Брейгель работает. Круглая суконная шапочка на густых всклокоченных волосах, куртка из грубого материала с подвернутыми рукавами, подпоясанная ремнем, — таким он изобразил художника на рисунке «Художник и знаток». Он легко и твердо держит кисть — это тоже видно на рисунке. У него внимательные глаза и усталое лицо. Но мастерской своей он ни разу не изобразил.

Хотелось бы составить представление об антверпенской жизни Брейгеля во всех подробностях. Где помещалась его мастерская? Как она была устроена? Что мог он видеть из ее окон? Кто навещал его во время работы? Ганс Франкерт, это мы знаем. А кто еще? Кто были его заказчики и покупатели?

Мастерская, наверное, была небольшой. Учеников и помощников у Брейгеля, скорее всего, было не так уж много. Ни один художник не назван у ван Мандера учеником Брейгеля, ни один художник не внесен в список гильдии в таком качестве. Значит, Брейгель почти всю подготовительную работу делал сам и делал на совесть. Его картины, написанные маслом на дереве, сохранились прекрасно, краски удивительно свежи, не пожелтели, не пожухли. Хуже обстоит дело с работами, написанными темперой на холсте. Но это связано и с меньшей надежностью самой техники, и с тем, что картины, выполненные темперой на холсте, считались тогда гораздо более дешевыми. Их писали не так тщательно и хранили не так бережно. Это была работа, рассчитанная на небогатого покупателя. Судя по всему, Брейгелю пришлось заниматься ею довольно много. Скорее всего, именно такие недорогие работы покупал у него Франкерт. Он работал упорно и неутомимо. Мы ведь рассказываем не о каждой его картине, их сохранилось больше, а написано было еще больше, чем сохранилось.

Мысли о работе не оставляют Брейгеля и за стенами его мастерской. Эти мысли владеют им постоянно. Отправляется ли он на долгую прогулку по окрестностям с Гансом Франкертом, идет ли по улицам города — его глаза жадно и непрерывно вбирают, впитывают впечатления. Он живет в том состоянии постоянного, сосредоточенного творческого внимания, которое знал Толстой и так глубоко и точно описал на страницах «Анны Карениной», посвященных художнику Михайлову. «Его художественное чутье не переставая работало, собирая себе материал», — говорит Толстой. Толстой вспомнился не случайно. Каждое описание у него отмечено такой силой вглядывания в окружающее и такой непосредственной свежестью в его передаче, словно никто и никогда до него не видел того, что. увидел он. Это свойство в высокой степени присуще Брейгелю.

От Брейгеля остались рисунки, сделанные с натуры. Вот так одеваются иностранные купцы, которых можно увидеть перед зданием биржи, вот в такой позе сидит нищий, который просит милостыню, вот так выглядит старая рабочая лошадь, ее упряжь и телега. Но эти рисунки, часто сопровождаемые словесными обозначениями цвета, лишь небольшая видимая часть непрерывного процесса собирания материала.

Брейгель обладал огромным запасом наблюдений и постоянно его пополнял. Он помнил, как выглядит очаг в богатой кухне, где над огнем висят дымящиеся паром медные котлы и над углями на решетках поджариваются лопающиеся от жира колбасы. И он помнил, как выглядят пустые полки на кухне бедняка. Как оковывает свой денежный ящик купец и как затягивает и подвешивает к поясу свой кошель крестьянин. Он знал, как устроено колесо подъемника и как устроено колесо для колесования. Он помнил, как в прозрачном морозном воздухе видна черная путаница оголенных ветвей и как первая зелень листвы одевает дерево словно бы зеленой дымкой. Окружающий мир жил в его памяти в отчетливых контурах, в цвете, в живых подробностях. Но всего, что он знал и помнил, ему было мало, он не мог, даже если бы захотел, остановить это непрерывное, ненасытное, жадное впитывание впечатлений. Даже если бы он твердо знал, что до конца дней своих не успеет использовать и малой части уже накопленного памятью, он бы не мог остановиться. Смотреть, видеть, запоминать было для него — как дышать! И еще одно свойство было ему присуще. Тема, сюжет, однажды овладевшие им, не отпускали его долго, он возвращался к ним снова, порою годы спустя.

Когда он совершал свое путешествие из Нидерландов в Италию, то увидел в разных городах церкви, строительство которых было начато задолго до его рождения, но все еще продолжалось. Незавершенная и упорно достраиваемая церковная башня была достопримечательностью многих городов, и любознательный путешественник никак не мог миновать ее.

Рассказ об истории строительства церкви и башни часто уходил в такие далекие времена, что становился легендой, а облик башни поражал контрастом между величественностью и незавершенностью замысла. Растущая башня иногда казалась живым существом, а иногда наводила на мысль о том, как огромны человеческие планы и как коротка человеческая жизнь — уже не первое поколение продолжает некогда начатую работу…

Свою первую «Вавилонскую башню», мысль о которой могла родиться из этих впечатлений, Брейгель написал в Италии. Картина не сохранилась.

К образу Вавилонской башни Брейгель вернулся на родине. Он написал две картины — одну поменьше, другую побольше. Видимо, он написал их после «Самоубийства Саула». Он не только вернулся к однажды избранному сюжету Вавилонской башни, но продолжил начатую в «Самоубийстве Саула» работу над темами, взятыми из Ветхого завета.

К сожалению, нам не известно точно, когда и в какой последовательности были созданы эти картины. Иногда их относят к одному и тому же году, иногда считают, что их разделяет промежуток в несколько лет. Узнать это точно было бы очень интересно. Они выражают разные подходы к одной и той же теме.

Вот одна из многих загадок, связанных с нашим художником. По крайней мере к трем разным годам привязывают специалисты так называемую меньшую «Вавилонскую башню». Мы не можем сказать, что последняя по времени трактовка является самой убедительной. Картины отличаются друг от друга размерами, композицией, колоритом — всем замыслом. Представим себе вместе с некоторыми исследователями, что меньшая «Башня» предшествовала большей.

Прежде чем всмотреться в картины, вспомним библейское сказание о Вавилонской башне. Род человеческий, населявший землю, некогда говорил на одном языке, и каждый человек мог понять другого. Равнина, на которой жили люди, лежала между течениями рек Тигра и Евфрата, земля ее была тучной, урожаи обильными, и людям жилось здесь хорошо. Они впали в гордыню и дерзко решили построить такую высокую башню, чтобы она упиралась своей вершиной в небо. Поначалу работа спорилась, но когда башня стала заметно расти, бог разгневался на человеческую дерзость и, чтобы люди не могли завершить начатое, он отнял у них тот единый язык, на котором они говорили, и создал вместо него множество разных наречий. Люди перестали понимать друг друга, ими овладело великое замешательство, им пришлось бросить свою работу, и они, оставив башню недостроенной, рассеялись по всему свету. Город, где строилась башня и смешались языки и наречия, был назван Вавилоном. Брейгеля привлекли легенды о смелом стремлении человека к небу и о наказании за это стремление — греческий миф об Икаре и библейская легенда о Вавилонской башне. Легенды сложились в разных странах и в разное время, они совсем не похожи, и все-таки в них есть нечто общее: в каждой можно прочитать и стремление вверх, к небу, к солнцу, желание человека испытать до конца свой силы и крушение смелого замысла.

В двух картинах о строительстве Вавилонской башни Брейгель прочитал библейское сказание по-разному. В одной из них недостроенная башня занимает почти все пространство. Гигантским ступенчатым конусом возносится она в небо. Высоко поднялись незавершенные стены, скользящее по небу облако окутывает верх башни, как облака в горах окутывают высокие вершины.

Другие здания, поставленные рядом как бы для сравнения, едва достигают своими крышами и шпилями ее нижнего яруса. Строительство башни продолжается уже бесконечно долго. И это можно увидеть в картине. Кирпич верхних этажей еще сохранил свой красный цвет, кирпич нижних успел потемнеть и позеленеть. Такова сила воображения художника! Она придает легенде черты реальности.

Глядя на эту башню, мы понимаем, что она никогда не будет достроена. И не только потому, что знаем библейское сказание. Люди, разбросанные по ее уступам, неразличимо малы, они кажутся крошечными точками, они так несоизмеримы с нею, что глаз отказывается признать башню делом их рук. Смысл их действий не виден, он воспринимается как бессмысленная и безнадежная суета.

Спокойна, величава и невозмутима окружающая природа, чуть колышутся морские волны, клубятся в небе пышные облака, широко раскинулась равнина, пересеченная рекой, покрытая селениями. И нет этому окружающему дела ни до самой башни, ни до суеты тех, кто хочет ее достроить.

Если бы Брейгель написал только эту картину, вряд ли можно было увидеть в ней перелом его настроения. Но он не оставил тему и во второй раз воплотил легенду иначе.

Башня на другой картине тоже огромна и тоже недостроена. И ее незавершенная верхушка тоже поднимается выше облаков. Но другие создания рук человека — дома примыкающего к башне густонаселенного города, корабли, стоящие на рейде или причаливающие к каменному причалу, — соизмеримы с нею и представляют чудо человеческого умения; так разумны и совершенны их очертания. Почему бы людям, которые уже построили такой город, спустили на воду такие корабли, не построить башню до неба?

Многие видели в городском пейзаже, окружающем башню, преображенные, но узнаваемые черты прекрасного города Антверпена. Отвергать это предположение нет оснований, и тогда это воплощение легенды приобретает особый смысл. В самом деле, город вокруг башни застроен характерными для Нидерландов домами, легендарная башня включена в жизнь, современную Брейгелю. Картина становится увлеченным повествованием об упорном, все одолевающем труде человека.

Фигуры людей на этой картине не очень велики, но мы прекрасно видим, что делает каждый из них — возчик камней, каменщик, штукатур, рабочий у подъемного крана. Брейгель как бы забывает о конце библейского сказания. От нижней части башни, в которую упорным трудом каменщиков превращен могучий утес — башня продолжает его и подчиняет его себе, придает ему форму, вырастает из него, — через все ее ярусы до самого верха в грохоте молотков, в звоне цепей, в скрипе канатов, в красной кирпичной пыли продолжается неустанная работа.

Познания Брейгеля в строительной технике его времени поражают. Можно сказать, что он снова, повинуясь стремлению воплотить, все, что касается избранной темы, оставил целую зримую энциклопедию строительного дела тех далеких лет. Это так. Мировое искусство до Брейгеля не знало еще такого прославления человеческого труда, подчиняющего себе горы и возносящего свои замыслы в небо. Нужно самому непрерывно, неустанно трудиться, нужно быть мастером своего дела, чтобы так изобразить труд.

Но не станем толковать эту картину Брейгеля однозначно, Она не только о тех, кто строит башню, но и о тех, кому волей судьбы позволено оценивать их работу. В этом смысле она неожиданным образом как бы предвосхищает рисунок Брейгеля «Художник и знаток». Там художник, закончив картину, вынужден ждать, что скажет стоящий у него за спиной знаток. В руках у художника кисть, у знатока — кошелек с деньгами. Он может одобрить и купить, он может осудить и отвергнуть.

Здесь строители показывают свою работу царю Нимвроду и его свите. Вглядитесь в лица этих ценителей и знатоков. Они полны спеси и чванства, они убеждены, что имеют право судить о том, в чем они ничего не смыслят, что строители, мастера — художники своего дела — должны смиренно пасть к их ногам и ждать приговора многолетнему и тяжкому труду. Люди, которые смогли возвести башню до неба, люди, которым все под силу, падают ниц перед недостойными. Но то, что они построили, стоит и будет стоять, возвышаясь до неба. Художник, кажется, забыл смысл легенды. Не проявил ли он ту же гордыню, как те строители, кого изобразил он на своей картине?

Библейская башня рухнула. Башня, созданная воображением Брейгеля, стоит, и строители на ее ярусах продолжают и будут продолжать свою работу, покуда к этой картине будут подходить, покуда ее будут видеть люди.

И даже если последовательность этих картин была иной и меньшая с ее сине-серым сумеречным колоритом, с тем, как сильно выражает она мысль о тщете человеческих усилий, была создана раньше, она по-иному говорит о перемене настроения художника, но не отменяет того, что сказано другой картиной.