IV
В 1948 году Альберт впервые стал жертвой грязного надувательства. Один делец из Алис-Спрингса послал художнику партию листов бумаги и потребовал уплатить за нее сорок два фунта. Получив посылку, Альберт обнаружил, что это не та специальная бумага, которой он пользовался в своей работе, а более худшего качества, и рассказал о случившемся пастору Гроссу. Тот посмотрел бумагу и посоветовал денег не платить.
Миссионеры Хермансбурга давно уже догадывались о подозрительных тайных махинациях с работами все увеличивающейся группы художников-аборигенов. Туристы, приезжавшие в миссию, намекали, что какой-то человек в Алис-Спрингсе сбывает работы аборигенов по непомерно высокой цене. В свою очередь и попечительский совет, созданный, чтобы блюсти интересы художников-арандцев, отмечал, что некоторые художники слишком много времени проводят в Алис-Спрингсе и стали реже приносить свои работы в совет. Когда Альберта спросили, причастен ли он к подобным делам, он попытался уклониться от ответа, но в конце концов признался, что и он продавал свои работы одному человеку из Алис-Спрингса, который обещал по дешевке снабжать художников бумагой. Но бумагу им подсунули плохого сорта, хотя цена, которую с них затребовали, была высокой.
Спустя несколько недель после того, как пастор Гросс посоветовал отказаться от уплаты, Альберт получил письмо, в котором вновь требовалось выплатить все те же сорок два фунта. В конце концов ничего не оставалось, как выписать чек. Прошло совсем немного времени, и пастор Гросс получил служебное уведомление от окружного чиновника департамента по делам туземцев. В нем сообщалось, что, по мнению юрисконсульта в Дарвине, Наматжира не может быть принужден к выплате денег за материалы низкого качества.
За дело взялся сам пастор Гросс. Было решено, что чек Альберта должен быть возвращен. Но шли недели, а чек все не возвращался. Тогда совет решает отослать бумагу в Аделаиду — фирме, которая снабжала Альберта принадлежностями для живописи. Оказалось, что эта же фирма поставила и низкосортную бумагу.
Во время отпуска в Аделаиде пастор Гросс наведался в эту фирму и переговорил со служащей, которая оформляла заказ на бумагу. Она хорошо запомнила этот заказ, потому что он показался ей слишком уж большим для дешевой рисовальной бумаги, которую обычно покупали в таком количестве только школы. Пастор объяснил, почему он вернул бумагу, и ему посоветовали обратиться к комиссару по торговле.
В конце концов спекулянт, пытавшийся надуть Альберта, вернул деньги. Художник был рад получить свой чек обратно, но эта жульническая проделка возмутила его до глубины души. Он очень редко писал письма, однако на этот раз не удержался и отправил негодующее письмо директору отдела департамента по делам туземцев в Алис-Спрингсе, наивно требуя, чтобы человек, доставивший ему столько неприятностей, был изгнан из Центральной Австралии «в край, откуда он приехал, поскольку он дурной человек и мы не хотим, чтоб он оставался здесь».
Увы, человек, о котором шла речь, продолжал жить в Алис-Спрингсе, и, хотя Альберт навсегда порвал с этим дельцом всякие отношения, молодые художники, как и раньше, прибегали к его услугам. По-прежнему в Хермансбург поступали сведения о том, что молодежь кому-то по дешевке сбывает свои картины. В конце концов удалось узнать, что продавать пейзажи, оставляя их иногда без подписи, уговаривал молодых художников-арандцев один человек, который жил в палатке в самом городе.
На беду, приблизительно в то же время в Алис-Спрингсе вспыхнула эпидемия кори, и художникам, которые оказались в городе, запретили покидать его пределы. Вынужденные сидеть без денег, они легко становились жертвами беззастенчивого надувательства.
Однажды к дельцу, который перепродавал картины арандских художников, зашел некий человек — якобы для того, чтобы купить некоторые из них. Под тем предлогом, что сам он ничего не смыслит, покупатель упросил спекулянта позволить ему захватить с собой ряд акварелей и познакомиться с ними поближе. Полученные картины он показал членам попечительского совета в Хермансбурге и назвал назначенную дельцом цену за каждую. Один из художников-аборигенов, приглашенный посмотреть картины, признал среди них свою. Картина продавалась за шесть гиней. Художник признался, что перекупщик из Алис-Спрингса заплатил ему всего полторы гинеи. В том, что они продавали по дешевке свои акварели, признались и другие художники. Члены совета всячески старались вразумить их, втолковать им, что человек, с которым связались они, бесчестен, но поняли ли они по-настоящему, что он без зазрения совести обирал их, сказать трудно. Освальд Уоллент возмущался: «Человек, выдающий себя за друга арандских художников, ни в коей мере не является посредником миссии, а его попытки склонить их продавать ему свои картины — это не что иное, как подрыв благородных усилий миссии, направленных на улучшение жизни племени».
Несмотря на все старания членов совета оградить аборигенов от эксплуатации, самозваные «посредники» продолжали обирать доверчивых художников, которых больше всего прельщала немедленная оплата наличными. Альберт навсегда порвал связи с дельцом из Алис-Спрингса, но, вероятно, и он какое-то время был жертвой этой «бесчековой» эксплуатации.
Альберт готовился к девятой выставке своих работ. Она открылась в Мельбурне в ноябре 1948 года. На этот раз картины были выставлены в галерее Атенеума. Сорок шесть работ ценой от восемнадцати до пятидесяти пяти гиней принесли художнику полторы тысячи фунтов. Критики, ранее упорно твердившие, что Альберт среди аборигенов явление исключительное, теперь вынуждены были отказаться от своего мнения. Три старших сына — Енох, Оскар и Эвальд, — как и отец, стали видными акварелистами, а два младших — Кит и Морис — проявляли большие способности к рисованию. Кроме них незаурядный талант к живописи обнаружили трое братьев Парероультжа, а Эдвин и Отто даже удостоились персональных выставок в таких городах, как Мельбурн, Сидней и Перт. Более того, Мельбурнская и Сиднейская галереи приобрели по одной работе Эдвина, не оказав такой чести ни одной акварели Наматжиры. Рекс Бэттерби, говоря о братьях Парероультжа, сравнивал стиль Эдвина со стилем Гогена, а манеру Отто с манерой Ван-Гога, хотя ни один из них в глаза не видел работ этих европейских мастеров. Своеобразием художественной манеры выделялся и Эвальд Наматжира. Пользуясь цветогаммой, характерной для таких традиционных для аборигенов материалов, как блестящая охра, глина и уголь, он добился поразительных эффектов в цвете. Несмотря на молодость автора и на его недостаточную школьную подготовку — из-за слабого здоровья он почти не посещал в детстве школу, — к семнадцати годам он достиг в своих работах исключительной зрелости. Дальнейшему развитию таланта Эвальда серьезно помешал несчастный случай. В июле 1949 года во время поездки с отцом он как-то решил поохотиться. Когда он преследовал кенгуру, его ружье выстрелило, пуля вошла в правый глаз и застряла в голове. Альберт привез сына в больницу при миссии, а отсюда самолетом воздушной медицинской службы его доставили в Алис-Спрингс. Эвальд поправился быстро, но потерял зрение на один глаз; кроме того, пулю извлечь так и не удалось.
Альберт, Рубина и братья часто навещали его в больнице. Они приезжали на стареньком грузовике, на дверце которого красовалась надпись: «Художник Альберт Наматжира», и во главе с Альбертом чинно шествовали в палату, неся скромные подарки.
К 1949 году Альберт стал настолько состоятельным человеком, что начал задумываться о вложении своих денег. Ему очень хотелось приобрести в аренду участок пастбищной земли неподалеку от Хермансбурга и основать там небольшую скотоводческую станцию. Это желание было еще одним свидетельством его тяготения к образу жизни белых. Своими намерениями Альберт поделился с пастором Альбрехтом. Он хотел, чтобы это было постоянным помещением капитала, которое обеспечило бы доход и его сыновьям. Для Рубины и себя он хотел лишь построить на станции домик и заняться всецело живописью, перепоручив все дела молодому поколению. Пастор Альбрехт одобрил его идею и посоветовал обязательно проверить, есть ли на участке вода.
Директор отдела департамента по делам туземцев в Алис-Спрингсе У. Маккой тоже одобрил инициативу Альберта. Ведь предоставление туземцу лицензии на аренду пастбища соответствовало, по его мнению, политике поощрения аборигенов к принятию на себя определенных прав и обязанностей. Тогда Альберт обратился в департамент по делам туземцев и земель за лицензией, являвшейся первым шагом к заключению арендного договора, который хотя и возобновлялся бы каждый год, но фактически сделал бы Альберта владельцем земли.
Все, казалось, устраивалось как нельзя лучше. Однако пока Альберт договаривался о закупке скота, пришло уведомление, что поиски надежного источника воды на участке не увенчались успехом и посему просьба в лицензии отклоняется. Это сообщение очень огорчило Альберта, но он еще не терял надежды и решил отправиться в Дарвин и там лично изложить представителям власти свое дело.
В июле 1950 года Альберт и ныне покойный Билл Харни отправились на автобусе за тысячу миль — в Дарвин. Это было самое длинное путешествие, которое когда-либо доселе предпринимал Альберт из своего родного края, и самое первое посещение настоящего города. Любопытные, бесцеремонные взгляды попутчиков смущали Альберта, но он не показывал вида. Самообладание не покинуло его и во время остановки в отеле «Дейли Уотерс», когда хозяин попросил Альберта расписаться в книге для приезжающих и какой-то зевака, полагавший, что все аборигены общаются с помощью дымовых сигналов или сигнальных палочек, воскликнул: «Боже милостивый, да он и писать умеет!»
Альберт пропустил это замечание. Билл Харни рассказывал потом, что поведение Альберта во время путешествия делало честь миссионерам Хермансбурга. Чувство собственного достоинства ни на миг не покинуло его.
Приехав в Дарвин, Альберт прямо направился в департамент по делам туземцев и земель, чтобы испросить себе лицензию. И хотя решение не могло быть принято немедленно, администратор Северной Территории А.-Р. Драйвер заверил Альберта, что он рассмотрит его дело с полнейшим вниманием.
Будучи в Дарвине, Альберт решил написать какой-нибудь вид с натуры. Все, что окружало его, разительно отличалось от пейзажей Центральной Австралии. Особенно его поразил океан, который он видел впервые в жизни. Предстояло своего рода испытание его мастерства. Он попробовал на вкус воду, которая плескалась у его ног, и был крайне удивлен, обнаружив, что она соленая. «Пить не годится, — сказал он, — зато подойдет для картины».
Можно только догадываться о том, что думал Альберт, глядя на безбрежную воду, воду, которой так не хватало в его родном краю, воду, которую он видел в первый раз в таком изобилии. Начав писать, он сразу же обнаружил, что очень трудно передать простирающуюся перед ним водную гладь, в какой-то степени однообразную по цвету, особенно в сравнении с великолепными горными пейзажами, к которым он привык с детства. Недовольный своей попыткой, он тут же уничтожил акварель. Следующая акварель ему понравилась, и он написал еще три. Две из них купил журнал «Острелиан уиминс уикли», одну — житель Дарвина, а четвертую он привез с собой в Алис-Спрингс.
Жители Дарвина очень радушно встретили Альберта. В отношении к нему не было и тени расовой предубежденности; наоборот, с ним обращались, как с самой настоящей знаменитостью. Альберт был первым чистокровным аборигеном, которому удалось отобедать в первоклассной гостинице для избранных «Отель Дарвин», и многие именитые граждане стремились познакомиться с ним. Альберт удостоился приглашения осмотреть австралийский военный корабль, который стоял в порту, причем сам капитан показывал ему свое судно. Все, что увидел Альберт, не укладывалось ни в какие его представления — ни реальные, ни воображаемые. Особенно поразило его машинное отделение корабля.
Захватывающе интересным и дорого обходившимся занятием было для Альберта посещение магазинов, ломившихся от разнообразных и неведомых ему товаров. Альберт с щедростью накупил подарков для всех домочадцев, не считаясь с ценой, в результате чего оказался без денег на обратную дорогу в Алис-Спрингс. Писатель Дуглас Локвуд, познакомившийся с Альбертом еще в Хермансбурге, узнав о денежных затруднениях Альберта, выручил его. По возвращении в Хермансбург Альберт первым же делом выслал чек Локвуду, вернув ему долг.
А шумиха меж тем вокруг творчества Наматжиры не затихала. В июне 1950 года два популярных австралийских журнала — «Пикс» и «Пипл» — поместили на своих страницах статьи, авторы которых обвинили свою страну в пренебрежительном отношении к аборигенам. Статья в «Пипл» была самой обстоятельной из статей, посвященных художнику-аборигену. В ней подробно рассказывалось о жизни Наматжиры, начиная с его работы в Хермансбургской миссии и кончая выпавшим на его долю феноменальным успехом. Журнал поведал о попытках эксплуатации его таланта и вновь напомнил о неприятном факте — обложении налогом аборигена, лишенного элементарных прав гражданина Австралии.
Эти и подобные им выступления прессы начали будоражить общественную совесть. В статье, опубликованной накануне второй сиднейской выставки Наматжиры, Колин Симпсон писал: «Альберт Наматжира — это своего рода веха на пути осознания нами факта одаренности австралийских аборигенов. Австралия была страной Наматжиры до того, как стала моей, и тем не менее я — полноправный гражданин, а он до сих пор — нет. Однако я считаю огромной честью для себя открыть выставку работ Альберта Наматжиры».
Надо ли говорить, что и эта вторая сиднейская выставка имела полный успех? Более пятисот человек присутствовало на открытии. Директор галереи ничего не мог поделать с толпой, бросившейся приобретать картины художника. В течение считанных минут было продано тридцать пять акварелей из сорока одной на общую сумму в полторы тысячи гиней. Цена колебалась от двадцати до шестидесяти пяти гиней за работу.
Отклики критики были в основном доброжелательными, но все еще проскальзывали снисходительные нотки. В одном из критических отзывов писалось, что Наматжира — всего лишь модное увлечение, и только время покажет, имеют ли его акварели художественную ценность.
Хлопоты в Дарвине, к немалому огорчению Альберта, не увенчались успехом, и в лицензии ему было отказано. К этому времени он уже продал дом, который с таким старанием строил, купил армейский сборный домик и поставил рядом с главными постройками миссии. Жизнь в прежнем доме ему омрачали грустные воспоминания об умерших дочерях Хетцель и Марте. Первая умерла в Хермансбурге в мае 1949 года, вторая — в январе 1950 года в Хааст-Блафф. После их смерти и Альберт и Рубина не находили себе места и стали реже бывать в миссии, подолгу пропадая в облюбованных Альбертом для живописи местах. Дальние разъезды навели Альберта на мысль приобрести фургон — передвижной дом на колесах. Этот дом-автоприцеп он решил купить на деньги от последней выставки. Оба они, и Альберт и Рубина, были уже не молоды — художнику стукнуло сорок восемь, и ночи под открытым небом в пустыне плохо сказывались на их здоровье. Фургон должен был защитить их и картины от холодов и непогоды во время долгих отлучек из миссии.
Пастор Альбрехт начал договариваться о фургоне где-то в сентябре, и уже через несколько недель дом на колесах был доставлен в Хермансбург. Увидев его, Альберт пришел в восторг и, не долго думая, прицепил его к своему грузовику, погрузил припасы и вместе с Рубиной отправился в очередное «творческое путешествие».
Альберт вернулся в Хермансбург только на свадьбу своего бывшего учителя Рекса Бэттерби и Бернис Лун. Они обвенчались в старой церквушке миссии в присутствии аборигенов, включая и арандских художников. Среди свадебных подарков, выставленных в доме главы миссии, были работы Альберта и его сыновей, а также изделия из кожи — дары умельцев-аборигенов.
Вскоре после женитьбы своего наставника Альберт сообщил миссионерам о своем намерении построить новый дом, на этот раз в самом Алис-Спрингсе. Он уже договорился о покупке участка земли. Рекс Бэттерби был теперь его посредником, и Альберт считал, что он должен быть поближе к нему. Помимо того, как он говорил, «неплохо будет пожить в таком же доме, как у Бэттерби».
Миссионеры пытались объяснить Альберту, что ему могут не дать разрешения на постройку дома в городе, поскольку аборигенам запрещено оставаться в пределах городской черты после наступления темноты, и советовали поточнее выяснить все обстоятельства, прежде чем приниматься за осуществление своего намерения. Но Альберт пренебрег их советом и заключил договор с местным подрядчиком на строительство дома в западной части города.
В марте 1951 года пресса сообщила об этой сделке. Намерение Альберта построить дом в Алис-Спрингсе поставило в тупик власти Северной Территории: впервые за всю историю абориген вознамерился поселиться в городе. Некоторые белые сразу же заявили протест, доказывая, что стоит Альберту обосноваться в городе, как туда же устремятся все его многочисленные родственники, и его соседям не будет житья. Адвокат Альберта мистер П.-Дж. Райс выступил против подобных домыслов. Если у Альберта будет дом в городе, заявил Райс, его оставят в покое многочисленные друзья и родственники, которые объедают его; достаточно сказать, что он тратит сейчас около восьмидесяти фунтов в неделю по меньшей мере на пятьдесят сородичей, с которыми, «по племенному закону, должен делиться всем, что имеет».
Пока администратор Северной Территории рассматривал сложившуюся ситуацию, Альберт совещался с архитектором относительно строительства своего дома.
Намерение Альберта добиться права поселиться в Алис-Спрингсе было поддержано прессой страны. Письма, в которых читатели открыто выражали ему свое сочувствие, текли потоком. Характерным было письмо, напечатанное в брисбейнском «Курир Мейл», озаглавленное «Будем справедливыми к Альберту». «Нам предстоит еще многое сделать, прежде чем мы сможем с чистой совестью сказать: «Мы вполне справедливы к аборигенам», — писал автор письма. — Единственно, чего просит чистокровный абориген художник Альберт Наматжира, — это дать ему возможность поселиться среди белых в небольшом австралийском городке. Этот австралийский туземец (в большей степени австралиец, чем потомки переселенцев с Британских островов) имеет куда больше прав жить среди белых, чем многие из нас, бесплодные, не сделавшие ничего ни для культуры, ни для искусства. Наматжира заслуживает большего, чем он скромно просит. Так пусть же ему не будет отказано в этой просьбе!»
Двадцатого апреля было объявлено решение администратора Северной Территории с отказом Альберту в строительном участке в городе. Это решение вызвало взрыв негодования среди австралийцев. Участок, предложенный взамен, — на территории, отведенной для аборигенов неподалеку от города, — Альбертом был отвергнут.
А пока разбиралась просьба Альберта, он жил в жалкой лачуге из мешковины и старого железа у Моррис Соук, маленького источника в нескольких милях от Алис-Спрингса. Отказ властей до глубины души обидел Альберта. Мрачный и подавленный, бродил он по лагерю, почти ни с кем не разговаривая. Прожив еще несколько недель у Моррис Соук, он вернулся в Хермансбург.
В мае в доме Рекса Бэттерби была устроена выставка, на которую попало и несколько работ Альберта. Но он не проявил к ней никакого интереса.
Однако эта выставка имела особое значение: на ней было представлено около тринадцати художников-аборигенов: четверо Наматжиры (Альберт, Енох, Оскар и Эвальд), три брата Парероультжа (Эдвин, Отто, Рубен), Вальтер Эбатаринджа, Инок и Герберт Рабераба, Адольф и Герхард Инкамала и Рихард Мокетаринджа. Кроме того, на выставке были показаны работы шести белых художников: Сидни Ноулана, Джона Элдершоу, Дэвида М. Читлборо, Леса Тэрнбула, Джона А. Гарднера и самого Рекса Бэттерби.
Несмотря на отдаленность Алис-Спрингса от крупных городов и малочисленность его населения, более пятисот человек собралось на выставку, открытие которой было поручено Дж. Нелсону, члену палаты представителей. Отсутствие у Альберта интереса к выставке было понятным. Он начал все больше и больше осознавать, что только из-за того, что он абориген, ему недоступны элементарные права и привилегии белых, хотя успех его работ и принес ему богатство. Бесправное положение, в котором находился он, и странные законы цивилизации, которых он не мог понять, — все это угнетало его, сбивало с толку и делало глубоко несчастным.
Обращение с Наматжирой как с человеком бесправным вызывало все большее недовольство среди широкой общественности. Особенно возмущали всех отказ в лицензии и запрет строительства дома в Алис-Спрингсе.
Вот уже в течение ряда лет имя Наматжиры не сходило со страниц газет, но в основном копья ломались вокруг проблемы положения Альберта и его оценки как художника, личная, частная жизнь арандца освещалась мало. Последнее и навело пастора Альбрехта на мысль написать о нем небольшую книжку. Он назвал ее «Альберт Наматжира, туземный художник». В самом начале ее автор пишет: «За несколько лет накопилась целая литература о Альберте Наматжире, газеты говорят о нем как о художнике, превозносят его, как какую-нибудь кинознаменитость. Я же попытаюсь не повторять того, что было написано другими, и постараюсь показать среду, в которой он живет, и его самого, каким мы его знаем в миссии».
Помимо описания детства Альберта, его работы в миссии и становления как художника пастор Альбрехт в своей книге затронул вопрос о деньгах, о том, что рост богатства породил у Альберта бессознательную расточительность, которая постоянно вызывала у миссионеров серьезное беспокойство. Несмотря на большие доходы, Альберт часто сидел без денег, подолгу ожидая, когда очередная выставка пополнит его банковский счет. Альберт не бросал денег на ветер — он не пил, не играл в азартные игры, но деньги быстро расходились, и причиной тому были многочисленные родственники, не знавшие удержу в своих требованиях.
«В пределах нашей миссии Альберт, как владелец капитала, — продолжал пастор Альбрехт, — стал серьезной проблемой. Не раз уже случалось, что он собирал человек по пятнадцать и брал с собой в город. Там, пользуясь его щедростью, они забывали о всех делах и обязанностях, которые лежали на них в их повседневной жизни. Будучи в городе, они завязывают связи со всякими дурными людьми, которые оказывают на них самое пагубное влияние».
Чтобы как-то помешать Альберту сорить деньгами, миссионеры прибегали к самым разным средствам, но он продолжал пользоваться чековой книжкой, не обращая никакого внимания на состояние банковского счета. Тогда совет, заботясь о его интересах, предложил, чтобы чеки Альберта подписывал также кто-нибудь из членов этого совета. Поначалу Альберт согласился, и недельные и месячные суммы стали выплачиваться ему в заранее установленных размерах, но затем это ограничение стало раздражать его, и он потребовал его отменить.
Суммируя все трудности, пастор писал: «Лишь одно поколение отделяет Альберта от жизни в диких зарослях, где его предки, истые кочевники, скитались, не имея никакого имущества. Они понятия не имели, что такое владеть чем-нибудь. Альберту нравится тратить деньги, он любит быстро зарабатывать и быстро расходовать. Его отец и предки не владели ничем, рассуждает он, почему же ему должно доставлять удовольствие накопление собственности?»
В заключение пастор Альбрехт писал: «Альберт Наматжира добился признания как большой художник и вписал свое имя в ряд имен выдающихся людей нашего времени в основном благодаря своему таланту и одержимости. Альберт первым из аборигенов показал, какие удивительные скрытые способности таятся в его народе. Богатство открыло ему доступ ко многим вещам, иметь которые не по карману даже многим белым. Но в глубине души он по-прежнему остается непоседливым кочевником. Самое большое удовлетворение доставляют ему путешествия, когда он находится в пути, даже если ему приходится трястись в грузовике, сидя на борту. Однако происхождение проклятием висит над ним, и никакие заслуги, никакие достижения не могут снять его. Он не нашел себе места в нашем обществе. Он чувствует себя чужаком. Заглядывая в будущее, мы не можем скрыть серьезнейшие опасения: он очень малого добьется, этот скиталец, заблудший между двух миров, если, ослепленный блеском славы и богатства, утратит себя».
Книжечка пастора Альбрехта разошлась очень широко. Большинство читателей выражало согласие с пастором, но был высказан и ряд критических замечаний, притом людьми, от которых этого меньше всего ожидали. Одним из тех, кто не разделял опасений пастора в отношении будущего Наматжиры, был Рекс Бэттерби. «Я не думаю, — говорил он, — что есть какая-либо опасность для Наматжиры потеряться между цивилизацией предков и белых. Он абориген до мозга костей, хотя, конечно, абориген выдающийся».
Это был первый случай, когда разногласия двух старых друзей Альберта стали достоянием прессы, хотя и не первый случай их расхождений. Вот уже несколько месяцев пастора Альбрехта тревожили высказывания, что дела Альберта ведутся неудовлетворительно. К тому же поползли слухи, что миссия «наживается на нем». Дело же обстояло так: до 1943 года миссия за продажу работ не взимала никаких комиссионных. Позднее размер комиссионных был установлен в пять процентов, а затем в десять процентов. Эти деньги предназначались на покрытие расходов по устройству выставок, перевозке, на покупку багета и так далее и были более чем умеренными.
Так как слухи набрасывали тень на миссию, было решено порвать деловые связи с Альбертом. Пастор Альбрехт пригласил в Хермансбург Рекса Бэттерби и чиновника департамента по делам туземцев и заявил им, что в связи с порочащими миссию инсинуациями члены попечительского совета решили сложить с себя все полномочия. Это давало возможность любому, кто того пожелал бы, взять на себя ведение дел Альберта. В конце концов был образован Арандский художественный совет, и председателем его стал Рекс Бэттерби. Разногласия между друзьями Альберта росли и в течение какого-то времени широко обсуждались на все лады на страницах газет.
