30
Привожу список того, что в настоящий момент отравляет мне жизнь.
1. Мы сидим в самолете, предоставленном нашим старым приятелем Нино Пьерпоинтом, или, иначе говоря, самым большим толстосумом из всех мировых толстосумов. Т. е. нас доставляют самолетом на Гавайи.
2. Я никого не трахаю по башке и ни из кого не вытрясаю никакую информацию.
3. Клыковская красавица по-прежнему ошивается с нами, и она по-прежнему рыжая.
4. Надж по-прежнему торчит в своей долбаной школе.
5. Мама по-прежнему в плену.
6. Клык как был Клыком, так Клыком и остается.
Джон Абейт присел со мной рядом. А я, развалившись в шикарном кожаном кресле, небезуспешно пытаюсь вздремнуть. Совсем недавно моей койкой была бетонная лавка в заброшенном туннеле Нью-Йоркской подземки. А теперь вот растянулась в роскоши частного самолета, укрытая мягким мохеровым пледом. А толку? Если выбирать, так, может, и у подземки свои преимущества найдутся.
Главное из них, что на бетонной лавке я спала как убитая. И стая была вместе. Мамы у меня тогда не было. А уж тем более такой, которую я люблю до смерти. Не говоря уже о такой маме, которую похитили, так что теперь «любовь до смерти» — никакая не метафора, а реальность нашей с ней жизни. Потому что и ей грозит гибель, и я готова спасти ее даже ценой собственной смерти.
Открываю один глаз:
— Мы что, собираемся торпедировать подводную лодку с воздуха? А подводные противолодочные ракеты у нас имеются?
По губам Джона пробегает слабая улыбка:
— Нет, мы летим на другую военную базу, на Гавайи. Командование военно-морского флота согласилось помочь нам с освобождением Валенсии.
— А КППБ согласилась оставить в покое крупные корпорации? — в лоб спрашиваю я у него. Именно это условие ставил мне мистер Чу. Если они согласились, может, тогда он и сам освободит мою маму?
Джон отводит глаза:
— Нет. Как узнали о похищении Валенсии, в партии только это и обсуждается. Мы уверены, что Валенсия нас не простит, если узнает, что мы сдались и отступились. Особенно из-за нее. Ведь она один из основателей КППБ. Вот и получается, распусти мы партию ради ее свободы — погибнет дело всей ее жизни.
Я задумалась и в конце концов вынуждена была признать:
— Да, ты, наверное, прав.
— Джон? — По соседству с нами Газзи прижался носом к стеклу. — А что случится, если большая птица, типа гуся, влетит в мотор самолета?
С чего это Газзи гуси так озаботили?
— Думаю, хорошего будет мало.
— А что будет, если кто-нибудь прямо перед взлетом запихает в мотор самолета футбольный мяч? — подозрительно задумчиво продолжает допытываться Газ.
— Что-то ты больно странные задаешь вопросы.
— Нет, это я так… Интересуюсь… — Голубые глаза Газмана принимают исключительно невинное выражение. Я даже не подозревала, что он на такую мину способен.
— Ни за что бы не подумал, но мне ужасно не хватает трепотни Надж. — Игги неожиданно меняет тему разговора.
— Я тоже без нее скучаю. Мы всегда с ней хихикали. — Ангел играет с Бриджит в покер и поднимает голову от зажатых в руке карт. Бриджит, видно, не научил ее горький опыт, что с Ангелом в карты играть бесполезно, — все равно ни за что не выиграть.
— Она у нас настоящая шоколадка. — Игги смотрит в иллюминатор невидящими глазами.
— Да что вы завелись, честное слово! Перестаньте. Уверена, что с ней все в порядке. — Я бодрюсь, стараясь заглушить боль в сердце. — Она же сама захотела остаться.
— И смеется она заразительно… — грустно добавляет Газзи, явно игнорируя мой притворный оптимизм. — И ее закидоны девчоночьи тоже очень смешные.
Да уж, всем известно, что за девчонку меня никто не считает. На мне в этом отношении давно жирный крест поставлен. Надж мне даст сто очков вперед. А уж по сравнению с Бриджит я просто какая-то груша боксерская.
Тут к нам подходит Клык. Джон улыбается, встает, уступает ему место, а сам пересаживается к Ангелу и Бриджит.
Клык откидывается в кресле, как бы невзначай глянув вокруг, пробирается рукой ко мне под одеяло и сжимает мою руку. Чувствую, как щеки у меня становятся пунцового цвета. Надеюсь, на меня никто не смотрит.
— Жаль, что с твоей мамой все так хреново. — Голос у него такой тихий, что кроме меня его никому не слышно. Я киваю и чувствую под одеялом его сильную руку, каждый ее мускул, каждый шрам, каждую мозоль. — И с Надж тоже фигня какая-то получилась.
Я снова киваю и вспоминаю ночь с Клыком в пустыне, когда мы, вернувшись домой, застали там разорение, скандал и хаос. А на следующее утро Надж от нас откололась… Внезапно чувствую, как у мне пересохло в горле, а веки отяжелели.
— Я здесь, с тобой. — Голос у него такой мягкий, что я не уверена, будто его слышу. Или, может, я ослышалась? Вроде нет.
Вот так всего в четырех словах Клык сказал все, что я думала и что чувствовала. Все, что между нами было и еще только будет.
Он твой родной человек.
Глаза у меня сами собой раскрылись. Голос? Ты? Вернулся?
