. А дальше — раз! — и последует веселая ударная фраза, в которой заключена соль всего анекдота. Однако ничего подобного не прозвучало. Монолог монахини плавно перетек к таким вопросам, как достоинство личности и общечеловеческие ценности, а я так и зависла в полном недоумении на том же месте, где меня оставили, — с котом на необитаемом острове. Непонятно, что за суровая необходимость заставила ее говорить с детьми, только-только поступившими в эту школу, именно о таких вещах? Я до сих пор не могу этого понять.

Сумирэ серьезно задумалась.

— То есть получается, что в конце концов можно съесть и кота?

— Ну не знаю. До этого наша монахиня как-то не договорилась.

— Вы католичка? Мюу покачала головой.

— Нет. Просто эта школа случайно оказалась рядом с нашим домом, вот меня туда и отдали. Да, еще форма в ней была очень красивая. Я была там единственной не-японкой.

— Вам неприятно об этом вспоминать?

— О чем? Что я кореянка?

— Да.

Мюу снова покачала головой.

— Моя школа была очень либеральной. Правила жесткие, это правда, а среди монахинь попадались странные, чудаковатые личности, но сама по себе атмосфера была очень прогрессивной, и никакой дискриминации. Нет, ничего плохого я не чувствовала. У меня появилось несколько хороших подруг, да и вообще мне нравилось в школе, как-то было радостно. Конечно, всякие неприятные истории в жизни тоже случались, и не раз, но позже, когда я выросла, стала самостоятельной. Хотя, если говорить о неприятностях, то у кого их не бывает? Только у каждого — свои.

— Я слышала, в Корее едят котов. Это правда?

— Я тоже слышала. Но среди моих знакомых таких людей нет.

Полдень, и на площади было всего несколько человек. Самое жаркое время суток. Все островитяне укрылись в прохладных домах, многие погрузились в полуденный сон. Если какие-то странные личности в этот час и выползали на улицу, то, скорее всего, — иностранцы.

В центре площади стоял памятник Герою. Этот человек призывал к общенациональному восстанию в Греции, поднял народ на борьбу с турецкими войсками, оккупировавшими остров, но его схватили и приговорили к смерти. На портовой площади турки поставили хорошо заостренный кол, раздели несчастного Героя догола и посадили сверху. Кол медленно вонзился в задний проход и под тяжестью тела стал двигаться дальше, пробивая внутренности. В конце концов, острие вышло через рот. Человек умер не сразу — прошло какое-то время, пока он не отмучился окончательно. Рассказывали, что памятник стоит на том самом месте, где был кол. Наверное, в самом начале это была прекрасная бронзовая статуя, она производила сильное впечатление на людей, но морской ветер, пыль, помет чаек, да и само время сделали свое неминуемо разрушительное дело. Теперь даже черты лица Героя можно было разобрать с трудом. Жители острова не обращали никакого внимания на эту жалкую запущенную статую, да и сама она выглядела так, будто ей глубоко плевать на весь этот мир, что бы с ним ни произошло.

— У меня с котами тоже есть одна странная история, — неожиданно вспомнила Сумирэ. — Когда я училась в младшей школе — где-то классе во втором, — у меня был симпатичный пестрый котенок, трехцветный. Тогда ему было, наверное, полгодика. Однажды вечером я сидела на открытой веранде и читала, а мой котенок, как ненормальный, носился вокруг большой сосны во дворе. Коты так часто делают. Никого нет, ничего не происходит, как вдруг ни с того ни с сего они принимаются шипеть, выгибают спину дугой и прыгают вверх-вниз, пугают кого-то со страшной силой — шерсть дыбом, хвост трубой.

Кот в своем ошалелом состоянии даже не замечал, что я внимательно за ним наблюдаю. Зрелище было настолько странным, что я даже отложила книгу и смотрела на кошачьи кульбиты, уже не отрываясь. А кот продолжал свои одинокие игрища. И чем дольше он резвился, тем меньше все это походило на игру и выглядело уж как-то очень серьезно. Словно какой-то злой дух в него вселился, в этого кота.

Сумирэ отпила воды из стакана и почесала ухо.

— Я смотрела, смотрела, пока в конце концов не стало страшно. Я вдруг подумала, что кот, наверное, видит какую-то фигуру, то, от чего его начинает нервно колотить, как бешеного, а я это нечто не вижу. Немного спустя он стал носиться вокруг дерева — круг за кругом. В чудовищном темпе, совсем как тигры из детской книжки с картинками, которые превратились в масло. Некоторое время кот наматывал круги вокруг дерева, а потом в один миг рванул по стволу на верхушку. Я посмотрела вверх: кошачья мордочка еле виднелась где-то высоко в просвете между ветвями. Я стала громко звать его с веранды по имени. Но, похоже, кот меня не слышал.

Солнце вскоре село, подул прохладный ветер — обычный для конца осени. Я сидела на веранде и ждала, когда кот слезет с дерева. Это был очень дружелюбный кот, и мне казалось, что если я буду просто сидеть здесь и ждать, он непременно спустится вниз. Но он все не спускался. Даже мяуканья — и то не было слышно. Потихоньку темнело. Мне стало страшно, и я пошла в дом посоветоваться с родными. Все мне сказали: “Да не переживай ты. Скоро вернется”. Но кот так и не вернулся.

— Не вернулся? — спросила Мюу.

— Да. Он исчез. Как дым. Все говорили, что кот, должно быть, ночью слез с дерева и отправился гулять себе куда-то. Хотя часто бывает, что коты забираются в панике на высокие деревья, и влезть-то они влезают, а вот спуститься — уже никак. Вниз смотрят — страшно. “Если бы кот еще был на дереве, — говорили мне, — он орал бы на всю округу. Все бы знали, где он”. Но я думала иначе. Мне казалось, что кот уцепился за ветку всеми четырьмя и трясется от страха — так, что даже мяукнуть не в силах. И поэтому, возвращаясь из школы, я садилась на веранде, смотрела, задрав голову, на верхушку сосны и громко звала его. Без ответа. Где-то неделя прошла, и у меня пропала всякая надежда. Я очень любила этого котенка. Так печально — просто невозможно. Когда я смотрю на сосну, у меня каждый раз перед глазами мой бедный котенок: мертвый висит высоко над землей, все так же вцепившись в ветку, твердый окоченевший комочек. Никуда он не убежал, не сумел, высох там от голода и умер. Сумирэ подняла голову и посмотрела на Мюу.

— После этого котов у меня больше не было. Я и сейчас их люблю. Но знаете… тогда я решила для себя, что в моей жизни будет один-единственный кот — тот несчастный котенок, который залез на сосну и уже не вернулся. Забыть его и полюбить другого — нет, я бы не смогла.

— Вот о чем мы говорили в тот день, пока сидели в кафе, — сказала Мюу. — Каждый вспоминал что-то свое — самый обычный, безобидный разговор. Так мне казалось сначала. Но позже у меня возникло ощущение, что все, о чем мы говорили тогда, — не случайно, во всем заложен некий смысл. Хотя, может, я слишком много обо всем этом думала и просто перемудрила.

Сказав это, Мюу отвернулась от меня и посмотрела в окно.

— Можно я задам вам один вопрос? Извините, что прерываю, но уже давно меня сильно беспокоит одна вещь, — сказал я. — Вы сказали, что Сумирэ без вести пропала на этом острове, исчезла “как дым”. Вы именно так выразились. Четыре дня назад. И вы заявили об этом в полицию. Так?

Мюу кивнула.

— Но вы не связались с семьей Сумирэ, а вызвали сюда меня. Почему?

— Дело в том, что у меня нет ни малейшего представления, что стряслось с Сумирэ. А насколько это правильно: связываться с ее родителями и тревожить их, пока еще ничего не ясно? Не знаю, поэтому я и металась в сомнениях, а потом решила, что лучше всего еще немного подождать и посмотреть, что будет.

Я попробовал представить, как отец Сумирэ — этот холеный красавец — садится на паром и приплывает на остров. Мачеха, понятное дело, расстроится, и что — она тоже сюда приедет? Да уж. если б они и в самом деле появились, это превратилось бы в одну сплошную головную боль. Хотя и без них все, что здесь происходит, уже давно вползло на территорию “большой головной боли”. Как вообще такое возможно — чтобы иностранец пропал на таком малюсеньком острове, и уже четыре дня его никто не видел?

— И все-таки — почему вы позвали меня?

Мюу сменила позу: она сидела босиком, закинув ногу на ногу, а сейчас поменяла ноги и поправила юбку, оттянув подол вниз.

— Вы — единственный человек, на кого я могу опереться.

— То есть как — ни разу меня не видя?

— Сумирэ доверяла вам, как никому другому. Говорила: что бы ни случилось, вы способны глубоко в душе принять любую ситуацию такой, как она есть.

— Это — мнение абсолютного меньшинства людей, которые меня знают, — сказал я.

Прищурившись, Мюу улыбнулась. У глаз появились ее обычные мелкие морщинки.

Я встал, подошел к ней, взял из ее руки опустевший бокал. На кухне налил “Курвуазье”, вернулся в гостиную и протянул ей. Поблагодарив, Мюу взяла коньяк. Шло время, несколько раз беззвучно колыхнулась занавеска. Ветер приносил с собой запахи чужой земли.

— М-м… Вы действительно хотите узнать, что произошло на самом деле? — спросила Мюу. В ее голосе слышались сухие нотки: словно какое-то время ее мучили сомнения, а сейчас она приняла окончательное решение.

Я перевел взгляд на лицо Мюу. Потом сказал:

— Есть только одна вещь, в которой я уверен на все сто. Если бы я не хотел узнать правду; я бы сюда не приехал. Вот так.

Какое-то время Мюу невидящим взглядом — словно что-то яркое слепило ей глаза — смотрела в сторону занавески. Потом заговорила — тихо, спокойно.

— Это случилось в тог же день, когда мы сидели в кафе и разговаривали про котов. Ночью.