Книга: Заблудившийся автобус
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

Большой и красивый автобус компании «Борзая» стоял под посадочным навесом в Сан-Исидро. Рабочие заправляли его, проверяли уровень масла и давление в шинах. Система обслуживания работала как часы. Негр подметал салон, отряхивал сиденья и подбирал с полу спички, окурки и обертки от жвачки. Он провел пальцами под спинкой заднего сиденья, тянувшегося от борта до борта. Иногда он находил тут монету или перочинный нож. Деньги оставлял себе, а большинство других предметов сдавал на станцию. Люди подымают жуткую вонь из-за потерянных вещей, а из-за мелочи – нет. Иногда удавалось набрать за этим сиденьем доллара два. Сегодня уборщик выковырял две десятицентовых, одну пятидесятицентовую и маленький бумажник с призывной повесткой, водительскими правами и членской карточкой Клуба Львов.
Он заглянул в отделение для бумажных денег. Две пятидесятидолларовых и чек на пятьсот. Он положил бумажник в карман рубашки и обмахнул сиденье метелкой. Он дышал тяжеловато. С деньгами просто. Можно их вынуть, а бумажник кинуть на сиденье, чтобы после рейса его нашел другой уборщик. Чек – не трогать. С чеками опасно. Но эти две хорошенькие полусотенные… какие хорошенькие полусотенные!.. В горле у него встал ком и не пройдет, пока хорошенькие не окажутся у него, а бумажник за сиденьем.
Но он не мог до них добраться, потому что оголец снаружи мыл окна, забрызганные дорожной грязью. Приходилось выжидать. Попадешься – выгонят.
В манжете его синих диагоналевых брюк было распоротое место. Он придумал сунуть две хорошенькие туда, в манжет, перед тем, как сойдет с автобуса. А перед концом рабочего дня он заболеет. Ага, заболеет. С неделю не будет выходить. Если он заболеет на работе и все равно доработает день до конца, тогда никто не догадается, почему он не выходил еще несколько дней, и его не выгонят. Он услышал, как кто-то влез в автобус, и немного напрягся. Это заглянул шофер, Луи.
– Здорово, Джордж, – сказал он. – Слушай, не находил бумажника? Один говорит, потерял.
Джордж что-то буркнул.
– Ладно, пойду сам посмотрю, – сказал Луи.
Джордж резко обернулся – он все еще стоял на коленях.
– Нашел я его, – сказал он. – Хотел кончить тут и сдать.
– Да? – сказал Луи. Он взял у Джорджа бумажник и открыл. Оголец смотрел через стекло. Луи грустно улыбнулся Джорджу и скосил глаза на малого.
– Не повезло, Джордж, – сказал Луи. – Похоже, дело дохлое. Этот сказал две полусотенные, тут и есть две полусотенные. – Он вытащил деньги и чек, чтобы их увидел малый, подглядывавший в окно. – Ничего, Джордж, может, в другой раз повезет, – сказал Луи.
– Может, он заплатит за находку? – сказал Джордж.
– Тогда половина – твоя, – сказал Луи. – А если меньше доллара – все твои.
Луи ушел из автобуса в зал ожидания. Он сдал бумажник в кассу.
– Джордж нашел. Как раз собирался нести, – сказал Луи. – Молодец парень. – Луи знал, что хозяин бумажника стоит у него за спиной, и сказал кассиру: – Если бы я потерял, я бы Джорджа отблагодарил как следует. Хуже всего человека портит – это когда его не поощряют. Я помню, парень нашел тысячу и сдал, а ему даже спасибо не сказали. Так он чуть ли не на другой день ограбил банк и убил двоих охранников. – Луи врал легко и без запинки.
– Сколько едет на юг? – спросил Луи.
– У тебя полно, – сказал кассир. – Один до Мятежного угла, и пироги не забудь, как на прошлой неделе. В жизни не слыхал такого скандала из-за пятидесяти пирогов. Вот ваш бумажник, сэр. Проверьте, все ли на месте.
Владелец заплатил за находку пять долларов. Луи решил, что как-нибудь отдаст Джорджу доллар. Он знал, что Джордж не поверит, – ну и черт с ним. Это вообще дело скользкое – кто у кого захамил. Плывет в руки – не зевай. Луи был крупный, полноватый, но любитель красиво одеться. Собутыльники звали его «Мордатый». За словом в карман он не лез, был сообразителен и старался прослыть лошадником. Скаковых лошадей называл собачками, а всякую ситуацию – надбавкой. Он бы хотел быть Бобом Хоупом, а еще лучше – Бингом Кросби.
Луи увидел Джорджа, который заглядывал в дверь зала. Его охватил порыв щедрости. Он подошел и дал Джорджу долларовую бумажку.
– Жадная сволочь! – сказал он. – `На доллар. Ему приносят пятьсот с лишним, а он тебе – доллар!
Джордж взглянул ему в лицо – стрельнул карими главами. Он знал, что это ложь, и знал, что ничего не может сделать. Если Луи на него разозлится, может напакостить. И страшно хотелось напиться. Джордж прямо чувствовал, как его разбирает виски. А все из-за этого сопляка – суется со своим носом.
– Спасибо, – сказал Джордж.
Мальчишка прошел мимо с ведром и губкой. Джордж сказал:
– По-твоему, это чистые окна?
И Луи подыграл Джорджу. Он сказал малому:
– Хочешь выйти в люди – шевелись. Окна загвазданные. Вымой снова.
– Я тебе не подчиняюсь. Начальник будет недоволен – тогда посмотрим.
Луи и Джордж переглянулись. Сопляк. Луи только захотеть, и через неделю ему дадут под зад коленкой.
Большие автобусы «Борзой», тяжелые и высокие, как дома, въезжали под посадочный навес и отъезжали. Шоферы плавно и красиво подруливали к платформам. Пахло маслом, дизельным выхлопом, конфетами и сильным моющим порошком, ударявшим в нос.
Луи вернулся на станцию. Внимание его привлекла молодая женщина, вошедшая с улицы. Она несла чемодан. Взгляд Луи выхватил ее из толпы. Краля! Такую кралю он посадил бы в автобусе позади своего кресла. Он поглядывал бы на нее в зеркальце и расспрашивал. Может, живет где-нибудь по маршруту. У Луи много приключений начиналось с этого.
Свет с улицы падал на нее сзади, так что Луи не мог разглядеть лицо, но чувствовал – хороша. А почему чувствовал – он сам не мог сказать. Мало ли какая могла стоять там, против света. Почему же ее приметил? Конечно, фигура складная и красивые ноги, это видно. Но главное – от нее как-то тянуло женщиной.
Он видел, что она направилась с чемоданом к кассе, и поэтому сразу к ней не пошел. Он ушел в туалет. Он стал перед умывальником, окунул руки в воду и провел ладонями по волосам. Потом вынул из бокового кармана расческу, гладко зачесал волосы назад и примял рукой сзади, где остался хохолок. Потом расчесал усики – без особой нужды, потому что они были очень короткие. Одернул серый вельветовый пиджак, подтянул пояс и слегка подобрал живот.
Сунув расческу в карман, он снова осмотрел себя в зеркале. Пригладил волосы на висках. Ощупал затылок – не торчит ли там, прилег ли хохолок. Поправил форменную черную бабочку на резинках и, достав из кармана рубашки сенсен, кинул несколько зернышек в рот. И напоследок как бы встряхнул на себе пиджак.
Когда его правая рука протянулась к латунной ручке двери, левая пробежала пальцами вверх и вниз по ширинке, проверяя, все ли застегнуто. Он сложил губы в кривоватую улыбку – смесь искушенности и простодушия, – которая приносила ему успех. Луи прочел где-то, что если смотришь девушке в глаза и улыбаешься, это производит впечатление. Не просто смотришь на нее так, как будто она самая красивая на свете, а смотришь, покуда она не отведет глаза. И еще одна хитрость. Если тебе трудно смотреть людям в глаза, смотри им в переносицу. Тому, на кого смотришь, кажется будто ему смотрят в глаза, а на самом деле ты не смотришь. Этот прием Луи находил очень удачным.
Почти все свободное от сна время Луи думал о женщинах. Ему нравилось плохо с ними обходиться. Нравилось бросать их, когда они в него влюблялись. Он называл их щетками. «Я возьму щетку, – говорил он, – ты возьмешь щетку и загудим». Он величаво вышел из туалета, но тут же вынужден был отступить, потому что два человека несли между скамейками длинный ящик с отдушинами. На стенке ящика большими белыми буквами было написано: ДОМАШНИЕ ПИРОГИ МАТУШКИ МЭХОНИ. Грузчики прошли мимо Луи к посадочной платформе.
Женщина уже сидела на скамейке, чемодан она поставила у ног. Проходя по залу, Луи быстро взглянул на ее ноги, а потом встретился с ней глазами и стал смотреть. Он улыбался кривоватой улыбкой и двигался по направлению к ней. Она смотрела на него без улыбки, потом отвела взгляд.
Луи расстроился. Она должна была смутиться – но не смутилась. Просто потеряла к нему интерес. А хороша была и в самом деле: красивые, не худые ноги с крепкими бедрами, живота – никакого, и большая грудь, которой она отнюдь не стеснялась. Она была блондинка, с жесткими, слегка посекшимися от горячей завивки волосами, но волосы красивые, блестящие, и прическа такая, как нравилось Луи – с крупными завитками. Глаза были подведены синим карандашом, на веки положен кольдкрем, а ресницы густо намазаны тушью. Румян не было, губы накрашены ярко, так, что рот казался почти квадратным, как у некоторых киноактрис. На ней был костюм – узкая юбка и жакет с круглым воротником. Туфли – коричневые, с белой строчкой. И сама хороша, и одета как надо. И видно – в дорогое.
Луи разглядывал ее лицо, пока шел. У него было чувство, что он ее где-то видел. Может, в кино, а может, просто похожа на какую-нибудь знакомую. Такое тоже случается. Глаза были широко расставлены, почти неестественно широко, – голубые с коричневыми искорками и ясно обозначенными линиями от зрачка к наружному краю радужной оболочки. Брови были выщипаны и подрисованы высокими дугами, что придавало ей удивленный вид. Луи заметил, что ее руки в перчатках лежат спокойно. Она не нервничала, не суетилась, и это его обеспокоило. Он боялся самообладания в женщинах, и его не покидало чувство, что где-то он ее видел. Колени у нее были не костлявые, круглые, а юбка не задиралась, хотя она ее не обдергивала.
Проходя мимо, Луи наказал ее за то, что она отвела взгляд, – уставился ей на ноги. Действовало это обыкновенно таким образом, что женщина поправляла юбку, даже если юбка не задралась, – но сейчас не подействовало. Его искусство не произвело впечатления, и Луи слегка растерялся. Проститутка, наверное, сказал он себе. Обыкновенная дешевка. И тут же посмеялся над собой. При таких-то вещах – дешевка?
Луи подошел к окошку кассы и сардонически улыбнулся кассиру Эдгару. Эдгар им восхищался. Эдгар хотел бы походить на него.
– Куда щетка едет? – спросил Луи.
– Щетка?
– Ну. Баба, блондинка.
– А-а. – Эдгар обменялся мужским понимающим взглядом с Луи. – На юг, – сказал он.
– На моей телеге?
– Ну.
Луи побарабанил по доске пальцами. Он отрастил на мизинце очень длинный ноготь. Ноготь выгнулся желобком и был подпилен остро. Луи не знал, зачем он это сделал, но с удовольствием отметил, что еще несколько шоферов начали отращивать ноготь на мизинце. Луи создавал моду, и это было ему приятно. Один шофер такси привязал хвост енота к пробке радиатора, и на другой же день у каждого трепался на капоте кусок меха. Скорняки делали искусственные лисьи хвосты, и ни один школьник не появлялся на машине без развевающегося хвостика. А таксист, наверное, развалившись за баранкой, с удовольствием думал, что все началось с него. Луи отращивал ноготь на мизинце пять месяцев и уже видел несколько человек своих последователей. Это может пойти по стране – а началось все с Луи.
Он постучал по доске длинным выпуклым ногтем, но осторожно, потому что когда ноготь вырастает до такой длины, он легко ломается. Эдгар смотрел на ноготь. Свою же левую руку он прятал внизу. У него тоже отрастал ноготь, но он был еще не очень длинный, и Эдгар не хотел показывать его Луи, пока не отрастет как следует. У Эдгара ногти были ломкие, этот приходилось покрывать бесцветным лаком, иначе он бы сразу сломался. Он даже в постели раз сломался. Эдгар посмотрел на блондинку.
– Хочешь заняться этой… щеткой?
– Почему не попробовать? – сказал Луи. – Может, и проститутка.
– Хорошая проститутка – тоже дело. – Взгляд Эдгара опять скользнул в ту сторону. Женщина положила ногу на ногу. – Луи, – сказал он извиняющимся голосом, – пока я не забыл – ты присмотри за тем, как грузят ящик с пирогами. На прошлой неделе на нас была жалоба. Где-то по дороге уронили ящик, и малиновый пирог весь перемешался с лимонным, а сверху еще изюм насыпался. Пришлось выплачивать.
– Только не в моем рейсе, – отрезал Луи. – Его ведь в Сан-Хуан везут? На ихней колымаге с Мятежного угла и уронили.
– Выплачивать нам пришлось, – сказал Эдгар. – Все таки проверь, ладно?
– В моем рейсе никаких пирогов не роняли, – угрожающе сказал Луи.
– Я знаю. Знаю, что не у тебя. Но из конторы велели передать тебе, чтобы ты проследил.
– Чего же они ко мне не обратились? – сказал Луи. – Есть жалоба – ну так и вызвали бы меня, а не передавали через кого-то. – Он раздувал в себе злость, как костер. Но злился он на женщину. Дешевка. Он посмотрел на большие настенные часы. Секундная стрелка в полметра длиной прыгала по циферблату, а в выпуклом стекле Луи видел блондинку, которая сидела, закинув ногу на ногу. В кривом стекле было плохо видно, но ему показалось, что она смотрит ему в затылок. Злость в нем приутихла.
– Я присмотрю за пирогами, – пообещал он. – Скажи им, малины в лимонном не будет. Я, кажется, подзаймусь этой щеткой. – Он увидел восхищение в глазах Эдгара и медленно повернулся лицом к залу.
Луи не ошибся. Она смотрела ему в затылок, а когда он повернулся, продолжала смотреть в лицо. Во взгляде ее не было интереса, совсем никакого. Но глаза красивые, подумал он. Хороша, черт! Луи прочел в журнале, что широко расставленные глаза говорят о сексуальности, и от блондинки тянуло ею, тянуло. На таких всегда оглядываются на улице. Стоит ей появиться – сразу все поворачиваются и смотрят. Прямо видишь, как головы поворачиваются, словно на ипподроме. Что-то в ней есть особенное – и дело не в косметике, не в походке, хотя и они много значат. Что бы это ни было, но она несла в себе такой заряд. Луи почуял его, когда она только вошла с улицы и стояла против света, так что он даже не мог ее разглядеть. Сейчас она смотрела на Луи без улыбки, вообще без всякого выражения, просто смотрела, а он это все равно чуял. Горло у него перехватило, и шея над воротничком покраснела. Он знал, что через секунду отведет глаза. Эдгар ждал, и Эдгар верил в Луи.
Репутация Луи была несколько преувеличенной, но он действительно имел подход, действительно не терялся по части щеток. И все же сейчас ему было не по себе. Эта щетка его осадила. Хотелось залепить ей пощечину. Грудь распирало. Если он не возьмется за дело сейчас, шанс будет упущен. Он видел темные лучики на радужных оболочках, круглый подбородок. Он применил обнимающий взгляд. Он слегка расширил глаза и улыбнулся, как будто вдруг узнал ее. И двинулся прямо к ней.
Он тонко придал улыбке легкую почтительность. Она продолжала смотреть ему в глаза, но уже не так холодно. Он остановился перед ней.
– Кассир говорит, вы едете на юг на моем автобусе, мадам, – сказал он. Он чуть не рассмеялся над этим «мадам», но обычно слово действовало. Подействовало и на нее. Она чуть-чуть улыбнулась.
– Я отнесу ваш чемодан, – продолжал Луи. – Отправляемся минуты через три.
– Спасибо, – сказала женщина. – «Голос у нее грудной и чувственный», – подумал Луи.
– Позвольте взять ваш чемодан. Я его сейчас поставлю, и место будет занято.
– Он тяжелый, – сказала она.
– Я тоже, кажется, не карлик, – возразил Луи. Он взял ее чемодан и быстро пошел на посадочную платформу. Он влез в автобус и поставил чемодан перед сиденьем, которое было прямо за его креслом. Можно смотреть на нее в зеркальце и поговорить по дороге. Он вышел из автобуса и увидел, что оголец с другим уборщиком грузят на крышу ящик с пирогами.
– Поаккуратнее с этой штукой, – громко сказал Луи. – Вы, паразиты, уронили такой на прошлой неделе, а капают на меня.
– Ничего я не ронял, – сказал мальчишка.
– Ну да, не ронял, – сказал Луи. – Не нарывайся, малый. – Он ушел через стеклянные двери в зал ожидания.
– Чего его разбирает? – спросил другой уборщик.
– Да я его зашухарил, – сказал мальчишка. – Джордж нашел бумажник, а я видел, ну и побоялся притырить. С начинкой бумажник. Оба взъелись на меня – что я видел. Луи с Джорджем эту сотню поделили бы, а из-за меня она накрылась. Видят, что я видел, ну и, ясно, побоялись притырить.
– Я бы от сотни не отказался, – сказал уборщик.
– А кто бы отказался? – сказал мальчишка.
– Взял бы я сотню да как загулял бы – на сотню знаешь как можно погулять?
И пошел ритуальный разговор.
В зале возникла легкая суета. Пассажиры автобуса, отправлявшегося на юг, уже собрались. У Эдгара в кассе было много работы – но не так много, чтобы выпустить из виду блондинку. «Щетка», – шептал он. Это было новое слово. Теперь он будет им пользоваться. Он осмотрел ноготь мизинца на левой руке. Не скоро вырастет такой хороший, как у Луи. Но зачем себя обманывать? Все равно, таким ходоком, как Луи, он не будет. Бабы ему всегда доставались второго разбора.
Был последний набег пассажиров на кондитерский лоток, на автоматы с арахисом и жвачкой. Китаец купил «Тайм» и «Ньюсуик», аккуратно скатал их вместе и опустил в карман черного габардинового пальто. Старуха нервно перебирала журналы у газетчиков, не собираясь ничего покупать. Два индуса в ослепительно белых чалмах, с лаково-черными кудрявыми бородами стояли рядышком перед окном кассы. Пытаясь объясниться, они бросали вокруг огненные взгляды.
Луи стоял у выхода на платформу и безотрывно смотрел на блондинку. От него не укрылось, что каждый мужчина в зале занят тем же. Все наблюдали за ней исподтишка, чтобы никто не заметил. Луи повернулся и посмотрел через стеклянные двери: мальчишка и другой уборщик укрепили ящик с пирогами на крыше автобуса и покрыли брезентом.
В зале ожидания вдруг потемнело. Должно быть, туча закрыла солнце. Потом снова посветлело, как будто плавно вывели реостат. Зазвенел большой колокольчик над стеклянными дверьми. Луи взглянул на ручные часы и вышел на платформу к большому автобусу. Пассажиры в зале ожидания поднялись и зашаркали к дверям.
Эдгар никак не мог понять, куда хотят ехать индусы. «У, башка тряпичная, – сказал он про себя. – И чего их носит – выучились бы сперва по-английски».
Луи забрался на высокое кресло, отгороженное трубой из нержавеющей стали, и проверял билеты у входивших пассажиров. Китаец в черном пальто сразу направился к заднему сиденью, снял пальто и положил «Тайм» с «Ньюсуиком» на колени. Старая дама, задыхаясь, преодолела ступеньку и села прямо позади Луи. Он сказал:
– Извините, это место занято.
– Что значит занято? – ощетинилась она. – Здесь места не нумерованные.
– Это место занято, – повторил Луи. – Вы же видите – чемодан стоит? – Он ненавидел старух. Он их боялся. От них пахло чем-то таким, что у него поджилки дрожали. Они бешеные, и у них нет гордости. Им скандал устроить – все равно что плюнуть. И всегда своего добиваются. Бабка Луи была тираном. И всегда своего добивалась, потому что была бешеная. Боковым зрением он видел блондинку, дожидавшуюся на подножке автобуса, когда пройдут индусы. Надо же так влипнуть. Он вдруг рассердился.
– Мадам, – сказал он, – в автобусе распоряжаюсь я. Тут сколько угодно хороших мест. Будьте любезны пересесть.
Старуха выставила на него подбородок и нахмурилась. Она поелозила задом, устраиваясь поудобнее.
– Вы этой девице место заняли – вот кому вы заняли, – сказала она. Я вот подам на вас жалобу начальству.
Луи взорвался.
– Сделайте одолжение. Выходите и подавайте на меня жалобу. Пассажиров у компании много, а хороших шоферов мало. – Он видел, что блондинка слушает, и ему это было приятно.
Старуха почувствовала, что он сердится.
– Я на вас пожалуюсь, – сказала она.
– Жалуйтесь на здоровье. Вы можете сойти, – громко ответил Луи, – но на этом месте сидеть не будете. Оно предоставлено пассажирке по совету врача.
Это была лазейка, и старуха ею воспользовалась.
– Почему вы сразу не сказали? – спросила она. – Что же я – понять не могу? Но я все равно пожалуюсь на вашу грубость.
– Сделайте одолжение, – устало сказал Луи. – Мне не привыкать.
Старуха пересела на следующее место. «Сейчас навострит уши и будет меня ловить, – подумал Луи. – А-а, пускай. У нас пассажиров больше, чем водителей». Блондинка была уже рядом, протягивала билет. Луи непроизвольно сказал:
– Вы только до Мятежного?
– Да, у меня там пересадка. – Она улыбнулась, услышав разочарование в его голосе.
– Вот ваше место, – сказал он. Он видел в зеркальце, как она села, закинула ногу на ногу, одернула юбку и поставила сумочку рядом с собой. Потом выпрямилась и поправила воротник жакета.
Она знала, что Луи наблюдает за каждым ее движением. С ней так бывало всегда. Она знала, что отличается от других женщин, но не совсем понимала – чем. С одной стороны, было приятно – что тебе всегда уступают лучшее место, не дают заплатить за обед, поддерживают под руку, когда переходишь улицу. Руки мужчин все время тянулись к ней. И в этом же было постоянное неудобство. Приходилось урезонивать, или улещивать, или оскорблять, или просто драться, чтобы отстали. Все мужчины домогались одного и того же, и деться от этого было некуда. Она воспринимала это как неизбежность и была права.
Когда она была совсем молоденькой, ее это мучило. Было гадко, давило ощущение вины. Но повзрослев, она притерпелась и выработала свои методы. Иногда она уступала, иногда принимала в подарок деньги или вещи. Подходы же почти все ей были известны. Она точно могла предугадать все, что сделает или скажет Луи в следующие полчаса. Иногда это помогало избежать осложнений. Мужчины постарше хотели ей помочь, устроить учиться или устроить на сцену. Из молодых некоторые хотели на ней жениться или опекать ее. И лишь немногие, очень немногие, честно и прямо желали с ней спать, о чем и заявляли.
С ними было проще всего, потому что она могла сказать да или нет и на этом поставить точку. Больше всего она ненавидела в своем даре – или своем недостатке – грызню, вечно разгоравшуюся вокруг нее. Мужчины яростно сцеплялись в ее присутствии. Грызлись, как терьеры; поэтому ей иногда хотелось нравиться женщинам – но она не нравилась. Она была не глупа. И знала, почему не нравится, но ничего не могла поделать. Мечтала же она – о красивом доме в красивом городке, о двух детях и о том, как она будет стоять на лестнице. Она будет красиво одета и будет встречать гостей к обеду. Будет муж – конечно; но он как-то ускользал из этой картины, потому что рекламы в женских журналах, из которых и вырастала мечта, никогда не включали мужчину. Только миловидная женщина в красивом платье спускается по лестнице, только гости в столовой, только свечи и обеденный стол темного дерева, и чистенькие дети целуют маму, отправляясь спать. Вот чего ей хотелось. И она понимала яснее ясного, что этого как раз у нее не будет.
В ней накопилось много грусти. Она думала о других женщинах. Может быть, они в постели не такие, как она? Наблюдая жизнь, она видела, что на большинство женщин мужчины так не реагируют, как на нее. Чувственность не взыгрывала в ней с обременительной силой или постоянством, а как у других женщин – она не знала. С ней они никогда этого не обсуждали. Они ее не любили. Однажды молодой врач, к которому она обратилась в надежде как нибудь умерить свои периодические страдания, начал к ней приставать, и когда она его окоротила, заметил: «Вокруг вас воздух этим заражен. Не знаю, как это у вас получается, но это факт. Есть такие женщины, – сказал он. – Слава богу, их немного, иначе бы мужчина спятил».
Она пробовала одеваться построже, но это мало помогало. На обычной работе она не удерживалась. Она научилась печатать, но когда ее нанимали, в конторе все летело кувырком. А теперь у нее была кормушка. Платили хорошо, сложностей особых не было. Она раздевалась на холостяцких банкетах. Антрепризой занималось обыкновенное агентство. Она не понимала, что за смысл в этих банкетах и что за удовольствие мужчинам, но мужчины приходили, а она получала пятьдесят долларов за то, что снимала одежду, и это было лучше, чем если бы одежду сдирали в кабинете. Она даже почитала о нимфомании – хоть и немного, но поняла, что ею не страдает. И чуть ли не жалела об этом. Иногда она думала просто поступить в публичный дом, скопить там денег и уехать на покой в деревню – или же выйти за пожилого, с которым можно сладить. Это было бы самое простое. Молодые люди, которые ей нравились, почему-то начинали злобствовать. Они всегда подозревали ее в обмане. Либо дулись, либо пробовали бить, либо в ярости прогоняли ее.
Она пыталась удержать их, но все кончалось только так. А старик с деньгами – это выход. Она бы хорошо к нему относилась. И деньги и время свое он тратил бы не впустую. У нее были только две подруги, и обе из публичного дома. Как видно, только такие могли не завидовать и не осуждать ее. Но одна уехала из страны. Куда – неизвестно. Отправилась куда-то с армией. А другая жила с рекламщиком, и подруга ей была ни к чему.
Другая – это Лорейн. Они вместе снимали квартиру. Лорейн была равнодушна к мужчинам, но и женщинами не интересовалась. А потом Лорейн связалась со своим рекламщиком и попросила ее выехать. Лорейн все объяснила напрямик, когда сказала ей, что приходить не надо.
Лорейн была в публичном доме, а этот рекламщик в нее влюбился. Но тут Лорейн заболела гонореей и раньше, чем сама почувствовала, заразила рекламщика. Он был из впечатлительных, ошалел, потерял место и приполз к Лорейн плакаться. Она все-таки считала себя виноватой, поэтому пустила его и кормила, пока их лечили. Это было до новых лекарств, так что им доставалось.
А потом рекламщик стал налегать на снотворные таблетки. Она заставала его дома без сознания, а так он ходил обалделый, без таблеток склочничал и ел их все больше и больше. Два раза его увозили откачивать.
Лорейн была хорошая, на самом деле, и ей приходилось туго, потому что зарабатывать в доме не могла, покуда не вылечилась. Она не хотела заражать никого из знакомых, но надо было есть, платить врачу и за квартиру. Пришлось зарабатывать на улицах Глендейла, а чувствовала она себя плохо. А тут – одно к одному – рекламщик стал ревновать и не пускал ее на улицу, хотя сам сидел без работы. Хорошо бы все это уже рассосалось, и они с Лорейн могли бы опять жить вместе. Они были дружной парой. И жилось им весело, славно, по-тихому весело.
В Чикаго шел съезд за съездом, и она хорошо подработала на банкетах. В Лос-Анджелес возвращалась на автобусах из экономии. Хотелось хоть немного пожить тихо. От Лорейн давно не было вестей. Последний раз она предупредила, что рекламщик читает ее письма, поэтому писать не надо.
Последние пассажиры выходили из дверей и садились в автобус.
Луи закинул ногу на ногу. Он немножко робел перед этой женщиной.
– Так вы – в Лос-Анджелес, – сказал он, – вы там живете?
– Время от времени.
– Люблю присматриваться к людям, – сказал он. – Перед нами знаете сколько проходило?
Мотор автобуса тихо дышал. Старуха свирепо смотрела на Луи. Он видел ее в зеркальце. Наверно, напишет жалобу начальству.
«Ну и черт с ним, с начальством», – сказал себе Луи. Работу он всегда найдет. Да и не больно там обращают внимание на письма старух. Он окинул взглядом салон. Индусы как будто держались за руки. Китаец раскрыл на коленях «Тайм» и «Ньюсуик» и сравнивал сообщения. Его голова поворачивалась от журнала к журналу, между бровей пролегла удивленная складка. Диспетчер махнул рукой.
Луи запер рычагом дверь. Он включил заднюю скорость и, подав автобус назад из бетонного углубления, повернул аккуратно, по широкой дуге, так что переднее крыло прошло в каком-нибудь сантиметре от северной стенки. Потом выкрутил руль обратно и так же, на тихом ходу, провел автобус впритирку к другой стене въезда. На пересечении въезда с улицей Луи остановился и посмотрел, свободна ли она. Потом сделал левый поворот, на противоположную сторону улицы. Луи был хороший шофер и ездил безупречно. По главной улице Сан-Исидро автобус выехал на окраину и дальше – на свободное шоссе.
Небо и солнце были умытыми, чистыми. Краски стали сочнее. Кюветы наполнились водой, и там, где они были засорены, вода выливалась на шоссе. Автобус врезался в такую лужу с громким всплеском, и Луи почувствовал, как потянуло руль. Трава свалялась от ливня, но сейчас горячее солнце накачивало сочные стебли силой, и она уже подымалась на пригорках.
Луи опять поглядел в зеркальце на блондинку. Она смотрела ему в затылок. Но что-то заставило ее взглянуть в зеркальце – в глаза Луи, – и глаза ее с темными лучами, ее прямой красивый нос, квадратно нарисованный рот фотографически отпечатались в памяти Луи. Глядя ему в глаза, она улыбнулась так, как будто ей хорошо.
Луи почувствовал, как сжимается горло и воздух распирает грудь. Он подумал, что, наверно, тронулся. Луи знал, что он застенчив, но обычно мог убедить себя в обратном, а сейчас испытывал все мучения шестнадцатилетнего. Его взгляд перебегал с дороги на зеркальце, туда и обратно. Щеки у него горели. «Что за черт? – сказал он себе. – Что ли я совсем того из-за девки?» Он присмотрелся к ней внимательнее, подыскивая какую-нибудь спасительную мысль, и тут увидел у нее под ушами глубокие следы хирургических щипцов. Это его несколько успокоило. Небось, не такая была бы уверенная, если бы знала, что он видел шрамы. Шестьдесят семь километров. Надо уложиться. Если он хочет заболтать девку, нельзя терять ни минуты. Но когда он попытался заговорить, голос сел.
Она наклонилась к нему поближе.
– Я не расслышала, – сказала она.
Луи кашлянул.
– Я говорю, красиво как после дождя.
– Да, красиво.
Он решил начать своим обычным ходом. В зеркальце он видел, что она по-прежнему сидит наклонившись, чтобы лучше слышать.
– Я вам говорил, – начал он. – Люблю присматриваться к людям. Я бы сказал, что вы работаете в кино или в театре.
– Нет, – ответила она. – Вы бы ошиблись.
– Так вы не играете?
– Нет.
– А вообще – работаете?
Она рассмеялась; лицо у нее становилось очень приятным, когда она смеялась. Но Луи заметил, что один верхний зуб у нее кривой. Он рос вбок и налезал на соседа. Она перестала смеяться, и верхняя губа закрыла зуб. «Стесняется», – подумал Луи.
Она все знала наперед. Предугадывала, что он собирается сказать. Все это уже бывало много раз. Он собирался разузнать, где она живет. Спросит у нее телефон. Но с этим – просто. Она нигде не жила. У Лорейн стоял ее сундук с книжками – «Капитан Хорнблоуэр», «Жизнь Бетховена», дешевые книжки рассказов Сарояна – и старыми вечерними платьями, которые надо перешить. Она понимала, что Луи растерян. Ей знакома была эта краснота, выползавшая из-под воротничка мужчины, и хрипотца нескладной речи. Она увидела, что Луи настороженно поглядел в зеркало на пассажиров.
Индусы слегка улыбались друг другу. Китаец смотрел в пустоту, пытаясь увязать разноречивые сообщения двух журналов. Грек на заднем сиденье перочинным ножом разрезал пополам итальянскую сигару. Одну половину он вставил в рот, а другую задумчиво опустил в грудной карман. Старуха разжигала в себе злость на Луи. Она уставила железный взгляд ему в затылок, подбородок ее дрожал от ярости, а стиснутые губы побелели от напряжения.
Девушка снова наклонилась вперед.
– Я сберегу вам время, – сказала она. – Я стоматологическая сестра. Знаете, занимаюсь хозяйством у зубного врача в кабинете. – Она часто так рекомендовалась. Сама не знала почему. Может быть, потому, что это пресекало всякие догадки, и никаких вопросов больше не задавали. Люди не любят долго говорить о зубоврачебных делах.
Луи переваривал сообщение. Автобус подошел к железнодорожному переезду. Луи машинально нажал тормоз и остановился. Воздух зашипел, когда он отпустил педаль; Луи переключал передачи, набирая скорость. Он чувствовал, что времени – уже в обрез. Старая карга с минуты на минуту подымет шум. Нет у него никаких шестидесяти семи километров. Как только старуха встрянет, все будет испорчено. Луи хотел успеть за это время побольше, но его система не терпела спешки. Полчасика бы не нажимать – но старуха подгоняла.
– Иногда я заезжаю в Лос-Анджелес, – сказал он. – Можно вас как-нибудь там найти… сходили бы пообедать, на концерт?
Она отозвалась дружелюбно. Никакой вредности, паскудства в ней не было. Она сказала:
– Не знаю. Понимаете, мне пока негде жить. Я уезжала. Хочу поскорее найти квартиру.
– Но вы же где-то работаете, – сказал Луи. – Туда вам нельзя позвонить?
Старуха ерзала и вертелась. Она была в бешенстве от того, что Луи согнал ее с переднего места.
– Да нет, – сказала блондинка. – Понимаете, я без работы. Найду я, конечно, сразу, потому что по моей специальности работа всегда есть.
– Это – не то, чтобы меня отшить? – спросил Луи.
– Нет.
– Ну, может быть, вы сами мне черкнете, когда устроитесь?
– Может быть.
– Понимаете, хотелось бы иметь знакомую в Лос-Анджелесе.
И тут он раздался – голос визгливый, как точило.
– В нашем штате есть закон насчет разговоров с пассажирами. Следите за дорогой. – Старуха обратилась ко всему автобусу. – Шофер подвергает нашу жизнь опасности. Если он будет отвлекаться, я потребую выпустить меня.
Луи подобрался. Это серьезно. Старуха действительно может нагадить. Он повернулся к зеркальцу и отыскал глазами глаза блондинки. Он произнес одними губами: «Старая трухлявая карга!»
Женщина улыбнулась и приложила палец к губам. Она почувствовала облегчение – а с другой стороны, ей было немного жаль. Она знала, что раньше или позже с Луи будут хлопоты. Но при этом видела, что во многих отношениях он парень славный и до какой-то степени с ним можно совладать. По тому, как он краснел, она поняла, что его, наверно, можно остановить, просто обидев.
Но все было кончено, и Луи это понимал. Она не станет ввязываться в историю. Ему надо было все успеть по дороге. Он это знал. Когда приезжаешь на станцию, у всех на уме одно – поскорее выбраться. Теперь все сорвалось. На Мятежном углу он остановится, только чтобы высадить ее и сгрузить эти сволочные пироги. Он пригнулся к рулю. Блондинка сложила руки на коленях и уже не смотрела на него в зеркальце. Да сколько угодно есть девушек покрасивее. И шрамы эти от щипцов – жуткие. Просто мороз по коже. Конечно, волосы зачесывает на уши – чтобы закрыть. Такой нельзя носить высокую прическу. А Луи любил, когда высокая – господи! ничего себе, проснуться – и увидеть эти шрамы. Щеток вокруг навалом – как-нибудь перебьемся. Но в груди и в животе лежала печальная тяжесть. Он и отсовывал ее и проталкивал, но она не поддавалась. Еще ни к одной женщине его так сильно не тянуло, как к этой, да и тянуло иначе. Луи ощутил сухое скребущее чувство потери. Даже имени ее не узнал, а теперь разве узнаешь? Ему представилось, как его встретит в Сан-Исидро вопросительный, любопытный взгляд Эдгара. Он спросил себя, будет ли он врать Эдгару.
Дорога пела под большими шинами гнусавую песню, мотор тяжело рокотал. В небе висели большие ленивые мокрые тучи, темные, как сажа, посередине, и белые, сияющие по краям. Одна из них наползала на солнце. Тень ее легла впереди на шоссе, и Луи видел, как она несется навстречу автобусу, а дальше по шоссе уже вырос зеленый курган – дубы, окружавшие закусочную на Мятежном углу. Им овладело разочарование.
Как только автобус въехал, сбоку подошел Хуан Чикой.
– Что у вас для меня? – спросил он, когда открылась дверь.
– Одна пассажирка и партия пирогов, – сказал Луи. Он встал с кресла, протянул руку назад и взял чемодан блондинки. Спустившись на землю, он поднял руки, а женщина оперлась на его плечи и сошла. Они вместе зашагали к закусочной.
– До свидания, – сказала она.
– До свидания, – сказал Луи. Он смотрел ей вслед, пока она шла к двери, покачивая маленьким задом.
Хуан и Прыщ спустили яшик с пирогами с крыши автобуса. Луи забрался в автобус.
– Пока, – сказал Хуан.
Старуха пересела на переднее место. Луи запер рычагом дверь. Он включил скорость и отъехал. Когда автобус набрал ход и шоссе загудело под шинами, он взглянул в зеркальце. На лице старухи было злобное торжество.
«Это ты все поломала, – сказал про себя Луи. – Ты погубила».
Старуха подняла голову и встретилась с ним глазами в зеркальце. Луи медленно сложил губами слова: «Пропади ты, старая сука!» Он увидел, как сжались и побелели ее губы. Она поняла, о чем речь.
Шоссе с пением убегало под колеса.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8