14

Джон посмотрел на часы. Было около двух часов дня. По его сведениям, именно в этот момент должны начаться завершающие титры «Улицы Сезам», и очень скоро малыш Кэнди окажется в своей кроватке.

Принимая в расчет опасную близость родительского дома, Джон припарковался за милю от цели, но на душе все равно было неспокойно – риск, что его узнают, был слишком велик. Именно чтобы избежать этого, он низко натянул на лоб вязаную шапочку и поднял воротник куртки. Джон побарабанил пальцами по баранке и снова сверился с часами. Он представил себе ребенка Кэнди – малыш в веселенькой пижамке, плотно укрытый стеганым одеялом, лежит и сосет пальчик, а над ним покачиваются игрушечные зверушки и тренькают какое-то подобие колыбельной.

Джон не мог поверить, что пал так низко.

Вообще-то он почувствовал себя униженным еще утром, когда дома прочел статью на первой полосе «Инки». Это был репортаж Кэт, в котором она врала, будто именно она побывала в лаборатории в день взрыва, будто именно она принесла бонобо рюкзачки с подарками. Кэт тщательно выстроила текст, по факту ничто из написанного ею не было ложью, она слишком часто употребляла авторское «мы» и страдательный залог. Репортаж был проиллюстрирован фотографиями Осгуда: Сэм играет на ксилофоне; Мбонго с обиженным видом держит маску гориллы; Бонзи открывает свой рюкзачок; и еще один снимок Бонзи, где она прыгает, чтобы поцеловать стеклянную перегородку. С последнего Джон был аккуратно «изъят». Вообще-то он бы не удивился, если бы на его месте при помощи фотошопа оказалась Кэт Дуглас.

А вот он сидит в машине, одетый, как бандит, и ждет, когда дневная проститутка на полставки уложит ребенка спать и они смогут порезвиться.

Джон не знал, сколько нужно времени, чтобы уложить спать детей, и поэтому подождал еще десять минут, а потом прокрался по переулку к дому Кэнди. На первом этаже было только одно окно, Джон решил, что это и есть окно кухни. Он набрал полную грудь воздуха, оглядел соседние дома и проскользнул за кустами остролиста к дому. Там он подтянулся на подоконнике и заглянул внутрь, чтобы убедиться, что детский стульчик пуст.

Джон прижался носом к стеклу, под ногти ему впивались куски краски, и в этот момент он услышал, как кто-то быстро идет по гравию в его направлении.

– Слезай оттуда, ты… ты… распутник! – произнес дрожащий от возмущения голос. – У меня газовый баллончик!

Джон отпустил подоконник, пролетел, ломая ветки, через куст остролиста и приземлился лицом вниз на гравиевую дорожку.

– Мы все знаем, что творится в этом доме! – кричала женщина. – И мы положим этому конец. Это приличный район!

Джон повернул голову и обнаружил перед собой ортопедические туфли, темные непрозрачные колготки и твидовую юбку ниже колен. И еще увидел баллончик с перцовым газом.

– Не двигайся! – баллончик дико трясся в дрожащей руке, искривленный артритом палец завис над красной кнопкой.

– Пожалуйста! – взмолился Джон, пытаясь восстановить дыхание. – Прошу вас, не делайте этого!

– Да? И почему же? Почему не надо этого делать!

– Потому что вы неправильно его держите. Вы направили его на себя.

Баллончик исчез, и Джон перевернулся на спину, потом сел и смахнул со щеки прилипшие крошки гравия. Его руки были исцарапаны до крови. Он ощупал левое запястье – оно распухло, по всей видимости, это был вывих.

– Джон Тигпен? Это ты?

Джон посмотрел наверх, и ему стало дурно – перед ним стояла миссис Мориарти, его учительница из воскресной школы.

– Господи Иисусе, – Джон уронил голову на израненные руки.

– Как не стыдно, Джон Тигпен, как не стыдно! – возмутилась старенькая учительница. – Что подумают твои родители?

– Что, черт возьми, с тобой произошло?

Элизабет пренебрежительно оглядела вошедшего в кабинет Джона. Ей пришлось встать, чтобы открыть дверь, и она явно не обрадовалась, увидев его перед собой.

– Ты выглядишь, как какая-то драная кошка, – заметила она, проплывая обратно за стол.

– Лучше не спрашивай, – Джон сел, хотя никто ему этого не предложил.

– Как скажешь, – она с подозрением посмотрела на Джона и уселась в пружинящее кресло. – Что у тебя?

Джон стянул с головы вязаную шапку, разложил ее на коленях и начал выдергивать из нее кусочки мусора со двора Кэнди.

– Я решил взять выходное пособие.

Элизабет остолбенела.

– Что ты решил? – переспросила она, подавшись вперед.

– Выходное пособие. Я беру выходное пособие.

Элизабет прищурилась и впилась в него взглядом.

– Ты что, увольняешься? С ума сошел?

– Выходное пособие, – твердо повторил Джон.

Вопрос терминологии был для него очень важен – ему тридцать шесть, и на пенсию он не собирается.

Элизабет вскинула голову.

– Да ты что? И когда же ты это решил?

– Только что.

– Можно полюбопытствовать почему? – спросила Элизабет.

– Это имеет какое-то значение?

– Да.

Джон посмотрел ей прямо в глаза и почувствовал, как в нем закипает гнев из-за пережитого унижения. Он намеревался прийти к Элизабет, спокойно объявить ей о своем решении и уйти, но вдруг понял, что сорвался на крик.

– Потому что за последние недели меня опрыскивали выделениями скунса, я своими руками собирал в парке собачий кал для чертова анализа ДНК, замерял глубину вонючих сточных канав и вычислял, какой процент от общего дерьма составляют использованные презервативы. Я прятался в подворотнях и списывал номера машин, которые подбирали шлюх на обочине, а сегодня меня чуть не обезвредила из газового баллончика моя бывшая учительница воскресной школы!

Джон грохнул кулаком по столу, особо подчеркивая последний унизительный для него случай.

Элизабет сидела с вытаращенными глазами. Джон ее понимал, он и сам был потрясен собственным поведением. Надо было взять себя в руки, но терять ему было уже нечего.

– Обезьяны – это мое, – Джон стукнул себя в грудь. – Я знаю, сначала ты не хотела меня брать. Но я сделал чертовски хорошую работу – и что заслужил? Это? – он показал исцарапанные в кровь руки. – Ты отняла у меня тему, зарубила будущую серию материалов, а как только поняла, что тут попахивает Пулитцеровской премией, сразу же отдала ее Кэт Дуглас.

Зрачки Элизабет превратились в черные точки, она начала стучать по столу карандашом.

– Кэт Дуглас, бог ты мой! – не унимался Джон. – Ты хоть читала, что она написала в утреннем выпуске? Она же никогда не заходила в помещение к обезьянам. Ее не пустили, потому что она была простужена. Она была в том здании, но и в глаза их не видела. А фотография Исабель Дункан? Да у нее просто нет совести. Надеюсь, ее засудят.

Элизабет молчала.

«Тук-тук-тук», – продолжал стучать карандаш.

Джон сделал вдох и откинулся на спинку стула. Дальше он говорил уже спокойнее.

– У Аманды намечается кое-что в Лос-Анджелесе. Я собираюсь к ней. Черт, ты должна почувствовать облегчение. Теперь у тебя стало меньше на одного человека из тех, от кого надо избавиться. Порадуй руководство.

Элизабет внезапно выпрямилась в кресле и схватила телефонную трубку. Нажала четыре кнопки и немного подождала.

– Да, Элизабет Грир. Пришлите ко мне представителя по кадрам. Сейчас. И коробку для личных вещей. И охрану.

– Я сам могу донести свою коробку, – вставил Джон.

– Да, прямо сейчас, – сказала Элизабет в трубку.

После того как Джон сообщил обо всем Аманде, последовала такая долгая пауза, что он даже подумал, что их прервали.

– О господи. Ты правда это сделал? – наконец переспросила она.

И только тогда он по-настоящему осознал всю чудовищность совершенного им поступка. Сожалеть было бесполезно – если тебя с эскортом охранников выпроводили из «Инки», можешь быть уверенным, что обратно уже не проскользнуть и шансов упросить взять тебя обратно нет.

Он начал что-то лепетать, пытаясь убедить Аманду (и себя тоже), что все у них будет хорошо. Он может выставить дом на продажу и сразу же приехать в Лос-Анджелес. Выходное пособие составляет всего один месячный оклад, но если они будут экономны, то протянут до того, как он найдет работу, а с работой он тянуть не намерен, готов хоть гамбургерами торговать. Можно взять немного из отложенных на черный день денег. Что бы там ни случилось, все у них будет хорошо. У них всегда все было хорошо, даже в студенческие годы.

Когда разговор закончился, Джон обхватил колени и начал раскачиваться взад-вперед.

Через несколько дней дела пошли на поправку, во всяком случае, Джону так казалось. Голос Аманды по телефону звучал более жизнерадостно, правда, потом до него дошло, что это только игра. Она рассказывала ему смешные истории из студийной жизни (Ха! Ха! Ха!), а спустя какое-то время Джон понимал, что они совсем не смешные. По всей видимости, теперь от актеров требовали, чтобы они постоянно ходили по студии с бутылочками витаминизированных напитков этикеткой от себя. Исследования показали, что теперь, когда технические новинки позволяют записывать сериалы и просматривать их потом, зрители проматывают рекламу, и потому студии должны изобретать способы вставлять рекламные продукты непосредственно в сам фильм. Джон чуть сквозь землю не провалился, когда наконец понял, каким кошмаром это обернулось для Аманды. Они были в разлуке всего несколько недель, а он уже перестал улавливать ее настроение.

Пакуя коробки, Джон обнаружил в шкафу в гостевой комнате отредактированный экземпляр «Рецепта несчастья». Фрэн сложила все странички по номерам, сверху водрузила стопку отказов и скрепила все это крест-накрест резинками. Отказ с написанным по диагонали «НЕТ» лежал сверху. Фрэн решила, что именно это должна увидеть ее дочь, когда в следующий раз откроет шкаф для гостей.

Джон сел по-турецки на пол, стянул с рукописи резинки и начал читать.

Прошел час, а он не двигался с места и только через два с лишним часа перевернул последнюю страницу. Это была хорошая вещь, по-настоящему хорошая, а под определением «хорошая» Джон понимал степень воздействия. Вещь была сильная, ну или по крайней мере откровенная. Аманда включила сюда некоторые моменты из собственной жизни, такие как страсть к кулинарии или рассказ о бедном старом Магнификэте. Она не стала мстить конкретным родственникам, хотя и могла бы дать им кое-какие эпизодические роли. И Джон был ей за это благодарен, но не был уверен, что, имея на руках столь богатый и колоритный материал, сам устоял бы перед подобным искушением. Возможно, она и прошла через это искушение, потому что убила мать еще до формального начала истории, а через пару страниц отправила вслед за ней и отца.

Джон подобрал с пола пачку отказов. Просматривая их, он поражался, какое количество вариантов сказать «нет» выдумали люди. Нет, они не станут утруждать себя чтением, даже первые страницы не просмотрят. Нет, они не заинтересованы в подобном материале. Нет, они не работают с новыми авторами, только по рекомендации.

Нет, нет, нет, нет, нет.

Джон положил отказы на пол. Аманда сказала, что их сто двадцать девять, он не стал пересчитывать, не верить Аманде оснований не было – пачка отказов была толщиной примерно в половину рукописи. Немудрено, что Аманда впала в депрессию.