Летом и осенью 1566 года события развиваются стремительно, грозно и противоречиво. Протестантские проповеди, особенно проповеди кальвинистов, собирают все больше слушателей. Маргарита в растерянности — она то мирится с происходящим, то издает новые запреты, которым никто уже не внемлет. Протестанты приходят на проповеди вооруженными, готовыми силой отстоять свое право слушать их. После проповеди они провожают своих проповедников, вызывающе окружив их кольцом охраны.

Но не только они встают под знамена гезов. Те нидерландские католики, которые недовольны испанским господством, тоже примыкают к гезам.

Руководители дворянской оппозиции собираются на одно тайное совещание за другим. Между ними нет единогласия. Они держат свои переговоры в тайне, но слухи просачиваются в народ. Все ждут, что Эгмонт согласится открыто признать себя вождем всех недовольных, кто хочет сбросить испанское господство. Он популярен. Все помнят его успехи на полях сражений. Его знатность импонирует дворянству, народ, без особых оснований, считает его своим защитником. Эгмонт вначале колеблется, потом отказывается от опасной нести.

Долгие недели нет известий из Мадрида. Маргарита и Государственный совет отправили туда послов, чтобы почтительно сообщить королю о «смягчении», вырванном у Маргариты, получить его одобрение и, может быть, согласие на некоторые новые уступки. Филипп ведет себя уклончиво: ни в чем не отказывает и ничего не обещает. В Брюссель от него идут письма, чтобы сеять рознь между нидерландскими вельможами. Письма, полные лести одному, агенты Филиппа делают известными всем остальным; другие — предназначенные только Маргарите — содержат тайные инструкции и приказ обуздать всех непокорных. Филипп не без основания считает, что хорошо осведомлен обо всех их действиях и планах, но он не подозревает, что многие из его тайных инструкций попадают не только к Маргарите, но и к Вильгельму Оранскому. Хитрый политик, Оранский сумел завербовать осведомителей в ближайшем окружении Филиппа. Поэтому он не верит лестным для него посланиям короля и, чувствуя грозящую опасность, предупреждает о ней Эгмонта.

Противоречивые вести и тревожные слухи будоражат страну. Неуверенность особенно ощутима в Брюсселе, где скрещиваются все противоборствующие устремления.

Напряженность растет, недовольство народа усиливается. Время, когда людям было достаточно собираться, чтобы петь псалмы и слушать обличения греховности римской церкви, алчности ее служителей, идолопоклонничества ее пышных обрядов, прошло. Люди жаждут не слов, но действий. Все нарастающее это стремление находит выход в стихийном взрыве, который потряс Нидерланды и вошел в историю под именем иконоборчества.

По сути иконоборческое движение было широким народным восстанием. Оно началось с волнений в промышленных районах, где его участниками были рабочие мануфактур, разорившиеся ремесленники, городская беднота. Распространяясь, как пожар, оно охватывало город за городом, провинцию за провинцией. Как уже не раз прежде в истории человечества, яростное возмущение, для которого было более чем достаточно причин и поводов, обрушилось не на тех, кто притеснял и угнетал народ, а на создания рук человеческих, в которые было положено бесконечно мною труда, — на произведения архитектуры, скульптуры, живописи. Иконоборцы осаждали католические монастыри и храмы, врывались в них с лестницами, веревками, баграми и топорами. Они раздевали статуи святых, срывали со стен и ломали иконы, рубили топорами алтари и церковную мебель, выбрасывали на улицу чаши для причастия, дарохранительницы, ковчежцы с мощами. Гнев иконоборцев был разрушителен, но бескорыстен. Они ничего не брали из имущества католической церкви, они лишь хотели навсегда уничтожить идолов господствующей религии, все то, в чем, по их понятиям, выражалось ее греховное богатство и роскошь.

Яркая характеристика иконоборческого движения принадлежит Фридриху Шиллеру. Она примечательна своей двойственностью. Осуждение переходит в ней в объяснение, объяснение в оправдание и в новое осуждение.

Вот небольшой отрывок:

«Многолюдная и грубая толпа, состоящая из низших слоев черни, зверски настроенная из-за зверского обращения с ней, преследуемая смертными приговорами, которые подстерегали ее в каждом городе, гонимая от границы к границе и загнанная до отчаяния, вынужденная тайком совершать свои богослужения, скрывать, как дело тьмы, свое священнейшее человеческое право; перед ее глазами гордо возвышаются молитвенные дома торжествующей церкви, где гордые братья предаются молитве среди красоты и роскоши, а они, вытесненные за стены города, вытесненные, быть может, только потому, что они численно слабее, вынуждены скрывать, как позор, свои молитвы тому же самому богу в диких лесах или под палящими лучами полуденного солнца. Их вытолкнули из гражданского общества и довели до состояния дикарей, и вот в одну из страшных минут они вспоминают о правах этой дикости! Чем больше их число, тем неестественнее их судьба, и они начинают понимать это. Небо над головой, готовое оружие, безумие в мозгу, озлобление в сердце — все рвется навстречу призыву какого-нибудь оратора-фанатика; обстоятельства зовут к действию, никаких обсуждений не надо там, где все взоры говорят одно и то же, решение рождается раньше, чем произнесено слово; готовая к преступлению, никто еще не знает точно — к какому, разъяренная толпа расходится в разные стороны. Торжествующая роскошь враждебной религии оскорбляет бедность этих людей; великолепие тех храмов издевается над их загнанной верой; каждый крест при большой дороге, каждое изображение святого, на которое они наталкиваются, — все это знак торжества над ними, и все это должно быть уничтожено их мстительной рукой. Фанатизм дает начало ужасам, но осуществляют их низменные страсти, находя себе в этом щедрое удовлетворение».

В Антверпене разгромлена церковь Богоматери, та самая, для которой учитель Брейгеля делал эскизы витражей. Несколько сот церквей в Брабанте и Фландрии подвергаются такой же участи. Вести о происходящем доходят до Брюсселя, Маргарита вначале созывает Государственный совет, чтобы обсудить создавшееся положение, потом пугается настолько, что решает бежать из Брюсселя.

Все это немедленно становится известным в городе и, конечно же, не может миновать слуха Брейгеля.

Брейгель узнавал о действиях иконоборцев с двойственным чувством. Без сомнения, он симпатизировал протестантам. Его картины говорят о таких симпатиях. Изображая преследования и казни, он всегда был на стороне преследуемых. Но известия о том, что в Антверпенском соборе, в церквах Льежа, Мехельна, Бреды изуродованы картины и разбиты статуи, которые он хорошо знал и помнил, были для художника потрясением непереносимым. Он был врагом всякого фанатизма, и фанатизм протестантский вряд ли мог у него вызывать больше симпатий, чем фанатизм католический. Костер, на котором горят иконы, отвращал его не меньше, чем костер, на котором горят книги. Но и книги тоже горели в этом огне! В Валансьене иконоборцы спалили одну из старейших монастырских библиотек. Оправдать эти действия Брейгель не мог, осуждать не хотел.

Много злободневных намеков нашли и помогли увидеть в его произведениях комментаторы. Но нет у Брейгеля ни одной работы, где средствами искусства было бы выражено осуждение иконоборцев. Он слишком хорошо знал, сколько и каких мучений понадобилось, чтобы началось это восстание. А выражение симпатии к ним? Прямого и непосредственного мы тоже не найдем.

В один из августовских вечеров Брейгель отправляется на прогулку за город. У городских ворот его останавливает стража. Ворота закрыты, выпускать из города не велено. Почему? Так распорядились городские власти. Что случилось? Стража не знает или не хочет говорить. Художник возвращается домой. Что произошло? Об этом он узнает лишь на следующее утро.

Государственный совет, испуганный размахом, который приобрело движение иконоборцев, уговаривал Маргариту пойти на более решительные уступки. Она же боялась ярости Филиппа и, чтобы не давать согласия совету, хотела бежать из города. Тогда-то и было отдано распоряжение закрыть все городские ворота. Кем? Неизвестно. Очевидно, кем-то, кто очень сильно желал, чтобы совещание Маргариты с Государственным советом было доведено до конца.

Ее недавних противников — вождей дворянской оппозиции — оборот, который приняли события, встревожил до крайности. Они боялись, что, начав с церквей, народ не остановится и перед стенами замков. Грозный призрак беспощадного народного восстания возник перед глазами. Пример Крестьянской войны в Германии был им хорошо известен.

Эгмонт сказал Маргарите: «Главная задача — спасти государство, а затем можно будет позаботиться и о религии». Верная и ревностная католичка, она пыталась возразить, что гибель религии большее бедствие, чем гибель страны. Эгмонт ответил кратко: «Все те, у кого есть что терять, думают иначе». Ему было что терять! Было что терять и богатым нидерландским купцам.

В дневнике одного современника сохранилась песня, которую распевали наиболее решительные из иконоборцев:

И дворянская знать и купечество боялись, чтобы дело не дошло до этого. Соглашение между Маргаритой и представителями высшей знати было наконец заключено, заключено за счет восставших и направлено против них.

Впрочем, Маргарита оставила себе лазейку, чтобы впоследствии отступиться и от своих временных союзников. Она объявила, что действует, только повинуясь необходимости. Потом она будет утверждать, что согласие вырвали у нее насильно, как у пленницы, которую не выпускали из Брюсселя. Пока что Государственный совет с разрешения Маргариты допускает протестантские проповеди в тех местах, где они уже происходили ранее, сообщает, что прежние эдикты против еретиков отменяются, а лицам, входившим в дворянский союз «Компромисс», гарантируется полная безнаказанность и безопасность. Вожди дворянской оппозиции, обещавшие Маргарите немедленно наказать иконоборцев, разоружить народ и восстановить всюду нарушенный порядок, немедленно принимаются выполнять свою часть соглашения. И Эгмонт, и Горн, и Вильгельм Оранский принимают участие в энергичном и жестоком подавлении иконоборцев. Иконоборцев хватают и казнят, объявляют вне закона, разрешая каждому убивать их без суда и следствия.

Дальнейший ход событий так сложен и противоречив, что может быть здесь передан лишь самым кратким образом.

С одной стороны, во многих провинциях действительно на время устанавливается свобода вероисповедания: протестанты открыто крестят, венчают, причащают согласно своим правилам, даже начинают кое-где строить собственные церкви. С другой стороны, Маргарита теперь, когда с помощью знати разгромлены иконоборцы, приободрившись, пытается вернуть те уступки, которые она еще так недавно вынуждена была дать. В некоторых частях страны начинаются настоящие военные действия уже не против иконоборцев, а против протестантов вообще. Так происходит в многострадальном Валансьене. Протестанты захватили здесь всю власть. Верные Маргарите войска осаждают Валансьен и расправляются с ними. Жестокой участи подвергаются крестьяне окрестных деревень, пытавшиеся помочь жителям осажденного города. Снова скрипят блоки виселиц, снова чадят костры, на которых сжигают больных и раненых, захваченных карателями. А в Брюсселе — Брейгель узнает об этом с ужасом — сторонники Маргариты, руководившие расправой, празднуют ее пирами. Здесь звучат хвастливые речи, вино льется рекой.

Трагические события происходят под самыми стенами Антверпена. Правительственные войска внезапно нападают на протестантов соседних городов и местечек. Те пытаются обороняться, терпят поражение и оттеснены к Антверпену. Ход сражения виден с городских стен. Протестанты Антверпена хотят прийти на помощь своим собратьям. Вильгельм Оранский, губернатор Антверпена, мешает этому. Город с ужасом видит беспощадное и поголовное истребление побежденных. Последние отзвуки народного восстания подавлены. Множество протестантов в страхе покидает страну. Но все это только предисловие к тому, что произошло несколько позже.

Филипп отлично знал, что иконоборцы разгромлены, что города, особенно повинные в распространении ереси, приведены к покорности, что Маргарита с помощью вельмож, недавних своих противников, навела порядок в Нидерландах. Поколебленное испанское господство укреплено вновь. Однако ему этого мало. Он хочет воспользоваться недавними событиями, чтобы окончательно и полностью уничтожить все следы независимости Нидерландов, он хочет срубить все головы, которые осмеливались когда-нибудь выражать недовольство.

Он и его советники убеждены, а скорее всего, делают вид, что убеждены, в существовании заговора, объединяющего Нидерланды сверху донизу. Иконоборцы, утверждают они, действовали не сами по себе, а по наущению дворянского союза «Компромисс». Протестанты и нидерландские вельможи тоже находятся в полном единомыслии. И все эти четыре силы: иконоборцы, союз «Компромисс», протестанты и нидерландские князья едины в своей вражде к католической религии, к Испании и королю. Они заслуживают одинаково строгой кары.

Нужна рука более жесткая, чем рука Маргариты Пармской. В самом конце 1566 года Филипп приказывает вернейшему из своих советников и опытнейшему из своих полководцев — герцогу Альбе покарать Нидерланды и привести их в полное повиновение силой оружия.

Приготовления к походу длятся долго. Они занимают зиму и весну следующего, 1567 года. Средства на карательную экспедицию собираются по всей Испании и с участием духовенства, как на новый крестовый поход. Армия Альбы формируется в Италии. Она состоит из отборных полков испанских ветеранов, итальянских и албанских солдат и насчитывает около десяти тысяч человек хорошо обученной, испытанной в боях, грозно вооруженной пехоты и конницы. В июне она выступает в поход через Северную Италию, Швейцарию, Францию. За колоннами солдат, которые двигаются по трудным и узким альпийским дорогам, следует специально приданный армии обоз с двумя тысячами завербованных для этой экспедиции публичных женщин.

Страны, через которые проходят колонны Альбы, встревожены, но не решаются ничего предпринять. Король Франции, формально отказавший испанскому войску в праве на проход через его земли, на деле не чинит никаких препятствий. Лишь на всякий случай он приказывает французским войскам следовать за Альбой по пятам, образуя заслон.

Поход длился почти все лето. Маргарита Пармская тем временем продолжала успешно подавлять последние вспышки возмущения и была крайне встревожена предстоящими переменами. Ей казалось, что недовольство нидерландцев, отчасти подавленное, отчасти загнанное внутрь, прорвется снова, как только на нидерландскую землю вступят войска ненавистного герцога Альбы.

На картине Брейгеля «Избиение младенцев в Вифлееме» в строю латников, окружавших деревню, есть седобородый всадник — военачальник царя Ирода. Говорят иногда, что это — герцог Альба. Портретное сходство и вправду очень велико. Вот с кем сравнивает Альбу художник!

С походом Альбы связывают и картину Брейгеля «Обращение Павла».

По крутой горной дороге, между острыми каменистыми утесами и редкими деревьями поднимается к перевалу конное и пешее войско: трудно карабкающиеся на подъем пехотинцы, горделивые всадники на выхоленных конях, сверкающие латы, пышные, яркие мундиры. Была ли действительно эта картина связана с тревожными вестями о приближающейся армии Альбы?

Ван Мандер, сказавший, что в «Избиении младенцев в Вифлееме» многие сцены взяты из жизни, по поводу «Обращения Павла» говорит только, что картина эта представляет прекраснейший горный пейзаж. И это действительно так. Прекрасен не только пейзаж. Вся картина очень красива.

Художник смотрит на движущееся войско не с огромного расстояния, как в «Самоубийстве Саула». Он словно бы где-то рядом, совсем близко, незримо шагает вслед за всадниками по горной дороге.

Если эта картина действительно отклик на приближение Альбы, то отклик своеобразный. Не станем искать в ней того, чего здесь нет. Ни превращение Савла в Павла — евангельский сюжет, запрятанный в картине так, что его находишь с трудом, — ни мысль о том, не произойдет ли подобного превращения с предводителем испанского войска, не занимали Брейгеля. Он словно бы забыл, откуда, куда и зачем движется сквозь горную теснину, поднимается по узким горным тропам это грозное войско. Он видит, как сверкают на солнце серо-серебряные латы, как хороши желтые и красные мундиры, полосатые накидки. И, может быть, только пронзительная яркость желтых и красных пятен делает тревожным и даже угрожающим этот горный пейзаж с движущимся войском.

В конце лета 1567 года испанские полки вошли в Нидерланды и заняли своими гарнизонами все важнейшие города. В августе Альба с частью войск вошел в Брюссель. Полномочия, предъявленные им Маргарите, не оставляли сомнений: теперь уже не она, а он будет первым лицом в Нидерландах. Маргарита действительно вскоре покинула страну, а Альба приступил к тому, ради чего был сюда послан.