7
Сначала низкий мужской голос прокричал в трубку мое имя, затем спросил по-английски с чудовищным акцентом: “Я не ошибся?” Было два часа ночи, и, конечно же, я дрых без задних ног. В голове все путалось — какое-то сплошное рисовое поле в ливень, — и я никак не мог понять, что вообще происходит вокруг. Простыни еще хранили легкое воспоминание о вчерашнем сексе, но прочие дела и обстоятельства моей жизни существовали отдельно от реальности, поскольку одно за другим утратили память о том, в каком месте они к этой реальности присоединялись: очень похоже на кардиган, застегнутый сикось-накось не на те пуговицы. Мужчина еще раз повторил мое имя.
— Я туда попал?
— Да, верно, — ответил я. Имя, которое он произнес, весьма отдаленно напоминало мое, но все-таки я понял, что звонят мне. Некоторое время в трубке раздавался жуткий треск, словно там сошлись и со страшной силой терлись друг о друга два разных воздушных потока. Наверняка, это Сумирэ пытается дозвониться из Греции. Я убрал трубку от уха и ждал, когда раздастся ее голос. В трубке заговорили, но это была не Сумирэ, а Мюу.
— Вы, наверно, знаете, кто я? Сумирэ вам рассказывала?
— Знаю, — сказал я.
Ее голос доносился откуда-то очень издалека, звучал с искажениями, был каким-то неживым, но это не помешало мне ясно уловить в нем некие напряженные нотки. Что-то твердое и жесткое повалило из трубки прямо в комнату — совсем как клубы пара от искусственного льда — и заставило меня проснуться. Я сел в кровати, резко выпрямился и взял трубку получше.
— Я не могу долго, — почти скороговоркой произнесла Мюу. — Я на острове в Греции, здесь связи с Токио практически никакой, а когда пробиваешься, линия сразу обрывается. Я столько раз уже пыталась и вот наконец дозвонилась. Так что, если не возражаете, я сразу к делу, хорошо?
— Конечно, — сказал я.
— Вы могли бы сюда приехать?
– “Сюда” — это в Грецию?
— Да. Как можно скорей.
Я выпалил первое, что пришло в голову:
— Что-то с Сумирэ?
Мюу сделала короткую паузу — на один вздох.
— Пока еще не знаю. Но думаю, ей хочется, чтобы вы сюда приехали. Это точно.
— Вы так думаете?
— Я не могу об этом по телефону. Нас в любую секунду могут разъединить, да и ситуация довольно деликатная. Мне было бы проще, если это возможно, поговорить с вами с глазу на глаз. Я оплачу вам дорогу в оба конца. Постарайтесь добраться сюда. Как угодно. И чем скорее, тем лучше. Первым классом, без разницы — купите билет и приезжайте.
Занятия в школе начинались через десять дней, к тому времени я уже должен вернуться, так что если выехать в Грецию прямо сейчас, то успеваю. Еще до начала занятий нужно было пару раз по делам зайти в школу, но с этим я бы как-нибудь разобрался.
— Думаю, приехать смогу, — сказал я. — Все в порядке. Только куда я, собственно, должен ехать?
Мюу назвала остров. Я записал название в книге — валялась у изголовья, — на внутренней стороне обложки. Оно показалось знакомым.
— Из Афин летите до острова Родос и там садитесь на паром. К нам на остров паром ходит только два раза в день — утром и вечером, так что я буду встречать вас в порту. Вы приедете?
— Думаю, да. Постараюсь. Только вот… — Я не успел закончить, как разговор вдруг — пумс! — прервался. Как топориком перерубили канат. Насильственно, внезапно. В трубке, как и в начале разговора, — жуткие помехи. Я ждал с минуту, прислонив к уху трубку в надежде, что нас снова соединят, но слышал только чудовищный треск. Отчаявшись дождаться, я повесил трубку и вылез из постели. На кухне выпил чашку холодного ячменного чая и, прислонившись к дверце холодильника, попытался навести порядок в голове.
Что, я действительно сяду на самолет и полечу на этот греческий остров? Ответ — “да”. Другого выбора у меня нет.
Я вытащил с полки большой “Атлас мира” — понять, где же находится остров, о котором говорила Мюу. Но даже с ее подсказкой — “неподалеку от Родоса” — найти его среди бесчисленного множества других, больших и маленьких, разбросанных по Эгейскому морю, оказалось непросто. Наконец я обнаружил его название — напечатано очень мелко. Маленький островок, недалеко от границы с Турцией. Настолько мелкий, что непонятно даже, какие у него очертания.
Я достал из ящика паспорт и проверил срок действия — нет, еще не кончился. Собрал все наличные деньги в доме и засунул в кошелек. Набралось негусто, так что утром нужно снять с банковской карточки еще. На счету какие-то сбережения, плюс премиальные за лето, которых я практически не касался. Да, еще кредитка — что ж, билет в оба конца до Греции, пожалуй, я потяну. Я кинул какую-то смену одежды в виниловую сумку, с которой обычно ходил в спортклуб, положил туда же умывальные принадлежности. И еще две книги Джозефа Конрада, которые давно собирался перечитать. Немного задумался, брать ли плавки, — в конце концов, положил их тоже. А что, ведь вполне так может случиться: приеду я на остров, а там никаких проблем уже нет, все здоровы и счастливы, в небе светит безмятежно солнце. Почему бы тогда не сделать пару-тройку заплывов? Хотя, что говорить — о таком исходе событий можно только мечтать.
Закончив свои нехитрые сборы, я вернулся в постель. Выключил свет и уткнулся лицом в подушку. На часах было только три с небольшим, так что до утра я еще мог урвать несколько часов сна. Но заснуть не удавалось. Этот страшный телефонный треск, казалось, засел в моих кровеносных сосудах. Где-то в глубине уха мужской голос называл мое имя. Я включил свет, снова вылез из постели, зашел на кухню, сделал себе холодного чая со льдом, выпил. Попытался воспроизвести в голове наш разговор с Мюу — слово за словом, от начала до конца. Она говорила очень туманно, неконкретно, сплошь двусмысленные намеки. Из всего сказанного я смог выудить лишь две конкретные мысли. Я взял листок и написал следующее:
1. С Сумирэ что-то случилось. Но что именно, не знает даже Мюу.
2. Я должен приехать гуда, как можно скорее. Сумирэ тоже этого хочет (так думает Мюу).
И посмотрел на то, что написал. Затем подчеркнул слова “не знает” и “думает”.
1. С Сумирэ что-то случилось. Но что именно, не знает даже Мюу.
2. Я должен приехать туда, как можно скорее. Сумирэ тоже этого хочет (так думает Мюу).
Я не имел ни малейшего представления, что же могло случиться с Сумирэ на этом маленьком греческом острове. Но стряслось что-то нехорошее. Наверняка. До какой степени “нехорошее” — вопрос. Что я мог сделать? Пока не наступит утро — абсолютно ничего. Я сел на стул, положил ноги на стол и за книгой стал дожидаться рассвета. Казалось, ночь не кончится никогда.
А на рассвете я уже доехал по линии Тюо до станции Синдзюку, сел там в “Нарита Экспресс” <“Нарита Экспресс” (NEX) — поезд, следующий до международного аэропорта “Нарита”, расположенного в городе с тем же названием (в соседней со столичной префектурой Тиба) > и двигался к аэропорту. С девяти утра начал обходить стойки авиакомпаний, но в итоге понял: прямого рейса до Афин из “Нариты” не существует в принципе. После некоторых мытарств я наконец взял билет бизнес-класса авиакомпании “Кей-Эл-Эм” через Амстердам. Оттуда я уже мог лететь в Афины, а там пересесть на внутренний рейс компании “Олимпик” и на нем добраться до Родоса. Все стыковки обеспечивала “Кей-Эл-Эм”. Если не возникнет каких-нибудь проблем, обе мои пересадки должны пройти совершенно гладко. В любом случае по времени в пути это был самый оптимальный вариант. На обратный рейс я взял билет с открытой датой и мог вернуться, когда захочу — в течение трех месяцев со дня вылета из Японии. За билет я расплатился кредитной карточкой.
— Вы сдаете вещи в багаж?
— Нет, — ответил я.
До вылета оставалось еще какое-то время, и я позавтракал в ресторане аэропорта. Снял деньги с карточки и купил дорожные чеки в долларах. В книжном магазинчике аэропорта приобрел небольшой путеводитель по Греции. Об острове, где находилась Мюу, там не упоминалось вообще, но было много полезной для меня общей информации — о национальной валюте, нынешней ситуации, климате. В общем, за исключением древней истории и сюжетов нескольких драм, о Греции мне было известно не очень много. Примерно столько же, сколько о геологической структуре Юпитера или системе охлаждения двигателя “феррари”. До последнего времени у меня и в мыслях не было, что когда-нибудь я отправлюсь в Грецию. По крайней мере — до двух часов прошедшей ночи.
Еще до полудня я позвонил своей коллеге, с которой у нас были дружеские отношения.
— У меня тут несчастье с одним родственником, и я должен уехать из Токио где-то на неделю. Ты не могла бы меня выручить: в школе остались кое-какие дела до начала занятий? — спросил я.
— Ну конечно, — сказала она. Договориться с ней было несложно — мы и прежде тысячу раз выручали друг друга. — А ты куда едешь? — спросила она.
— На Сикоку, — ответил я. Как-то язык не повернулся сказать, что я лечу в Грецию.
— Ужасно… Но ты все-таки постарайся вернуться к началу занятий, хорошо? И с тебя сувенир, если получится, — сказала она.
— Конечно, — ответил я. Придется потом что-нибудь для нее придумать.
Я пошел в зал для пассажиров бизнес-класса, погрузился в диван и задремал. Спал я тревожно. Мир на клеточном уровне утратил свою привычную реальность. Цвета стали неестественными, отдельные детали предметов — несуразными. Весь задний план сделан из папье-маше, звезды — из серебряной бумаги. Перед глазами везде — потеки клея, шляпки гвоздей. И без конца объявления. “Пассажиры, вылетающие в Париж рейсом 275 авиакомпании "Эр Франс"…” И еще, внутри этого бессвязного сна — или уже на грани пробуждения? — я думал о Сумирэ. Словно кадры старой хроники, в моей голове бессвязно всплывали разные места и ситуации, где и когда мы были вместе. Но в шуме аэропорта с его толпой снующих туда-сюда туристов наш общий мир, который мы делили с Сумирэ на двоих, казался жалким, беспомощным, расплывчатым. Нам обоим не хватало ни ума, в смысле — мудрости, ни особых способностей, которые заменили бы его отсутствие. Не было за нашей спиной и надежного, крепкого столба, на который следовало бы опереться. Мы беспредельно близко подошли к нулю. Карликовые существа, которых несет от одного отсутствия к другому — меняются только его степени.
Я проснулся в мерзком поту, влажная рубашка прилипла к груди. Тело ватное, ноги онемели. Такое чувство, будто наглотался пасмурного неба. Цвет лица у меня, наверное, был чудовищным. Служащая зала ожидания для пассажиров бизнес-класса, проходя мимо, с тревогой в голосе спросила:
— У вас все в порядке?
— Да, все нормально, это от жары, — ответил я.
— Может, принести вам что-нибудь холодного?
Чуть подумав, я попросил пива. Она принесла холодную влажную салфетку, “Хайнекен” и пакетик соленого арахиса. Я вытер пот с лица, выпил половину “Хайнекена” и кое-как пришел в себя. После чего опять заснул — совсем ненадолго.
Самолет вылетел из “Нариты” почти по расписанию, пролетел над Северным полюсом и приземлился в Амстердаме.
Чтобы поспать во время полета, я сразу накатил пару виски, а проснувшись, немного поужинал. Аппетита почти не было, от завтрака я отказался. Перегружать голову лишними мыслями не хотелось, так что я старался все время, пока не спал, сосредоточиться на Конраде.
Пересев в Амстердаме на другой самолет, я долетел до Афин, там перешел в соседний терминал и почти сразу — мне почти не пришлось ждать — всех пригласили на посадку: “Боинг-727” на остров Родос. Самолет был битком набит веселой молодежью буквально со всего света. Все очень загорелые, в футболках или коротких топах и неровно обрезанных джинсах. Многие юноши отращивали бороды (а может, просто забыли побриться), их патлы были собраны на затылке в хвост. На этом фоне я в своих бежевых плотных хлопчатобумажных брюках, белой рубашке “поло” с короткими рукавами и темно-синем пиджаке тоже из хлопка смотрелся как-то официально и нелепо. Даже очки от солнца забыл взять… Но кто, интересно, смог бы меня за это упрекнуть? Еще несколько часов назад я сидел у себя в Кунитати и ломал голову над тем, что делать со всякими объедками-очистками и прочими пищевыми отходами<В Японии это действительно немаленькая проблема, тем более летом. Последние двадцать-тридцать лет бытовой мусор следует выносить строю в определенные дни недели и в специально отведенные для этого места. Некоторые японцы, пропустив время “мусоросборки”, выходят из положения, замораживая его в холодильнике. >.
В справочном бюро аэропорта Родоса я спросил, как мне добраться до острова. Оказалось, порт совсем недалеко: если в темпе, я еще успевал на вечерний паром.
— А места есть или все битком? — спросил я на всякий случай.
— Ну, одного уж как-нибудь посадят, даже если и полно народу. — Остроносая дама неопределенного возраста недовольно махнула рукой, словно спроваживая меня. — Не лифт же.
Я поймал такси и поехал в порт.
— Как можно скорее, — попросил я водителя, но он, похоже, пропустил мои слова мимо ушей. Машина была без кондиционера, и раскаленный воздух, смешиваясь с белой пылью, врывался внутрь через открытое окно. Водитель всю дорогу нудно бубнил на смердящем английском насчет перехода стран ЕС на единую валюту. Я поддакивал из вежливости, однако на самом деле его не слушал, а изучал картину за окном: улицы Родоса, залитые ослепительным солнцем. На небе — ни облачка, ни малейшего намека на дождь. Накаляя каменные стены домов, печет солнце. Пыльные деревья с шишковатыми стволами, люди сидят в их тени или под растянутыми тентами, почти безмолвно глазеют на мир. Картинки проносились перед глазами, вызывая все больше сомнений: а сюда ли я вообще приехал? Однако яркая реклама сигарет и узо, написанная по-гречески и самым немифилогическим образом покрывшая собой все пространство вдоль дороги от аэропорта до города, не оставляла никаких сомнений: да, я в Греции.
Вечерний паром еще стоял у причала. Он оказался гораздо больше, чем я ожидал. На корме, где имелась специальная площадка для автомобилей, ждали отплытия два средних размеров грузовика с продуктами и мелкими товарами и старенький седан “пежо”. Я купил билет, зашел на паром и не успел занять место на палубе, как чуть ли не в ту же секунду отдали швартовы, и низко заурчал двигатель. Я вздохнул и посмотрел на небо. Сейчас мне оставалось только ждать, пока это судно не доставит меня к цели моего путешествия — на остров.
Я снял пропитавшийся потом пыльный пиджак, сложил его, засунул в сумку. Было пять часов вечера, но солнце еще стояло высоко, заливая все вокруг ослепительным светом. Под брезентовый навес с бака дул ветер. Я полностью доверился этому ветру и вскоре почувствовал, как потихоньку возвращается спокойствие. Мрачные мысли, мучившие меня в аэропорту “Нарита”, пока я сидел в зале ожидания, куда-то исчезли. Только легкая горечь послевкусия осталась во рту.
Остров, куда я направлялся, видно, не мог похвастаться особыми достопримечательностями — явных туристов на палубе сидело всего несколько человек. Большинство пассажиров были местные жители, много пожилых — закончив будничные дела, возвращались с Родоса домой. Покупки они бережно сложили у ног, словно те были какими-то зверьками, которых можно легко ранить. У всех людей — будто сговорились! — лица испещрены глубокими морщинами и почти лишены эмоций. Словно нещадное солнце и тяжкий физический труд начисто стерли с них всякое выражение.
Было и несколько юных солдатиков. Глаза у них смотрели еще совсем по-детски, ясные и чистые. Гимнастерки цвета хаки на спинах почернели от пота. Обхватив довольно тяжелые с виду рюкзаки, прямо на палубе сидели двое похожих на хиппи. Оба худые, ноги длинные, взгляд суровый.
Еще — девочка-подросток в длинной юбке, гречанка. Глаза у нее были глубокого черного цвета. Чувствовалось, что из нее вырастет роковая красавица. Она оживленно болтала о чем-то с подружками, и ветер трепал ее длинные волосы. Девочка все время улыбалась. Изящная, нежная улыбка — словно ее хозяйка знала, что где-то происходят совершенно замечательные вещи. Ее крупные золотые серьги порой ярко вспыхивали в лучах солнца. Молоденькие солдаты стояли, облокотившись на перила, курили, напустив на лица невозмутимость, и периодически бросали на девушку быстрые взгляды.
Я пил купленную в судовой лавке лимонную газировку, смотрел на море глубокого синего цвета, на плавающие в нем маленькие острова. Даже не острова, а что-то вроде обломков скал, на которых никто не жил. Ни воды, ни растений — только белые морские птицы на верхушках оглядывали окрестности в поисках рыбы и не обращали на плывущий мимо паром никакого внимания. Волны набегали и разбивались у подножия скал, опоясывая их ослепительно белой пенной каймой. Время от времени попадались и такие острова, на которых жили люди. Здесь разрозненными кучками росли — будто наперекор всему — упрямые деревья с густыми кронами, и белые домики усеивали склоны. В маленьких бухтах качались на волнах яркие разноцветные лодки. Своими высокими мачтами они вычерчивали на небе дуги в такт движению.
Сидевший рядом морщинистый старик протянул мне сигареты.
— Спасибо, — улыбнулся я и показал жестом: не курю. Тогда он предложил мне мятную жвачку. Поблагодарив его, я взял и, жуя, стал снова смотреть на море.
Паром прибыл на остров после семи. Солнце, конечно, уже перестало нещадно палить, как раньше, но небо сияло по-прежнему, а летний свет казался еще ярче. На белой стене морского вокзала огромными жирными черными буквами было написано название острова — совсем как табличка с чьим-то именем на двери. Паром пришвартовался вдоль пирса, и пассажиры, неся вещи в руках, стали друг за другом сходить по трапу на берег. Сразу у причала располагалось открытое кафе, где встречающие ждали прибытия парома.
Сойдя на берег, я стал искать глазами Мюу. Но никого, кто мог бы оказаться ею, вокруг не нашлось. Несколько раз ко мне подходили разные люди и предлагали свои маленькие гостиницы.
— Вам есть, где остановиться? Гостиница не нужна? — Каждый раз я качал головой:
— Нет. — И каждый всучивал мне свою визитку — на всякий случай.
Приплывшие со мной на пароме, сойдя на берег, разошлись в разные стороны: кто ездил за покупками — домой, туристы — в гостиницы или пансионы. Встречавшие на пристани дождались своих и после коротких объятий или рукопожатий тоже скрылись куда-то. Оба грузовика и “пежо” спустили на берег, и они уехали, оставив за собой только рев двигателей. Даже любопытные коты и собаки, которые поначалу собрались на пристани, тоже незаметно все разбежались. Оставались только несколько смуглых старцев — с целой вечностью свободного времени, да я — со своей виниловой спортивной сумкой, смотревшейся здесь совершенно нелепо.
Я сел за столик в кафе, заказал чая со льдом и принялся размышлять, что же делать дальше. Ясно, что могу я не слишком много. Приближалась ночь, остров мне совершенно незнаком. Где что находится и что тут происходит, непонятно. Сейчас, здесь я вообще ничего не могу сделать. Подожду немного, и если никто не появится, переночую где-нибудь, а завтра утром снова приду сюда к прибытию утреннего парома — ничего другого не остается. Неужели Мюу просто позабыла о встрече или что-то перепутала? Не думаю. По словам Сумирэ, она очень внимательна и пунктуальна. Если Мюу не пришла в порт, скорее всего, у нее на это какая-то особая причина. Или же она не предполагала, что я доберусь так быстро.
Дико хотелось есть. Казалось, через меня все видно насквозь — такой жуткий голод. Наверное, из-за того, что я надышался свежим морским воздухом, мой организм вдруг резко обнаружил, что в желудке ничего не было с самого утра. Но я не хотел пропустить Мюу, поэтому решил помучиться еще немного и подождать ее в кафе. Периодически мимо курсировали местные жители, бросая на меня любопытные взгляды.
Я принялся за свой на удивление безвкусный чай и решил просмотреть купленную в киоске рядом с кафе брошюрку на английском об истории и географии острова. Здесь проживало от трех до шести тысяч человек — в зависимости от времени года число менялось: летом за счет туристов увеличивалось, зимой — падало, поскольку местные жители уезжали на заработки. Никакой серьезной промышленности на острове не было, впрочем, и сельского хозяйства тоже — выращивали оливки и некоторые виды фруктов. Еще ловили рыбу, добывали губку. Вот почему в начале двадцатого века многие эмигрировали в Америку. Большинство поселились во Флориде — там их умение ловить рыбу и нырять за губкой очень пригодилось. Во Флориде есть даже городок, названный в честь их родного острова.
На одной из гор, на самой вершине располагалась военная радиолокационная станция. Рядом с портом находилась небольшая гавань для военных патрульных катеров. Турция совсем близко и греки вели постоянное наблюдение, чтобы пресекать нарушения границы и контрабанду. По той же причине в городке было немало военных. Во время конфликтов с Турцией (а небольшие столкновения случались довольно часто) активность в порту заметно возрастала.
В эпоху, когда греческая цивилизация переживала самый славный период своей истории — еще до нашей эры — здесь проходил торговой путь в Азию, и остров процветал как транзитный порт. Кроме того, вовсю развивалось судостроение, в котором использовалась собственная древесина — в то время лиственные деревья густо покрывали склоны. Однако греческая цивилизация пришла в упадок, горные леса полностью вырубили (богатая растительность так сюда больше и не вернулась), блеск и слава острова тоже стремительно канули в Лету. А потом пришли турки. Их владычество отличалось крайней жестокостью. Если туркам что-то не нравилось, они отрезали у людей уши и носы так же легко, будто срезали растения или стригли деревья в саду. Так было написано в брошюре, которую я читал. Где-то в конце XIX века, после многочисленных кровопролитных боев с турецкой армией остров наконец обрел независимость, и над портом взвился сине-белый греческий флаг. А потом снова пришли войска, на этот раз — Гитлера. Немцы соорудили на вершине горы радарную и метеорологическую станцию и вели наблюдение за акваторией острова. Именно с этой точки у них был самый лучший обзор. Английские бомбардировщики прилетали станцию бомбить. Но сбросили бомбы не только на военную базу, но и на порт и потопили ни в чем не повинные рыбацкие суда. Погибло несколько рыбаков. В той бомбежке вообще погибло гораздо больше греков, чем немцев. Жители рыбацкого поселка до сих пор вспоминают об этом с горечью.
Как и на большинстве греческих островов, равнин здесь было мало — почти всю территорию занимали суровые и скалистые горы. Единственным местом, пригодным для жилья, был кусочек южного берега, рядом с портом. На довольно приличном расстоянии от этого места находился прекрасный тихий пляж, но путь к нему лежал через крутые скалы. В других местах, до которых добраться было легче, таких дивных пляжей, как этот, не было, и, наверное, поэтому число туристов на острове не увеличивалось. По горам было разбросано несколько православных монастырей, но монахи там придерживались очень строгих заповедей, так что обычным посетителям доступ в эти монастыри был закрыт.
В общем, из моей брошюры следовало, что остров был самым обычным маленьким греческим островом и ничем особым среди прочих не выделялся. За исключением, пожалуй, одного. Непонятно, по какой причине, но несколько англичан решили однажды, что этот остров обладает исключительным очарованием (англичанам свойственна некоторая эксцентричность), и они с невероятным энтузиазмом соорудили целый поселок летних коттеджей на холме неподалеку от порта. Примечательно, что во второй половине 60-х годов сюда переселились несколько английских писателей. Созерцая синее море и белые облака, они писали здесь свои произведения, и некоторые позже получили высокую оценку литературной критики. Благодаря чему этот маленький греческий остров снискал в британских литературных кругах славу своеобразного романтического места. Впрочем, местные жители к такой блестящей литературной репутации своего родного острова не проявляли почти никакого интереса.
Я читал все это лишь затем, чтобы отвлечь себя от страшного чувства голода. Захлопнув брошюру, я снова посмотрел по сторонам. Старцы по-прежнему сидели в кафе и все так же смотрели на море — им не надоедало! — как будто состязались, кто сможет смотреть в одну точку дольше всех. Был уже девятый час, и мой голод перерастал в настоящую боль. Где-то жарили мясо, рыбу на гриле, ароматы плыли по воздуху и жизнерадостным садистом сжимали в тисках все мои органы. Терпение иссякло, я встал, взял сумку и решил отправиться на поиски ресторана — и тут неожиданно заметил женщину.
Она быстро спускалась по каменной лестнице, и ее освещали прямые лучи солнца, которое наконец клонилось к закату — опускалось на западе в море. Белая юбка до колен при ходьбе колыхалась. На ногах, по-девичьи стройных, — маленькие теннисные тапочки. Наряд довершала бледно-зеленая блузка без рукавов, шапочка с узкими полями и небольшая сумка через плечо. Женщина очень органично смотрелась на фоне здешнего пейзажа, и походка ее была столь естественной и вместе с тем будничной, что поначалу я подумал: “Наверное, местная”. Однако женщина шла прямо в мою сторону, и чем ближе, тем заметнее становились восточные черты ее лица. Я почти машинально опустился на стул и тут же снова вскочил. Она сняла солнечные очки и назвала мое имя.
— Простите, что опоздала, — сказала она. — Я была в полицейском участке, вся эта бумажная волокита заняла ужас сколько времени. И потом, я никак не ждала, что вы приедете сегодня. Самое раннее — завтра днем.
— У меня со стыковками рейсов все вышло удачно, — ответил я. Полицейский участок?
Мюу посмотрела мне прямо в лицо и чуть заметно улыбнулась.
— Пойдемте куда-нибудь поедим и заодно поговорим обо всем, хорошо? Я сегодня только завтракала и все. Вы как, есть хотите?
Я сказал, что умираю от голода.
Она повела меня в таверну сразу за портом. У входа стоял большой мангал, где на железной решетке готовили всяческую рыбу и моллюсков — все свежайшее, видно сразу. Мюу спросила, люблю ли я рыбу. Я ответил, что да. Она сказала официанту несколько слов на ломаном греческом, и тот принес графин белого вина, хлеб и оливки. Мы не стали произносить никаких тостов — просто наполнили бокалы и начали пить вино, каждый сам по себе. Чтобы хоть как-то притупить голод я принялся за хлеб грубого помола и оливки.
Мюу была красивой женщиной. Я принял это сразу как очевидную и простую истину. Хотя нет, на самом деле все, наверно, было вовсе не так очевидно и просто. Вполне возможно, я серьезно заблуждался. Словно меня как-то затянул в себя поток чужих снов, где я не волен был что-то менять. Если посмотреть на всю эту историю сегодня, я не могу полностью исключить такой возможности. Единственное могу сказать совершенно определенно — тогда я считал ее очень красивой.
На тонких пальцах Мюу было несколько колец. Одно — простое золотое, обручальное. Пока я старался поскорее утрясти в голове первые впечатления, Мюу спокойно смотрела на меня, иногда поднося к губам бокал с вином.
— У меня такое чувство, что мы с вами уже встречались, — сказала Мюу. — Наверное потому, что я так часто слышала о вас — почти постоянно.
— Сумирэ мне тоже о вас много рассказывала, — сказал я. Мюу приветливо улыбнулась. Когда она улыбалась — и только в эти мгновения, — в уголках ее глаз появлялись мелкие очаровательные морщинки.
— Что ж, тогда получается, мы уже знакомы. Я кивнул.
В Мюу больше всего мне понравилось ее отношение к возрасту, который она совершенно не старалась скрывать. По словам Сумирэ, ей было где-то тридцать восемь — тридцать девять, Мюу так и выглядела. Хотя с такой прекрасной кожей и стройным упругим телом она легко могла выглядеть максимум на тридцать. Только добавить грамотный макияж. Но Мюу ничего не добавляла. Похоже, принимала как должное, что возраст с годами выплывает наружу, и была в ладу с собой и теми переменами, которые приносит время.
Мюу положила в рот оливку, затем, взяв пальцами косточку, грациозно — совсем как поэт, убирающий лишние знаки препинания из написанного стиха, — бросила ее в пепельницу.
— Извините, что позвонила вам посреди ночи, — сказала Мюу. — Я тогда не смогла вам толком ничего рассказать: у меня все перепуталось, я даже не понимала, с чего начать. Конечно, сейчас я еще не до конца привела свои мысли и чувства в порядок, но, по крайней мере, в душе уже нет того хаоса, как раньше.
— Так что же, наконец, произошло? — спросил я. Мюу сплела пальцы над столом, разжала руки, снова соединила их.
— Сумирэ исчезла.
— Исчезла?
— Как дым, — сказала Мюу и отпила немного вина. — Довольно долгая история… Наверное, правильнее всего рассказывать по порядку, с самого начала. Чтобы не упустить какой-нибудь тонкий нюанс. Ведь то, что произошло, — само по себе дело… очень тонкое, деликатное. Но в любом случае давайте сначала закончим с едой. Сейчас уже не та ситуация, когда каждая секунда на счету, да и голова на пустой желудок работает плохо. Потом, здесь так шумно — поговорить нормально все равно не удастся.
Ресторан был битком набит местными жителями, все говорили громко, энергично жестикулируя. Чтобы не сорвать связки и расслышать друг друга, нам с Мюу приходилось низко склоняться над столом и почти соприкасаться лбами. Официант принес большую глубокую тарелку с салатом по-гречески и крупную белую рыбу, зажаренную на гриле. Свою порцию Мюу посолила, выжала на нее сок из половинки лимона и слегка полила оливковым маслом. Я последовал ее примеру. Мы сосредоточились только на еде, не думая ни о чем другом. Как сказала Мюу, первым делом нужно утолить голод.
— Как долго вы сможете здесь пробыть? — спросила она. Я ответил, что через неделю начинается новый семестр в школе, и к этому времени я должен вернуться. Будет не очень здорово, если я вовремя не появлюсь. Мюу по-деловому кивнула. Затем, сжав губы, стала что-то высчитывать в уме. Она не стала говорить ничего типа: “Все в порядке, вернетесь вовремя” или “Неужели все прояснится так скоро”. Просто сделала какие-то свои выводы и, запрятав их в некий дальний ящик, продолжала спокойно есть.
Когда мы перешли к кофе, Мюу завела разговор о деньгах, которые я потратил на авиабилеты. Спросила, как лучше их вернуть — в долларах или дорожных чеках.
— Или же я могу перевести деньги на ваш счет в иенах, когда вернусь в Токио. Как вам удобнее?
— Сейчас у меня с деньгами более-менее нормально, так что эти расходы я смогу покрыть сам, — сказал я. Мюу продолжала настаивать:
— Ведь это я просила вас приехать. Я покачал головой:
— Дело не в том, что мне брать у вас деньги неловко. Просто если бы прошло еще немного времени, я, скорее всего, и сам бы, по своей воле, сюда приехал. Вот что я хочу сказать.
Мюу, немного подумав, кивнула.
— Я вам очень благодарна. За то, что приехали. Трудно передать словами, насколько…
Когда мы вышли на улицу, все вокруг окутали яркие разноцветные сумерки — будто по небу расплескали множество красок. Воздух был такой пронзительной синевы, что, казалось, этот цвет с каждым вдохом разливается по легким. В небе начинали слабо мерцать звезды. Жители острова уже покончили с ужином и, будто не в силах больше ждать, когда же, наконец, придет этот поздний летний закат, покинули свои дома и отправились на вечерний променад. Семьи, парочки, компании друзей прогуливались неподалеку от порта.
Нежные запахи моря — так оно пахнет на исходе дня — обволакивали улицы городка, по которым шагали мы с Мюу. На правой стороне — торговые лавки, небольшие гостиницы, рестораны со столиками, выставленными в ряд прямо на тротуаре. В маленьких окнах с деревянными ставнями горел уютный желтый свет, из радиоприемников лилась греческая музыка. Слева раскинулось море. Темные ночные волны тихо бились у причала.
— Еще немного, и дорога пойдет в гору, — сказала Мюу. — Дальше — либо по крутым ступенькам, либо пологой тропой, но по ступенькам ближе. Ну что, пойдем здесь? Как для вас, нормально?
— Конечно, — ответил я.
Мы начали подниматься по узкой каменной лестнице вдоль склона. Ступеньки были длинными и крутыми, но в походке Мюу совсем не чувствовалось усталости, и она всю дорогу не сбивалась с определенного ритма. Подол юбки весело колыхался у меня перед глазами — влево-вправо, влево-вправо; икры ее ног — загорелые, красивые — мерцали в темноте, в свете почти полной луны. Я первым выбился из сил. Приходилось то и дело останавливаться, чтобы хорошенько отдышаться. Чем выше мы поднимались, тем дальше и меньше становились огоньки гавани. Еще совсем недавно прямо возле меня были люди, каждый чем-то занят, а сейчас их всех вобрали в себя эти цепочки безымянных огоньков. Картина так поразила меня, что захотелось вырезать ее ножницами — такой, как есть, — и приколоть булавкой на стенку своей памяти.
Дом, где жили Мюу и Сумирэ, оказался маленьким коттеджем с верандой, обращенной к морю. Белые стены, красная черепичная крыша и дверь, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Дом окружала низкая каменная стена, которую изумительно красиво оплетали заросли красной бугенвиллеи. Мюу открыла незапертую дверь и пригласила меня войти.
Внутри было прохладно и приятно. Гостиная, средних размеров столовая, кухня. На белых оштукатуренных стенах висело несколько абстрактных полотен. В гостиной — мягкая мебель, книжные полки, небольшая стереосистема Дальше — две спальни и ванная комната, не очень большая аккуратная, облицованная кафелем. Все в доме — просто и уютно, ни один предмет как-то особо не бросается в глаза напротив — смотрится очень органично.
Мюу сняла шляпку, скинула сумку с плеча и положила ее на кухонный стол. Спросила, хочу ли я что-нибудь выпить или сразу приму душ.
— Сначала — душ, — ответил я. Я вымыл голову, побрился. Высушил волосы феном, надел свежую футболку и шорты. После всего этого почувствовал, что начинаю понемногу приходить в себя. Под зеркалом у раковины стояли две зубные щетки, синяя и красная. Интересно, какая из них — Сумирэ?
Я вернулся в гостиную. Мюу удобно устроилась в кресле в руке — бокал с коньяком. Она предложила присоединиться и выпить коньяку, но мне страшно хотелось холодного пива. Я открыл холодильник, достал “Амстел”, налил себе в высокий стакан. Мюу сидела довольно долго, погрузившись в молчание. Не то чтобы подыскивала слова, обдумывая, как лучше мне все рассказать, а скорее — мысленно блуждала по закоулкам своей памяти, где нет ни начала, ни конца
— Как долго вы уже здесь? — попробовал я прервать молчание.
— Сегодня… восьмой день, — ответила Мюу после небольшой паузы.
— И Сумирэ где пропала — здесь?
— Да. Я уже говорила — как дым.
— Когда это случилось?
— Четыре дня назад, ночью. — Она обвела глазами комнату, словно пыталась отыскать ключ к разгадке. Затем произнесла: — Даже не знаю, с чего начать.
Я подсказал:
— Из писем Сумирэ я знаю все до того места, как вы вдвоем вылетели из Милана в Париж, потом на поезде доехали до Бургундии и там поселились в деревне, в большом доме ваших друзей — что-то вроде имения.
— Что ж, давайте с этого и начну.
