Сложные чувства владели душой художника, когда он принялся за картину «Битва Масленицы с Великим Постом». Она близка, и не только по времени создания, к «Нидерландским пословицам» и «Детским играм». И она существенно отличается от них. Она близка им своим многолюдством. Все пространство картины вплоть до высоко поднятой линии горизонта заполнено толпой. Но это не единая толпа. Она разбивается на группы и группки. Так же, как в «Нидерландских пословицах» и «Детских играх», здесь преобладают локальные цвета, сильные, резко разграниченные цветовые пятна, хотя колорит картины строится на подчинении цветов одному господствующему.

«Нидерландские пословицы» были фантазией на темы окружающей жизни: люди, изображенные очень реально, совершали бессмысленные действия, в зрительных образах были воплощены в этой картине самые гротескные метафоры. В «Детских играх» реальными были дети и их игры, но фантастична сама идея создать город, населенный одними только детьми и заполненный единственным занятием — игрой.

Иное дело «Битва Масленицы с Великим Постом». Здесь реально и целое и детали. Художник выводит нас на тесно застроенную домами, окруженную постоялыми дворами, трактирами и лавками площадь. Брейгель мог выбрать любой из торжественных городских ансамблей Антверпена. Но он предпочел им то ли один из небольших городов, то ли окраину Антверпена. Церковь окружена на его картине не богатыми патрицианскими домами, а домами, густо заселенными простым людом. Облупившаяся штукатурка, почерневшие балки фахверка, внизу лавка под дощатым навесом, наверху два-три окна по фасаду, на кронштейне знак ремесленника или торговца. Площадь застроена сравнительно недавно и еще не замощена. Между входом в церковь и колодцем торчит невыкорчеванный пень. Недавно здесь росло дерево. Площадь заполнена продавцами, покупателями, разносчиками, музыкантами, нищими, калеками, монахами, лицедеями, людьми веселящимися и людьми кающимися. В этот день масленицы в Нидерландах, как и во многих других европейских городах, устраивались праздничные представления, шествие ряженых, состязания шутов.

На первом плане картины такое представление — процессия. Ражий детина в голубой куртке, лопающейся под напором его телес, в красных штанах, обтягивающих жирные ноги, украсив голову поверх колпака миской, выезжает на бой. Коня ему заменяет винная бочка, стремена — кувшины для пива. Это олицетворение жирной Масленицы. Его главное оружие — вертел, на который насажена жареная свиная голова и птица. Его противник — олицетворение Поста — тощая, сухая как жердь бесполая фигура, облаченная в лилово-серый балахон. Все оружие Поста — лопата, на которой лежат две тощие сельди. Масленицу подталкивают ряженые в карнавальных костюмах. В повозку Поста впряжены монах и монашка.

Такие уличные шествия с представлением, такие аллегорические спектакли на ходу возникли в Нидерландах очень давно. Брейгель видел их с самого детства. К ним готовились задолго, репетировали, жарили, пекли и варили угощение, а когда наступал день представления, площадь заполнялась веселым гулом. Гремела музыка, звучали песни, острые словечки, хохот.

В этот день негласно отменялись многие запреты и недозволенное становилось дозволенным. Городами овладевала стихия вольной шутки, дерзких речей, задиристых насмешек. Восходящее к глубокой древности карнавальное начало смело переступало средневековые запреты и, не останавливаясь перед авторитетом власти и церкви, не трепеща перед богатством и знатностью, захлестывало улицы и площади. Безнаказанно вспоминались самые древние, иногда запрещенные, иногда просто забытые обычаи. Народный смех, не знающий ни сословных различий, ни церковных запретов, становился на время господином города.

Все это было в жизни Нидерландов, есть это и на картине Брейгеля, но лишь отчасти, в приглушенной и ослабленной форме. По смыслу праздник достиг кульминации: сражение Масленицы и Поста — его центральный эпизод. По настроению, запечатленному художником, он уже на излете. Всмотритесь, он действительно многолюден, но в многолюдстве этом ощутима удивительная для праздника разобщенность. Ни тот угол улицы, где жгут чучело зимы, ни та ее часть, где за волынщиком тянется громко горланящая карнавальную песню процессия, ни даже площадь, где сражаются Масленица и Пост, не собрали вокруг большой толпы. У этого веселья нет единого притягательного центра. Зато множество людей ведет себя так, будто в городе не праздник, а будни. Вот женщина в затрапезном платье, забравшись на лестницу, моет окно. Ко всему, что происходит на улице, она повернулась спиной. Грузчик тащит тяжелый куль. Вот выплескивают из окон второго этажа помои на улицу, вот, припав губами к деревянной бадейке, вытащенной из колодца, пьют воду, вот прицениваются к рыбе. А из церкви тянется мрачная процессия людей в темных одеждах со скорбно наклоненными головами. Калек и нищих, взывающих о милосердии и подаянии, на площади, пожалуй, больше, чем играющих детей.

Странной мрачностью отмечена свита Масленицы. Старчески согбенные спины, мрачные маски, подвязанные щеки. Где в этой процессии дерзко острящие шуты, где пляшущие, где поющие? Их нет. А как угрюмо румяное лицо Масленицы. Углы губ над толстым подбородком опущены, а губы плотно сжаты. Невеселое какое-то веселье! Невеселое, неразгульное да и не очень-то богатое! Свиная голова, кусок окорока, несколько пирожков и вафель на подносе, обглоданные кости, брошенные на землю, — все! Сравните это с описанием застолья у де Костера, где, треща на сковородах, лопаются колбасы, где дичь нанизана, словно четки, где водопадами льется пиво и фонтанами бьет вино, и станет видно, как небогат этот праздник. Никаких примет щедрого, бьющего через край изобилия. Конечно, Масленица богаче Поста, с которым она сражается, но сама по себе она скромна, даже скучна, а праздник ее омрачен. В низком ящике на колесах — его тащат от колодца к церкви две оборванные, согбенные старухи — Брейгель изобразил мертвое тело. Впоследствии оно было записано владельцем картины (видно, он хотел сделать праздник более веселым), но и сейчас можно разглядеть выступающие из-под темного покрывала ноги покойника. Праздник, а на площади калеки, похороны, покаянные процессии. Сражение между Постом и Масленицей еще не началось, но похоже, что Пост уже победил, а Масленица примирилась со своим поражением.

Может быть, здесь изображен не конец праздника, а конец обычая? Он еще живет, многие его внешние проявления сохранились, но внутренняя его сущность уже умерла или умирает. Суетливая деятельность, будничность, отрешенно-спокойное угрюмство составляют атмосферу картины. И, наверное, поэтому, несмотря на вспышки ярких пятен, в ней господствует единый темный тон, и ее заключают, как рама, глухие коричнево-серые стены домов, и неба почти не видно на ней — лишь узенькая желто-серая полоса.

Когда Брейгель писал эту картину, ему было около тридцати пяти лет. В памяти художника хранились воспоминания о многих праздниках: масленичные шествия родной деревни, задыхающиеся от еды, утопающие в вине, закатывающиеся от хохота карнавалы Антверпена его юности, знаменитые на всю Европу ярмарочные увеселения Лиона, факельное шествие и шутливое побоище великого римского карнавала — все это он успел повидать, во всем этом успел принять участие.

И не потому ли так невесел изображенный им карнавал, что у себя на родине он ощутил, как от праздника, сохранившего внешнюю видимость, отлетела живая душа? А она заключалась не в многоедении и многопитии, хотя была без них немыслима. Ее внутренней сутью было безоглядное, бесстрашное народное веселье.

Дело не только в эдиктах Карла V, подтвержденных Филиппом II, которые требовали сокращения длительности праздников, ограничивали скоморошество, шутовство и разгул. Хотя и эти жестокие эдикты, повторяясь год за годом, накладывали свой отпечаток на карнавальное веселье, еще недавно ничем не скованное, ничем не регламентированное, последнее и неограниченное прибежище народного смеха.

Если художнику тяжело дышать весь год, трудно ожидать, что он, забыв обо всем, весело расхохочется в дни карнавала, даже в тех границах и пределах, в которых этот смех еще дозволен. Пожалуй, напротив, его взгляд будет с обостренной тревогой отмечать в этот день, как много людей спешит не в толпу празднующих, но в процессию кающихся. Сколько калек, изуродованных войнами, пытками и болезнями, высыпало на площадь, он заметит тоже. Как не отпускают людей даже в день праздника их обычные будничные заботы, как невеселы и напряжены лица тех, кто хотел бы предаться веселью, да разучился веселиться от души. Картина вошла в историю под названием «Битва Масленицы с Великим Постом». Ее можно было бы назвать, пожалуй, «Поражение Масленицы».

Быт в его обыденных проявлениях подмечен всевидящим глазом художника и закреплен на картине. Художник знает о жизни города решительно все. Он знает тишину и полумрак церкви и назойливо шумную толпу нищих перед входом в нее. Вот они обступают людей, выходящих после службы, обнажают свои язвы, показывают свои уродства, взывают о помощи. Он слышит гомон голосов и нестройную музыку перед входом в трактир, где раскинули дырявый шатер бродячие комедианты. Чад жаровен, дымное пламя факелов, свет которых днем кажется слабым, мерцающие огоньки свечей — ничто не проходит мимо его внимания.

Если «Нидерландские пословицы» были своего рода иллюстрированным сводом народной иронии и мудрости, если «Детские игры» были сводом игр и забав, то «Битва Масленицы и Поста» — целая энциклопедия городской жизни XVI века. Брейгель снова расходует на одну работу такой запас наблюдений, которого другому художнику хватило бы на целый цикл картин.

Но кто герой, или, лучше сказать, кто главное действующее лицо картины?

Герой этой картины — жизнь в непоказном, непарадном, даже не в слишком праздничном, а деятельном и повседневном обличье. Карнавал и пост, веселье и покаяние, детские игры и похороны, радость и беда — не прерывают и не изменяют ее, а лишь вливаются в ее бесконечный поток. Жизнь на картине сгущена, и потому точные, даже дотошные подробности, подмеченные художником, вплоть до объявлений, расклеенных перед входом в церковь, не кажутся ни лишними, ни мелочными.

Неутомимый и всеобъемлющий, ни перед чем не останавливающийся, ничего не страшащийся интерес к людям, к их жизни, взятой такой, как она есть, к жизни в лохмотьях и к жизни в нарядах, с коротким отдыхом и постоянной работой — к жизни, в которой источник надежды художника. Жизнь здесь не бессмысленна, как в перевернутом мире «Нидерландских пословиц». Она не приукрашена и не принижена. Художник не испытывает перед ней ни умиления, ни страха. Ничего подобного не было прежде ни в его собственном творчестве, ни в творчестве его современников. Такой широты в изображении действительности, такой бесстрашной трезвости в подходе к ней искусство еще не знало.

Вслед за «Битвой Масленицы с Великим Постом» Брейгель создал несколько работ, в которых отразилось смятение, вновь овладевшее им, еще более сильное, чем в годы работы над циклом «Смертных грехов». У смятения этого были реальные причины.