Среда, 18 августа

Добравшись до кафе «Маро», я обнаружила за стойкой бара все ту же Мари-Анж — она все так же жевала жвачку и смотрела телевизор, но вид у нее был еще более недовольный. Сегодня она украсила себя пурпурными тенями на веках, пурпурной губной помадой и пурпурной прядью в волосах. Хорошо бы тот, на кого направлены все эти гламурные усилия, оценил их по достоинству.

Я заказала кофе с круассанами и спросила:

— А сегодня Жозефина здесь?

Девица окинула меня равнодушным взглядом:

— Да, конечно. А кто ее спрашивает? Как мне вас назвать?

— Вианн Роше.

Я ожидала, что она сильно изменилась. Увы, подобные вещи случаются даже слишком часто и, в общем, неизбежны. Седина, мимические морщины в углах рта — так сказать, поцелуи времени. Иногда, впрочем, люди меняются настолько, что их почти невозможно узнать; и когда Жозефина Мюска, отодвинув занавеску из бусин, вошла в бар, я лишь через какое-то время узнала свою старую подругу в той женщине, что остановилась передо мною.

Но отнюдь не потому, что она как-то невероятно постарела. Ничего подобного, как раз наоборот! Она, пожалуй, выглядела теперь даже моложе. Но восемь лет назад, когда я впервые с ней познакомилась, она была женщиной скорее непривлекательной; теперь же это была хорошенькая, уверенная в себе молодая женщина; ее волосы, некогда имевшие светло-каштановый оттенок и весьма тусклые, приобрели более светлый тон, были коротко подстрижены и умело уложены. На Жозефине было белое льняное платье и яркие разноцветные бусы из стеклянных шариков. Но стоило ей увидеть меня, сидевшую на террасе, как лицо ее осветила та самая улыбка, которую я узнала бы всегда, сколько бы лет ни прошло.

— Ой, Вианн! Я просто поверить не смела, что это действительно ты!

Она крепко меня обняла, а потом устроилась напротив, придвинув к столику плетеный стул.

— Я хотела еще вчера с тобой повидаться, но уж больно много было работы. Ты выглядишь замечательно…

— Ты тоже, Жозефина.

— А как Анук? Она здесь?

— Гуляет с Жанно Дру. Они всегда были нераз-лучны.

Жозефина рассмеялась.

— Я помню. Как давно это было! Анук теперь, должно быть, совсем взрослая стала. — Она примолкла и вдруг как-то сникла. — Ты, наверное, уже слышала о пожаре? Мне так жаль…

Я пожала плечами.

— Я там давно уже не живу. Хорошо, что никто не пострадал.

Жозефина покачала головой.

— Да, я понимаю, ты там не живешь, и все-таки этот магазин… Я про себя всегда считала его твоим. Даже когда ты уехала. И всегда надеялась, что ты, может, еще вернешься; или, по крайней мере, что люди, которые возьмут его в аренду, будут хотя бы наполовину такими же милыми…

— Насколько я понимаю, милыми они не были?

Она встрепенулась:

— Ох уж эта ужасная женщина! Мне так жаль ее дочку! Бедная девочка!

Я уже слышала нечто подобное от Жолин Дру, но в устах Жозефины эти слова меня удивили.

— Почему ты так говоришь?

Она поморщилась и сказала:

— Ты и сама бы сразу это поняла, если б с ней встретилась. Точнее, если б она снизошладо разговора с тобой. Но она почти ни с кем здесь не разговаривает, а если и разговаривает, то так грубо… — Жозефина заметила сомнение в моих глазах и сказала: — Вот увидишь! Она совсем не такая, как остальные maghrebins. В большинстве своем это люди действительно очень милые; во всяком случае, они были такими, пока она здесь не появилась. С ее приездом тут всё и началось; все сразу эти покрывала стали носить…

— Не все, — сказала я. — Я видела, что многие женщины никакого покрывала не носят.

И рассказала Жозефине о своем посещении семейства Аль-Джерба и о беседе с Мохаммедом Маджуби.

— Ой, старый Маджуби — просто душка! — воскликнула Жозефина. — Жаль, что этого нельзя сказать про его старшего сына.

И она рассказала, что у Маджуби два сына. Старшему, Саиду, принадлежит в Маро спортзал, а Исмаил женат на Ясмине Аль-Джерба.

— Исмаил вполне нормальный, — продолжала она, — а Ясмина — просто прелесть. Она ко мне в кафе иногда приходит позавтракать вместе с Майей. А вот Саид… — Жозефина помрачнела. — Уж как-то чересчур серьезно он воспринимает свою религию. В восемнадцать лет выдал свою дочку замуж за какого-то тридцатилетнего типа, с которым познакомился во время хаджа. И с тех пор я ни с одной из его дочерей даже поговорить не могу, хотя раньше они обе все время сюда приходили. И в футбол любили играть на площади с мальчишками. А теперь крадутся, как мыши, с головы до ног в черное закутанные. Я слышала, Саид из-за этого здорово поссорился с отцом. Старый Маджуби не одобряет, когда девушки покрывало носят. А Саид не одобряет поведение старого Маджуби.

— Например, его предпочтений в литературе? — И я рассказала Жозефине о тайной страсти старого Маджуби к романам Виктора Гюго.

Она улыбнулась.

— Для священника — или кто он там есть? — старик действительно кажется немного эксцентричным. Он, например, попытался запретить женщинам носить покрывало в мечети. И очень неодобрительно относился к этой школе для девочек-мусульманок. По-моему, он эту женщину тоже терпеть не может, как и все мы.

— Ты имеешь в виду Инес Беншарки? Золовку Сони Маджуби?

Жозефина кивнула.

— Ее, ее. Пока она здесь не появилась, ничего подобного просто не могло бы произойти.

— Что значит «ничего подобного»?

Она пожала плечами.

— Не было бы ни этого пожара. Ни этой школы для девочек. Ни женщин, которые прячут лица под черными покрывалами. Может, в Париже это и нормально, но в Ланскне? Это именно с нее началось. Все так говорят.

Что ж, последнее, по крайней мере, правда. Я уже слышала подобные отзывы и от Рейно, и от Гийома, и от Пуату, и от Жолин Дру, и даже от Оми Аль-Джерба. Что же в ней такого, в этой Инес? Что объединяет жителей Маро и Ланскне в нелюбви к ней? Почему все они с таким подозрением к ней относятся?

Розетт тем временем играла у фонтана на площади. Это, конечно, не настоящий фонтан — просто струйка воды, которая вытекает из украшенного резьбой резервуара и с плеском падает в каменный бассейн, — но журчание воды в такой жаркий безветренный день слушать удивительно приятно. С террасы кафе я видела, как Розетт стрелой выбегает из тени, отбрасываемой башней Сен-Жером, бросается к фонтану и снова бежит обратно, неся в ладошках воду и выплескивая ее на булыжную мостовую.

Потом на площади появился уже знакомый мне мальчик в майке с «Королем Львом»; за ним по пятам следовала его косматая собака. Они обогнули церковь и остановились у фонтана.

Розетт издала радостный клич:

— Пилу!

Жозефина рядом со мной так и застыла, глядя на них, а я пояснила с улыбкой:

— Это моя маленькая Розетт. Ты с ней скоро познакомишься. Ну а мы с Пилу уже знакомы.

На мгновение — или мне это показалось? — в глазах Жозефины мелькнул испуг. Затем ее выражение лица смягчилось.

— Чудесный мальчишка, правда?

Я кивнула и сказала:

— Розетт тоже так считает.

— А той женщине он не нравится, — сказала она, метнув взгляд в сторону бывшей chocolaterie. — Он как-то раз попробовал с ее дочкой поговорить, так эта особа на него накричала! А он всего лишь проявил дружелюбие.

— Возможно, дело в собаке? — предположила я.

— С чего бы это? Влад никому ничего плохого не сделал. Ох, до чего мне надоела вся эта толерантность! Меня тошнит от необходимости проявлять понимание! Меня тошнит от этой женщины, которая смотрит на меня свысока только потому, что у моего сына есть собака, и я не покрываю голову платком, и в кафе у меня подают алкогольные напитки… — Жозефина буквально заставила себя замолчать. — Извини, Вианн. Забудь, что я тут наговорила. Это просто потому… Знаешь, когда я снова тебя увидела… — Глаза ее наполнились слезами. — Мы ведь так давно не виделись! Я так по тебе скучала!

— Я тоже по тебе скучала. Зато сейчас ты…

— Да, зато сейчас я достаточно постарела, — она нетерпеливым жестом смахнула слезы с ресниц, — и уже вполне способна сообразить, что нечего распускать нюни из-за того, что было когда- то! Ну что, выпьешь еще café-crème? За счет заведения. Или ты предпочла бы шоколад?

Я покачала головой и сказала:

— У тебя тут просто замечательно.

— Правда? Мне тоже нравится. — Она огляделась. — Удивительно, как несколько мазков краски и капелька воображения оказались способны все тут преобразить. Помнишь, каким это кафе было раньше?

Я помнила: пожелтевшие от грязи беленые стены, замызганный пол, застарелый запах дыма, казалось въевшийся во все. Теперь стены были заново побелены и сверкали чистотой; на террасе и на подоконниках цвели в горшках красные герани. А почти всю дальнюю стену, ярким пятном выделяясь на ней, занимала большая абстрактная картина…

Жозефина заметила, что я смотрю на эту картину, и с гордостью пояснила:

— Это Пилу нарисовал. Как тебе?

По-моему, здорово. Я так ей и сказала. А заодно поинтересовалась, почему она еще ни слова не сказала об отце Пилу. Но думала я при этом о моей маленькой Розетт, которая тоже очень хорошо рисует и карандашами, и красками…

— Ты ведь снова замуж так и не вышла? — спро-сила я.

Некоторое время она молчала. Потом светло мне улыбнулась и сказала:

— Нет, Вианн. Так и не вышла. Однажды, правда, мне показалось, что я могла бы выйти, но…

— Так кто же отец Пилу?

Она пожала плечами.

— Ты мне как-то сказала, что Анук — только твоя дочь и больше ничья. Ну так вот — мой сын тоже только мой и больше ничей. Нам с детства внушали мысль о том, что где-то на свете есть наша половинка, наш сердечный друг и он ждет нас. Пилу и есть мой сердечный друг. Зачем мне кто-то еще?

Она не совсем ответила на мой вопрос. Но я сказала себе: ничего, время еще есть. Просто мне когда-то показалось, что Ру вполне может влюбиться в Жозефину; а потом Пилу сказал, что его отец был пиратом; а потом еще и карты у меня плохо легли; однако все это отнюдь не значит, что Ру непременно должен быть отцом Пилу. Даже несмотря на то, что о Ру Жозефина не упомянула ни разу. И меня ни разу не спросила, как там Ру…

— Так, может, вы с Пилу придете к нам в воскресенье? Мы бы вместе пообедали, я бы постаралась что-нибудь такое приготовить — оладьи, сидр, сосиски, как когда-то на стойбище речных крыс.

Жозефина улыбнулась.

— С удовольствием! А как там Ру? Он тоже с вами приехал?

— Нет, он остался в Париже наш плавучий дом сторожить, — сказала я.

Уж не разочарование ли сквозило в том, как она от меня отвернулась? Уж не ускользающий ли отблеск розового мелькнул и спрятался среди остальных цветов ее ауры? Нет, не следует мне шпионить за собственной подругой! Но просто так сдаваться совсем не хотелось. У Жозефины была какая-то тайна, которая отчаянно стремилась быть раскрытой. Вопрос только в том, действительно ли я сама так уж хочу узнать, что скрывает моя подруга. Или же лучше мне — собственного спокойствия ради — попросту похоронить воспоминания о прошлом?