III

В 1945 году состоялась первая выставка работ Наматжиры в Сиднее. Ее открыл профессор антропологии Сиднейского университета А.-П. Элкин. Спрос на картины был намного выше, чем на предыдущих выставках. Буквально не прошло и нескольких минут после ее открытия, как коллекция в сорок четыре акварели оказалась полностью распроданной. Выставка принесла автору около тысячи фунтов. Три работы были куплены для Данидинского общества изящных искусств в Новой Зеландии, двенадцать — для английских и несколько — для американских галерей.

Сиднейским критикам, которые видели в Альберте Наматжире только лишь способного ремесленника, но весьма и весьма посредственного художника, не удалось охладить восторгов широкой публики, ломившейся на выставку его картин. Нашлось несколько доброжелательных журналистов, которые вступились за художника.

«Санди Сан и Гардиан» писала: «Мистеру Альберту Наматжире пришлось столкнуться со злобными выпадами критики лишь потому, что он абориген. Но вся эта чушь, потоком обрушившаяся на арандского художника, не должна расстраивать его. Публика, которая ценит настоящее художественное видение и хорошую технику исполнения, достаточно ясно выразила свое отношение к работам Альберта, раскупив их. Причина его успеха в том, что написанные мистером Наматжирой пейзажи Центральной Австралии правдивы: горы и равнины изображены такими, какими видит их и абориген и белый. Сегодняшних критиков приводит в ярость эта верная натуре манера исполнения. В заключение можно сказать лишь одно: абориген из племени аранда — это поистине великолепный художник».

Выставка в Сиднее подлила масла в огонь, страсти разгорелись вновь. С ответом критикам, которые открыто порицали Наматжиру за разрыв с примитивным искусством своих предков, по радио выступил профессор Элкин. Он рассказал о происхождении и значении искусства аборигенов и отметил, что некоторые критики путают искусство арандцев с рисунками на коре. Профессор Элкин разъяснил, что арандцы никогда не занимались живописью на коре; они украшали священные предметы, и самыми характерными для них рисунками были концентрические круги, параллельные линии и традиционные узоры. Но все это ни в коей мере нельзя рассматривать как живопись. Настоящее искусство племен Центральной Австралии — настенные пещерные росписи со сценами охоты на эму, кенгуру и иногда изображения священных символов. Профессор Элкин ядовито спрашивал критиков Наматжиры, уж не хотят ли они, чтобы он, как предки, продолжал рисовать кружочки. Как видно, некоторым критикам, далее издевался он, хотелось бы от чистокровного аборигена не реалистических картин гор и долин, а воплощения какой-то концепции великих легенд далекой эпохи, когда, по представлениям туземцев, создавался мир. Критикам, очевидно, больше по душе художник вагнеровского стиля, который писал бы могучих мифических героев, одним махом преодолевающих пространства и бумерангами раскалывающих горы и прокладывающих русла рекам.

Помимо споров вокруг картин вновь был поднят вопрос, почему ни на одной из выставок не было самого Наматжиры. Члены совета оправдывались, что, по их мнению, городская толчея, уличное движение, суета, любопытная, глазеющая публика на выставке — все это могло бы переволновать не очень общительного кочевника, который все свои сорок два года провел в диком краю предков. Даже в миссии, где он знал всех наперечет, он редко, лишь в связи с продажей картин и по финансовым делам, общался с кем-нибудь. Альберт довольно сносно говорил по-английски, но, несмотря на это, всегда старался держаться в стороне от белых.

Сам Альберт ни разу не изъявил желания побывать на какой-либо из своих выставок. Вероятно, его вполне устраивало, что все дела за него ведут члены совета. Он имел чековую книжку и мог по собственному усмотрению распоряжаться заработанными деньгами. Большая часть их уходила на продукты для его семьи и многочисленных сородичей, с которыми он, по законам племени, обязан был делиться всем, что имел. Да и вообще Альберт был щедр по натуре.

Став самостоятельным человеком, Альберт наконец-то получил возможность построить дом, «как у белых», о котором он так долго мечтал. Туземная хижина из травы и жердей стала тесной для его большой семьи и очень плохо защищала от пыли, зноя и непогоды.

Дом был выстроен в нескольких милях от Хермансбурга и состоял из двух комнат. При строительстве коттеджа Альберт еще раз проявил себя мастером на все руки. Он сам нарезал песчаник, сам клал, штукатурил и белил стены, сам ставил деревянные стропила и крыл крышу оцинкованным железом. Для того чтобы пробурить скважину, поставить ветряк и провести в дом воду, был приглашен мастер из белых. Со строительством дома Альберт сделал первый шаг к образу жизни белых. Став хозяином, кочевник полупустыни по собственной инициативе разбил цветник и огород, а это было весьма знаменательным достижением для человека, предки которого тысячелетиями придерживались сложившегося образа жизни и никогда не возделывали землю.

Даже во время строительства дома Альберт не бросал живописи. В дальние поездки он по-прежнему брал Оскара и Еноха, которые постепенно овладевали живописным мастерством. Часто к ним присоединялись три брата Парероультжа. Работы юных арандцев говорили о незаурядном даровании их авторов и привлекли к себе большое внимание. Этим шестерым арандцам было суждено создать свою, туземную школу в искусстве.

В начале 1946 года состоялась еще одна выставка, на этот раз снова в Аделаиде. Она была устроена в Галерее Королевского общества изящных искусств Южной Австралии. Ее открыл А.-Р. Даунер, позднее ставший министром по делам эмиграции. Ажиотаж был таким же, как и раньше: не прошло и получаса, как из сорока одной работы остались непроданными пять. Цены на этот раз поднялись до сорока гиней. Среди покупателей оказался и сам губернатор штата Южная Австралия. Один одержимый проехал шестьсот миль из штата Виктория, чтобы приобрести хоть какую-нибудь акварель Наматжиры. Четыре работы были увезены в Брисбейн, одна — в Гонолулу и одна — в Перт, для Национальной художественной галереи Западной Австралии. Одна сиднейская фирма, купив акварель, подарила ее британскому министру авиации лорду Уинстеру.

На многих картинах, экспонировавшихся на выставке, были изображены стройные эвкалипты Центральной Австралии, которые очень любил писать Наматжира. В связи с этим увлечением Альберта некоторые критики распространяли слухи, что у Альберта просто-напросто не выходят другие деревья. Однако по меньшей мере две акварели опровергали наветы недоброжелателей. На одной, по мнению многих — наилучшей, были изображены гора Сондер и два мрачных пробковых дуба. На другой — группа травяных деревьев, их темные, стройные стволы, прикрытые, наподобие юбки, зеленой, густой листвой, чем-то напоминали туземных танцоров.

У Альберта, как у большинства людей, с ростом богатства появилась тяга к вещам, которые раньше были ему не по карману. Он давным-давно мечтал о грузовике, на котором можно было бы с комфортом ездить по живописным местам и писать там свои акварели. В сорок четыре года, при весе более ста десяти килограммов, путешествия на верблюде становились для него все более и более трудными. О грузовике он впервые заговаривал с пастором Гроссом еще в 1944 году, но тогда шла война, и купить грузовик было невозможно. В 1946 году война уже кончилась и грузовики, не нужные больше армии, распродавались в Алис-Спрингсе. По просьбе Альберта пастор Гросс купил для него грузовик «шевроле». Альберт и трое его сыновей обучились водить машину, и вскоре вся семья с многочисленными родственниками, запасшись провизией, отправилась в первое автомобильное путешествие.

В 1946 году слава Альберта настолько возросла, что департамент внутренних дел решил обратиться в национальное киноуправление с просьбой снять цветной полнометражный документальный фильм о нем. Продюсером фильма был Ч.-П. Маунтфорд. Он хорошо знал аборигенов и отснял немало пленки об их жизни. Помощником у него был Ли Робинсон, оператором — Аксель Пойнан. Съемочная группа исколесила тысячи миль, где на верблюдах, где на машине, а где и пешком.

Съемки фильма «Наматжира — художник» начались с воспроизведения веками не менявшегося уклада жизни племени аранда, его культурных традиций и празднеств. Были воссозданы первые шаги Альберта в живописи, когда он и его учитель Рекс Бэттерби путешествовали на верблюдах в диких, величественных горах Центральной Австралии. Альберт сам играл во всех этих сценах и быстро схватывал, что от него требовал руководитель съемок. Перед объективом кинокамеры был нисколько не робеющий, исполненный спокойного достоинства художник.

В целом 1946 год был удачным для Альберта. В августе герцог Глостерский, тогдашний генерал-губернатор Австралии, с супругой посетили славящееся своей красотой ущелье Стэндли, расположенное в горах Макдоннелл, в восьмидесяти милях к юго-западу от Алис-Спрингса, и имели возможность понаблюдать за работой Альберта.

Поездка в горы носила неофициальный характер, но на деле оказалась еще более неофициальной, чем предполагалось. Когда вся группа достигла ущелья, герцогиня и пастор Гросс оказались несколько впереди. Герцогиня первой увидела Альберта, занятого своей картиной. Группа беспорядочно растянулась, и чиновник, который должен был представлять всех герцогской чете, плелся где-то в хвосте. Решив не дожидаться, пока соберутся для официального представления, герцогиня направилась прямо к Альберту и познакомилась с ним сама, а когда подошел супруг, представила и его. Присутствие его королевского высочества не смутило Альберта: во время разговора с ним он спокойно сидел и продолжал уверенной кистью наносить краску на бумагу.

Пастор Гросс впоследствии рассказывал: «Я оказался в затруднительном положении, поскольку представление Альберта герцогине не входило в мои обязанности. Ее королевское высочество, как бы чувствуя мою неловкость, извинилась передо мной и сама прошла вперед пожать руку Альберту. Этот полный непосредственной любезности жест разрядил атмосферу, и все проведенное высочайшей четой время в ущелье Стэндли прошло, включая пикник, в самой непринужденной обстановке».

Встреча сиятельной четы со знаменитым аборигеном в этом диком, величественном краю взволновала всех, кто оказался ее свидетелем, хотя сам Альберт, как и обычно, был не очень общителен.

«Все было хорошо» — только это и сказал он, делясь своими впечатлениями о встрече.

Трудно сказать, сознавал ли Альберт полностью значение этой встречи. Вероятно, все его представления сводились к тому, что генерал-губернатор живет в каком-то большом доме в городе, который называют Канберра, и что там создаются законы белых. С одним из этих законов Альберту вскоре пришлось познакомиться.

Газетные статьи о художнике-аборигене, который получает от одной только выставки целую тысячу фунтов, привлекли к нему внимание налогового управления. В Хермансбург прибыли налоговые инспекторы, которые, не считаясь с конкретными обстоятельствами, подсчитали доходы художника за ряд лет и обложили его подоходным налогом. Смысл этого налога был ему совершенно непонятен. Попечительский совет попытался объяснить Альберту, в чем дело, но безуспешно. Ведь и сами члены совета считали, что Альберт не подлежит обложению, поскольку аборигены, за редким исключением, не являются полноправными гражданами, и поэтому на них не распространяются законы, применяемые к белым австралийцам. От имени Альберта они заявили протест налоговому управлению.

В марте 1947 года Альберт стал жаловаться на постоянные боли в груди. Его положили в больницу Алис-Спрингса на обследование. Врачи признали грудную жабу. Две недели пробыл Альберт в больнице. Выписывая его после лечения, врач настоятельно советовал Альберту во что бы то ни стало сбросить в весе. Альберт, как человек состоятельный, мог позволить себе питаться так, как питаются белые, но такое питание было непривычным для организма аборигена, который в борьбе за существование привык довольствоваться скудной пищей, а поскольку он стал к тому же меньше двигаться, это не могло не сказаться на здоровье.

Состояние Альберта встревожило его друзей и родственников в Хермансбурге. Чтобы как-то помочь, они советовали ему пожить вдали от дома, на лоне природы, питаясь только дарами земли, как сотни лет делали его предки. Не раздумывая долго, Альберт забирает жену и отправляется в далекое пешее путешествие. Бродя по родному краю, он охотится на кенгуру, ест их мясо, поджаренное на углях. Особое удовольствие доставляли ему личинки и медовые муравьи, которые съедались сырыми. Рубина была мастерицей находить ему эти лакомства. В Хермансбург Альберт возвратился похудевшим, но здоровье его улучшилось.

«Наша простая еда сделала меня здоровым, — говорил он. — Жена ест всю пищу белых и все равно тощая. Ей она не вредит».

Возвращение в миссию означало возвращение к проблеме подоходного налога. Налоговое управление отклонило протест попечительского совета и потребовало уплаты Альбертом налога со всего заработка. При определении суммы, подлежащей обложению, не учитывались огромные траты Альберта на себя, на многочисленных родственников. Альберт был в полной растерянности, но избежать уплаты не удалось, и он подписал чек на свой банковский счет.

Об этой явной несправедливости — причем даже не самого налога, а того, как он был исчислен и взыскан, — сообщили в федеральный парламент. Длительные и порой жаркие споры вскрыли ряд юридических несообразностей, которые затрагивали права аборигенов. Однако утверждение, что Альберт оказался несчастной жертвой обстоятельств и потому не должен привлекаться к уплате налога, парламент отклонил и принял решение поддержать существующий закон и прекратить дебаты.

Необычность предмета дискуссии вызвала широкие отклики в прессе. Не успели затихнуть эти споры, как бесхитростный абориген, живший в мире, далеком от раздоров и газетной полемики, вновь оказался в центре внимания прессы. На этот раз причиной было письмо следующего содержания: «Ее королевское высочество принцесса Елизавета обратилась к своей фрейлине с просьбой выразить благодарность членам племени аранда Альберту Наматжире, Эдвину и Отто Парероультжа за три акварели, столь любезно присланные в дар принцессе. Ее королевское высочество премного восхищена этими работами и любезно соизволила принять их, рассматривая дар как выражение добрых чувств по случаю двадцать первой годовщины ее рождения. Фрейлине поручается передать самую искреннюю благодарность ее королевского высочества за то исключительное внимание, которое проявили арандские художники, прислав свои произведения».

Альберт был очень доволен, когда узнал, что его работы и работы его товарищей по искусству приняты принцессой и будут повешены в Букингемском дворце рядом с произведениями всемирно известных мастеров. Особенно радовало его признание работ других арандских художников.

В Алис-Спрингсе Альберт был известен давно, но картин его там почти не видели. Шесть выставок в трех столицах штатов и ни одной — у себя дома! Настал черед Алис-Спрингса. Выставка состоялась в Грифитс-хаусе. И опять все работы были раскуплены. Цена колебалась от восемнадцати до сорока пяти гиней. В этом же году, но чуточку позднее, состоялась вторая выставка — в Брисбейне. Семнадцать из тридцати работ сразу же были куплены на вернисаже. Критики Брисбейна отмечали поразительную популярность работ Наматжиры. А когда Брисбейнская галерея купила один из его пейзажей, то уже нельзя было объяснить популярность его работ только любопытством широкой публики. Вряд ли галерея поступилась бы своими требованиями к эстетической ценности приобретаемой работы. Эта покупка означала признание Альберта и ставила его в ряд с известными художниками, чьи картины висели на ее стенах.