Четверг, 26 августа

В Маро мы первым делом направились туда, где, как мне казалось, я наверняка найду теплый прием. Однако темно-зеленые ставни дома, где проживало семейство Аль-Джерба, были плотно закрыты. Мы постучались. Дверь нам открыла Захра, как всегда в никабе, но даже покрывало не могло скрыть ее явного замешательства.

— Извините, но матери сейчас нет дома, — сказала она.

Я объяснила, что мы ищем Рейно, и спросила, не видела ли она его.

Она покачала головой. Цвета ее ауры ярко вспыхивали под никабом — казалось, Захра пребывает в сильнейшем волнении и с трудом его сдерживает.

— Как вам мои трюфели? — спросила я. — А Оми понравились те, с кокосовой стружкой, которые я приготовила специально для нее?

— Оми тоже нет дома, — невпопад ответила Захра.

Да, у нее, безусловно, были какие-то серьезные неприятности. Впрочем, над покрывалом были видны только ее глаза; она с беспокойством смотрела то на меня, то на Жозефину.

— Вы уверены, что не видели Рейно? И ничего о нем не слышали?

Она снова покачала головой и спросила:

— Он что, ваш приятель?

— Да, пожалуй, — ответила я. — Думаю, можно сказать и так.

— Странно, что вы дружите с таким человеком. — Она сказала это ровным голосом, стараясь не выдать своих истинных чувств, но под покрывалом ее аура вспыхивала всеми цветами радуги, точно бушующее пламя.

— Так было не всегда, — сказала я, — и если честно, то сперва мы скорее были врагами. Но это было очень, очень давно. Но с тех пор мы оба успели сильно измениться. А я обнаружила, что страх, который жил во мне, был именно моимстрахом, он не имел к Рейно никакого отношения, что я смогу стать свободной, лишь отпустив этот страх.

Захра немного подумала над моими словами и сказала:

— Что вы за люди такие? Иногда я вас совершенно не понимаю. Всегда только и разговоров, что о свободе. Там, откуда я родом, считают, что никто никогда не может быть по-настоящему свободным. На все воля Аллаха. Он все видит, все знает.

— Рейно тоже так думает, — сказала я.

— А вы нет?

Я покачала головой.

— А как же Шайтан?

Я пожала плечами:

— По-моему, люди и сами отлично умеют творить зло, без какого бы то ни было вмешательства дьявола. Меня, например, воспитывали с верой в то, что нам следует учиться самим управлять своей жизнью, самим писать для себя законы и самим бороться с последствиями собственных поступков.

Захра как-то непонятно хмыкнула и сказала:

— Как сильно все это отличается от того, чему учат нас! Но если не будет никаких общих правил, разве вы всегда будете знать, как поступить в том или ином случае?

— Вряд ли кто-то способен всегдаэто знать, — сказала я. — Все мы порой совершаем ошибки. Но бездумно следовать правилам, всегда поступать только так, как нам было велено, вести себя как послушные маленькие дети… нет, на мой взгляд, подобнаяидея никак не могла исходить от Бога. Она, скорее всего, исходит от тех, кто использует «волю» Бога как предлог для того, чтобы подчинить себе других. Не думаю, что Богу есть какое-то дело до того, что мы носим и что едим; мне кажется, Ему все равно, кого мы выбираем себе в любимые. И потом, я не верю в такого Бога, который проверяет преданность людей тем, что разрушает их души, практически уничтожает их или же играет с людьми, как маленький мальчик, ковыряющий палкой в муравейнике.

Я так и думала, что Захра станет возражать; но едва она успела начать, как за спиной у нее что-то затопотало, засуетилось, и вынырнула Майя с зажатым под мышкой Типо. Малышка с интересом посмотрела на меня и спросила:

— А Розетт тоже с тобой пришла?

— Сегодня нет.

Она надула губки.

— Но мне так скучно! Можно мне пойти поиграть с Розетт? Я хочу ей кое-что показать. — И маленькая озорница с некоторым коварством посмотрела на Захру. — Один секрет. Но об этом будем знать только я и Розетт.

Захра нахмурилась.

— Майя, будь умницей. Джиддоплохо себя чувст-вует.

Карие глазенки широко распахнулись.

— Но я же…

Захра еще что-то сказала ей, на этот раз по-арабски, и Майя снова надула губки.

—  Джиддоочень скучает по нашему коту, — сказала она, глядя на меня. — Когда джиддоеще жил с дядей Саидом, кот всегда сам к нему подходил и сидел у него на коленях. Может, если бы мы кота поймали и принеслиему…

Захра, явно теряя терпение, резко сказала:

— Болезнь джиддоне имеет к коту ни малейшего отношения!

Я видела, что назревает ссора, и вмешалась, стараясь ее предотвратить.

— Так, может, мне взять Майю с собой? — предложила я Захре. — А вы бы все немного от нее отдохнули. Я прекрасно знаю, что такое маленькая девочка в доме. — Было заметно, что искушение велико и Захра колеблется. — Не беспокойтесь. Она просто побудет у нас и поиграет с Розетт. А потом, еще до наступления ифтара,я приведу ее обратно.

Захра все еще колебалась, но потом вдруг резко кивнула — точно птица, клюнувшая орех, — и сказала:

— Ну хорошо, пусть идет. А теперь мне пора. Спасибо, Вианн, что зашли нас проведать.

И она исчезла за зеленой дверью, а мы трое остались стоять у крыльца, и ветер по-прежнему свистел под скосами крыши, и длинная тень минарета тянулась через залитую солнцем улицу, словно стрелка на циферблате солнечных часов.

Жозефина с сомнением посмотрела на меня.

— Ну вот! А ты говорила, что они твои друзья.

— Да, друзья. — Я и сама была озадачена. — По всей видимости, Захра просто чем-то расстроена. Наверное, тревожится о старом Маджуби.

И мы двинулись по бульвару в обратном направлении. Майя бежала впереди, прыгая по лужам, а я рассказывала Жозефине о болезни старика и о том отчуждении, которое возникло между ним и остальными членами его семьи. Я, правда, не стала упоминать о предупреждении старого Маджуби, что мне следует держаться подальше от воды; ничего не сказала я и о том, что он видел меня и Инес во сне. Когда мы проходили мимо спортзала, я заметила, что дверь туда, как обычно, слегка приоткрыта и изнутри несет хлоркой и кифом; эти запахи смешивались с типичными запахами Маро — пыли, готовящейся пищи и реки. Я обратила внимание, что Майя как-то слишком поспешно постаралась миновать поворот в переулок, зато даже остановилась на минутку напротив того узкого прохода, что ведет вниз, к дощатым мосткам на берегу Танн. Взрослый, пожалуй, лишь с трудом смог бы там протиснуться, но для Майи он был достаточно просторен.

— Вон там живет мой джинн, — сказала она, указывая в глубь прохода.

— Правда? — Я улыбнулась. — У тебя есть джинн?

— Угу. И он обещал мне три желания.

— Да ну? И как же его зовут?

— Фокси!

— Как мило.

Я не выдержала и рассмеялась. Эта малышка так напоминала пятилетнюю Анук — такая же живая мордашка и сверкающая улыбка! И она точно так же с наслаждением шлепает по лужам в своих сапожках цвета розовой жвачки. Анук, моя маленькая странница! Я помню, как однажды она явилась из лесу с кроликом по имени Пантуфль, которого, впрочем, могли тогда видеть лишь немногие избранные.

— Малыши, выдумщики, — сказала Жозефина.

— Пилу очень хорошо играет с Розетт. Можно подумать, она его сестренка.

Жозефина улыбнулась. Она всегда загоралась, стоило хоть раз упомянуть Пилу.

— Вот и ты уже поняла, какой он замечательный. Он такой милый-милый! Теперь ты понимаешь, почему я так поступила? Я и мысли не допускала, чтобы делить его с Полем. Ты ведь сама знаешь, какой он, Поль: он сразу постарался бы забить мальчику голову своими дурацкими идеями.

Да, скорее всего, именно так он бы и сделал, подумала я. Но все же этот мальчик — единственный сын Поля. Кто знает, как его могло бы изменить отцовство?

Жозефина по выражению моего лица догадалась, что меня обуревают сомнения, и неуверенно спро-сила:

— Ты все-таки думаешь, что я поступила непра-вильно?

— Да нет, но я…

— Я понимаю, — сказала она. — Меня тоже порой мучают подобные мысли. Особенно когда я чувствую себя слабой. А когда я чувствую себя сильной, то сразу гоню такие мысли, потому что Пилу заслуживает гораздо лучшего отца, чем Поль-Мари.

— Ты говорила, что вся твоя жизнь переменилась благодаря Пилу. Но неужели и Поль не заслуживает такой возможности?

Жозефина упрямо покачала головой.

— Ты же знаешь, какой он. Никогда он не переменится!

— Меняться способен любой человек, — возра-зила я.

Мы пошли дальше, и я вдруг подумала: а вдруг Жозефина права? Ведь некоторых людей действительно не переделаешь. Но, с другой стороны, как тяжела, должно быть, для Поля-Мари вынужденная необходимость жить в одном доме с мальчиком, которого он считает сыном своего соперника. Я вспомнила яркие недобрые глаза Поля, затаившуюся в складках его рта безнадежную ярость. Он похож на зверя, думала я, на зверя, угодившего в западню и свирепо щелкающего зубами, когда кто-то осмеливается подойти слишком близко. Конечно, я не настолько наивна, чтобы поверить, будто такой человек, как Поль-Мари, способен растаять, узнав, что у него есть сын. Но разве он не заслужил, чтобы ему дали хотя бы один, самый последний шанс? И что сотворила эта ложь с самой Жозефиной?

Мы добрались до конца бульвара. В последний раз, когда я сюда приходила, плавучий дом Инес Беншарки стоял прямо возле берега у старой пристани. Теперь он исчез; осталось лишь небольшое аккуратное кольцо каната на столбике, к которому он был привязан. Похоже, Жозефина была просто потрясена исчезновением судна, и только в этот момент я вспомнила, что оно, собственно, именно ей и принадлежало, хотя она им почти не пользовалась. С расширившимися от изум-ления глазами она спросила:

— Так, по твоим словам, эта женщина жила на моемсудне? Да как она посмела без разрешения туда вселиться? И куда, черт побери, она моесудно увела?

Увы, этого я не знала. Я стояла на причале, внимательно вглядываясь в речные берега, но никаких признаков черного плавучего дома не было заметно ни на стороне Маро, ни на стороне Ланскне. А что, если Инес уплыла отсюда навсегда? Хотя на Танн найдется всего несколько мест, где судно такого размера может без опаски причалить к берегу; кроме того, вздувшаяся река сейчас по меньшей мере просто опасна. Мне было известно и что старый мотор на этом судне, которое теперь принадлежит Жозефине, еще тогда пребывал в основном в нерабочем состоянии, так что самое большее, на что могла рассчитывать Инес, это пройти несколько миль вниз по течению и попытаться причалить где-нибудь в Шавиньи или в Пон-ле-Сауле. Но почему она все-таки решилась исчезнуть отсюда? И взяла ли она с собой Дуа? И когда собирается вернуться — если, конечно, вообще намерена возвращаться?

И тут я заметила на берегу нечто. Втоптанное в жидкую грязь, в траве поблескивало ожерелье — во всяком случае, так мне показалось сначала; это была недлинная нитка зеленых стеклянных бус, концы которых соединяла серебряная цепочка. Может, это Дуа обронила? — подумала я и подняла бусы с земли. Только тогда я разглядела на конце цепочки крестик с распятием…

— Это же четки!

Жозефина подошла ближе, глянула и тут же ска-зала:

— Это четки Рейно. Я их видела у него дома, на каминной полке. Интересно, что он здесь делал? Тебе не кажется, что это онвзял мое судно?

Я покачала головой.

— Не кажется. Я все-таки думаю, что это Инес.

А что, если Инес все еще в Маро? Что, если она знает, куда подевался Рейно?

Я попыталась расспросить Майю, однако мои попытки не увенчались успехом. Ее, похоже, куда больше тревожила судьба Дуа, чем исчезновение какого-то судна; собственно, главным образом она волновалась из-за щенков, которых они вместе с Дуа и прочими членами их компании прятали в бывшей chocolaterie.

Услышав наш разговор, Жозефина удивленно подняла бровь.

— О каких щенках речь?

Майя испуганно прикрыла рот ладошкой.

— Ой, я не должна была говорить! Это наши щенки. Вертун и Кусака. Мы их там прячем. А месье Ашрон хотел их утопить.

Я посмотрела на Жозефину:

— Как ты думаешь, может, и Дуа тоже там?

Жозефина пожала плечами.

— Проверить, по-моему, стоит.