22

Когда Джон увидел статую ящерицы на парковке у мотеля «БуканьерБуканьер Инн», сердце у него упало. Ящерица была шестнадцати футов высотой, на ней был джинсовый комбинезон и соломенная шляпа, а в лапах она держала здоровый плакат:

А ниже с подсветкой: «Свободных мест нет». «Нет» мигало.

Двухэтажное здание, построенное из шлакоблоков, было выкрашено под цвет микстуры «Пепето-бисмол». Кондиционеры на окнах крепились с помощью фанеры и фольги, они гудели и лили струйки на асфальт. Посыпанная гравием парковка была забросана банками из-под пива и упаковками от фастфуда. У стены рядом с контейнером для мусора притулился торговый автомат. Через дорогу от гостиницы располагались два заведения. Одно, судя по потухшей вывеске, которая висела почти вертикально и гласила «Клиника хиропрактики», уже прекратило свое существование. Другое, ресторан «У Джимми», предлагал комбинацию ленч-бокс/пицца. На проволочной ограде Джон увидел несколько пар обуви. Он знал, что так банды наркодилеров метят свою территорию. Но здесь, в Лизарде? Джон бросил взгляд вдоль ограды и приметил пару шпилек, которые, перед тем как забросить на ограду, аккуратно связали друг с другом.

А еще был бассейн с подозрительно синей водой. Четыре привлекательные женщины в бикини отдыхали, расположившись в белых пластиковых шезлонгах. У них были длинные волосы и кожа цвета меда. Джон не заметил ни одного изъяна, если не считать откровенных дорог на руках у женщины в ярком гавайском платье, которая, раскачиваясь, как утка, шла к своему номеру на втором этаже. Очевидно, она восприняла присутствие загорающих как личное оскорбление, потому что через каждые несколько футов с ненавистью мерила их взглядом. Любопытство престарелого мужа оскорбило ее еще больше, и она затолкнула его в номер, как только он открыл дверь.

Джон припарковал машину и прошел в офис. Колокольчик над стеклянной дверью просигналил о его прибытии.

Офис был обшит панелями из темного дерева, как какой-нибудь подвальный притон. В углу стояла искусственная елка, украшенная хилыми гирляндами и картонными освежителями воздуха в форме елки. За ламинированной стойкой переносной черно-белый телевизор показывал «Дом обезьян». В нижнем левом квадрате обезьяна жарила на газовой плите пастилу. В квадрате над ним другая обезьяна радостно нажимала на кнопки клавиатуры, а вторая с восторгом за ней наблюдала. В правой половине экрана одна обезьяна подстригала другую, а та в это время подстригала себе ногти.

– Что угодно? – спросил Джона толстый мужчина, сидевший за стойкой во вращающемся кресле.

Он так и сидел, сцепив руки на животе, и даже не потрудился встать. Неустойчивый вентилятор, украшенный мишурой, был нацелен прямо на его потную лысину. Из горловины майки, которая, вероятно, когда-то родилась белой, но сейчас вся была в потных разводах, торчали курчавые седые волосы.

– Хочу заселиться.

– Имя?

– Джон Тигпен.

Джон ждал. Если кто-то и собирался сострить по поводу его фамилии, то именно этот парень. Но этого не произошло. Мужчина поднял с кресла свое внушительное тело и снял с доски у себя за спиной единственную связку ключей.

– Вы опоздали, – сказал он и швырнул ключи на стол.

– Самолет задержали.

– Можно было и позвонить.

– Извините.

Джон взглянул на часы и нахмурился. Он заглянул в «Стейплз» возле аэропорта, чтобы распечатать и отослать в Нью-Йорк полдюжины корреспонденций, но все равно был еще только полдень.

– Кредитку, – сказал толстяк.

– Моя компания, что, не оплатила номер?

– Нет.

– Вы не могли бы проверить?

– Никто ничего не оплачивал. Вам еще повезло, что я не сдал ваш номер, – мужчина зло посмотрел на Джона из-под «брежневских» бровей.

Джон достал кредитку и бросил ее через стойку толстяку. Он хотел сделать это изящно, чтобы она приземлилась прямо перед ним, но она вместо этого полетела, как фризби. Мужчина подхватил ее на краю стойки, воткнул в кассовый аппарат и провел по ней слайдером. Потом сунул Джону картонный бланк и бросил ручку с высоты в десять дюймов.

– Распишитесь. Тридцать девять долларов ночь, если в номере что-нибудь испортите, оплачиваете отдельно. Все ясно?

– Да, – Джон откашлялся.

– У вас на депозите четыре сотни баксов. Никаких исключений. Вздумаете смотаться ночью, мы их забираем. Вот…

Толстяк швырнул Джону пронумерованный пластиковый жетон, тот ударился Джону об грудь и упал на пол.

– Положите на приборную доску, чтоб видно было, иначе вашу тачку укатят. Простыни и полотенца мы пересчитываем. Ваш номер сто сорок два. Идите вдоль стены снаружи.

Джон положил кредитку обратно в бумажник, поднял жетон с замызганного ковра, положил ключи в карман и отправился на поиски своего номера.

Когда Джон открывал дверь в свой номер, одна из женщин возле бассейна, рыжеволосая, с осиной талией и какой-то блестящей штучкой в пупке, улыбнулась ему и откинула назад голову, из-за чего ее густая грива веером рассыпалась за спиной. Рыжие и красные пряди засверкали на солнце. Джон испугался, что этот жест может быть предложением, и быстро отвернулся, но все же отметил про себя, что точно такие же волосы еще совсем недавно были у Аманды.

В номере он стянул с кровати покрывало и бросил его в угол под кондиционер, который трещал, вибрировал и плевался сквозь сломанные зубы. Ковер еще был влажным после недавней уборки, и в номере витал запах шампуня для ковров и еще какой-то кислятины. Джон переключил кондиционер на ускоренный режим просушки. Еще раз глянув на кровать, он решил позвонить Тоферу.

– Не возражаешь, если я сменю отель?

– Я-то не возражаю, – сказал Тофер, – только все остальные забиты под завязку.

– Серьезно? Это же Лизард, – Джон расхаживал между кроватью и дверью. – Что такого в этом городе?

– Казино. Дом обезьян. Мой ассистент и эту-то комнату с трудом нашел.

Ну конечно. Кэт и другие репортеры из настоящих газет еще неделю назад просочились в город и как саранча заполонили все номера в хороших отелях. Джон опустился на край кровати и уставился на гнутые планки жалюзи. Тут его посетила гениальная идея, и на душе у него полегчало. Он найдет «Уолмарт». Купит себе подушки и какой-нибудь освежитель воздуха.

– Был уже на месте? – поинтересовался Тофер.

– Как раз собираюсь.

– Хорошо. Жду твой первый репортаж завтра к полуночи. В три ночи сдаем номер в типографию.

– Понял.

Джон захлопнул мобильник и положил его на прикроватную тумбочку. Понюхав постельное белье, он приятно удивился, что оно пахнет мылом из прачечной. Потом снял с себя всю одежду и, подгоняемый желанием принять душ, вошел в ванную. Ванная была задумана белой – не лучшая идея, так как из-за этого особенно бросались в глаза желтые и серо-зеленые пятна. На подоконнике над ванной кверху лапками лежали мертвые мухи. Джон насчитал с полдюжины, они ужасно напоминали жареные каперсы Аманды, и Джон постарался как можно быстрее выбросить ненужные ассоциации из головы. Душ, конечно же, работал из рук вон. Отверстия забились минеральными отложениями, и ледяные и раскаленные струи выстреливали из него под такими невероятными углами, что никакая занавеска не могла им противостоять.

Присев под краном и плеская водой под мышки, Джон подумал, что стоит добавить в список покупок еще и «Лайм-э-вэй» и губку для ванны… И мыло. Мылом, которое лежало в номере, судя по прилипшим лобковым волосам, кто-то уже пользовался.

Так как за весь день Джон съел только пакетик арахиса в самолете, он вернулся в вестибюль и поинтересовался насчет ресторанов. Толстяк сказал, что ресторан в «Мохиган мун» – это отель рядом с самым большим казино – достойное заведение. А еще в одном джентльменском клубе подают отменные крылышки. Джон спросил о заведении через дорогу с рекламой комбинации ленч-бокс/пицца. Толстяк в ответ с мрачным видом молча покачал головой.

Казино располагалось в подсвеченном от купола до тротуара здании а-ля Тадж-Махал, так что не найти его было сложно. В холле «Мохиган мун» было светло и прохладно. Служащие в красных костюмах развозили по мраморному полу и восточным коврам медные тележки с багажом постояльцев. Напротив регистрационной стойки на огромном столе из красного дерева с ножками в форме звериных лап возвышалась цветочная композиция ростом с Джона. Райские птицы и пальмовые ветви переплетались с художественно изогнутыми прутиками и цветами, о которых Джон не знал ничего, кроме того, что они хорошо пахнут. Мимо него прошла пожилая леди с платиновыми волосами, она беседовала со своей большой розовой сумочкой. Пока Джон ломал голову, что бы это могло означать, из сумочки высунулась мордочка крохотной белой собачки. Розовый, как и сумочка, ошейник был украшен искусственными бриллиантами. У собачки были черные блестящие глазки и треугольные ушки, из пасти мило высовывался розовый кончик языка.

Хоть Тофер и проинформировал Джона, что в отелях города свободных номеров нет, но атмосфера чистоты и роскоши толкнула его подобострастно поинтересоваться у менеджера отеля, не держат ли они номер для чрезвычайных случаев. Потому что у него случай действительно чрезвычайный. Менеджер выразил сожаление, что ничем не может помочь. В отеле свободных номеров нет.

Джон повернулся, чтобы уйти, и в этот момент увидел Кэт Дуглас, которая шла от бара к стеклянным модулям лифтов.

В баре оставались только стоячие места. Официанты носились туда-сюда и, проскальзывая между телами посетителей, поднимали подносы над головой. Бармен старался изо всех сил как можно быстрее разливать напитки, и скорее чаще, чем реже, пена переливалась за края стаканов. Джон пробрался к самому дальнему концу стойки, туда, где официанты сгружали грязные стаканы и тарелки, и в ожидании свободного места заказал себе пиво.

Когда один из посетителей заметил, что бонобо из шоу смотрят в своем доме порно, бармен переключил канал, но весь бар недовольно загудел, и он был вынужден включить его обратно.

Один из бонобо попробовал переключить канал, но пульт, судя по всему, не работал. Другие обезьяны бродили из внутреннего двора в дом и обратно и листали журналы. В углу сидела надувная секс-кукла, одна из самок накрыла ее одеялом и периодически поднимала уголок, чтобы проверить – не проявляет ли та признаков жизни. Потом ей это надоело, и она ушла играть в видеоигры. Джон вздрогнул: он узнал самку – это была Бонзи, та самая, которая пыталась его поцеловать.

Бармен не стал выключать телевизор, но звук приглушил, так что Джон мог слышать, о чем говорят вокруг. Два репортера пили бурбон и сравнивали свои записи. Никто из них не накопал ничего сенсационного, но Джон на всякий случай «заархивировал» детали. Явно разочарованные наблюдатели из агентств по защите животных говорили о недостатке информации. Три женщины за столиком неподалеку сообщили официанткам, что они экофеминистки. Две из этой троицы были долговязые, с длинными волосами и в юбках, которые давно просились в стирку. Третья, рыхлая и дородная, втиснула себя в брюки цвета хаки. Их компанию разбавлял тощий юноша с зелеными волосами, Джону подумалось, что для него самым разумным было бы смыться из бара. Все они были веганами, причем воинствующими, и окружающим непременно следовало об этом узнать.

– Это когда-нибудь соприкасалось с продуктами животного происхождения? – то и дело спрашивали они.

– Вы уверены, что это готовилось на растительном масле?

– Да, это имеет очень большое значение, – объясняли они официантке, которая начинала дергаться, потому что ее ждали другие посетители. – Угнетение женщин и животных исторически связано. Разве не ясно, что работа официантки или любая другая малооплачиваемая работа, рассчитанная на чаевые, – это форма угнетения?

Пара, сидевшая за столиком рядом с этой компанией, ушла, и Джон нырнул на освободившееся место, едва не сбив с ног женщину, которая балансировала на высоких каблуках с мартини в руке. Джону сразу стало не по себе, и он пригласил женщину составить ему компанию, но она только закатила глаза и прошла дальше. Этот обмен любезностями привлек внимание экофеминисток. Пару секунд они рассматривали Джона, потом отвернулись и стали бормотать что-то вроде «отвратительно», «свинья» и все в таком духе. Джон мог только представить, во что, знай они ее, они превратили бы его фамилию. Один из официантов мужского пола, очевидно, не угнетенный, подошел к столику Джона и принял заказ – сандвич по-деревенски и еще одно пиво. Из-за столика по соседству до ушей Джона доносились разговоры об убийствах и промышленных фермах.

Прошло полчаса. Сандвич по-деревенски так и не появился, и Джон заказал еще одно пиво, а еще через двадцать минут, после того, как загнанный официант поведал ему, какая запара на кухне, еще одно. Спустя еще полчаса плюс бокал пива Джон сдался и попросил официанта просто принести счет.

К этому времени уже стемнело, и Джон отказался от мысли разведать обстановку вокруг Дома обезьян. Дорога обратно в «Буканьер Инн» оказалась нелегкой – тротуар разбегался перед Джоном в самых разных направлениях, и до цели он добрел уже на полусогнутых. Оказавшись в номере, он позвонил Аманде.

Джон проснулся в холодном поту. Он рывком повернулся на бок и посмотрел на часы. Половина пятого. За дверью его номера, проскрипев шинами по гравию, затормозила машина. Из нее с невыносимым рыком неслись басы какой-то клубной музыки. Дверцы машины открылись, и громкость музыки увеличилась раза в четыре. Под музыку кричали и хохотали какие-то люди. Джон не мог понять – русские это были, украинцы или латыши, он просто понимал, что они пьяные. Дверцы машины захлопнулись, несколько раз просигналил клаксон, а потом, судя по звуку, по крылу ударили то ли туфлей, то ли сумочкой. После того как машина уехала, начали визгливо смеяться женщины. Послышался звук шагов, и Джон с облегчением понял, что дамы цокают на своих каблучках мимо его номера. Он слышал, как они где-то в отдалении поднимаются по бетонным ступенькам, а потом с ужасом понял, что они вернулись и вошли в номер прямо над ним.

Женщины включили музыку, какой-то иностранный техно-поп, и началось – хождение, вода в душе, бесконечная болтовня. Скрипел пол, скрипела кровать. Беседа была оживленной и громкой и то и дело прерывалась взрывами смеха.

Он позвонит ночному дежурному, вот что он сделает. А если дежурного нет, тогда он позвонит…

Джон смотрел в потолок широко открытыми глазами. Он вспомнил свой разговор с Амандой.

Она сказала, что купила тест на беременность. Он был пьян и пошутил, что с собакой проще, потому что не надо менять подгузники и платить за колледж.

И после этого Аманда повесила трубку и отключила телефон.

Джон пытался понять причину своей паники. Он всегда знал, что у них будут дети, даже представлял, как Аманда сидит у окна со спеленутым младенцем на руках, и солнце заливает их золотым светом. Но со временем эту картинку сменили другие. Угроза здоровью Аманды, тяжелые роды, бессонные ночи, подгузники и понимание того, что это не закончится и через восемнадцать лет. Дальше – колледж, свадьба, первый взнос (который всегда прощается), и это еще если повезет, потому что иногда они вообще не съезжают. А иногда, даже если они оставили твой дом, они возвращаются. А если они отчалили удачно, они начинают рожать своих детей, и все начинается сначала, с той же мерой ответственности. А если они с Амандой заведут ребенка, какое пространство их жизни оккупирует Фрэн? Джон уже сейчас мог очень живо это себе представить – все эти советы, бесконечное кипячение и стерилизация. Он будет заполнять холодильник вредными для кормящей матери продуктами. Использовать не тот порошок для детской одежды и не в том количестве. Он будет всегда и все делать неправильно. А потом, когда младенец превратится в карапуза, начнутся охи по поводу случайной беременности, отметки в календаре и секс по определенным дням. Джон знал, что, стоит ему ступить на этот скользкий путь, его затянет в генетическое болото, он станет рабом грязных подгузников, футбольных тренировок и походов к ортодонту. А потом начнутся волнения насчет употребления наркотиков, беседы о презервативах и бесконечные ночи, когда он будет изводить себя вопросами: где? с кем? и когда вернется?

В номере наверху не собирались униматься, а Джон лежал, положив ладонь на лоб, тупо уставившись в потолок.