Книга: Персики для месье кюре
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая

Глава третья

Четверг, 19 августа
Я ожидала увидеть утреннюю суету, но весь Маро будто вымер: на улицах ни души, магазины закрыты. Казалось, сейчас часов шесть утра, а не половина одиннадцатого. Солнце уже припекало вовсю, а в воздухе, каком-то неестественно прозрачном, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.
Похоже, этим утром был открыт только спортзал Саида — и вот там явно наблюдалась некоторая активность. Интересно, подумала я, а сам-то Саид знает, что его дочь пропала? Конечно же нет — если б знал,наверняка закрыл бы свое заведение на весь день. Однако в спортзале, как всегда, царило оживление, и ничто не свидетельствовало о том, что вчера ночью в Маро исчезла какая-то девушка…
Красная дверь зала отворилась, и оттуда вышли двое мужчин. Один молодой, максимум лет двадцати, в майке-безрукавке и шортах «милитари». Второй — лет тридцати с небольшим; он был прямо-таки невероятно хорош собой, я таких красивых мужчин ни разу в жизни не видела. Изящный и одновременно по-мужски мускулистый — такими бывают танцоры или те, кто занимается восточными боевыми искусствами; кожа светло-оливковая; черные волосы коротко подстрижены; рот четко, даже резко очерчен, но, как это часто бывает на Востоке, словно намекает на затаенную чувственность…
— Могу я чем-нибудь вам помочь, мадемуазель?
На мгновение я почувствовала себя уложенной на обе лопатки. В прошлый раз, проходя мимо зала, я чувствовала лишь откровенную враждебность. Но от этого человека веяло чем-то совсем иным; он улыбался мне, и я чувствовала, как он раскидывает вокруг меня сети такого невероятного, такого обезоруживающего обаяния, что из них, пожалуй, не вырвешься.
Юноша, покинувший зал вместе с ним, уже успел уйти. И я осталась наедине с этим красавцем. Его глаза под густыми бровями были невероятно выразительны; в их темной глубине посверкивали золотистые ис-корки.
— Я здесь всего на несколько дней. Меня зовут Вианн Роше…
— Добрый день, я слышал о вас, Вианн Роше. А меня зовут Карим Беншарки.
И снова я почувствовала, что совершенно ошеломлена. Так это и естьКарим Беншарки?
Рейно говорил, что у него совершенно европейский облик, но я все-таки ожидала отыскать в нем какие-то традиционные черты — скажем, шапочку для молитвы или бороду, как у Саида Маджуби. Ничего подобного! Этотчеловек мог быть уроженцем любой европейской страны, иметь какое угодно происхождение. Я проверила его ауру. Скользнула взглядом по его запястью, заметила скрещенные пальцы — нет, ничего особенного. Зато он явно все понял; похоже, эти прекрасные глаза обладали чрезвычайно острым зрением. А еще я почувствовала в нем острый ум и горячую, глубоко затаенную душевную силу; все это, словно прикрытое блеском внешнего, прямо-таки волшебного обаяния, делало его слегка самоуверенным и удивительно легким в общении…
Признаюсь, я была потрясена и почти сбита с толку. Невозможно было сопротивляться тому теплу, что исходило из его медовых глаз. Ни одна женщина, во всяком случае, не устояла бы — хотя у Рейно, наверное, есть некие особые фильтры, которые спасают его от подобных впечатлений. Потому-то ему, конечно, и в голову не пришло упомянуть о столь важной вещи, и теперь меня застали врасплох — мало того, меня выжали, точно мокрую тряпку, практически лишили дара речи, и я оказалась в самом что ни на есть дурацком положении. Это была, конечно, довольно дешевая разновидность волшебства, но, надо признаться, в некоторых случаях она, безусловно, оказывается вполне действенной. Например, Зози де л’Альба в этом отношении вполне могла составить Кариму Беншарки пару.
Некоторое время я тщетно пыталась отыскать нужные слова. Наконец я спросила:
— Значит, вы обо мне слышали?
Цвета моей ауры, похоже, сошли с ума; они вращались, точно в каком-то безумном калейдоскопе, и кололи кончики моих пальцев подобно острым кусочкам стекла.
— Да, разумеется. От моей сестры. — Он снова улыбнулся, и его улыбка пришпилила меня к земле, как бабочку к доске. — Вы были еще одним объектом неудачного крестового похода Рейно.
— Я вас не совсем понимаю… — пролепетала я. — Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что не у вас одной случались неприятности с этим священником. Он вообще пользуется не самой лучшей репутацией среди таких людей, как мы.
— Как мы?
— Ну, среди тех, кого он считает «нежелательными элементами». Тех, чьи лица ему не нравятся, тех, кто не желает держаться своего берега.
— У нас с Рейно действительно в прошлом были небольшие трения, — сказала я. — Теперь-то уже мне и самой кажется, что с моей стороны было не слишком разумно открывать кондитерскую лавку прямо напротив церкви, да еще в самом начале Великого поста…
Он рассмеялся. Зубы у него были идеальные.
— У моей сестры возникла точно такая же проблема, — сказал он.
— Разве Рейно был против школы для девочек?
— Он никогда даже не пытался сделать вид, что с ней примирился. Да, он с самого начала был против школы и к моей сестре относился весьма враждебно. Инес постоянно вспоминает, как он стоял на пороге церкви в своей черной сутане и смотрел на школьный порог. Каждый день стоял и смотрел — молча, с застывшей гримасой отвращения на лице.
Я была поражена сходством рассказа Карима о Рейно с рассказом Рейно о той женщине в черном, которая тоже, не говоря ни слова, смотрела на церковь с порога своего дома. Так, может, обе враждующие стороны попросту сражаются с собственными тенями?
— Где же ваша сестра теперь живет?
— Со мной. Во всяком случае, пока не будет сделан ремонт. Да и вообще лучше ей жить в семье.
В его словах, звучавших вполне обыденно, чувствовался тем не менее настоящий собственник, и я вспомнила ощущение, которое у меня возникло во время посещения семьи Аль-Джерба: вполне возможно, Инес Беншарки — не сестра ему, а жена. В этом, кстати, нет ничего невозможного. Очень похоже, что старая Оми именно на это и намекала. Но если это так, то зачем Инес вообще стала жить одна? И с какой стати Карим Беншарки мне лжет?
— Жизнь у моей сестры сложилась очень непросто, — продолжал между тем Карим, и в голосе его явно слышалась нежность. — Ее муж умер совсем молодым, умерли и наши родители, так что у нее остался только я, и только я могу о ней позаботиться. И вот, едва она успела начать новую жизнь, случился этот пожар.
Я выразила свое сожаление.
— Но ведь это же настоящий скандал! — возмутился Карим. — Скандал и позор. А во всем виноват этот священник. Его нужно непременно заставить за все заплатить. И он заплатит!
Я решила, что не стоит мне сейчас защищать Рейно, если я хочу еще что-то узнать, и сказала:
— Значит, вы считаете, что именно он устроил пожар?
— В этом нет ни малейших сомнений, — сказал Карим. — Его имя и раньше было связано с чем-то подобным. С каким-то несчастным случаем на реке, когда подожгли судно кого-то из речных цыган. Ну и потом история с вашим магазином, конечно; когда он пытался закрыть магазин и прогнать вас отсюда. Мадам Клермон мне все об этом рассказала. Этот тип, похоже, считает себя мэром Ланскне!
—  КароКлермон?
Он кивнул.
— Да. Она всегда оказывала существенную поддержку нашей маленькой общине.
Это меня ничуть не удивило. Каро Клермон всегда наслаждалась любой возможностью стать необходимой. Некогда она была верной последовательницей Рейно и возглавляла пресловутую «библейскую» группировку, а теперь переключилась на более молодого священника, отца Анри Леметра, чья предупредительность, любезность и очаровательная юношеская внешность как-то особенно подчеркивали нынешнюю отчужденность и холодность Рейно. Видимо, Карим с его неотразимой улыбкой обладал для нее не меньшей притягательной силой, чем отец Анри.
Что там говорил Рейно? Что Каролина перестала устраивать свои «кофейные утренники», куда приглашали женщин-мусульманок? А может, дело просто в том, что она всегда предпочитала общество привлекательных молодых мужчин?
— Вы ведь приехали сюда с дочерью, верно?
Я кивнула и сказала:
— Точнее, с двумя дочерьми — Анук и Розетт. Вы их, возможно, уже где-нибудь видели.
— Если б видел, то наверняка запомнил бы.
Судя по игривому тону, он уже почти флиртовал со мной. И я в очередной раз удивилась легкости, с которой он опутывает собеседника сетями своего обаяния, — вряд ли еще кто-то из мужчин, живущих в Маро, владеет подобным искусством. Карим придвинулся чуть ближе, и я почувствовала отчетливый запах кифаи еще какой-то темный, сладковатый аромат — возможно, шипра или ладана…
Интересно, подумала я, а он знает, что пропала сестра его жены? Эти семьи обычно такие сплоченные. Неужели родители Алисы могли скрыть исчезновение дочери даже от Сони и Карима?
Я еще раз проверила его цвета. Люди редко обладают такой яркой аурой. Некоторые просто не могут не сиять — сиять ослепительно, все затмевая вокруг. Не поэтому ли Рейно относится к Кариму с таким недоверием? Или есть какая-то иная причина?
— Я бы очень хотела познакомиться с вашей сестрой, — сказала я. — Я о ней так много слышала.
— Конечно, — сказал Карим. — Только я заранее должен вас предупредить: моя сестра Инес очень застенчива. И предпочитает одиночество. Она вообще не слишком… общительна.
— Но у нее есть дочь, верно? Как ее зовут?
— Дуа. Это по-арабски значит «молитва».
— Как это печально, что девочка так рано лишилась отца!
Словно какая-то тень накрыла его лицо.
— Увы, вся жизнь моей сестры сложилась очень печально. Теперь у нее есть только Дуа. Да, только ее дочь и, разумеется, ее вера. А вера для нее значит больше всего на свете.
Тут дверь спортзала приоткрылась, и оттуда выглянул мужчина в белой джеллабе.Я узнала в нем одного из тех, кого видела в Маро в день нашего приезда, и поняла: это и есть Саид Маджуби. Он, ничем не показав, что тоже меня узнал, сразу заговорил с Каримом по-арабски. Слов я не понимала, но требовательную интонацию уловила; заметила я и то, как Саид искоса посматривал на меня и сразу же отводил глаза.
— Извините, но я должен идти, — сказал мне Карим. — Желаю вам хорошо провести здесь время.
Он повернулся и снова исчез в зале, плотно прикрыв за собой красную дверь.
Оставшись одна, я свернула к бульвару. Близился полдень, солнце стояло уже высоко, но я, отойдя подальше от этого душного, вызывающего клаустрофобию переулка, где воняло хлоркой, кифоми потом, словно почувствовала благодатное дыхание свежести. Это был всего лишь легкий ветерок, долетавший с того берега реки, но он приносил ароматы совсем иных мест — запах дикого шалфея с горных склонов и перечный запах аралии, что растет в песчаных дюнах и танцует на прибрежном ветру, как безумная, — но и этого мне оказалось достаточно, чтобы понять: все вокруг изменилось.
Ибо затишье было наконец прервано.
Подул южный ветер, Отан.
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая