Суббота, 28 августа, 11:25 утра

Мы вышли на площадь Сен-Жером. Солнце уже палило вовсю. Остатки дождя успели испариться, и булыжники припорошила бронзовая пыль. Стая голубей, что-то клевавших у дверей, взлетела, хлопая крыльями, прямо у нас из-под ног. На площади почти никого не было; Пуату как раз закрывал булочную, игроки в петанк, собрав пожитки, разошлись по домам, каждому хотелось поскорее сесть в тени под хурмой и выпить свой floc. Под аркой входа в церковь Святого Иеронима виднелась лишь приземистая печальная фигура Поля-Мари Мюска в инвалидном кресле; при этом голова его находилась в тени, а ноги — на солнце; и этим он тоже удивительно походил на Рыцаря Кубков из моей колоды карт.

— Поздравляю, тебе снова это удалось! — крикнул он мне через площадь. — Ты что, специально этому училась или просто уродилась такая?

— У меня нет времени на пустые разговоры, — сказала я. — Мы очень спешим.

Он рассмеялся:

— Вот уж этим ты меня не удивишь! Тебе же вечно некогда. Вечно тебе надо кого-то повидать, куда-то съездить, разрушить чьи-то браки. Восемь лет тебя здесь не было, и я, конечно, не стану утверждать, что все у нас шло идеально, но сейчас и трех недель не прошло, как ты вернулась, а все уже встало с ног на голову.

Должно быть, я выглядела несколько удивленной, потому что Поль опять засмеялся и сказал:

— Ты что, не слышала? Она меня бросает. На этот раз навсегда. Хочет сбежать с этими речными крысами. В точности как тот рыжий дудочник-крысолов. — Поль-Мари рыгнул, и я поняла, что он здорово набрался. — Скажи, Вианн, они тебе за это платят? И что, хорошие деньги? Или ты исключительно из любви к ближнему работаешь?

— Понятия не имею, что ты имеешь в виду, — сказала я. — Слушай, через полчаса я вернусь, и тогда ты все мне объяснишь, хорошо? А пока выпей кофе и подожди меня.

И снова раздался этот его смех — как из прохудившейся канализационной трубы.

— Ты же просто убиваешь меня, Вианн. Нет, правда. Разве не ты велела ей рассказать мне правду? Рассказать, что своего ублюдка она родила не от того проклятого рыжего дьявола, а от меня? И вот она является и вываливает мне все — это теперь-то, когда она, сука, украла у меня целых восемь проклятых лет! — а потом объявляет, что бросает меня, словно то, что она мне рассказала, дает на это какое-то право!

Я озадаченно на него посмотрела.

— Жозефина все тебе рассказала?

— О да, всего лишьрассказала. Решила, видно: если расскажет, так сразу все и наладится. Ведь это тебяя должен благодарить за ее рассказ, верно, Вианн? Ну а что теперь? Какое еще дело в Маро не терпит отлагательств? Кто-то жену избил? Зовите Вианн Роше! Кошка на дерево залезла? Зовите Вианн Роше!

Инес, Дуа и все остальные уже подходили к мосту, и я заторопилась.

— Извини, — сказала я ему. — Мне нужно идти.

— А меня здесь оставишь, что ли? Чтобы я самое интересное пропустил? — Поль-Мари яростно принялся толкать свое кресло через площадь. По булыжнику ехать было тяжело, но, в общем, вполне можно; огромные ручищи Поля работали как поршни. — Э нет! Я тоже пойду с вами. Я тоже хочу посмотреть, что там такое случилось. — И он покатил следом за мной по улице, во всю глотку созывая людей: — Эй, где вы все? Все идемте туда! Посмотрим, как Вианн по воде ходит аки посуху!

Передвигался он на удивление быстро, оглушительно гремя креслом по булыжнику. Услышав его крик, люди открывали двери и ставни, и наша маленькая компания — и без того достаточно необычная, чтобы привлечь всеобщее внимание, — вскоре обросла шлейфом любопытствующих. Из булочной вышел Пуату, Шарль Леви перестал пропалывать грядки в саду и последовал за нами, посетители кафе «Маро» вытягивали шею, чтобы увидеть, что происходит, а потом, бросив на столе недопитые бокалы и кружки, бегом бросались догонять нас.

Я заметила в толпе Гийома с Пэтчем на руках и Жозефину, которая выглядела крайне озабоченно, а Каро Клермон выскочила на улицу, так и не сняв с руки варежку-прихватку, которой, видимо, что-то доставала из духовки. К тому времени, как мы достигли бульвара, за нами тянулось уже десятка полтора жителей Ланскне, но гораздо больше народу подтягивалось с боковых улиц Маро: Фатима Аль-Джерба и ее муж Медхи, дочь Фатимы Ясмина и зять Исмаил. Виднелись в толпе и отнюдь не дружелюбные лица: Ашрон с сыновьями и дружки его сыновей; Жан Люка и Мари-Анж. Особенно напряженными и подозрительными выглядели те люди, которые только что вынырнули из недр мечети. Теперь кресло Поля-Мари катил Луи Ашрон, а сам Поль точно в бреду орал:

— Ну точно! Как дудочник-крысолов!

Жозефина, пробравшись сквозь толпу, бросилась ко мне:

— Что здесь происходит?

Я быстро ей рассказала, но не была уверена, что она хорошо меня поняла, — вокруг царил невообразимый шум, потому что толпа, успевшая собраться у дверей спортзала, достигла уже весьма внушительных раз-меров.

— Ты хочешь сказать, что Рейно там, внутри? — удивленно переспросила Жозефина.

Я кивнула и сказала:

— Нам надо поговорить с Саидом и поскорее объяснить ему, что происходит, пока все не переросло в настоящее столкновение…

Растущая толпа заняла вход в переулок. Дверь спортзала была, как всегда, распахнута, и возле нее стояли молодые люди в майках и шортах — постоянные посетители, разумеется, — но Карима я среди них не заметила. Царила невыносимая жара, полдневное солнце вбивало мне в темя свои лучи, как вбивают молотком гвозди. Да и сама толпа буквально источала жар и запах, похожий на запах раскаленного металла и горящего можжевельника. Под навесом у входа в зал был, правда, треугольник настолько густой тени, что я лишь с трудом различала лица стоявших там молодых мужчин. Мы остановились лицом друг к другу по разные стороны переулка — они в тени, я на солнце, — точно дуэлянты, готовые к схождению.

Затем я двинулась прямо к ним. Жозефина не отставала от меня ни на шаг, но Захра и остальные остались на месте. И сейчас этим мусульманским женщинам казалось почти немыслимым войти в спортзал, даже Инес, похоже, не решалась прийти мне на помощь.

Путь мне преградил один из молодых завсегдатаев этого заведения. Имени его я не знала, но лицо вспомнила: он был из свиты Карима, и я видела его рядом с Каримом в тот день, когда впервые с ним познакомилась.

— Мне нужно поговорить с Саидом, — сказала я.

Мужчина покачал головой:

— Саида здесь нет.

Я слышала, как у меня за спиной все сильней шумит моя непрошеная «группа поддержки». Те жители Ланскне, которые были просто обеспокоены сложившейся ситуацией, вроде Нарсиса и Гийома, получили нежданное подкрепление в лице тех, кто явно напрашивался на неприятности, и таких, кстати, собралось уже немало. Я заметила, по крайней мере, троих парней из семейства Ашрон; один из них уже успел скинуть с ближайшего подоконника на землю цветочные горшки, а второй пытался перевернуть вверх тормашками большой мусорный бак в переулке за кафе. Каро Клермон громко призывала односельчан к порядку, создавая лишь еще больше шума, а Мари-Анж, не таясь, снимала происходящее на мобильный телефон.

В толпе я заметила и нескольких представителей речного народа; их было нетрудно узнать — и по одежде, и по длинным волосам, и по манере настороженно держаться в задних рядах. Среди них стоял и Ру, его рыжая шевелюра так и сияла на солнце. Однако ни Анук, ни Розетт я что-то не видела. Дуа тоже куда-то исчезла, и я надеялась, что Оми и Фатима успели увести девочку в безопасное место.

Поль-Мари снова завопил:

— А все эти речные крысы! Наверняка и тут без нихне обошлось!

Это спровоцировало в толпе некую двойную волну — одни стали оборачиваться, чтобы посмотреть, кто стоит сзади, и тут же наталкивались на других, пытавшихся пробраться вперед. Рядом со мной возмущенно вскрикнула Захра: кто-то дернул ее за хиджаб.Из переулка донесся грохот: отпрыску Ашрона все-таки удалось перевернуть мусорный бак.

Я посмотрела на мужчину, преграждавшего мне путь.

— Пожалуйста, позвольте мне войти.

Он покачал головой.

— Это частная собственность.

— Карим Беншарки здесь?

Он снова покачал головой, но ничего не ответил.

— А вы не знаете, где он?

Он пожал плечами:

— Кто его знает? Может, в мечети. Все, больше никаких вопросов! Убирайтесь отсюда, пока мы полицию не позвали!

А Поль-Мари развлекался вовсю; его пьяный рык перекрывал даже шум толпы.

— Разве я вам не говорил? — орал он. — Разве не предупреждал, что это непременно когда-нибудь случится? Только впустите их в свой город, в свою страну, и мигом получите анархию. Vive la France!

Его призыв тут же подхватил целый хор голосов. Но второй хор — уже на арабском — ответил с противоположной стороны переулка. Кто-то швырнул камень.

—  Vive la France!

— Allahu Akhbar!

Само страшное во время подобных столкновений — это та скорость, с которой они способны развиваться до полной неуправляемости, и одуряющее воздействие разбуженной взаимной ненависти, которая каждого вовлекает в свой водоворот. Позже я слышала немало историй о том, что случилось в тот день; понизив голос, со стыдом на лице, люди рассказывали о полученных пинках, толчках и оскорблениях, о разбитых окнах, о перевернутых урнах и мусорных баках, о кражах, о бессмысленном ущербе, нанесенном чьей-то частной собственности. Точно чайки над остовом дохлой рыбины, старательно выклевывающие то, что еще осталось на костях, эти творцы слухов, как всегда, неутомимо плели свою паутину. Рейно зверски убит — разумеется, «магрибцами». Рейно сошел с ума и сам кого-то убил. Рейно, защищаясь, нечаянно убил какого-то араба, а в отместку «магрибцы» похитили французскую девушку и держат ее в спортзале. Речные крысы заодно с магрибскимиторговцами и поддерживают их. Рейно пытался подложить в мечеть бомбу и был задержан до прибытия полиции. Слухи становились все нелепее и разнообразнее, причем с обеих сторон. Слоганы реяли над толпой, как знамена:

—  Allahu Akhbar!

— Vive la France!

В Ланскне нет собственной полиции. Она там никогда и не требовалась. Неприятности уголовного характера возникают здесь настолько редко и бывают столь незначительными, что возникший конфликт вполне способен урегулировать обычно местный священник. Но даже если бы отец Анри в тот день и оказался возле спортзала, я очень сомневаюсь, что он стал бы вмешиваться. А вот Франсис Рейно, возможно, знал бы, что делать. Рейно вполне способен, выказывая неповиновение закону и нарушая правила политкорректности, раздавать оплеухи, хватать за шиворот, сыпать направо и налево оскорблениями и невероятным количеством обязательных «Aves». Но Рейно исчез, а отец Анри отправился в Пон-ле-Саул читать проповедь.

Из толпы полетел еще один камень; на этот раз он попал в того, кто стоял передо мной. Молодой человек пошатнулся и схватился рукой за голову: между пальцами у него текла кровь.

— Вонючие магрибцы! Убирайтесь отсюда!

— Французские свиньи! Все вы — сукины дети!

Я попыталась все же пробиться в зал, но путь мне преграждало слишком много мужчин. Тот человек, в которого попал камень, выглядел явно поколебленным в своем упорстве; по щеке у него струилась кровь; однако на помощь к нему устремилась новая порция его сторонников. В воздухе просвистел еще камень, и где-то высоко на стене вдребезги разлетелось окно.

Кто-то проталкивался ко мне сквозь толпу, и вскоре над ухом у меня раздался знакомый голос.

— Что тут происходит? — спросил Ру.

— Где дети? — в ответ спросила я.

— Я их оставил на судне. С ними все в порядке. Что за дурацкие слухи насчет Рейно?

У меня за спиной, где-то на бульваре, сквозь все усиливающуюся какофонию звуков вдруг пробился какой-то жуткий вой. Высокий, пронзительный, какой-то улюлюкающий, совершенно фантастический, проникающий прямо в душу. Я слышала нечто подобное в Танжере — во время похорон и демонстраций. Но услышать такое в Ланскне…

— Рейно в подвале под этим залом, — быстро сказала я Ру. — Мы должны вытащить его оттуда.

— Должны? — переспросил он. — С каких это пор ты взяла на себя ответственность за Франсиса Рейно?

— Пожалуйста, Ру, — я изо всех сил старалась перекричать усиливающийся шум толпы, — помоги мне! Мне одной не справиться. А позже я все тебе объ-ясню…

И тут на пороге зала возникла знакомая фигура. Как всегда в белоснежных одеждах, бородатый и неулыбчивый, Саид Маджуби смотрел на нас с выражением каменного презрения на лице.

— Вы грубейшим образом нарушаете закон. Что вам здесь нужно?

Инес, как оказалось стоявшая рядом со мной, попыталась объясниться с ним по-арабски. Я сумела уловить в ее речи только имя Карим, но больше ничего. Потом она шагнула к Саиду, но он грубо ее оттолкнул, рявкнув:

— Убирайся отсюда, шлюха!

В ответ Инес влепила ему звонкую пощечину.

Я почувствовала, что Ру со мною рядом ожил и вот-вот ринется в бой; стараясь его удержать, я положила руку ему на плечо.

А Саид тупо смотрел на Инес, и удивление на его физиономии постепенно сменялось гневом. На его щеке у него краснел отчетливый отпечаток руки Инес. Затем Саид с угрожающим видом шагнул к ней, и Ру тут же двинулся ему наперерез. На мгновение их взгляды пересеклись. Саид первым опустил глаза и сказал:

— Учти, эта женщина — сущий яд. Ваши ничего о ней не знают, а я прекрасно знаю, что она собой представляет. И почему прячет свое лицо. Не из благочестия, а от стыда…

С этими словами он метнулся вперед и, дернув за тесемки чадры, сорвал ее с Инес. Теперь всем стала видна ее ужасная «улыбка», которую я видела всего несколько минут назад в chocolaterie…

Несколько секунд ничего не происходило. Все словно застыли. Толпа, обладая определенной кинетической энергией, обладает и инерцией, а потому ей, подобно кружащей стае птиц, нужно какое-то время, чтобы сменить направление. Инес тоже замерла без движения, по-прежнему стоя лицом к Саиду и не делая ни малейшей попытки прикрыть лицо руками или вернуть на место упавшее покрывало. Так что Саид с приятелями имели полную возможность испытать на себе воздействие чудовищной «смайли».

— Стыд? — сказала наконец Инес. — Так вот чтоты во всем этом увидел? Мой сын обвел тебя вокруг пальца, выставил полным дураком. Да-да, мой сын.А ты ведешь себя как последний дурак и даже хуже. Это твои глаза он закрыл покрывалом. Заставил тебя отказаться от родной дочери. Как ты думаешь, почему девочка убежала из дома? Почему пыталась покончить с собой? Почему искала помощи у чужих людей — да, даже у священника кюффаров! — а не в собственной семье?

Саид нахмурился.

— Я не понимаю…

— Да нет, по-моему, все ты отлично понимаешь! Ты что-то там говорил о стыде? Стыдно, когда мужчина верит, что, даже вожделея женщину, всю ответственность за это должен возложить на нее. Только дурак способен поверить, что столь жалкими оправданиями можно разжалобить Аллаха. Твой отец, может, и упрямый старик, но он, безусловно, стоит десяти тысяч таких, как ты.

И тут Инес повернулась лицом к собравшейся в переулке толпе, и люди в первых рядах разом шарахнулись и отступили на шаг; остальным на это потребовалось на несколько секунд больше; по толпе словно волны пробегали, пока наконец не наступила полная тишина.

— Смотрите все на меня, смотрите, смотрите! — обращаясь к толпе, потребовала Инес. — Внимательно всмотритесь в мое лицо, ибо на нем печать жестокости, фанатизма и несправедливости. Печать лицемерия, вины и нетерпимости. Все эти свойства человеческой души не имеют отношения ни к религии, ни к расовой принадлежности, ни к цвету кожи. Преступление, совершаемое от имени Аллаха, не перестает быть преступлением. Неужели вы считаете себя лучше и выше Бога? Неужели думаете, что способны обмануть Его пустыми разговорами о «справедливости»?

Голос Женщины в Черном был силен, глаза смотрели твердо и отливали слюдяным блеском. Она не делала ни малейшей попытки прикрыть лицо и стояла, гордо подняв голову, непоколебимая, гневная. И люди один за другим начали опускать глаза. Даже Поль-Мари Мюска вдруг утратил дар речи, его вечно красная физиономия сильно побледнела. Мари-Анж Люка, до этого момента без устали снимавшая на мобильник все подряд, бессильно уронила руки вдоль тела. Даже Ру замер, глядя на Инес, и в его глазах медленно всплывало понимание.

А Инес уже снова повернулась к Саиду.

— А теперь отведи меня к моему сыну, — велела она.