Глава двенадцатая
Как Шмуэль ответил на вопрос Бруно

— Вот что я тебе скажу, — начал Шмуэль. — Я знаю только одно: раньше мы с мамой, папой и моим братом Иосифом жили в небольшой квартирке над мастерской, где папа делал часы. Каждое утро мы завтракали в семь часов, потом шли в школу, а папа чинил часы, которые ему приносили, и мастерил новые. Однажды он подарил мне очень красивые часы, но у меня их больше нет. У них был золотой циферблат, и каждый вечер перед сном я заводил их, и они всегда показывали точное время.

— А куда они подевались? — спросил Бруно.

— Отняли.

— Кто?

— Солдаты, кто же еще, — невозмутимо ответил Шмуэль, словно иначе и быть не может. — А потом все изменилось. Как-то я вернулся домой из школы и увидел, что мама шьет для нас нарукавные повязки и рисует на них звезду. Вот такую.

И он пальцем начертил на пыльной земле звезду.

— Мама велела нам надевать эти повязки каждый раз, когда мы выходим из дома.

— Мой отец тоже носит повязку, — вставил Бруно. На рукаве формы. Очень красивую. Ярко-красную с черно-красным узором.

На пыльной земле со своей стороны ограды он пальцем начертил этот узор.

— Да, но они выглядят по-разному, — заметил Шмуэль.

— У меня никогда не было нарукавной повязки, — сказал Бруно.

— А мне ее повязали, хотя я и не просил.

Бруно постарался приободрить нового друга:

— А я бы не отказался носить повязку. Правда, не знаю, какую предпочел бы, твою или папину.

Пожав плечами, Шмуэль продолжил свой рассказ. В последнее время он не часто вспоминал о своей прежней жизни над часовой мастерской, от этих воспоминаний ему становилось очень грустно.

— Несколько месяцев мы ходили с повязками на рукаве. А потом опять все изменилось. Возвращаюсь домой, а мама говорит, что мы больше не можем жить в нашем доме…

— Со мной случилось то же самое! — воскликнул Бруно, радуясь тому, что он не единственный мальчик на свете, которого вынудили уехать из дома. — Фурор явился к нам на ужин, и — бац! — мне говорят, что мы переезжаем. Ненавижу это место, — добавил он, повысив голос. — Он тоже приходил к вам, а потом заставил ехать сюда?

— Нет, но когда нам сказали, что мы больше не можем жить в нашем доме, нам пришлось переехать в другой район Кракова. Там солдаты построили высокую стену, и мама, папа, брат и я, все стали жить в одной комнате.

— Все вместе? — переспросил Бруно. — В одной комнате?

— И не только мы. С нами жила еще одна семья, те мама и папа все время ссорились, а их старший сын, здоровый такой, бил меня, даже когда я ничего плохого не делал.

— Не может быть, чтобы вы все жили в одной комнате, — засомневался Бруно. — Так не бывает.

— Но так было, — горячо возразил Шмуэль. — Одиннадцать человек.

Бруно собрался было поспорить — он и представить не мог, каким образом одиннадцать человек способны уместиться в одной комнате, — но передумал.

— Мы жили там какое-то время, — продолжал Шмуэль. — В комнате было маленькое окошко, но я не любил в него смотреть, потому что видно было только стену, а я ее ненавидел, ведь она отделяла нас от нашего дома. И район тот плохой, всегда очень шумно и невозможно заснуть. И я ненавидел Лукаша, того мальчика, что бил меня, даже когда я не делал ничего дурного.

— Гретель тоже иногда меня бьет, — признался Бруно. — Она моя сестра, пояснил он. — Безнадежный случай. Но скоро я вырасту и стану сильнее ее, и тогда посмотрим, кто кого.

— А потом наступил день, когда приехали солдаты на огромных грузовиках. — Гретель, похоже, не заинтересовала Шмуэля. — И всем велели выйти на улицу. Многие не хотели выходить, прятались где только можно, но, по-моему, в конце концов всех отловили. Нас запихнули в грузовик и отвезли на вокзал, там мы сели в поезд…

Шмуэль умолк, закусив губу. Бруно показалось, что он сейчас заплачет, и он не понимал почему.

— В поезде было ужасно. — Очевидно, Шмуэлю удалось взять себя в руки. — Во-первых, в вагоне было очень тесно. И нечем дышать. И мерзко воняло.

— Это потому, что вы все ринулись в один и тот же поезд. — Бруно припомнил, как он сам покидал Берлин. — Когда мы ехали сюда, вдоль платформы стояло два поезда, но все хотели попасть только в один из них, а второго будто и не замечали. Мы же сели во второй. Вам тоже надо было так сделать.

— Вряд ли бы нам позволили. Мы не могли выйти из вагона.

— Двери находятся в конце вагона, — подсказал Бруно.

— Там не было дверей.

— Ну конечно, были, — вздохнул Бруно. — В самом конце. Сразу за буфетом.

— Никаких дверей, — настаивал Шмуэль. — Если бы они были, мы бы все повыскакивали наружу.

Бруно буркнул себе под нос что-то вроде «конечно, были», но громко повторять не стал.

— Когда нас наконец высадили, на улице было очень холодно, и нам пришлось идти пешком.

— За нами приехала машина, — сказал Бруно, на сей раз во весь голос.

— Маму от нас забрали, а папу, Иосифа и меня поселили вон в те бараки. С тех пор мы здесь и живем.

Закончив рассказывать, Шмуэль совсем расстроился, и Бруно не понимал, в чем дело. Ничего такого уж страшного со Шмуэлем не случилось. Разве Бруно не пришлось пережить то же самое?

— Там у вас много ребят? — спросил он.

— Сотни.

Бруно вытаращил глаза.

— Сотни?! — Он едва не задохнулся от возмущения. — Нет, это нечестно. По эту сторону ограды вообще не с кем играть. Никого нет.

— Мы не играем.

— Не играете? Почему?

— А во что нам играть? — Шмуэль даже растерялся.

— Ну, не знаю. В разные игры. В футбол, например. Или экспедиции устраивать. Кстати, там у вас есть что исследовать?

Шмуэль молча покачал головой. Он оглянулся на бараки, потом снова посмотрел на Бруно. Ему очень не хотелось задавать следующий вопрос, но боль в животе придала ему смелости.

— У тебя случайно нет с собой еды?

— К сожалению, нет. Я хотел захватить шоколадку, но забыл.

— Шоколад, — медленно повторил Шмуэль, проводя языком по обветренным губам. — Я ел шоколад только раз в жизни.

— Только раз? А я люблю шоколад и не могу им наесться, хотя мама говорит, что от него портятся зубы.

— А хлеба не захватил?

Бруно отрицательно помотал головой:

— Хлеб подают только за столом, а ужин еще не скоро, в половине седьмого. А у вас во сколько ужинают?

Не ответив, Шмуэль поднялся с земли:

— Думаю, мне пора возвращаться.

— Надеюсь, ты придешь как-нибудь к нам на ужин, — сказал Бруно, хотя и не был уверен, что его родные одобрят такого гостя.

— Надеюсь, — вяло отозвался Шмуэль.

— Или я к тебе приду. Познакомлюсь с твоими друзьями, — с воодушевлением добавил Бруно. Он ждал, что Шмуэль сам его пригласит, но тот, похоже, и не собирался этого делать.

— Ты не на нашей стороне ограды, — заметил Шмуэль.

— Я проползу под ней. — Бруно взялся за проволоку, и она подалась. Посередине, между деревянными телеграфными столбами, приподнять ее оказалось довольно легко, и такой невысокий мальчик, как Бруно, мог запросто пролезть в образовавшийся проем.

Увидев, как Бруно дергает проволочную ограду, Шмуэль испуганно попятился.

— Мне надо возвращаться.

— Как-нибудь еще увидимся, — сказал Бруно.

— Здесь нельзя находиться. Если поймают, меня обязательно накажут.

Шмуэль побрел к лагерю, и Бруно вновь отметил про себя, до чего же мал ростом и тощ его новый друг. Но он ни слова не проронил на этот счет, он слишком хорошо знал, как неприятно, когда тебя попрекают всякой ерундой, вроде низкого роста, и вдобавок ему совсем не хотелось дразнить Шмуэля.

— Я приду завтра, — крикнул он вслед удалявшемуся мальчику, но Шмуэль даже не обернулся. Более того, он бросился бежать к лагерю, предоставив Бруно самому себе.

Решив, что на сегодня он достаточно напутешествовался, Бруно двинул домой, предвкушая, как расскажет маме, папе и Гретель (вот уж кто обзавидуется и еще, чего доброго, разорется), Марии, поварихе и Ларсу о своих приключениях, о новом лучшем друге со смешным именем и о том замечательном факте, что они со Шмуэлем родились в один день.

Но чем ближе Бруно подходил к дому, тем сильнее его терзали сомнения: а стоит ли рассказывать? «Ведь может так случиться, — размышлял он, — что они не захотят, чтобы я дружил с этим мальчиком, и запретят мне туда ходить». К тому моменту, когда Бруно переступил порог своего дома и учуял запах говядины, жарившейся в духовке к ужину, он решил держать язык за зубами. Пусть это будет его тайной. То есть его и Шмуэля, их общей тайной.

Бруно всегда думал, что если родители, а тем более сестры, о чем-то не знают, то иногда и незачем вводить их в курс дела. Так спокойнее — и им, и Бруно.