Его зовут мистер Брендан Браун. Он слишком бесцветен, чтобы быть одаренным, слишком невыразителен, чтобы на него хоть иногда обращали внимание, слишком вял даже для убийства. Коричневый — цвет дерьма, цвет ослиной шкуры; вот и он — скучный, упрямый мрачно-коричневый тупица. Всю жизнь он старался на все закрывать глаза, оставаясь тем не менее невольным очевидцем всех событий, наблюдал за происходящим вокруг, жмурясь от ужаса, вздрагивая от любого, даже самого слабого удара, от малейшего намека на насилие…

Да, Брендан Браун чувствителен. Фильмы в жанре экшн его пугают. Документальные фильмы о жизни дикой природы ему вообще противопоказаны, как и «ужастики», как и видеоигры, как и вестерны, как и любые батальные сцены. Он сочувствует даже самым плохим парням. Спорт также не доставляет ему никакого удовольствия, поскольку тренировки грозят увечьем или стычкой с соперником. Вместо этого он смотрит кулинарные шоу, передачи о садоводстве, рассказы о путешествиях или порно. Он мечтает об иных местах, ощущая на лице лучи солнца, светящего с телеэкрана или с фотографии в каком-нибудь журнале…

«Уж больно он привередливый, — говорит мать. — Уж больно чувствительный, не такой, как другие».

Возможно, она права. Возможно, он действительно все чувствует иначе, острее, чем другие. Ведь если он, например, видит чьи-то физические страдания, ему и самому становится настолько не по себе, что он почти заболевает: его начинает тошнить, он плачет от испуга, испытывая страшное смятение перед теми воображаемыми образами, которые возникают в его голове…

Братец в синем, отлично зная об этом, заставляет его смотреть на свои варварские опыты с мухами и осами, а затем и с мышами и нарочно демонстрирует Брену такие картинки, от которых тот корчится от страха. Доктор Пикок называет это зеркальной синестезией, полагая, что она проявляется — в случае Брендана, по крайней мере — в определенной патологической чувствительности, вызванной тем, что оптический отдел мозга оказывается до некоторой степени способен воспринимать, а точнее, отражать то, что обычно воспринимается иными органами чувств. Именно поэтому такой синестет испытывает почти те же физические ощущения, что и другие люди, одновременно с ними чувствует чье-то прикосновение, удар или определенный вкус, причем не менее ярко, чем они сами.

Второй брат, тот, что в черном, презирает и дразнит его за слабость. Даже мать теперь почти перестала обращать на Брендана внимание. Он — средний ребенок в семье, тихий, словно случайно затесавшийся между Найджелом, типичной черной овцой, и Бенджамином, голубоглазым мальчиком-незабудкой…

Брендан ненавидит своих братьев. Он ненавидит их за то, что они заставляют его ощущать себя таким жалким. Кроме того, один из них все время на всех злится, а второй, страшно самодовольный, вечно исполнен презрения. И Брендан вынужден постоянно чувствовать то же, что и они, чувствовать вместе с ними — желает он этого или нет. У кого-то из них что-то чешется — и ему хочется почесаться. Кто-то из них порезался до крови — и Брендан покорно истекает кровью. Если честно, это вызвано отнюдь не сопереживанием, его нет и в помине. Это абсолютно непроизвольная, чисто физическая реакция на череду визуальных стимулов. Да ему, Брендану, плевать, даже если б они оба взяли и умерли! Только лучше бы они сделали это где-нибудь подальше — тогда ему не придется на это смотреть.

Иногда, оставшись один, он читает. Медленно, опасаясь, как бы никто не застал его за этим занятием. Чаще всего книги о путешествиях, о фотоискусстве, а также стихи и пьесы, но он любит и художественную прозу, рассказы и романы, и особенно — словари. Печатное слово Брендан воспринимает совершенно иначе, чем то, что видит вокруг. При чтении действие разворачивается без участия его тела. Читает он обычно у себя в подвале при свете голой электрической лампочки; читает допоздна. Этот подвал, поскольку ему не хватает собственной комнаты, он тайком превратил сначала в темную комнату для проявки пленок, а потом и в свое основное убежище. Это его любимое место; здесь он штудирует такие книги, понять которые, по глубокому убеждению его учителей, у него попросту не хватит ума. А уж если бы одноклассники застигли его за подобными книгами, то наверняка превратили бы в мишень для самых жестоких шуток или даже отвратительного хулиганства.

Но здесь, в своей темной комнатке, Брендан чувствует себя в полной безопасности; здесь нет никого, кто посмеется над ним, увидев, как он водит пальцем по строчкам. Здесь никто не назовет его умственно отсталым, когда он, читая, произносит слова вслух. Здесь его личная территория. Только здесь он волен заниматься чем пожелает. Порой, когда он один, он мечтает. Мечтает сменить цвет одежды — ему осточертел коричневый; мечтает быть замеченным; мечтает предстать перед людьми в истинном обличье…

Но в том-то и проблема! Ведь всю жизнь он был Бренданом Брауном, был обречен казаться глупым и бесцветным. На самом же деле глупым он никогда не был. Он просто очень хорошо скрывал свой ум. В школе все делал по минимуму, защищая себя от насмешек. Дома притворялся флегматичным и начисто лишенным воображения. Он отлично понимает: так безопаснее. Особенно теперь, когда его место занял Бен, лишив тем самым маминой любви, словно проглотив его — в точности как он сам, Брендан, проглотил когда-то брата-близнеца Малькольма в отчаянной внутриутробной борьбе за выживание…

«Это несправедливо, — мысленно возмущается Брендан Браун. — У меня ведь тоже голубые глаза! У меня ведь тоже есть способности!» Его застенчивость и заикание заставляют всех думать, что у него проблемы с речью. Но он понимает, какая огромная сила заключена в словах, и хочет непременно научиться управлять ими. А в компьютерах он и вовсе отлично разбирается, знает, как принимать и обрабатывать информацию. А со своей дислексией он сражается с помощью специальной программы. И несколько позже, прикрываясь тем, что неполный день работает в закусочной, присоединяется к группе по литературному мастерству. Сначала успехи у него не очень, но он много работает, он хочет научиться. Слова и их значения прямо-таки завораживают его. Он стремится узнать о них как можно больше, докопаться до самых глубин родного языка, до самой материнской платы…

Но пожалуй, гораздо важнее то, что он очень осторожен. Осторожен и терпелив. Прибить свой флажок к мачте — это все равно что в открытую заявить о своих намерениях. А Брендан Браун отлично знает: как раз этого делать не следует. Он вообще очень ценит всяческий камуфляж. Именно поэтому ему и удалось прожить так долго. Он растворялся где-то на заднем плане, позволяя другим сиять и сверкать в центре или у рампы, а сам тем временем отступал в сторонку и смотрел, как его противники сами себя уничтожают…

Сунь Цзы писал в трактате «Искусство войны»: «Все ведение боя основано на обмане». Ну если наш мальчик что-то и умеет, так это обманывать и сбивать с толку.

«Когда мы способны пойти в атаку, — пишет Сунь Цзы, — противнику должно казаться, что мы на это неспособны. Максимально используя свои силы, мы должны казаться слабыми и пассивными; находясь совсем близко от врага, мы должны заставить его поверить, что мы еще очень далеко; а когда мы находимся очень далеко, он должен быть уверен, что мы уже рядом».

Брендан тщательно выбирал подходящий момент. Импульсивность никогда не была ему свойственна. В отличие от Найджела, который сначала действовал, а уж потом обдумывал свои поступки (если ему вообще приходило в голову задуматься); Найджел моментально отвечал на столь очевидные провокации, что даже ребенок, наверное, сумел бы заставить его плясать под свою дудку…

«Если ваш противник обладает холерическим темпераментом, постарайтесь сначала его раззадорить».

Легче легкого, если речь идет о Найджеле. Уместно ввернутого слова вполне достаточно. В данном случае это приводит к насилию, к цепной реакции, которую никому не под силу остановить и которая завершается смертью того брата, что в голубом, и арестом того, что в черном. А негодяй Брендан освобождается от них обоих, но перед законом остается чист, как нетронутый снег…

Объект первый: толстая тетрадь в черном молескиновом переплете.

Объект второй: несколько фотографий Найджела, его черного брата, сделанные в те моменты, когда Найджел кувыркался с Трицией Голдблюм, она же миссис Электрик. Некоторые из этих фотографии, надо заметить, весьма интимного свойства; снимки сделаны с помощью телевика из дальнего угла сада упомянутой дамы и проявлены тайком в темной комнате, и об этом никто не знает, даже мать…

Соединим два объекта вместе, подобно азоту и глицерину, и тогда…

Бабах!

На самом деле это оказалось даже слишком легко. Люди ведь так предсказуемы. А Найджел особенно — с его вечно мрачным настроением и яростным темпераментом. Благодаря «обратному эффекту ореола» (Найджел всегда ненавидел Бена) нашему герою пришлось сделать всего одно усилие: должным образом завести Найджела и направить его куда нужно — остальное было предрешено. Мимоходом шепнуть на ухо несколько слов — предположение, что Бен шпионит за ним, — и упомянуть о тайнике, где были заботливо припасены соответствующие улики (дневник Найджела, который Брендан засунул Бену под матрас). Затем просто убраться подальше от театра военных действий, чтобы не стать свидетелем такого мрачного дела, как убийство.

Бен все отрицал. Это и стало его фатальной ошибкой. Брендану по опыту было известно, что единственный способ избежать серьезных увечий — это немедленно признаться в преступлении, даже если ты невиновен. Он очень рано постиг эту премудрость — тем самым, правда, заслужив себе весьма удобную репутацию безнадежного лжеца, поскольку брал на себя вину за то, к чему не имел ни малейшего отношения, за что даже никакой ответственности нести не мог. В общем, на подробные объяснения Бену попросту не хватило времени. Первым же ударом Найджел раскроил ему череп. После чего… ну, достаточно сказать, что у Бена не было ни малейшего шанса на спасение.

Наш герой при этом не присутствовал. Подобно волшебному коту Макавити, он в совершенстве овладел сложным умением уходить от любых неприятностей. Первой Бена обнаружила мать; она вызвала полицию и «скорую помощь», а потом дежурила в больнице, но ни разу так и не заплакала, даже когда ей сообщили, что травмы, полученные ее сыном, несовместимы с жизнью и Бенджамин уже не очнется…

В общем, это назвали убийством.

Интересное слово — manslaughter. Звучит как man's laughter. И оба выражения окрашены в одинаковые оттенки синего, точнее, голубого, словно молния, и у обоих запах шалфея и фиалок. Теперь и он, как Бен, тоже видит слова в цвете. В конце концов, он ведь занял его место. И отныне все — дар Бена, его будущее и его цвета — принадлежит ему, Брендану.

Правда, некоторое время он к этому приспосабливался. Сначала его целыми днями тошнило. Собственный живот казался ему какой-то бездонной ямой, а голова болела так, словно он вот-вот умрет. Он понимал, конечно, что в известной степени заслужил это. Но с другой стороны, часть его «я» злорадно ухмылялась, затаившись глубоко внутри. Это напоминало трюк злого волшебника. Брендан ни в каком преступлении повинен не был и все же втайне был виновен в убийстве.

Но и теперь ему чего-то не хватает. Насилие по-прежнему ему недоступно, что несколько нечестно, учитывая степень его гнева. Без ядовитого дара зеркальной синестезии все было бы возможно. Мыслит он ясно и объективно. У него нет совести, которая тревожила бы его. Самое страшное таится в его мыслях — стоит глазом моргнуть, и он воплотит их в жизнь. Но тело отказывается ему повиноваться. И лишь в своих придуманных историях он действует поистине безнаказанно. Только в них он по-настоящему свободен. В жизни же за это сладостное ощущение победы ему всегда приходится расплачиваться — тошнотой и жестокими страданиями; недаром ведь и за дурные мысли приходится платить сполна…

Мать по-прежнему держит наготове кусок электрического провода. Теперь, конечно, она не пользуется им. Предпочитает действовать кулаками, зная, что сын никогда не даст сдачи. Но он мечтает об этом куске электропровода и о тех фарфоровых собачках, которые так тоскливо пялятся на него со своей стеклянной полки. Провод можно аккуратно обвить вокруг ее шеи раз шесть или семь, после чего придет очередь и стеклянной полки с фарфоровыми собачками, и уж у них-то, черт бы их побрал, не будет ни малейшего шанса уцелеть…

Эта фантазия вдруг снова вызывает в нем раздражение, и в горле моментально возникает знакомый привкус. Тот самый, который теперь и ему пора бы узнавать сразу: солоноватый, тошнотворный, от которого пересыхает во рту, как от страха, а сердце начинает биться и метаться, точно выброшенная на берег рыба.

Снизу доносится голос матери:

— Кто там?

Вздохнув, он откликается:

— Это я, мам!

— Что ты там делаешь? Тебе пора пить свой напиток.

Выключив компьютер, он тянется к наушникам. Он любит музыку. Музыка для всего на свете создает особый контекст. Он постоянно носит айпод и давно уже научился делать вид, что внимательно слушает мать, однако думает при этом о своем, уносясь мыслями в неведомую даль под аккомпанемент тайного саундтрека к его собственной жизни…

Он спускается вниз.

— В чем дело, ма?

Он видит, как бесшумно двигается ее рот. В ушах у него поет Человек в черном, Джонни Кэш, голос у которого такой старый и надтреснутый, словно он уже умер…

И Брендан чувствует внутри чудовищную пустоту, эта пустота поглощает его целиком, и остается лишь одно мучительное и страстное желание, удовлетворить которое не может ничто — ни еда, ни любовь, ни убийство; оно подобно той змее, что намеревалась проглотить весь мир, но в итоге проглотила собственный хвост.

И он знает — понимает в глубине души, — что его время настало. Время прибегнуть к своему целительному средству. Время совершить наконец то, о чем он так страстно мечтал в течение последних сорока лет — практически всю жизнь: прибить к мачте свой флажок и повернуться к врагу лицом. Что ему, собственно, терять? Очередную порцию витаминного напитка? Или свою империю грязи?