Перед сном Ральф любил выпить стакан чистой холодной воды. Стакан был высоким, прямым, с выгравированной виноградной кистью. По утрам миссис Ларсен мыла его, каждый вечер наполняла холодной водой и ставила подле кровати. Это был красивый стакан, привезенный из Италии. Свет проникал через его стенки, и Ральфу это нравилось. В одиночестве — а Ральф был один двадцать лет, ночь за ночью, в пустой постели — он порой садился на безупречно белых простынях и отпивал глоток чистой холодной воды. Держался прямо, потому что боялся захлебнуться. Один, в большом старом доме, ночью, где его никто не слышал.

Иногда он с грустью смотрел на другую сторону кровати, на подушку, где не лежала ничья голова. Простыни на его постели миссис Ларсен меняла дважды в неделю, и он стыдился, что его простыни не смяты — одна из примет того, что его одиночество заметно миру.

Стакан воды утешал Ральфа, он привязался к этой привычке. Сама по себе вода ничего не значила. Он редко испытывал жажду. Главным был ритуал, момент окончания дня. Жидкость на сухих губах была подобна мягкому поцелую.

Ральф чувствовал аромат чистых белых рубашек в шкафу. Пахло мылом, синькой и крахмалом. Дневная одежда была аккуратно сложена на стуле, дожидаясь когда миссис Ларсен сбрызнет ее и выгладит, а к утру принесет свежую. Все то, чем он пользовался, было чистым. В неподвижном ночном воздухе стоял запах трудолюбия миссис Ларсен, запах прачечной, средства для полировки мебели, воска для пола. Ральф был ей благодарен за то, что она так хорошо за ним ухаживала. Дарила комфорт. Хотя он и платил ей, и заботился, миссис Ларсен делала все от чистого сердца. Ральф платил многим людям, но ни один из них не был к нему расположен.

Никогда он не называл свою служанку по имени. Прежде знал, как ее зовут, но по прошествии лет забыл. Миссис Ларсен была еще девочкой, когда он впервые ее увидел. Джейн или Джанет, незамужняя, не отличавшаяся красотой, стареющая потихоньку. За долгие годы она изучила привычки Ральфа и делала его жизнь удобной. Наверное, Эмилия ей никогда не нравилась. Служанка ничуть не опечалилась, когда та уехала.

Труит думал о бесконечных блюдах, которые миссис Ларсен стряпала и подавала. О рубашках, брюках и туфлях. С подошв она тщательно соскребала грязь, чинила обувь, начищала до блеска. Ральф ценил служанку за доброту, за неустанную заботу о чужом, в сущности, человеке. Она была свидетелем его ужасной тоски и предательства и относилась к нему со всей душой, причем так, словно его прошлого не существовало. Служанка с пониманием относилась к его ужасному одиночеству. Каждый вечер она готовила на четверых-шестерых, потому что вид еды ему нравился. Сами Ларсены ели позже, когда по окончании трапезы Ральф уходил в кабинет. Он приглашал их к столу, но они всегда отказывались. Считали, что это неправильно, что они будут чувствовать себя неловко.

Ральф мог стать кем угодно. Например, поэтом или знатоком и собирателем искусства. Он мог поощрять молодых художников и собирать их вокруг себя. Мог жить в разгуле чувственных наслаждений, соблазняя и привлекая. Мог стать отцом, передать детям свою любовь к искусству и сексу. На деле ничего подобного не случилось: он утратил все свои страсти, однажды проснулся и понял, что они исчезли. Их раздавили смерть его маленькой дочки и неверность жены. Он ощущал в себе непреодолимый гнев к сыну-бастарду. Страсти сменились чистыми рубашками, белоснежными простынями, блестящими ботинками и прозрачными супами. Мир тела с его удовольствиями закрылся, словно рана, затянувшаяся коркой.

Кэтрин Лэнд вышла из поезда, прибывшего из Сент-Луиса. Лицо ее стало мягче, теплее и еще красивее. Затянувшаяся рана снова открылась и наполнила Ральфа болью: сына рядом с женой не было. И они не сказали об Антонио ни слова.

На перроне Ральф чувствовал, что, если не притронется к Кэтрин, что-то в нем безвозвратно исчезнет. Он робко потрогал воротник ее пальто. Вот и все. Этого было достаточно. Он потерялся в надежде и желании. Такое состояние у него было в его первые дни с Эмилией. Кэтрин стала для него всем. Даже не женщиной, а Целым миром. Она могла ранить его, солгать, но он сделал бы все, лишь бы услышать одно ее доброе слово, слетевшее с губ, лишь бы просто, без унижения, прикоснуться к ее телу. Кэтрин вернулась с маленькой алой птичкой в клетке. Привезла с собой трепещущую жизнь. Горожане видели, что жена мистера Труита вернулась. Кэтрин улыбнулась ему, и он подумал, что умрет за нее.

Кожа Ральфа была мягкой, словно чистая замша Он был силен, строен. Но он не был молод. Его сердце многие годы было исполнено горечи и сожаления а теперь распахнулось навстречу физической страсти, которая долго была похоронена и вдруг вспыхнула с прежней силой.

Лицо Кэтрин было очень серьезным. Птичка заливалась веселой трелью. Кэтрин поцеловала мужа в щеку. Ну вот и все. Она дома.

В машине они молчали. Вокруг все еще лежал снег. Сердце Ральфа бухало в груди. Он безумно желал Кэтрин. Ему не терпелось узнать о сыне, но он не мог ни говорить, ни двигаться. Он был бы рад поделиться с ней мыслями о том, что между ее первым странным появлением и этим, таким спокойным и мирным, есть большая разница. Ему хотелось быть любящим и раскованным, но он не мог вымолвить ни звука. Лишь трогал слабый шрам на лбу и смотрел вперед.

Дома они уселись друг против друга возле камина. На ней было новое платье. Ее волосы и лицо смягчились. Для него главной новостью было то, что Антонио не приехал, а выражение лица жены давало понять, что она этому не рада.

— Этот молодой человек клянется, что он не твои сын.

— А какое твое мнение?

— Его утверждения — это все, что у нас есть. Более ничего Он заверяет, что его фамилия — Моретти. У его родителей есть ресторан в Филадельфии. Он никогда тебя не видел и не слышал, Висконсин не посещал Самое близкое место, где он был, это Чикаго. Мэллой и Фиск считают, что он плохой человек, у него нет ни малейшего понятия о морали и порядочности. Я… мне не удалось ничего сделать, хоть я и пыталась.

— Как он выглядит?

— Он выглядит как итальянец, — Кэтрин осторожно подбирала слова. — Экзотически. Похож на аристократа.

— На что он живет?

— Играет на фортепьяно… в ночном клубе, дешевом месте. Я там не была. Ему нравится это занятие. Я ходила к нему домой, уговаривала вернуться. Он ответил, что вообще не понимает, о чем я толкую. Его комнаты выглядят, как цирк шапито. Одевается он как денди. Щеголь.

— А какой у него голос?

— Если верить агентам, этот парень — бесполезный пустой красавчик, ни на что не годный. Они искали его несколько месяцев. И сетуют, что он не стоил таких усилий.

— А что думаешь ты?

— Думаю, что он сын твоей жены и Моретти. Не знаю. Полагаю, он обманывает. Наверное, не может тебя простить, а потому отказывается вернуться. Ни сейчас, ни когда-нибудь. Скорее всего, он пропащий. Мне жаль…

— Чего тебе жаль, Кэтрин?

— Мне жаль, что я не смогла сделать больше, я пыталась, ходила к нему. И я заметила, как дрогнуло его лицо, когда он впервые услышал твое имя. Это его выдало. Ну, или мне показалось. Я понимала, что о лжет, а потому пошла к нему и предложила деньги. Мы общались несколько часов. Я сказала, что ты сожалеешь и тоскуешь. Что не простил себя. Ему это безразлично. Я сняла для него кольцо с пальца. Твое кольцо Он его попросил, и я отдала с радостью, сразу, но он рассмеялся и вернул. Его не переубедить. Даже если…

— Даже если что?

— Даже если он твой сын.

— Так ты и говоришь, что он мой сын.

— Я, но не он.

— Энди.

— Он называет себя Тони.

— Он попросил у тебя кольцо?

— И я отдала. Он издевался.

Кэтрин видела страдание на лице мужа. Он хотел почти несбыточного, и его душевная боль была ужасной, хуже, чем рана на лбу, зашитая ее руками. Кэтрин надеялась, что Ральф ей поверил. Рассчитывала на это.

— Мы поселимся в большом доме. Переедем на следующей неделе. Здесь будут жить Ларсены.

— Зачем нам это? Теперь для этого нет причины.

— Много лет дом ждал моего сына. Мэллой пишет, что Тони жаден, что у него никогда не было денег. Мои сын появится, когда не останется выбора. А мы переедем и будем ждать.

Кэтрин представила тайный сад, суливший ей радость и восторг, высокие залы, хрустальные светильники и портреты незнакомых людей. Думая о себе, о платьях со шлейфами и о галереях, она поняла, что в этом не нуждается, и муж способен удовлетворить ее желания.

— Мы могли бы жить по-прежнему.

— Мне нужен ребенок. Не хочу умереть бездетным. Так что если Господу будет угодно и если ты будешь так добра — я был бы рад.

— Да, конечно.

— Большой дом для детей. Дворец приключений и тайных лестниц. Я был юнцом, когда его строил, испорченным, упрямым и глупым. Мы, как ты выражаешься, будем жить по-прежнему.

Ужинали они в молчании. Миссис Ларсен приносила и убирала тарелки. Съели немного. После долгого путешествия на поезде Кэтрин умеряла свой аппетит, уважая разочарование Труита. Ее сердце не могло не сопереживать. Кэтрин знала больше, чем ее муж, и была полна решимости.

Ральфу было сложно поделиться своей печалью. За двадцать лет — ни одной радости, а сейчас отчаяние прихлопнуло его, безжалостно, без объяснений. Он потерял сына. Мечта его жизни — спасти Тони из ужаса, вызванного собственным безобразным поведением — окончательно рухнула.

А Кэтрин, сидя за остывающим кофе, не удержалась и заговорила, несмотря на сильное сочувствие к мужу.

— Мы его видели. В ресторане. Слышали, как он выступает.

— И как тебе его выступление?

— Очаровательно. Грустно. Впрочем, не мне судить.

— Ты прекрасно играешь.

«Я потерял все, — хотел сказать Ральф, — Во всем себе отказывал, мучил себя, делал то, чего от меня ожидали. И напрасно. У меня чистые рубашки. Мое поведение безупречно. И это ничего не значит». Его поразили в самое сердце, он смотрел на лицо жены и чувствовал нежность, потому что она вернулась домой. Он был рад видеть ее, был рад птичке, распевающей в клетке На память ему приходила собственная жестокость которую он проявлял по отношению к сыну. И вот теперь тот отрицал его существование. Это было слишком тяжело. И Ральф молчал, точно немой.

Кофе остыл. Ужин закончился. Было поздно. Когда они поднялись по лестнице, Труит осторожно спросил, не желает ли Кэтрин спать в своей комнате.

— С чего вдруг?

— Возможно, ты устала после путешествия.

— Ты ведь мой муж.

Возле кровати на тумбочке стоял стакан с водой, привет от миссис Ларсен. Ральф скрылся в ванной, дав жене время переодеться, там встал на колени и прижался лбом к холодному комоду, остужая жар. Затем вернулся в спальню, снял одежду и аккуратно сложил ее, чтобы миссис Ларсен о ней позаботилась. Обернувшись к кровати, Ральф изумился: его тронуло, что Кэтрин впервые легла в постель обнаженной, она поджидала его, понимала его потребность.

Ральф занялся любовью со страстью, которая удивила его самого. По спине и груди стекали ручейки пота. Он прижимался губами к губам жены, держал ладонь на мягком изгибе ее бедра. Его пальцы были повсюду. Секс с ней напоминал купание в теплой воде. Кэтрин была уступчивой и предупредительной, не брала на себя инициативу. Он радовался, что доставляет ей удовольствие. Чувствовал собственную активность, страсть, пот, способность к управлению ощущениями женщины. Под конец он превратился в чистое движение, чистое желание и позабыл о своем теле, о бизнесе и даже о лице и теле жены, пока его тело, его потребность и его немое горе не стали единственными значимыми вещами на свете. Слушая тихий стон Кэтрин, он на мгновение, на единственное мгновение, испытал удовлетворение. Дышал он медленно и глубоко его руки успокоились, страсти развеялись. Он улегся на нее всем своим весом. Отвел с ее лба прядь волос.

— Спасибо, — произнес он.

Кэтрин отвернула голову и ничего не ответила. Он понял, что не надо было этого говорить. Эти слова много лет назад он обращал к развратным женщинам в гостиничных номерах. Это было не то, что он хотел сказать. Он хотел сказать, что его сердце разбито, и его нельзя восстановить и утешить. Осталось лишь горе да гнев, позволявший держаться. Но Ральф Труит не мог так открыться, это было не в его характере. Поэтому он поблагодарил ее и тут же пожалел об этом, пожалел и о слезах, не пролитых по сыну. Ему бы заплакать. Но, не уронив в жизни ни слезинки, он и сейчас не мог заплакать. Ни по себе. Ни по Антонио. Ни по жене, которой придется нести ужасное бремя — человека, которым он станет. Она уснет подле него, она все узнает, станет беспомощной, и он возненавидит ее за эту беспомощность.

Его, конечно же, накрыла тоска по мальчику, который даже не был его плотью и кровью. Ральф удивлялся: почему сейчас, рядом с женой, под крышей собственного дома, ему так хочется снова обрести Энди. Просто он так долго лелеял эту мечту, и ничто не могло ее заменить, ничто не могло восполнить его потерю. Этот мальчик, ребенок, которого он предал, которого возможно, полюбил, ушел, но ведь мог и вернуться, как когда-то вернулся сам Труит. Здесь Тони мог бы заняться бизнесом, научиться делу и способам управления людьми, которые работали на Ральфа. Познакомился бы с их жизнью, их трудностями, их маленькими победами. Антонио. Энди. Тони Моретти. Незнакомец ставший красивым беззаботным мужчиной. Ральф пытался его представить. Вообразить того, кого не знал, кого когда-то избивал. Сына первой жены. Его блудного сына, для которого двери дома распахнуты.

Кэтрин подле него заснула. Ее медленное дыхание наполнило воздух очарованием. Их окружала темнота. Она лежала на половине кровати, что пустовала двадцать лет. Миссис Ларсен увидит следы их соития — запачканные простыни. Поймет, что он уже не один. Улыбнется. От мысли при этом Ральф смутился. С помощью мелких деталей можно так много выяснить.

Бесполезно. Он сел, спустил ноги на пол. Задрожал от холода. Каким бы сильным ни было его тело, какой гладкой ни была бы кожа, он уже не молод. Он не может все изменить. Позади уже слишком много, а впереди — мало. Вдруг Ральф почувствовал конец своей жизни. Почувствовал сердцем. Костями. Затрудненным дыханием. Кровь бушевала от удовольствия, а мозг сосредоточился на смерти. Его положат в землю, рядом с родителями. Он окажется в аду, будет вечно терпеть боль от материнской иглы.

Поняв что Антонио потерян навсегда, Ральф ощутил как в нем. что-то умерло, исчезла надежда, помогавшая преодолеть годы одиночества. Он имел так много и сам не понимал, почему так сосредоточен на одном. Объявление и жена, притворявшаяся не той, кем была на самом деле, детективы, деньги, надежда, ожидание — все это было ради одной цели, ради мечты об Антонио. И теперь Ральф думал, что никогда не увидит сына.

В окна глядела луна. Бледно-голубой свет упал на стакан с водой подле кровати, и он вдруг испытал такую жажду, что, казалось, вот-вот погибнет. Он протянул руку, взял стакан, немного подержал его. Понюхал и секунду поколебался. Потом выпил сразу всю воду. С первым глотком, при слабом запахе и горьком привкусе, Ральф понял, что в воду что-то добавлено. Он изучил дно красивого итальянского стакана. Посмотрел на красивую жену, спавшую, точно ребенок, и освещенную лунным светом. Вспомнил Флоренцию, свои праздные дни. И догадался, что его отравляют.

Но ему это было безразлично. Теперь ему все стало безразлично.