Глава 1

Немалого труда стоило мне выбрать день и час, с которого надо начать рассказ, но я наконец остановил свой выбор на одной из сред, когда мы собрались ко второму завтраку. Беседа в общем не касалась того, о чем я собираюсь рассказать, но все же в ней промелькнуло нечто, оказавшее влияние на последующие события.

Разделавшись с куском вареного мяса (надо сказать, на редкость жесткого), который мне пришлось разрезать как хозяину дома, я вернулся на свое место и с горячностью, отнюдь не приличествующей моему сану, заявил, что тот, кто убьет полковника Протеро, поистине облагодетельствует мир.

Мой юный племянник, Деннис, тут же выпалил:

– Тебе это припомнят, когда найдут старика плавающим в луже крови. Вот и Мэри покажет на тебя, верно, Мэри? Скажет на суде, как ты кровожадно размахивал кухонным ножом!

Мэри служит у нас временно, в надежде на лучшее положение и более солидный заработок, – она громко, официальным тоном объявила: «Зелень» – и с воинственным видом брякнула треснутое блюдо под нос Деннису.

Моя жена сочувственно спросила:

– Он тебя очень замучил?

Я не сразу нашелся с ответом, поскольку Мэри вслед за зеленью сунула мне в лицо другое блюдо, с крайне непривлекательными непропеченными клецками.

– Благодарю вас, не надо, – сказал я, после чего она грохнула блюдо с клецками на стол и вылетела из комнаты.

– Какая я ужасная хозяйка – просто беда, – сказала моя жена, и мне послышались нотки искреннего раскаяния в ее голосе.

Я был с ней совершенно согласен. Жену мою зовут Гризельда – имя для жены священнослужителя в высшей степени подходящее. Но на этом все подобающие ее положению качества и исчерпываются. Кротости в ней нет ни капли.

Я всегда придерживался мнения, что священнику лучше не жениться. И по сию пору остается тайной, как мне взбрело в голову умолять Гризельду выйти за меня замуж – всего через двадцать четыре часа после нашего знакомства. Как я полагал до того, женитьба – серьезнейший шаг, который требует длительного обдумывания и подготовки, и самое важное в браке – сходство вкусов и склонностей.

Гризельда моложе меня почти на двадцать лет. Она поразительно хороша собой и абсолютно не способна серьезно относиться к чему бы то ни было. Она ничего не умеет толком делать, и жить с ней в одном доме – чистое мучение. Весь мой приход для нее что-то вроде цирка или зверинца, созданного ей на потеху. Я попытался сформировать ее ум, но потерпел полную неудачу. И все более и более убеждаюсь в том, что служителю церкви подобает жить в одиночестве. Я не раз намекал на это Гризельде, но она только заливалась смехом.

– Дорогая моя, – сказал я, – если бы ты хоть чуточку постаралась...

– Да я стараюсь, – откликнулась Гризельда. – Только, знаешь, мне кажется, что чем больше я стараюсь, тем хуже получается. Ничего не поделаешь – я не создана для домашнего хозяйства. Я решила, что лучше бросить все на Мэри, примириться с неудобствами и питаться этой неудобоваримой гадостью.

– А о муже ты подумала, радость моя? – укорил я ее и добавил, следуя примеру лукавого, который цитировал Священное писание ради своих целей: – Она устраивает все в доме своем...

– Но ведь тебе сказочно повезло: тебя не бросили на растерзание львам, – живо перебила Гризельда. – А то еще и на костер мог бы угодить. Стоит ли поднимать шум из-за невкусной еды и невыметенной пыли с дохлыми осами! Расскажи-ка мне лучше про полковника Протеро. У ранних христиан было одно преимущество – они не додумались еще завести у себя церковных старост.

– Надутый старый грубиян, – заметил Деннис. – Недаром первая жена от него сбежала.

– По-моему, ничего другого ей и не оставалось, – сказала моя жена.

– Гризельда! – строго оборвал ее я. – Я не потерплю, чтобы ты говорила подобные вещи.

– Ну, милый, – с нежностью сказала жена. – Расскажи мне про него. Из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Может, из-за мистера Хоуза, из-за того, что он ежеминутно кланяется, кивает и крестится?

Хоуз – мой новый помощник. Он прослужил в нашем приходе чуть больше трех недель, придерживается правил Высокой Церкви и постится по пятницам. А полковник Протеро – непримиримый противник всех и всяческих ритуалов.

– На этот раз – нет. Хотя походя он и об этом упомянул. Нет, все неприятности начались со злосчастной фунтовой бумажки миссис Прайс Ридли.

Миссис Прайс Ридли – достойный член нашей общины. Во время ранней обедни в годовщину смерти своего сына она положила в кружку для пожертвований фунтовую банкноту. Позже, читая вывешенную для сведения паствы справку о пожертвованиях, она была поражена в самое сердце тем, что самой крупной банкнотой значилась бумажка в десять шиллингов.

Она пожаловалась мне, и я вполне резонно заметил, что она, должно быть, запамятовала.

– Мы все уже не так молоды, – добавил я, стараясь как можно тактичнее уладить дело. – Годы берут свое, от этого не уйдешь.

Как ни странно, мои слова оказали противоположное действие. Она заявила, что творятся странные вещи и она чрезвычайно удивлена, что я этого не замечаю. После чего миссис Прайс Ридли, как я догадываюсь, явилась с жалобами к полковнику Протеро. Протеро из тех людей, которые обожают скандалить по любому поводу. Он и устроил скандал. К сожалению, для скандала он выбрал среду. А я утром по средам даю уроки в церковной дневной школе, и это превращает меня в комок нервов, так что я до конца дня не могу прийти в себя.

– Что ж тут такого – надо же и ему хоть чем-то развлечься, – сказала моя жена с видом праведного и беспристрастного судьи. – Около него никто не увивается, называя его нашим дорогим викарием, и никто ему не дарит жутких расшитых туфель, а к Рождеству – теплых ночных носочков. И жена и дочь на дух его не переносят. Наверно, ему приятно хоть в чем-то почувствовать себя важной персоной.

– Но ведь для этого вовсе не обязательно оскорблять других, – не без горячности ответил я. – Мне кажется, он даже не понял, какие выводы можно сделать из его слов. Хочет проверить все церковные счета – на случай растрат. Растрат, так и сказал. Выходит, он думает, будто я прикарманиваю церковные средства!

– О тебе никто такого не подумает, мой родной, – сказала Гризельда. – Ты настолько выше всех подозрений, что тебе просто грех не воспользоваться такой возможностью. Вот было бы здорово, если бы ты присвоил пожертвования на миссионерскую работу. Терпеть не могу миссионеров – я их всегда ненавидела.

Я уже хотел упрекнуть жену за нехристианские чувства, но тут Мэри внесла полусырой рисовый пудинг. Я попробовал слабо протестовать, но Гризельда заявила, что японцы всегда едят недоваренный рис и от этого у них так хорошо варят мозги.

– Попомни мои слова, – сказала она, – если бы ты всю неделю, до самого воскресенья, ел рисовый пудинг, ты произнес бы сногсшибательную проповедь, честное слово.

– Боже упаси, – содрогнувшись, ответил я. Затем продолжил: – Протеро зайдет завтра вечером, и мы вместе просмотрим все счета. А сегодня мне нужно закончить свою речь для МКАЦ. Я тут искал цитату и так зачитался «Реальностью» каноника Ширли, что не успел написать все до конца. А ты сегодня что собираешься делать, Гризельда?

– Исполнять свой долг, – сказала Гризельда. – Свой долг супруги пастыря. Чай со сплетнями в половине пятого.

– А кого ты пригласила?

Гризельда стала перечислять по пальцам, сияя напускной добродетелью:

– Миссис Прайс Ридли, мисс Уэзерби, мисс Хартнелл и это чудовище – мисс Марпл.

– А мне мисс Марпл даже нравится, – возразил я. – По крайней мере, она не лишена чувства юмора.

– Самая жуткая сплетница во всей деревне, – сказала Гризельда. – Всегда знает до мелочей все, что здесь творится, и всегда от всех ждет самого худшего.

Как я уже говорил, Гризельда гораздо моложе меня. В моем возрасте люди понимают, что самые худшие ожидания обычно оправдываются.

– Меня к чаю не жди, Гризельда! – заявил Деннис.

– Ах ты разбойник! – воскликнула Гризельда.

Деннис благоразумно спасся бегством, а мы с Гризельдой перешли ко мне в кабинет.

– Ума не приложу, кого бы еще позвать, – сказала она, усаживаясь на мой письменный стол. – Может, доктора Стоуна и мисс Крэм? И еще, пожалуй, миссис Лестрэндж. Между прочим, я к ней вчера заходила и не застала ее. Да, миссис Лестрэндж надо непременно позвать к чаю. Она такая таинственная – приехала, сняла дом в деревне и носа из него не кажет, а? Сразу приходят в голову детективы. Представляешь: «Кто была эта таинственная дама с бледным и прекрасным лицом? Что таилось в ее прошлом? Никто не ведал. В ней было нечто роковое». По-моему, доктор Хэйдок что-то про нее знает.

– Ты читаешь слишком много детективов, – кротко заметил я.

– А ты-то сам? – парировала она. – Я вчера весь дом перевернула, искала «Пятно на лестнице», пока ты писал тут проповедь. Наконец прихожу спросить тебя, не попадалась ли тебе эта книга, и что я вижу?

У меня хватило совести покраснеть.

– Да я просто нечаянно на нее наткнулся. Потом какая-то фраза случайно попалась мне на глаза, и...

– Знаю я эти случайные фразы, – сказала Гризельда. И напыщенно произнесла, словно читая по книге: – «И тут случилось нечто поразительное – Гризельда встала, прошла через всю комнату и нежно поцеловала своего пожилого мужа». Сказано – сделано.

– Это и вправду «нечто поразительное»? – спросил я ее.

– Ты еще спрашиваешь, – ответила Гризельда. – Ты хоть понимаешь, Лен, что я могла выйти замуж за министра, за баронета, за процветающего дельца, за трех младших офицеров и бездельника с изысканными манерами, а вместо этого выбрала тебя? Разве это не поразило тебя в самое сердце?

– Тогда – поразило, – признался я. – Я частенько задумывался, почему ты так поступила.

Гризельда залилась смехом.

– А потому, что почувствовала себя совершенно неотразимой, – прошептала она. – Остальные мои кавалеры считали, что я просто чудо, и, разумеется, для каждого из них я была бы отличной женой. Но для тебя я – воплощение всего, что ты не любишь и не одобряешь, и все же ты не мог передо мной устоять. Мое тщеславие просто не выдержало этого. Знаешь, куда приятнее, когда тебя втайне обожают, сознавая, что это грех, чем когда тобой гордятся и выставляют напоказ. Я доставляю тебе кучу неудобств, я непрерывно тебя шокирую, и, несмотря ни на что, ты любишь меня до безумия. Ты меня любишь до безумия, а?

– Разумеется, я к тебе очень привязан, дорогая.

– Вот как! Лен, ты меня обожаешь. Помнишь, как я осталась в городе, а тебе послала телеграмму, и ты ее не получил, потому что сестра почтмейстерши разрешилась двойней и она забыла ее передать? Ты потерял голову, принялся звонить в Скотленд-Ярд и вообще устроил жуткий переполох.

Есть вещи, вспоминать о которых бывает весьма неприятно. В упомянутом случае я действительно вел себя довольно глупо. Я сказал:

– Извини, дорогая, но я хотел бы заняться своей речью для МКАЦ.

Гризельда страдальчески вздохнула, взъерошила, потом снова пригладила мои волосы и сказала:

– Ты меня недостоин. Нет, правда! Закручу роман с художником. Клянусь, что закручу. Представляешь себе, какие сплетни пойдут по всему приходу?

– Их и без того предостаточно, – мягко заметил я.

Гризельда расхохоталась, послала мне воздушный поцелуй и выпорхнула через застекленную дверь.