Надо отдать должное Наполеону – он сразу заметил многие особенности Бородинской позиции и применился к ним с большим искусством. Вопреки Ф. Энгельсу, из-за бороды маститого мыслителя которого в данном случае высовывается долговязый «фендрик» прусской гвардейской артиллерии, он дал ей высокую оценку, определив как «неудобную» для французской стороны, что можно истолковать как похвалу тактическому чутью и глазомеру русского главнокомандующего.

Признав достоинство дугообразного фронта русских и невозможность наличными силами связать всю его линию, он с большим остроумием решает и не делать этого в отношении той части позиции, которая недоступна прямой атаке, т. е. всего их правого фланга, и, как следствие, сохранение единства своих сил, которые переводятся в состав одной группы войск, на правый берег Колочи, оставив на левом только часть сил корпуса Е. Богарнэ для поддержания действий против русского центра около Бородино и кавалерийскую дивизию Орнано для «освещения» местности по Левобережью перед русской позицией. Само решение выглядело крайне смелым, почти на грани благоразумия и сулило большие неприятности, если русские сами форсируют Колочу и нанесут удар по Богарнэ и Орнано, но император– полководец принимал в расчет, что попытка такого движения ставит русских в положение равной разделённости по берегам Колочи с ним, и могла быть парирована одновременным отделением и переводом части французских войск с правого берега на левый, при условии что им какое-то время придется вести встречный бой – ориентировочно по рубежу Войны – без артиллерии, затрудненной переправой, на что было резонное возражение, что русские будут также связаны своей переправой через более трудный участок Колочи. Наличие большой массы стратегической конницы (4 корпуса Мюрата) позволяли осуществить этот маневр быстро и связать русское продвижение до подхода тяжелых войск, а там равноценный бой по обеим берегам реки… Грузом этого решения, кроме 2-го начальника, которого придется наскоро подыскать среди подмятого им генералитета, являлось постоянное сохранение резерва последнего срока до тех пор, пока все наличные русские силы не будут связаны боем, иначе появление даже некрупной активной военной массы русских на Новой Смоленской дороге ставит французскую армию в катастрофическое, в лучшем случае тяжелейшее положение, и кроме как отхода по Старой Смоленской дороге, который сам по себе равносилен поражению – ничего не сулит; но такое связывание совершенно невозможно, поэтому не менее 12–15 % лучшей боевой массы французской стороны лягут мертвым грузом недвижимого резерва…

Оценивая это решение, нельзя не восхищаться красоте, логичности, увязанности всего замысла французского военачальника – оно было не просто талантливо, оно было единственное, открывавшее перспективу, позволявшее создать необходимое превосходство в силах на ударном правом фланге французской стороны, правда временное, пока русские не обнаружат концентрации всех сил завоевателя против 2-й армии, и не парируют ее «сдваиванием крыльев» на фронте Багратиона или мощным натиском через Колочу, – во всяком случае разгром Багратиона должен быть предельно быстрым, строго говоря французский полководец должен был уложиться в 3 часа, за пределами этого срока массовое появление войск русского правого фланга на фронте Багратиона становилось неотвратимым, а Наполеон, бравировавший пренебрежением к русскому генералитету, русскому солдату всегда отдавал должное.

Внешние условия для этого выглядели вдохновляюще, построенная одним монолитом против русского левого фланга французская громада – такого никогда не было ни до, ни после, французское построение при Бородино, это в сущности Орденская «свинья» 1242 года, перенесенная в 19 век, – и в ответ на лингвистические упражнения Троицкого во французском языке следует заметить, разоблачаемые и исправляемые им слова Наполеона «Московское сражение то, где затрачены наибольшие усилия и одержан наименьший успех» СОВЕРШЕННО СПРАВЕДЛИВЫ ФАКТИЧЕСКИ, если он сказал нечто иное, снимающее эту исключительность, что ж, значит мы в очередной раз переоцениваем его, по предельной концентрации ВСЕЙ армии к одному участку фронта Бородино не «одно из тех», как строит перевод Троцкий, а ЕДИНСТВЕННО-НЕПОВТОРИМОЕ, это был бой удава с кабаном, буравящим рылом навиваемые кольца – и имея на фронте атаки 13 пехотных и 14 кавалерийских дивизий против раскрытых 7 и 2 у русских (в действительности 9 и 7) и большую часть артиллерии (свыше 500 орудий) следовало только эффективно, что подразумевало и весьма быстро, реализовать это превосходство.

И вот тут перед ним возникли серьезные и до конца не разрешенные трудности. Наполеон все же не смог единовременно оценить всего своеобразия неповторимой бородинской обстановки, небывало – новой даже в рамках его собственного решения, но имевшей кроме того и другие черты, например, внешне театрализированную сторону, которую сразу заметил Сегюр; и схематично счел свою задачу решенной по простому подсчету числа «больших батальонов» на фронте атаки, имея более чем двойное превосходство над русскими, на том и успокоился. Между тем задача оказалась значительно сложнее, выставленное количество войск было тактически избыточно и возрастающая масса пехоты и конницы уже не увеличивала пробивной силы атак на поле боя, а «повисала» около некоторого устойчивого показателя, значительно меньшего к их числу. Определив за 2 дня до основного сражения 26 августа (7 сентября), что артиллерия будет иметь существенно более высокое значение, он не подкрепил этот вывод соответствующей переорганизацией ударной группы, с 6 до 10 часов она состояла в порядке значимости родов войск из пехоты– кавалерии-артиллерии. Наращивание французских сил, их массирование на участке взлома русского фронта также происходило постепенно, по мере развертывания борьбы, ограничиваясь вначале «Ваграмскими мерками (корпус Макдональда – 8 тыс. + батарея Лористона – 100 орудий) между тем как ожесточенность и масштабы Бородино потребовали 5-х «Макдональдов» и 4-х «Лористонов». Лишь после 10 часов он добивайся превосходства в количестве, а к 11 часам и в огневой мощи созданной артиллерийской массы (400 орудий), непрерывно поражающей площадные цели русской стороны и ее малоподвижные, привязанные к ним строи – условия борьбы русской артиллерии к тому времени существенно ухудшились, она «вышла из-за солнца», была вынуждена переносить огонь с подвижного строя французской пехоты и конницы на артиллерию и наоборот, находясь в зоне прямого охвата атаками, под непрерывным жесточайшим артиллерийским, а зачастую и ружейным огнем.

Последним мастерским аккордом было осуществление Наполеоном огневого окаймления Курганной батареи сосредоточенным поражением из 160 орудий с севера, запада, юго-запада, создавшее неслыханную плотность накрытия площадной цели артиллерией и обеспечившего успех 3-й атаки и захват этого пункта, что собственно стало последним достижением французов. К 15 часам, когда русские в свою очередь осуществили массирование огневых средств наряду с людскими и сосредоточили 300 орудий при 10-тысячной боевой массе у Семеновского оврага против 200 орудий при 25-тысячной, и 192 орудия в центре против 160 у французов, наступление последних безнадежно выдыхается, меньше тактические плотности русских строев при возникшем огневом превосходстве становятся равноценными перенасыщенным французским; последние активные действия французской стороны – налеты конницы на каре гвардейской пехоты левого фланга собственно уже бессмысленны, это не боевые действия, а их завершающие судороги, какое-то объяснение им можно видеть только в стремлении преодолеть на большой скорости зону сплошного поражения русской артиллерией (400–100 метров).

Говоря в целом, следует признать, что найденное Наполеоном решение предусматривало только временный выход из положения, оно не связывало в своем развитии действий русского Главнокомандующего и по истечению обозримого срока утрачивало свою значимость, как только русская сторона произведет собственную перегруппировку людских и огневых средств, либо иным способом реализует незадействованность своего правого фланга; проводимое же не вполне осознанно, «на ощупь», т. е. с запозданием, в картине развития, что должно было служить уроком-наставлением и русской стороне, и при неучёте скрытых факторов русской позиции, оно могло бы и вообще не иметь особых последствий, если бы не просчеты Багратиона, обратившегося преимущественно к «ударному бою» и пехотным поддержкам.

Можно полагать два основания, повлиявшие на выбор такого образа боевых действий:

– общее недоверие к обороне как способу войны, типичное для военачальников ударно-наступательного стиля, приученных своей практикой к тому, что она «все равно сломается» и потому в случае ее необходимости для себя традиционно изобретающих «суррогатные» формы «активной обороны», преимущественно малоудачные, если нет большого пространства для маневра, что характерно например в 1941-44 гг. Для Н.Ф. Ватутина и как результат навлекло неблагоприятные последствия на руководимые им войска в начале Курской битвы в 1943 г.;

– П. И. Багратион яростно утверждал и утверждался в «неизбывногенеральном», всепоглощающем смысле предстоящего сражения, веру в конечную победу переносил на Бородинский бой – то, что отсюда пойдет «гон», а потому остановился на организации сражения, наиболее удобной для перехода от обороны к общему наступлению, не понимая, и не желая понимать Кутузова и принудительно навязывая ему свое представление о роли Бородино, виде и характере последующей компании, припирая к стенке выбором бескомпромиссно-смертельной схватки-дуэли, задающей уже и общую надрывно-эсхатологическую картину действий Русских Армий.

Свое умозрение он начинает понимать как единственно должное для всей армии, что допустимо только ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ, и после ранения свое извинение М.Б. Барклаю-де-Толли за несправедливые нападки и подозрения, переданное запиской через адъютанта он завершает словами УБЫВАЮЩЕГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО своему ВОСПРЕЕМНИКУ «Теперь спасение Армии зависит только от ВАС».

Увы, НАСТОЯЩЕГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО АРМИЙ РОССИЙСКИХ, при многолетнем знакомстве с ним он понимал так же плохо как и Неприятель – НАВЯЗЫВАТЬ ЧТО-ЛИБО КУТУЗОВУ ПОСЛЕ АУСТЕРЛИЦА, ЭТО РЕЗАТЬ ВОДУ НОЖОМ…

Жаль 2-ю Армию…

В отечественной историографии установилась любопытная традиция выделять круг неприкасаемых полководцев-суворовцев, и все происходящее вокруг них сопоставлять с ними в случае успеха, или с привходящими обстоятельствами в случае неудач, и так как «Кутузов» и «Багратион» на положении 1-го и 2-го учеников включены в этот круг, то если 2-й требует подмоги у 1-го в 8 часов, и она на расстоянии 4–5 км приходит к 12, то виноваты дороги, и как-то забывается, что наша напасть двояка – там есть и «дураки»!

Тактическая плотность, созданная на участке Багратиона (13 тыс. войска на 1 км фронта) была достаточной для длительной обороны позиции, и Кутузов обеспокоился за свой левый фланг только получив крайне поразившее его известие, что Тучков раскрыт и подвергся атаке, о «стачке 3-х генералов» (русская генеральская свобода = самовольству) 2-а из которых погибли в тот же день, он так и не узнал едва ли не до 1813 года (свидетельство Щербины) и справедливо усматривая положение Багратиона по наличным силам прочным, именно к его левому флангу, не к Багратиону, а к Тучкову начинает крупные переброски войск, кроме очевидных забот о флангах какие-то свои замыслы заставляли его отделить туда перед боем лучшие после гвардии дивизии линейной пехоты (Строганова и Коновницына), потом поддержать их корпусом Багговута, и наконец, посылкой 3-х полков гвардии (Измайловского, Литовского, Финляндского), ставших опять левее «багратионовского фронта». Только отчаянное обращение герцога А. Вюртембергского, посланного на замену раненому Багратиону убедило его в невероятном, в относительно простых тактических условиях Багратион дал себя разбить, не потрудившись в них даже вчитаться. – … Не сады Нови, не кручи Паникса, не хляби Аустерлица… Поляна – что с нее взять! Уж мы пойдем ломить стеною…! – (Наполеоновская оценка – Багратион храбр, но глуп!) – после чего назначает сюда вместо герцога более значительного в его глазах Дохтурова, которому особо и давно доверял, например определив руководить обходом Мортье под Кремсом в 1805 году, в начале Бородинского дела державшего Центр дуги, ключ всей позиции, и перевод с которого последний вероятно немало ослабил, как уход начальника «с заботливостью дельного человека искавшего толику смысла в сумятице местного боя» (Ф. Глинка), и может быть косвенно привел к падению Курганской батареи, обстановку в районе которой приняли новые люди – ведь в финале 3-й атаки, когда оседлавшие батарею французы висели на волоске, русский контр-удар сорвался из-за того, что куда-то подевалась 1-я кирасирская дивизия Депрерадовича, в чем нервно и сбивчиво оправдывается Барклай (потерял-с!), что было совершенно невозможно при Дохтурове – а также обращается к неприятной реальности, левый фланг потрясен и надламывается…

…Известно, что в это время – около 12 часов дня – Кутузов единственный раз на продолжительный срок оставил оставил свой командный пункт у Татариново и выехал к позициям в район Горок, где поднявшись на холм, погрузился в глубокую задумчивость, не прерываемую даже зачастившими гранатами с французской стороны, заметившей появление блестящей офицерской кавалькады – что он увидел отсюда?

…Фронт Багратиона сбит и остатки его армии, яростно огрызаясь, отходят на Северо-Восток к Семёновской (Коновницын), а то и, перемахнув через Семёновский овраг, бегут на Восток (тыловые части корпуса Бороздина); противник получил выгодную артиллерийскую позицию для огневого поражения левого фланга русских на большую глубину; в то же время скрытые возможности позиции – а он их знает досконально, не как артиллерийский «ломовик» Бонапарт, как инженер и сын инженера, памятуя каждый взгорбок, низину, узость, поворот крутизны – те невидимые «плюсики», что цепляются, трутся, путаются и слагаясь, непрерывно разрушают наступающие боевые порядки, они уже начинают сминать французский строй: неприятельская конница крутится вдоль оврага в поисках доступных спусков и подъёмов; пехота застряла у кромки обрыва, артиллерия только-только оглашает себя издалёка – толи у французов что-то не получается с организацией ударного кулака, толи нет полной решимости… Пока это не противник!

…Все полевые корпуса Великой Армии видны на линии огня, втянулись в бой, осталась незадействованной только Гвардия (18 тыс. от 133) – сама обстановка диктует меры, близкие его предшествующей практике: быстро развернуть подвижную кавалерийскую группу для операций по Левобережью Колочи, благо обсервационные корпуса Уварова и Платова уже там с 10 часов (и этого в канун полдня 26/7/1812 ещё никто не знает, а два столетия после никак не понимают – РЕЙД УВАРОВА-ПЛАТОВА начавшийся в 10 часов НИКАК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СВЯЗАН с отходом 2-й армии в 12.), а драгуны Крейца и Корфа «случайно» стоят рядом с переправами… И одновременно усиливая ударный кулак у Горок-Князьково переводом к нему 2-х пехотных корпусов отдела Милорадовича, время для этого ещё есть – русским даже выгоднее не торопиться со своей атакой, выждать, пока французы удалятся от Багратионовых флешей за пределы абриса, в котором их артиллерия, пока только устанавливаемая на Высоте-200 имеет превосходство над русской, расположенной ниже по правой стороне Семёновского оврага; и кстати этим «промедлением» пособить Наполеону решиться «спустить» Гвардию на внешне разваливающийся русский Левый фланг от Семёновской до Утицы…

…А тогда – удар Гвардии Лаврова и пехоты Остермана, а с ними Гвардейской кавалерии(Какие полки: Кавалергардский, Орденский Конногвардейский.) и кирасир Депрерадовича влево по понижающемуся склону и стремительный натиск по Левобережью 4 – мя корпусами Уварова, Платова, Крейца и Корфа к Новой Смоленской дороге, поддержанный атакой корпуса Дохтурова на Богарнэ по Правобержью долиной Колочи – это уже грозно!

Кутузов же поступил странно, и гениально и посредственно, понимай как хочешь – он вообще проигнорировал угрозу наполеоновского удара от Багратионовых флешей в глубь русской позиции: когда адъютанты схвативши за узду его покойного мерина насильно свезли Главнокомандующего с опасного места, он только распорядился перевести к Семёновскому оврагу, левее остатков 2-й армии 3 полка гвардейской пехоты, которые в случае решительного удара французов в этом пункте сами по себе не могли сыграть особой роли, но означили распыление ударных частей резерва. Уваров и Платов были спущены до «диверсии» лишением дополнительного усиления более тяжёлыми компонентами. Милорадовичу велено было развернуть войска от Горок до правого фланга 2-й армии, принятой Дохтуровым. Полновесный «ответ» рассыпали ворохом «местных крючков», которые царапали, рвали, бесили неприятеля, но не убивали – и в то же время что-то скрывали и покрывали.

Посылая заведомо недостаточные силы к Семёновскому оврагу, Кутузов определённо демонстрировал неверие в решительную атаку Наполеона от Высоты-200 на Восток и Северо-Восток и это замечательная прозорливость: Барклай-де-Толли, Даву, Энгельс и другие вплоть до КОЛЛЕКТИВНЫХ АВТОРОВ европейских изданий последних десятилетий именно здесь видят утерянной ключ сражения, все, кроме Наполеона и Кутузова. – Но зачем их было тогда вообще посылать? Не сыскалось 3-х других пехотных полков среди 24-х прочих в 2-х корпусах Правого фланга, стоявших в 2–3 линии в избыточной тактической плотности, заткнуть временно образовавшуюся дыру?

…Или означал противнику, что ВЕРИТ в такое развитие, и не имея резервов, рвёт уже и Гвардию? Заслонял блеском её мундиров готовые пролиться серые потоки армейских корпусов Правого фланга? Или ещё что-то, для чего надо было показать крайнюю резервную «оголённость»…

Придвигая два корпуса к Центру, Кутузов определённо обнаруживал предвидения главного развития событий в районе Курганной батареи, но вместо разрушения французского удара – а он очевиден, по охватывающей дуге от Бородино до Семёновской, при решающей роли крыльев – просто срезает этот выступ линией войск, разворачиваемых от Горок до Семёновской, не «парируя», а «заслоняясь» от этой угрозы; и отчасти сбрасывая со счёту и саму батарею, всё более опасно изолируемую… При этом как-то преждевременно раскрывается – стоило ли препятствовать наполеоновскому «захождению гвардией», уже начавшей выдвигаться (Молодая гвардия) к Курганной батарее, рейдом Уварова-Платова? Ведь батарея всё равно падёт, а далее не менее чем часовой перерыв, пока французы переведут свои батареи к Горецкому оврагу. В условиях, когда в исполинской схватке с Багратионом – и низкий поклон ему и 2-й армии за это – Бонапарт задействовал весь наличный состав своей армии кроме Гвардии, а у Кутузова остались сверх Гвардейского корпуса ещё 2 пехотных и 4 кавалерийских в Отделе Милорадовича, лучше и весомее для сражения было вообще их придержать даже ценой существенных позиционных потерь, пока Наполеон не пожертвует Гвардией, а тогда делай, что хочешь, и тот же рейд Уварова-Платова становится едва ли не катастрофическим… Вопреки этому Кутузов всё время переводит сражение из разряда беспощадно-решительных в тягуче-неопределённые; иногда преждевременными действиями уведомляя неприятеля, что того ожидает в случае переступления черты, проведённой русским Главнокомандующим. Две армии рвутся вцепиться друг в друга мёртвой хваткой – вместо этого разворачивается чисто русская игра в «поддавки», никому кроме басков в Европе неизвестная; и всё глубже затягивающая в себя и Наполеона.

…О чём он думал тогда на круче Горецкого холма, какое решение итожил, в последний раз в своей жизни снизойдя до тактики, колонн, корпусов, отныне и до смерти предоставляя её другим лицам; на какой уровень восходил? Ведь всё, что он прикажет по минованию этого получаса будет внешне выглядеть как метания перепуганной бабки на кухне, обнаружившей, что горит – эти «пожарные» мероприятия не соответствовали той каталептической закаменелости, в которую он погрузился, что так поразила его адъютантов, и о которой с почтительным удивлением будет вспоминать под закат своих дней один из них, Михайловский-Данилевский… В самой устойчивой «половинчатости» его решений присутствовала какая-то неуклонно разрастающаяся проводимая система, успокаивающая Близких и Армию сознанием «старшой-от знает что делает» даже в отсутствие понимания её смысла…

***

Когда же русские энергично исправили недочеты своей организации боя, усилив его «огневую» данность относительно «ударной» к 15 часа дня, обнаружилась обратная сторона принятого Наполеоном решения – фактически оно было асимметрично боевым возможностям родов войск французской армии. У Наполеона было некоторое преимущество над русской стороной в качественном составе пехоты (90 тыс. старослужащих против 58 тыс. таковых у русских) и серьезное превосходство в кавалерии, при этом в стратегической определяющее (4 корпуса единой массы Мюрата), а в тяжелой ударной просто подавляющее: 6 кирасирских дивизий против 2-х у русских; артиллерия же определенно уступала русской по числу стволов, весу залпа, однотипности материальной части, единообразности организации при равной высокой обученности личного состава, при этом русская артиллерия лучше взаимодействовала с другими родами войск – у французской стороны был больший навык массирования этого средства на поле боя, а ее главнокомандующий – профессиональный артиллерист, быстрее почувствовал «артиллерийскую ноту» событий (тогда как русский главнокомандующий – военный инженер, быстрее и тоньше оценил природные условия местности, куда «строил» войска!) – в общем же французская артиллерия была определенно слабее русской и когда соперничество между ними развертывалась в полную силу, это делалось очевидным, а выбор Наполеона ставил его армию в худшее положение относительно наличных факторов боевой мощи. В итоге французская кавалерия яростно, но зачастую бессмысленно моталась между пехотно– артиллерийскими строями, гибла от русских, не очень помогая своим и к концу боя была разгромлена (по оценке Груши), что имело самые тяжкие последствия – по условиям гигантского театра войны в России именно этот род войск имел особое значение, обретая армии пространство, его наличие имело большую важность нежели сохранение всей доблести Гвардии, но ступив на край Субконтинента Наполеон по прежнему мерил события узко– европейскими мерками, шел по Евразии, как по Голландии. Лучшие условия для использования кавалерии давало все же Левобережье Колочи, разумным в крайности было и выключение её из событий вообще…

Посредственно были использованы и возможности пехоты: стремясь быстро разрушить тактически насыщенный фронт Багратиона, Наполеон сам попал в затруднительное положение со своим предельным усилением ударности атак, их фронт был крайне узок – 300–400 метров на корпус! – прорвавшиеся части сразу оказывались в огневом окаймлении, а 5 линий колонн (50 человек на погонный метр!) представляли совершенно фантастическую мишень и прицельный, «цельный» как говорили в 19 веке, картечный выстрел валил несколько десятков человек сразу.

Исключительная обобщенность замысла реализовывалась через сверхцентрализованное управление исполнением, низводившее других начальников французской армии на роль простых колонновожатых, и когда на пространстве 1,5 километров командовали Даву, Мюрат, Ней, тут уже не присутствовало не только 3-х, но и 1-го маршала, из всех качеств военачальники могли явить только субординацию, храбрость и волю.

В значительной мере преодолев общие неблагополучные последствия дугообразного расположения русской армии и остроумно предоставив русскому командующему в одиночку решать задачу переправы войск на крутобережном участке Колочи, т. е. обратив против него самого сильнейшую сторону выбранной им позиции, и даже получив в рамках правобережья Колочи превосходство в скорости маневра резервами, которые перемещались теперь внутри компактного кругообразного оформления единой группировки, над русскими, вынужденными переводить их по ставшим более длинными в отношении новых французских маршрутов, хордам своей дуги, Наполеон с другой стороны не смог преодолеть ряда особенностей позиции левого фланга противника. Центр русской позиции, перестав быть точкой перелома французского фронта, стал теперь подобием волнолома, о которой терся и замирал левый фланг французов, заставляя их в процессе наступления выгибаться выпуклой дугой, основание которой увязало где-то у Батареи Раевского, а центр, притягивая к себе большую часть сил, устремлялся к Семеновской, при этом возникавшие внутренние противоположные стремления деформировали и разряжали даже густейший французский строй, он делался неровным, сваливался в каких-то частных оформлениях, и в минуте от схватки можно было найти не занятые войсками участки затишья, разраставшиеся при дальнейшем движении в восточном направлении и прямо-таки просившиеся на крайне болезненный отсекающий удар под основание атакующего ядра в южном или юго-западном направлении между Семеновской и Курганной батареей. Утицкий отряд после восстановления своей боевой мощи с прибытием корпуса Багговута, играл роль другого волнолома на котором повисал и прогибался французский фронт. В совокупности они образовывали неопределенно-грозные нависания, поэтому при сохраняющемся управлении и взаимодействии русских войск, ни о каком «неостановимом движении», о котором плачется вся «наполеонониана» от Даву до Кальметта, не приходилось и думать, и после первоначального успеха удара на центр левого фланга противника своим чудовищным оформлением, Наполеон должен был разворачиваться к флангам, чтобы «срезать» эти опасные вклинения, при этом начинать надо было именно с северного, угрожающим балконом зависшего над долиной Колочи и постоянно чреватого прорывом русских к Новой Смоленской дороге, удар по Утицкому отряду, при невозможности перехватить его пути отхода делал его разгром гадательным, и только усугублял эту угрозу отсекающего удара, как заводящий французов еще далее в угол между Семеновским оврагом и закрытыми пространствами вокруг Старой Смоленской дороги. Сражение показало, что не только на одновременное решение задачи центра и флангов на участке боя, но и даже на одновременные развязки фланговых проблем сил не хватает, и против Багговута, сменившего убитого Тучкова, в течении всего боя Наполеон не смог выделить ничего более, кроме посредственного корпуса Понятовского и рядового корпуса Жюно. Имея в совокупности не более 19 тысяч солдат, против 14,5 тыс. отличной русской пехоты (Какие полки! Павловский гренадерский, Санкт-петербургский гренадерский… – в 1813 году будут переведены в гвардию), и 8,5 тыс. ополченцев и казаков, они наступали, когда Багговут отступал, и отступали когда он наступал, и что бы с ними стало, окажись начальником над этим пункт огонь-генерал яркого наступательного стиля, если не Милорадович, то хотя бы Остерман-Толстой, киснувшие почему-то на правом фланге…

Только один военачальник с французской стороны Евгений Богарне исполнил самостоятельную задачу в районе центра Русской позиции, получив распоряжение и успешно осуществив захват батареи Раевского, после того, как 3/4 Русской пехоты полегли под ливнем французских гранат, обрушенных взявшей ее в огневое окаймление французской артиллерией и головокружительного рейда О. Коленкура в тыл позиции. Но этот блестящий тактический успех знаменовал и полный операционный тупик: наличных сил явно не хватало, сражение выливалось в жесточайшие схватки вокруг отдельных пунктов, никакая тактическая изощрённость не могла уже заменить отказа от связывания всей русской линии, правый фланг который без особой ретивости сдваивался к левому, а правым окаймлением поля боя становились огнедышащие батареями, как вулкан, Горки, и у подножия которых в полной готовности к картинно-страшному удару застыли цвет и гордость русской армии, знаменитые полки Гвардейской дивизии – Преображенский и Семеновский, 4 тысячи людей-великанов о которых Фридрих Великий говорил, что кроме того, что убить, их надо еще и свалить; все на том же месте, в ожидании своего часа, постепенно к ним пристраиваются лейб-егеря, подтягиваются 4 полка армейской легкой пехоты, убывают и возвращаются Кавалергарды и Конногвардейцы – ударная группа у Князькова, по временам сокращаясь, сохраняется в течении всего сражения.

Сами по себе приходят в голову сравнения-аналогии, под Ваграмом, столкнувшись с вспыхнувшей доблестью венгерской и австрийской пехоты, Наполеон смог проломиться через нее, только обеспечив общее полуторное превосходство в силах и ценой предельных усилий 3-х дневного сражения – готовясь вступить в бой с превосходящей их по качеству русской пехотой, он почему-то об этом забыл, а Кутузов помнил…

Особенность русского левого фланга задавала уже и саму последовательность действий Наполеона, он не мог даже изменить порядок нанесения ударов, осуществить сначала «частный» на Курганную батарею в центре русской позиции, потом «перспективный», по левому краю, с угрозой захода в тыл 1-й армии, пусть и малореальной, – без предварительного вклинения в русскую позицию и захвата Семеновской, изоляция батареи от поддержки всей армией, огневое окаймление, окружение и как следствие успешный штурм – были совершенно невозможны, т. е. «общее» перекрывалось «частным», разменивалось на него, а не наоборот, а по взятию ее вставали во всей своей грозе и мощи Горки, уже не с одной, а многими батареями и выровнявшийся 6-километровый русский фронт от Горок до Утицкого кургана, полыхавший огнем 500 орудий – и все сначала…

И наконец в полдень Наполеон пережил жестокое потрясение другого рода – выдающийся полководец, идеальный военный квадрат, где «воля равна уму» по определению профессора Российской Императорской Академии Генерального штаба начала века Колюбакина, он очень хорошо понимал смелость своего решения совершенно не связывать правый фланг русских, ни на минуту об этом не забывал и внимательно следил, как противник использует освободившуюся 1-ю армию, будет ли он осуществлять перевод ее войск на фронт 2-й, значительно усиливая его материальными средствами, но в то же время ставящий сложные проблемы управления и взаимодействия – 2 хозяина у одной плиты, каждый со своими сковородками, при том, что один уже расположился и все занял; или всё-таки перенесет действия на левобережье Колочи, придав сражению предельно-активный, в чем-то непредсказуемый характер, где у французской стороны есть серьезные преимущества, особенно массированная конница, но бой решается в конечном итоге и непредвиденным сочетанием людских воль и одержимости живых масс, значение которых в данном случае, при накренившейся обстановке и быстро меняющихся ориентирах будет особенно велико.

Имей своими противниками А.Суворова или эрцгерцога Карла, он вероятно полагал бы в 1-м случае большую долю вероятности мощного русского рывка через Колочу, основанного на наличии самозабвенного порыва войск, выносливости и доблести русской пехоты, том, что живой элемент сражения будет особенно весом, и здесь, у стен Москвы, он пламенеет национальным чувством именно у русских, а более раннее захождение дает русской стороне преимущество организованного навязываемого удара – превосходство же французов в коннице не решающее, она не главный, а второй род войск… Во 2-м случае был более уверен в спокойно-методическом развороте 1-й армии на фронт 2-й. И кажется, само распределение начальников по крыльям – «методист» Барклай на правом, «ударник» Багратион на левом тоже более к тому склоняют, если исключить такую возможность Багратиону, а это и произойдет при главной атаке на него… Но главнокомандующий Кутузов, как полководец представлял для него неразрешённую загадку, в ударной методе «больших батальонов» он не просматривался, его действия в Австрии и Валахии в систему войн государств-микроцефалов Европы, где пространства– крошка, а времени-блошка и бой=сражению=войне не укладывались; эту ограниченность европейской данности он, по неевропейской обширности своего дарования ощущал хорошо, рвался в Азию, говорил «Вот где осталось место великому!», уже становился на пороге ее в Египте – и потерпел крушение, так как был всё тем же европейским обывателем, пропитанным ее представлениями, нормами, предрассудками, вся его глубина-беспомощность понимания Кутузова заключена в одной плоской оценке «старая лиса», как будто судят о злокозненном соседе в околотке, а не о полководце-противнике, с такими оценками не войны выигрывать, а рвать штаны на соседском заборе. В натуре сильной, но примитивной подобное непонимание-непредставление кого-либо в рамках усвоенных ценностей рождает высокомерное пренебрежение, в натурах повелительно-глубоких недоумение уходит в особо скрытную, подсознательно скапливающуюся подозрительность, которая принимает и некоторую обращенность уже и на себя, заставляет придирчиво отслеживать в собственных действиях какой-то изъян – вот ведь как поступает, а не скажи что дурак… Правда, Наполеон явил свой, оригинально 3-й вариант оценки непонятного – смешение двух первых!

…И все же Дунай, две последние кампании ТОГО прямо связаны с ним и почти непрерывными маневрами берегами реки – а как памятно Наполеону чувство невыносимого бессилия, когда с круч южного берега Дуная он смотрел на избиение отряда Мортье и ни чем не мог ему помочь – и с каким злорадством возвращает сейчас этот давнишний урок: на, метись вдоль берега, не Дуная – Колочи, речушки…

…Конечно, там другие масштабы, само операционное направление Ульм – Вена делится на двое великой рекой, но все же как там легко чувствовал себя старый речной лис, привыкший таскать добычу из прибрежных камышей бесчисленных рек русско-турецких войн к которым они и были собственно привязаны: Днепр, Днестр, Буг, Прут, Серет, Дунай, Кубань; ему, Наполеону, дунайское двубережье памятно не только давним Кремсом – близкими, страшными картинами Асперна и Ваграма, первого «правильного» поражения, и ближайшей к Бородино битве-бойне, где есть победитель, но нет униженного побежденного…

Великая река, невместная, неевропейская по своей громадности, она начинает как-то давить Наполеона, он не мог никогда вполне к ней примениться, все его громкие победы связаны только с Верхним Дунаем – Баварским Рейном наоборот – и как распрямлялся, раскрывался там Кутузов, ничего подобного Маршу Маркова к Слободзее Наполеон произвести не смог и это закономерность – Дунай слишком велик для него, обывателя буйствующих ручейков Корсики и умеренно-почтенных речек Франции; Дунай это уже сверх его, это река-море… Он даже не вполне понимает народы, живущие у великой реки, например, венгров, предпочитающих доблестно сражаться с ним под австрийскими знаменами, вместо того чтобы переменить их на французские; тех же австрийцев, которые после ожерелья его побед почему-то не рассыпались по немецки, а сплотились вокруг слизняка-императора и его средне-талантливого полководца… Он как-то не чувствовал «воды» в рамках своего военного дарования и видит ее как средство боя крайне схематично, – как-то, через что надо перепрыгнуть, и тот же эрцгерцог Карл дает ему предметный урок более широкого представления использованием брандеров против переправ у Асперна, едва не положившее конец его завораживающего полета…

Французское наступление началось в 6 часов, вполне определилось в 8, т. е. признаки массового перевода войск должны были вполне проявиться к 10 часам, между тем и в 10 часов французы имели налицо перед собой все те же 3 пехотных корпуса Багратиона и Тучкова, с прибавлением некоторых других войск, которые можно было оценить не более как выдвижение обычных частных поддержек – 3 других русских пехотных корпуса на линии толи заснули, толи к чему-то готовились, отсутствовала Гвардия, не было видно обычно так мозоливших глаза казаков, куда-то подевалась большая часть легкой регулярной кавалерии… Первое крупное перемещение войск от Барклая налево – перевод корпуса Багговута был произведен таким образом, с крайнего правого на крайний левый фланг позиции, что будь оно даже вскрыто, скорее бы озадачило противника, нежели прояснило обстановку… русские как будто не обращают внимание на французскую угрозу в районе Багратионовых флешей – между тем оно оказалось совершенно не замеченным и проявилось только когда Жюно, как медведь пчелами облепленный русскими егерями, выдрался из леса прямо на Багговута около 11 часов.

И в этот момент жесточайшего сцепления воли, желаний, зоркого разума, корсиканской страсти – грохот! пыль!

– Cazak! Cazak!

Рейд Уварова – Платова.

– … русские прорвались!

– … их видят у Беззубова, Войны, Валуево (!?!?)

– … сейчас грянет удар!

Проглядел?!?!

Редчайший случай в его практике – на доли часа Наполеон утратил спокойствие, оставив в разгар сражения командный пункт, устремился к переправам, и это не срыв перенапряженных нервов – бросок на нечто ожидаемое. Его первый приказ, в презрение собственного правила «Перемена в приказах ведет к беспорядку», остановить дивизию Клапареда из Молодой Гвардии, уже двинутую к Курганной батарее; на 1,5 часа приостанавливаются боевые действия, возникает явственная пауза – шум, гром, но нет атак! – слишком дорогая и немедленно выложенная цена за истерики обозников, сколько их уже было, в Египте, Германии, Италии, Испании! Эта готовность мгновенно все остановить, собрать войска, развернуться – прямо свидетельствует, что он постоянно ждал нечто подобное, и видел в нем нечто более серьезное, чем простая диверсия бродячей конницы за флангом – начало «другой» битвы; что опасность своего решения, создающего пусть отражаемую, но реальную угрозу прорыва русского правого фланга на Новую Смоленскую дорогу он знал, и ни на миг не забывал. Любопытно свидетельство Сегюра, вечером 25-го августа (6 сентября), говоря о возможных потерях, император обронил удивившую его фразу «Но у меня 80 тысяч войска – я одержу победу и войду в Москву с 60-ю тысячами», как бы напрочь исключая из расчетов всю Гвардию и Кавалерию, ведь войска было свыше 133 тысяч по перекличке перед сражением – не означала ли эта прорвавшаяся в слова тайна «внутреннего счета» придержки резерва последнего срока, трогать который он запрещал себе даже мысленно в ожидании боя с русскими на Левобережье, признание того, что этот бой может быть не только выбран, но и навязан… Серьезная группировка подвижных и ударных войск так и просматривается: Гвардия (20 тыс.) + 4 корпуса Мюрата (15 тыс.), а всего 15 тысяч отборной пехоты и 20 тысяч лучшей ударной кавалерии (считая вместе с гвардейской), и за ними перевод 1-2-х корпусов по обстановке… но и

Как тактическая операция рейд был позорно провален, то что не удалось двумя корпусами разбить слабенькую итальянскую кавалерийскую дивизию Орнано на заморенных конях при одном полку пехоты – и, кстати, пленить или уничтожить лучшего французского военачальника после Наполеона при Бородино Евгения Богарне, тоже бросившегося разбираться с тылами и оказавшегося вместе с Орнано под ударом – всецело на совести Уварова и Платова, единственных русских генералов, не представленных Кутузовым к награде за сражение. Как действие Кутузова, возвращавшее «опасно зашалившегося» Наполеона в рамки его воли совершенно удался, Наполеон закаменел в своем нежелании бросать Гвардию в огонь!

… Этим можно объяснить и мягкое обращение с горе-вояками: на попытку личного объяснения Уварова Кутузов только обронил – Я всё знаю, бог тебя простит, – Платов вообще остерегся показаться ему на глаза.

И в то же время, усиливая ноту непостижимо-загадочного, Кутузов снова замирает – высунулся, пошевелил, что-то прощупал и опять втянулся…

Может этим объясняется странный, нервно-обрывчатый разговор Наполеона с раненым и принесенным к нему героем-стариком генералом Лихачевым, которому он пытался вернуть шпагу и получил отказ принять ее, – с каким-то непонятным напряжённым интересом император-полководец расспрашивал русского воина, как велась последняя война с Турцией, и вроде бы хотел задать другой вопрос – а где сейчас Дунайская армия, не у Маслова ли?

Предельная централизация, хотя и обоснованная для данного случая достаточно жестким внешним общим очертанием единой задачи сокрушения русского левого фланга, не лучшим образом сказалась на деятельности наполеоновских маршалов – к сложным малозаметным особенностям местности они совершенно не применялись, вели бой громадными скученными массами в одной методе, которые переламывались, сминались, неоправданно уплотнялись или опасно разряжались рельефом местности. Как следствие, во французских атаках присутствовала постоянная несбалансированность действий по фронту, они как бы «наваливались» а не «обрушивались», вырождаясь из молниеносного общего прорубающего удара в волнообразное перемещение давления вдоль русской позиции, иногда до полного рассогласования, особенно в моменты нарушения визуальной связи, как это случилось во время 5-й атаки на флеши (около 10 часов – отстал Жюно) и 6-й (11 часов – Понятовский прекратил, Жюно начал, Мюрат слишком залетел с конницей перед колоннами Даву и Нея), что способствовало успеху 7-и (!) русских контратак, проводимых также грубо, но с отличным применением ко времени, срок задержки не более 15–20 минут от прорыва французов на русскую позицию, лишавший их возможности подтянуть артиллерию на занятые пункты и закрепиться там основательно – достижение Багратиона!

Кстати, под Канонадой этих атак рушится еще одна анти-кутузовская или анти-наполеоновская или, если хотите анти-кутузовская через принижение Наполеона версия о «роковом отказе» от глубокого обхода русского левого фланга через леса южнее Старой Смоленской дороги, мысль о котором высказал 24 августа (5 сентября) на военном совете Даву и которая понравилась Веллингтону и восхитила В.Г.Сироткина по его «критичности» к французскому военному гению, от этой идеи отказавшемуся. Помилуйте, сударь, если Жюно днем, в негустом перелеске между Семеновскими флешами и Старой Смоленской дорогой, при вестовой и слуховой связи с полем боя, оказался обложен егерями, сбился с пути, нарушил управление войсками и вышел из 5 километрового перехода с 1,5 часовым (!) опозданием – куда и когда вышел бы Даву с 40-тысячной массой после ночного марша через окраины густых лесов государственных дач и с чем? Можно точно сказать – без чего… Порядка! Артиллерии! Знания обстановки и места куда угораздило забрести! Полный гадательности сроки этого события! – Совокупность этих качеств, даже в отсутствие егерей, казаков, ополченцев обращает регулярную армию в вооруженное скопище, потенциально разгромленную толпу – при том, что отделение таких сил крайне опасно ослабляет армию, ставит ее под угрозу мощного опережающего удара, а русские еще в Смоленском эпизоде показали готовность перехватить такую удачу, не стало только энергии у Барклая-де-Толли ее исполнить во всем блеске раскованного дарования…

В действиях французской стороны наблюдается постоянная рассогласованность участвующих в бою родов войск – так, если русская артиллерия хорошо поддерживала свою пехоту и конницу огнем и даже маневром колесами, вплоть до жертвы собой, то французская оставляла их без огневого обеспечения при русских контр-атаках, так как совершенно не использовалась для подвижного сопровождения войск, что так важно при наступлении, и выдвигалась в занятые пункты только по полному их очищению, с большим опозданием. Она была губительна лишь для площадных целей и малоподвижных строев, в которых, увы, усердствовала русская сторона…

Французская конница постоянно залетала перед пехотой, а не развивала ее успех, моментами даже пыталась выполнять ее задачи, штурмуя в конном строю инженерные сооружения и восстанавливая тактику чуть ли не парфянских катафрактариев. Она поражалась всеми родами войск, всеми видами огня и оружия и растрачивалась чудовищно. Русская конница, действовавшая на контратаках из глубины, через интервалы колонн на отходящую смятую пехоту или атакующую расстроенную огнем конницу, сражалась в условиях своей тактической характеристики, с большим эффектом и умеренными потерями; ее недостатком было отсутствие стратегического массирования, в условиях состоявшегося боя впрочем не очень выразительным, но наличие такого массирования, подобного Общему Кавалерийскому Резерву Мюрата, могло придать сражению иной вид особенно в полдень, когда французская пехота обессилела, ее огонь нарушился, строй утратил устойчивость и непроницаемость.

Общее налаженное взаимодействие всех 3-х родов войск на французской стороне возникало только эпизодически вне преимущественной картины сражения. Исключением такого рода явились действия Евгения Богарнэ, он единственный из французских и русских военачальников начинает сознательно применяться к местности, используя склоны и понижения Семеновского оврага для накапливания войск перед атакой и как укрытие от русского огня, в паузах схваток укладывает пехоту на землю в ямы и воронки, предохраняя от ненужных потерь в бессмысленном молодечестве – он же заложил начало огневому окаймлению Курганной батареи с севера и запада и наконец после полудня, вырвавшись от гусар Уварова, сумел завязать общее взаимодействие войск в этой задаче, организовав одновременное поражение цели огнем с 3-х направлений, охватывающее движение пехоты и согласованный с ним марш-маневр конницы О.Коленкура с замечательным отворотом влево от Семеновской по перелому рельефа с неожиданными «взлетами» и «нырками» на естественных уклонах местности, сбивавшими точку прицеливания артиллерии и направленность атак кавалерии, и выходом в тыл батареи при тактически плотном русском фронте на этом участке оказавшемся не перехваченным ни «огнём» ни «мечом». Это было примечательно.

Вообще на поле боя Багарнэ явился единственным «маршалом» среди прочих наполеоновских «рубак-героев», разумно руководил войсками, экономно расходовал силы пехоты, уводил ее за обратные скаты высот от русского огня при неудачных или неопределенных обстоятельствах, включая в действие элементы пространственного маневрирования, внезапной атакой взял Бородино, означив начало битвы, в течении всего сражения исполнял роль всего левого фланга Великой Армии, одновременно демонстрацией постоянной готовности к наступлению приковывая внимание русского командования к центру, и в 14 часов реализовал ее, взяв с 3-й атаки позицию, сильнейшую Багратионовских флешей.

По совокупности же силы пехоты были исчерпаны к 14 часам, кавалерия избилась к 16, артиллерия обессиливает к 18…

Итак, с 18 часов, т. е. через полсуток после начала сражение перегорало в громе слабеющей канонады, тихом глухом стоне раненых полей, испуганно вившимися и срывавшимися в галоп полупризрачными табунами лошадей без всадников у Семеновского оврага и Курганской батареи.

Что же явил итог?

В 17 часов Наполеон отправился в личную рекогносцировку к позициям, увиденное там было безотрадно:

– русские восстановили всю линию, сверкающую всполохами выстрелов и строями войск от Горок до Утицы, обзор в глубину был невелик, но по согласованности расположений русских масс, равномерной нерасстроенности огня опытный военачальник должен был сразу определить, что система управления войсками, их способность вести эффективный правильный бой не утрачены, интенсивность русского огня свидетельствовала о достаточной тактической плотности боевых порядков (нынешний разброс оценок от 9 до 15 тысяч на 1 км), что гарантировало успех отражения 1-2-х решительных атак; артиллерийская канонада русских вообще настораживала – она была определенно сильнее французской.

– Им мало, всыпьте им ещё! – в этой исторической фразе Наполеона произнесенной тогда, пробивается и мелкое раздражение и серьезное понимание;

– свитские обращают внимание, что раненые русские солдаты стонут реже и тише, чем увечные воины французской армии;

– маршалы наотрез отказываются идти в атаку без усиления, требуют Гвардию…

…под огонь 500 орудий? Идя плотным клином не более 1 км по фронту она привлечет на себя батарейный ад не менее 3 км линии развертывания русской артиллерии т. е. 270–300 орудий и потеряет в момент сближения около четверти своего состава – далее бой с нерасстроенным тактически насыщенным фронтом русской пехоты, и то, чего добились Ней и Даву в 8 атаках за 6 часов боя, превзойти в 1-й?… А русские резервы? – В течении всего дня на линии огня не видно русской Старой Гвардии, Преображенцев и Семёновцев, это сразу же приложить к своим потерям гибель не менее 4-х тысяч «ворчунов» – он помнит русских гвардейцев по Тильзиту, тогда восхищенный их богатырским видом он передал несколько комплектов знаков Ордена Почетного Легиона для награждения нижних чинов Преображенского и Семеновского полков на усмотрение русского командования… С 15 часов опять пропали из видимости казаки Платова…

– …они все с ума посходили кроме Бессьера!

Он замкнется в себе окончательно, когда позднее на его вопрос о трофеях и пленных, подчиненные, помявшись, признаются, что за весь день взято 15 орудий и 1000(!) пленных, которые ругаются и дерутся с конвоирами…

Наполеон мрачен, но только ли определившейся неудачей, незавершенностью результатом приложенных неимоверных усилий? Он что, ждал что русские будут сражаться хуже, чем венгерская пехота под Ваграмом? Не был готов к тому, что бой будет многодневным – после Смоленска? В каких-то сумеречно-возвышенных своих пределах бой «не читался», ни тогда, в 1812 году, ни сегодня, в приближении 200-летия своего юбилея…