14 МАЯ 1471 ГОДА

Мы в Тауэре с нетерпением ждали вестей, когда раздались радостные крики и я поняла, что мой муж возвращается домой с победой. Я сбежала вниз, стуча каблуками по каменным ступеням лестницы, и девочки кинулись следом, но, когда ворота распахнулись и во двор влетели кони, оказалось, что это прибыл не Эдуард, а мой брат Энтони со своим отрядом.

— Веселись и ликуй, дорогая сестра! — воскликнул Энтони с улыбкой. — Твой муж жив и здоров, он одержал победу в великом сражении! А теперь, мама, благослови меня, мне давно уже необходимо твое благословение.

Энтони соскочил с коня, поклонился мне и, сорвав с головы шляпу, преклонил колена перед нашей матерью. Она с нежностью коснулась его головы, и в тот же миг вокруг воцарилась полная тишина. Это было настоящее благословение, а не пустой жест, которым пользуются в большинстве семейств. В ту минуту мать отдавала, казалось, всю свою душу Энтони, самому талантливому из ее детей, и тот с искренним почтением и любовью склонял перед ней свою белокурую голову. Потом Энтони встал и снова повернулся ко мне.

— Позже я расскажу тебе подробности, но можешь быть уверена: Эдуард одержал действительно великую победу! Маргарита Анжуйская захвачена, она стала нашей пленницей. А сын ее погиб, так что теперь она лишилась наследника. Да и все надежды Ланкастеров втоптаны в кровь и в грязь. Эдуард тоже вскоре появится, но сейчас ему пришлось отправиться на север — там по-прежнему немало мятежников, которые продолжают сражаться за Невиллов и Ланкастеров. Твои сыновья с Эдуардом, они оба пребывают в добром здравии и прекрасном настроении. А меня он послал охранять тебя и Лондон. Жители Кента восстали против нас, их поддерживает Томас Невилл. Половина их, правда, — люди хорошие, просто попавшие под дурное влияние, зато другая половина — отъявленные воры, которые только и думают что о наживе. Но среди них есть несколько человек — действительно весьма опасных, — которые считают, что им под силу освободить короля Генриха и взять тебя в плен. Они, кстати, даже поклялись это сделать, и Томас Невилл с небольшим флотом уже движется к Лондону. Так что мне нужно срочно повидаться с мэром и отцами города и организовать оборону.

— Неужели они собираются напасть на нас?

Энтони кивнул.

— Они потерпели поражение, их наследник погиб, но они все еще продолжают войну. Теперь они намерены назначить наследником дома Ланкастеров Генриха Тюдора. И многие наверняка поклялись отомстить нам. В общем, Эдуард послал меня защитить вас и — в самом худшем случае — организовать ваше бегство.

— Так нам действительно грозит серьезная опасность?

— Прости, сестра, — отозвался Энтони, — но, к сожалению, это так. У них имеются и корабли, и поддержка Франции, а Эдуард всю армию увел на север.

Мой брат поклонился мне и, развернувшись, размашисто зашагал к Тауэру, на ходу приказывая констеблю незамедлительно доставить к нему мэра Лондона и представить рапорт о готовности Тауэра к осаде.

Вскоре в Тауэр стали прибывать люди, подтверждавшие, что Томас Невилл действительно вышел из Кента в море на военных кораблях и поклялся всеми силами поддерживать пешее кентское воинство; он планирует подняться вверх по Темзе и захватить Лондон. Боже мой! Мы ведь только что выиграли жестокое сражение, во время которого был убит этот злобный мальчишка Эдуард Ланкастер, претендовавший на престол. Казалось бы, теперь нам ничто не должно угрожать, но, увы, на горизонте маячила новая опасность.

Мы с матерью вышли прогуляться по одной из плоских крыш Тауэра. Своего Малыша я держала на руках — мне хотелось, чтобы он подышал свежим воздухом; девочки тоже были с нами. Со стены мы хорошо видели Энтони, следившего, как выкатывают пушки и разворачивают дулом к реке, как укладывают мешки с песком под дверями и окнами Белой башни. Ниже по течению виднелись люди, работавшие в доках; они наполняли мешки песком, а бочки — водой на случай пожара, который может возникнуть на верфях и в пакгаузах, когда Невилл, поднявшись по Темзе к Лондону, попытается взять город.

— Но зачем все это Томасу Невиллу? — недоумевала я. — Ведь все кончено. Эдуард Ланкастер убит, его кузен Уорик мертв, Маргарита Анжуйская в плену, Генрих тоже в плену, здесь, в Тауэре. Зачем же Невиллу выводить корабли из Грейвзенда и пытаться захватить Лондон?

— Потому что война еще далеко не завершена, — пояснила мать. — Если Томас Невилл возьмет Тауэр, а Эдуард потерпит поражение на севере, все начнется сначала. Невилл может освободить короля Генриха. И тогда Маргарита, воссоединившись со своим супругом, попытается, возможно, родить еще одного сына. Единственный способ положить конец их династии и навсегда покончить с этими войнами — это смерть Генриха. Змееныша наследника мы обезвредили, теперь предстоит разделаться с его отцом.

— Но ведь у Генриха есть и другие наследники, — возразила я, — хоть он и потерял единственного сына. Маргарита Бофор, например. Ее сын, Генри Тюдор, является наследником всего дома Бофоров.

Моя мать лишь пожала плечами.

— Женщина, — произнесла она чуть презрительно. — Никто не ввяжется в войну ради того, чтобы посадить на трон королеву. Разве кто-то сможет держать Англию в узде, кроме истинного воина?

— Но у нее же есть сын, молодой Тюдор!

Мать снова пожала плечами.

— Никто не оседлает коней во имя какого-то мальчишки. Генрих Тюдор не считается. Генрих Тюдор никогда не будет королем Англии. Да никто и не станет сражаться за какого-то там Тюдора против короля из династии Плантагенетов. И потом, эти Тюдоры лишь наполовину королевской крови, да притом французской. Нет, Генрих Тюдор никакой угрозы для тебя не представляет. — Мать смотрела куда-то вниз, на те зарешеченные окна, где всеми забытый король Генрих коротал время в бесконечных молитвах. — Нет, как только Генрих умрет, с династией Ланкастеров будет покончено навсегда и мы окажемся в полной безопасности.

— Но у кого поднимется на него рука? Это же совершенно беспомощный полубезумный человек и к тому же наш пленник. Кто окажется столь жестокосердным? — Я понизила голос — ведь комнаты Генриха находились прямо под нами. — Он только и делает, что целыми днями стоит на коленях перед иконами или молча глядит в окно. Убить его — все равно что юродивого. Многие его юродивым и считают. И даже святым. Кто же осмелится уничтожить святого?

— Надеюсь, что это сделает твой муж! — с вызовом ответила мать. — Ведь единственный способ обезопасить английский трон — это накрыть лицо Генриха подушкой и помочь ему уснуть вечным сном.

Какая-то тень вдруг закрыла солнце, и я вздрогнула, прижав к себе маленького Эдуарда, словно не желая, чтобы он слышал столь страшные советы. Мне даже холодно стало, как если бы мать предсказала мне мою собственную смерть.

— Что с тобой? — спросила мать. — Ты замерзла? Может, нам лучше вернуться?

— Да нет, это просто Тауэр! — с легким раздражением воскликнула я. — Я его всегда ненавидела. Да и ты говоришь такие страшные слова! Как это — убить совершенно беззащитного пленника? Думаю, тебе не следует рассуждать о подобных вещах, особенно в присутствии Малыша. Господи, поскорей бы все это закончилось, и мы бы вернулись в Вестминстер!

Далеко внизу мой брат Энтони, подняв голову, помахал мне рукой, словно давая понять, что все в порядке: пушки установлены и мы готовы к обороне.

— Ничего, мы скоро опять туда переедем, — утешила меня мать. — Эдуард вернется домой, и вы с Малышом снова будете в безопасности.

Но той же ночью раздался сигнал тревоги, и все мы повскакивали с постелей. Я подхватила Малыша на руки, а девочки, прибежав из своих спален, сгрудились возле меня. Через несколько минут ко мне вошел Энтони и сказал, стоя в дверях:

— Мужайся, сестра. Они уже поднимаются вверх по реке. Скоро начнется стрельба, так что постарайтесь держаться подальше от окон.

Я тут же захлопнула окна, заперла ставни, задернула занавеси и, опустив полог, залезла на кровать вместе с девочками и Малышом. Сидя в этом гнезде, мы то и дело прислушивались к тяжелому грохоту пушек и свисту артиллерийских снарядов. Потом вдруг по всему зданию прокатился глухой гром — это снаряд угодил в стену Тауэра. От ужаса у Елизаветы, моей старшей дочери, лицо покрылось смертельной бледностью, а губы задрожали.

— Это идет плохая королева, да, мама? — прошептала она.

— Нет, плохую королеву твой отец уже победил, и теперь она у нас в плену. И старый король тоже.

Стараясь успокоить дочь, я думала о том, что вряд ли кто-то позаботился закрыть ставни в комнатах Генриха или хотя бы отвести его подальше от окна. Если бы в него угодил осколок ядра, это сослужило бы Невиллу дурную службу, да и нас избавило бы от множества хлопот. Интересно, что стал бы делать Невилл, если бы убил своего короля, стреляя из пушек по Тауэру?

Потом взревели уже наши пушки, установленные на бастионах Тауэра, и окна ненадолго осветила вспышка артиллерийского залпа. Елизавета съежилась и теснее прижалась ко мне.

— Не бойся, это наши пушки стреляют по кораблям плохих людей, — постаралась я ее приободрить. — На нас напал родственник лорда Уорика, Томас Невилл, что весьма глупо с его стороны, ведь война-то закончилась нашей победой.

— А чего же он тогда хочет? — удивилась Елизавета.

— Он хочет начать все снова, — с горечью отозвалась я. — Но твой дядя Энтони хорошо подготовился к этой встрече, у него под началом полки лондонцев, которые не только отлично обучены, но и готовы до последней капли крови оборонять городские стены; им также помогают многие молодые ремесленники — молодым всегда нравится участвовать в сражениях. И они намерены непременно отстоять свой город! А потом, надеюсь, довольно скоро домой вернется твой отец.

Елизавета слушала меня внимательно, широко распахнув огромные серые глаза. Моя маленькая Елизавета всегда гораздо больше думала, чем говорила. С раннего детства она только и слышала что о войне и, по-моему, прекрасно понимала: мы все — лишь фигуры на шахматной доске Англии. Мне кажется, Елизавета уже тогда сознавала, что ей всегда грозила и будет грозить опасность, что собственная жизнь ей не принадлежит, хотя стоит очень дорого, а потому может быть продана за высокую цену.

— А когда папа вернется домой, все будет кончено? — уточнила она.

— Да, милая, — пообещала я, глядя в ее исполненное сомнений маленькое личико. — Тогда все будет кончено.

Три дня мы находились в осаде, три дня прятались в своей раковине, переживая бесконечные атаки вооруженных жителей Кента и военных кораблей Томаса Невилла. Впрочем, Энтони и наш родственник Генри Бушер, граф Эссекс, вполне успешно эти атаки отражали. С каждым днем в Тауэр прибывало все больше моих родственников и сторонников. Мои сестры с мужьями, жена Энтони, мои бывшие фрейлины и многие другие считали, что Тауэр — самое безопасное место в Лондоне. В итоге Энтони пришлось громогласно объявить, что у нас вполне достаточно солдат и командиров не только для сопротивления любой осаде и отражения любого штурма, но и для перехода в контрнаступление.

— Эдуард сейчас далеко отсюда? — обратилась я к брату.

Энтони, хоть и почувствовал, как я нервничаю, честно ответил:

— Согласно последним сведениям, он в четырех днях пути от Лондона. Это слишком далеко, и мы не хотим рисковать, дожидаясь, пока он сюда доберется. К тому же, на мой взгляд, мы вполне способны справиться и своими силами.

— А если вам это не удастся? — со страхом спросила я.

Энтони рассмеялся.

— Тогда, сестрица моя, тебе придется стать настоящей королевой-воительницей и самой командовать обороной Тауэра! Ничего, думаю, ты сумеешь долго здесь продержаться. Однако сейчас нам совершенно необходимо отогнать мятежников подальше; они не должны ни сжать вокруг Тауэра кольцо осады, ни усилить артиллерийский обстрел, ни — не дай бог, конечно! — как-нибудь прорваться внутрь крепости. Случись такое, ты почти наверняка погибнешь задолго до того, как Эдуард успеет сюда примчаться.

— Ладно, — мрачно ответила я, — тогда давай веди людей в атаку.

— Вот слова истинной йоркистки! — воскликнул Энтони с поклоном. — Все Йорки — люди кровожадные, ведь родились и выросли на поле боя. Остается надеяться, что, когда мир наконец будет достигнут, Йорки все же не станут просто по привычке убивать друг друга.

— Давай сперва этот мир установим, а уж потом будем тревожиться о том, как братья Йорки могут его нарушить, — заметила я.

На закате Энтони со своим войском приготовился к контратаке. Лондонцы были отлично вооружены и весьма неплохо обучены. Ведь этот город пребывал в состоянии войны целых шестнадцать лет, так что у каждого подмастерья имелось оружие и каждый умел им пользоваться. Люди Кента под командованием Томаса Невилла расположились лагерем близ Тауэра и городских стен, однако все они крепко спали, когда в ночной тиши Энтони со своими людьми неслышно выскользнул из крепости через задние ворота. Я сама придерживала для них створки ворот, и Генри Бушер, выходивший последним, сказал мне:

— А теперь, дорогая моя кузина, запри-ка за нами все засовы, забери детей и уходи в глубь Тауэра, там гораздо безопаснее.

— Нет, я буду ждать здесь, — возразила я. — Если у вас что-то пойдет не так, я смогу быстро открыть ворота и пропустить вас внутрь — и своего брата, и тебя, и всех остальных.

Бушер улыбнулся.

— Надеюсь, этого не потребуется и мы вернемся назад с победой.

— Да поможет вам Бог! — напутствовала я.

Мне действительно следовало бы тщательно закрыть все двери, но я этого не сделала. Я стояла в воротах и смотрела им вслед. Я казалась себе прекрасной королевой из старинной легенды, посылающей своих преданных рыцарей на битву, а затем, подобно ангелу, охраняющей их.

Сперва, в общем, все выглядело вполне мирно. Мой брат с непокрытой головой, в украшенном красивой резьбой нагрудном доспехе и с мечом в руке спокойно направлялся к лагерю противника, за ним следовали его верные друзья и соратники. В лунном свете они и впрямь напоминали странствующих рыцарей. За спиной у них поблескивала река, а над ними раскинулось бескрайнее темное небо. Хотя, как я уже говорила, мятежники и расположились лагерем у стен крепости, но значительная их часть разместилась прямо на узких грязных улочках, выходивших к реке. Это были воины из числа бедноты. Мало у кого из них имелись палатки, большинство улеглось прямо на землю у костров. На улицах близ Тауэра располагалось множество разнообразных пивных и публичных домов, так что по крайней мере половина войска Невилла оказалась вдрызг пьяна. Отряд Энтони бесшумно разделился на три части, мой брат что-то шепотом приказал им, и картина разом переменилась: лондонцы надели на головы шлемы, опустили забрала, выхватили из ножен мечи, подняли тяжеленные булавы и в мгновение ока превратились из простых смертных в рыцарей, закованных в металл.

Стоя в воротах крепости и глядя на это, я непонятным образом почувствовала, что с ними произошли и некие внутренние перемены. И хотя именно я послала этих людей на битву, хотя сейчас они защищали именно меня, мне вдруг стало страшно, возникло такое ощущение, будто вот-вот случится нечто ужасное и кровавое. «Нет!» — пробормотала я и подняла руку, словно собираясь остановить их как раз в тот момент, когда они ринулись вперед, размахивая мечами и боевыми топорами.

Люди, спавшие в лагере и на улицах, испуганно вскрикивали и пытались подняться, но тут же получали удар мечом в сердце или топором по голове. Судя по всему, они даже дозорных не выставили, и некому было предупредить их об опасности, а потому они пробуждались от сладких грез о победе и скором возвращении домой навстречу холодным клинкам и мучительной смерти. Задремавшие часовые, проснувшись, пытались пронзительными голосами поднять тревогу, но тут же замолкали, получая удар кинжалом прямо в глотку. Ошалев от страха, воины Невилла стали разбегаться. Один спросонок угодил прямо в горящий костер, сильно обжегся и дико взвыл от боли, но никто и не подумал остановиться и помочь ему. Люди Энтони ногами раскидывали горящие головни, и несколько ближайших палаток, а также постели тех, кто спал прямо на земле, загорелись. Лошади в ужасе пятились, вставали на дыбы и громко ржали, поскольку стали вспыхивать висевшие у них на шее торбы с овсом. Теперь уже весь лагерь проснулся и был охвачен паникой. Люди Энтони шли по нему, точно безмолвные убийцы, и закалывали даже тех, кто лежал ничком на земле или старался незаметно отползти в сторону; некоторые из них и проснуться толком не успели. Тех же, кто пытался встать, толкали обратно на землю и вспарывали им, безоружным, животы, а тому, кто тянулся к своему мечу, дубинкой раскраивали голову. Войско мятежников, явившихся из Кента, было действительно застигнуто врасплох. Те, кому удалось остаться в живых, хватали свои пожитки и бросались наутек. Они будили спящих на узких улочках близ Тауэра, и кое-кто из них устремлялся с оружием в руках к месту схватки, точнее, побоища. Воины Энтони тут же с грозным ревом обрушивали на них свои уже покрасневшие от крови мечи, и мятежники, по большей части обычные деревенские парни, тут же разворачивались и кидались прочь.

Наши войска хотели преследовать беглецов, но Энтони остановил их, не желая оставлять Тауэр без защиты. Одному из отрядов он приказал идти к причалам и захватить корабли Невилла, а остальным велел немедленно вернуться в Тауэр. Громкие голоса возбужденных схваткой лондонцев были отчетливо слышны в холодном утреннем воздухе. Они перекликались и во все горло рассказывали друг другу о том, как кого-то закололи кинжалом прямо во сне, как отрубили голову какой-то женщине, едва успевшей перевернуться с боку на бок, как лошадь сломала себе шею, испуганно пятясь от огня…

Я открыла для возвращавшихся в Тауэр воинов специальные ворота, предназначенные для тайных вылазок, и ушла. Мне не хотелось ни приветствовать их, ни даже просто их видеть. Я поднялась в свои покои, собрала вместе всех своих близких — мать, девочек и Малыша — и накрепко заперла двери нашей спальни, не проронив при этом ни слова, словно опасалась собственной армии. Я слышала немало всяких историй от мужчин, участвовавших в этой бесконечной «войне Роз». И в этих историях центральное место всегда отводилось прославлению героизма и мужества, в них говорилось о силе товарищества по оружию, о том яростном гневе, что охватывает душу воина в пылу битвы, и о братстве тех, кто выжил на поле брани. Я знала немало прекрасных баллад, посвященных великим сражениям, и поэм, воспевавших красоту и стремительность атаки, а также профессионализм полководца и его милосердие по отношению к поверженному врагу. Но я не представляла себе, что война — это самая настоящая бойня, такая же безжалостная и, в общем, не требующая особого мастерства, когда человек уподобляется мяснику, которому достаточно умело воткнуть свинье кол в горло и оставить ее истекать кровью, чтобы мясо стало нежнее. Я не догадывалась, что изящество и благородство турниров не имеют ничего общего с этой чудовищной рубкой, когда удары наносятся не глядя, направо и налево, когда безоружного противника забивают, точно визжащего поросенка на бекон, всласть погоняв его вокруг свинарника. Я не думала, до какой степени война пьянит мужчин, какое она доставляет им наслаждение. Наши воины возвращались в крепость веселые, возбужденные, точно школьники после удачной проделки; вот только руки у них были по локоть в крови, вот только отвратительный запах смерти пропитал их плащи, волосы пропахли дымом костров, а лица безобразно исказила отвратительная жажда убийства.

Я понимала теперь, почему воины способны вломиться в женский монастырь, почему они насилуют женщин в захваченных городах и селениях, почему нарушают священное право убежища, желая завершить свою смертоносную охоту. Война поднимает в них дикий злобный голод, делает их похожими скорее на зверей, чем на людей. Пожалуй, я и впрямь не знала, какова война в действительности, и теперь отдавала себе отчет, как это было глупо с моей стороны. Ведь я выросла в королевстве, постоянно пребывавшем в состоянии войны, являлась дочерью человека, которого во время битвы враги взяли в плен и безжалостно казнили; ведь я была вдовой рыцаря и женой безжалостного воина. Ну что ж, зато теперь я отлично усвоила урок.