Глава 8

Экрам уткнулся лицом в пол, в спине у него торчала рукоятка ножа. Ленка подняла с пола пистолет.

— Лен, ты его убила… Какая же ты молодчина!

— Это не я молодчина, а ты. Здорово ты его сковородкой огрела. Если бы не ты, он бы нас точно застрелил.

— Да я-то тут при чем! Если бы ты не воткнула в него нож, он бы прикончил нас за милую душу.

— Если бы не твоя сковородка… Знаешь, а я и не думала, что ты такая…

— Какая?

— Просто сейчас я посмотрела на тебя совсем другими глазами. Мне казалось, что ты эдакая домашняя курица, у которой от семейных забот уже давно атрофировались мозги. А ты… Ты сейчас так действовала… Знаешь, я бы и то так не смогла…

— Не говори ерунды. Ты бы, и не смогла…

— Не смогла бы. Так броситься на пистолет! Со сковородкой! Какая же ты смелая и отчаянная. Просто молодчина, что приглядела себе именно чугунную сковородку.

— Какая ты умница, что приглядела именно кухонный нож…

Мы смотрели друг на друга и улыбались. Вдруг Ленка приставила пистолет к затылку Экрама и нажала на спуск. Прогремел выстрел.

От неожиданности я попятилась к стене и, уткнувшись в нее спиной, медленно съехала на пол.

— Лен, ты что?

— А что такого. Я его добила. Контрольный выстрел, так сказать. Чтобы знать точно, что он уже не поднимется и не посадит нас в подвал на хлеб и воду, а уж тем более не забьет насмерть. Это ему за то, что я осталась без связи и даже не знала, что случилось с моей матерью, и за то, что твоего сына травят одноклассники. Светка, я убила человека, а никаких угрызений совести не чувствую. Скорее наоборот, такое облегчение… — Ленкин голос дрожал, глаза бессмысленно бегали — она явно плохо соображала, что делает и что говорит. Не вынимая пистолета из рук, она подошла к холодильнику и заглянула в него. — Где здесь запасы спиртного? Помнится, в прошлый раз Экрам наливал мне водку из холодильника.

— Я бы тоже хотела чего-нибудь выпить, — я почувствовала, как от сильнейшего психологического стресса у меня все поплыло перед глазами.

Достав бутылку, Ленка тут же отыскала пару довольно объемистых рюмок и моментально их наполнила.

— Ты только не нюхай, а то если будешь нюхать, не сможешь выпить. Тебя просто вывернет наизнанку. Сразу пей до дна, и все. Восток — дело тонкое.

Я взяла рюмку и, не говоря ни слова, осушила ее до дна.

— Молодец. Сейчас нам станет немного полегче. Да и голова начнет работать яснее. Нужно сообразить, что же нам делать дальше. Если раньше мы могли заявиться в полицию, то теперь не можем. Я человека убила, а это дело нешуточное. Это сразу тюрьма, а то и похуже. Может, у них существует смертная казнь.

— Но ведь ты убила человека в целях самообороны. Мы можем это доказать. Я свидетель. Я могу это подтвердить.

— Кому ты что собралась доказывать? Туркам?

— А что ж тогда делать-то?

— Надо придумать. Главное, что начало уже положено. Нужно действовать дальше.

От выпитой рюмки мне стало немного легче, и я даже предприняла попытку подняться.

— Лен, а ты уверена, что в доме никого нет?

— Думаю, да. Если в доме был бы кто-то еще, то он бы уже прибежал на крики и выстрел.

Почувствовав сумасшедший прилив смелости, я переступила через тело Экрама и вышла из кухни.

— Пошли, проверим на всякий случай.

— Пошли.

Оглянувшись, я увидела, что Ленка остановилась рядом с телом мертвого турка и слегка пнула его ногой.

— Ты что делаешь?

— Тяжелый, гад. Знаешь, а ведь раньше мы никогда не видели его пьяным…

— Наверное, что-то отмечал.

— Надо было нам его раньше на тот свет отправить, а не ждать целую страшную неделю.

— Раньше он никогда не был в доме один. Наверное, сегодня был подходящий момент.

— Знаешь, Светка, о чем я подумала?

— Нет, конечно?

— Как это все-таки странно… Был человек — и нет человека. Был он законченным гадом, торговал живым товаром, избивал ни в чем не повинных девушек, а теперь все. Вместе с ним закончились и его подлости. Я это все понимаю, но я не понимаю одного: почему жизнь распоряжается так, что вот такие законченные гады живут и уходят из жизни только в том случае, если им поможешь, а вот такие хорошие люди, как моя мать, уходят из жизни сами?! Где же справедливость?

— О какой справедливости ты говоришь? Жизнь сама по себе штука несправедливая. Я слышала, что смерть забирает хороших людей потому, что на том свете хорошие люди тоже нужны, там ведь плохих и так предостаточно. На том свете все, как у нас. И хорошие и плохие.

Пройдя по коридору, мы стали ходить по комнатам и проверять, есть ли кто в доме. Как мы и думали, в доме оказалось пусто. Дернув еще раз входную дверь, мы убедились, что она закрыта, и решили поискать ключи в комнате Экрама. Как только я открыла дверь в его комнату, мы тут же принялись переворачивать все кверху дном, с грохотом сваливая на пол вещи со стола.

— Ленка, ищи деньги и наши паспорта. Ключи я уже нашла. Они висели на гвоздике на стене прямо над его кроватью.

— Ну хоть немного денег у него должно же быть… Он же нас за деньги продавал. Морда турецкая!

Ленка вываливала содержимое ящиков письменного стола на пол. Открыв деревянную коробку с бланками, она вопросительно посмотрела на меня:

— Слушай, здесь картотека какая-то. Прямо как в библиотеке.

— Какая еще картотека? — Я подошла к Ленке и взяла бланк.

— «Болотова Екатерина. Двадцать два года, город Тверь, — начала читать я. — Пестова Жанна. Девятнадцать лет, Ярославль». Что это значит?

— Это картотека всех, кто до нас работал в этом доме. Здесь, наверное, и мы есть. У Экрама все, как в аптеке. Кто бы мог подумать, что он даже учет ведет?

— Ты думаешь, это он писал? Почему по-русски.

— Конечно, а кто же еще? Видишь, почерк — как курица лапой. А почему по-русски? А черт его знает. Да и написано с ошибками. Некоторые русские буквы заменены латинскими. А вообще для турка он знал русский очень даже хорошо.

— «Давыдько Анна. Украина, город Луганск. Двадцать три года. Продана за пятнадцать тысяч долларов». Ленка, послушай, да здесь людей продавали! — Я едва не выронила листок. — Ты только посмотри, какую-то девушку с Украины продали, и все. Теперь уже точно концов никто не найдет. Страшно-то как. Вот эти листки бы да в руки наших правоохранительных органов…

— На черта они им нужны. Мы уже, по-моему, с тобой позвонили в правоохранительные органы — и каков результат?

Бросив картотеку, мы принялись искать дальше. Но, увы, ни паспортов, ни «золотого запаса» нигде не было. Правда, в тумбочке мы обнаружили ровно пятьсот долларов, но это была капля в море по сравнению с тем, что мы рассчитывали найти.

— Какие-то пятьсот долларов, — со слезами на глазах я опустила руки.

— Ну, не такие уж и маленькие деньги. На дороге тоже не валяются.

— Да ты знаешь, что такое для Турции пятьсот долларов?! Ничего. Ты здесь не отдыхала, а я отдыхала.

— Да когда ты здесь отдыхала в последний раз? С тех пор уже тысячу раз все изменилось.

— А вот и ничего не изменилось. Здесь только в туалет сходить доллар стоит.

— Ну вот и сходим пятьсот раз в туалет. Это ж можно из туалета не вылезать, — истерично засмеялась Ленка.

— Ничего смешного не вижу. Непонятно, куда он деньги дел.

— Наверно, выручку он кому-нибудь сдает. Может, у него уже сегодня вечером кассу сняли.

— Какую кассу?

— Обыкновенную. Он же постоянно был не один. Приехал какой-нибудь турок, взял у него все деньги, заработанные нами за неделю, и уехал. Ты же видишь, что здесь нет «золотого запаса». Да и наши паспорта, наверно, там же, где и выручка. Видимо, в доме ценные вещи не хранятся. Тем более что загранпаспорта тоже неплохой товар. Говорят, что за них можно приличные бабки выручить.

Перерыв всю комнату и не найдя больше ничего, мы вернулись в коридор.

— Может, у Экрама по карманам пошарить? — неожиданно предложила Ленка.

— Ты что? Как можно рыться в карманах у покойника? — с нескрываемым отвращением восприняла я эту идею.

— Да какая разница, у покойника в карманах рыться или у живого, если разговор идет о деньгах… Если у Экрама и есть в кармане деньги, то они ему совершенно без надобности, а нам они очень даже пригодятся.

На кухне мы вновь приняли по рюмке турецкой водки и, подойдя к бездыханному телу Экрама, перевернули лицом вверх. В кармане его давно не стиранных брюк оказалось ровно двести долларов.

— Ну вот видишь. С миру по нитке, — обрадовалась Ленка и сунула деньги в карман моего халата. — Пятьсот плюс двести получается семьсот. Худо-бедно жить можно. По крайней мере ровно семьсот раз сходить в туалет можно.

Я старалась не смотреть на мертвого Экрама.

— Послушай, Ленка, надо срочно переодеться. Мы же не можем бежать в халатах.

— Верно, — поддержала подруга. — С минуты на минуту начнет светать. Вдруг кто-то приедет? Тогда нам точно не удастся смыться.

Не раздумывая, мы бросились по своим комнатам, чтобы переодеться.

— Только надевай не юбку, а какие-нибудь брюки! — крикнула мне из своей комнаты Ленка. — Чтобы ног не было видно. Кофта должна быть тоже без выреза!

— Само собой!

Натянув водолазку, я быстро застегнула молнию на джинсах и подошла к расколотому телефону в надежде на то, что он все же работает. Но, к моему огорчению, телефон молчал, как партизан на допросе.

— Дура ты, Ленка! — в сердцах произнесла я и отбросила мобильник. — Идиотка полная. Так хоть у нас связь была, а теперь ни хрена не осталось… Какая-никакая, а связь… Даже если мы не нужны ни полиции, ни консульству, ни еще каким компетентным органам, мы могли просто слушать голоса своих близких… Нам бы от этого хоть немного легче было…

Я зашла к Ленке и увидела, что она упаковалась в спортивный костюм.

— Ты прямо спортсменка-комсомолка.

— Правильно. Так меньше подозрений. Кроссовки, футболка, бесформенные штаны… С турками только так и одеваться надо, чтобы они меньше глазели. Вон как их женщины. Так запакуются, что хрен разберешь, что же на них надето. При всем желании не подкопаешься. — Ленка осмотрела меня придирчиво и недовольно покачала головой. — У тебя грудь видна.

— Где?

— Ну где может быть видна грудь? Понятное дело, что спереди, а не сзади.

— Как она у меня может быть видна, если у меня водолазка под горло?

— У тебя соски видно. Дураку понятно, что ты без лифчика.

— Ты же знаешь, что я лифчики на дух не переношу.

— Знаю, да только сейчас совсем не та ситуация. Сейчас мы не разбираемся, кто что любит носить, а кто нет. Для нас самое главное быть незаметными, эдакими серыми мышками, чтобы не вызывать у турок хоть какое-никакое желание. Джинсы у тебя в обтяжку. Ну ладно, это еще полбеды. А вот то, что твои соски видно, это непорядок.

— Ты уже сочиняешь. Не говори ерунды. Ничего у меня не видно.

— Возьми мой лифчик, — по-прежнему упрямилась Ленка.

— Не хочу. Чужой тем более.

— Ну как знаешь. Если что, турки на тебя накинутся, а не на меня.

— Лен, хватит. Ты лучше скажи, мы сумки здесь оставляем? — постаралась я перевести разговор на другую тему.

— Понятное дело, что мы не побежим с сумками. Жалко, конечно. Я, дура, и в самом деле поверила, что мы гидами будем, столько нарядов взяла, вечерних платьев. Думала, будем вечерами на дискотеку ходить… Может, с какими-нибудь приличными холостыми отдыхающими познакомимся, и у нас дело пойдет дальше банального курортного романа. Думала, может, наряжусь и наконец эту гребаную личную жизнь устрою. А то эта личная жизнь-подлянка никак не хочет устраиваться. Знаешь, у меня в последнее время прямо полоса невезения какая-то. Мне просто катастрофически не везло. Я вот совсем недавно встретила своего бывшего любовника, с которым уже давно рассталась, с его новой пассией. Я была поражена тем, как он на нее смотрел. Он смотрел на нее во все глаза и с жадностью ловил каждое ее слово. Он смотрел на нее так, как смотрит наркоман на наркотик. Он никогда на меня не смотрел таким взглядом. Я вдруг так отчетливо поняла, что этот человек без меня очень счастлив. А ведь еще недавно я думала, что он не проживет без меня и дня. Мне казалось, что он просто-напросто загнется. Я прочитала в этом взгляде многое. Я хочу, чтобы какой-нибудь мужчина смотрел на меня точно так же, как он на нее. Знаешь, а ведь та, на которую он так смотрел, намного хуже меня. Она не так красива, не очень хорошо одета и не пользуется таким вниманием мужчин, как я. Просто она обладает какими-то любовными чарами. Она словно загипнотизировала моего бывшего возлюбленного. Короче, я думала, что смогу встретить кого-то здесь… Встретить и полюбить, и этот кто-то будет смотреть на меня так, словно он в любую минуту готов броситься к моим ногам и исполнить любое мое желание. — Ленка говорила и буквально обливалась слезами. — Конечно, в глубине души я во все эти сказки не верила. Даже не верила, что можно встретить холостого мужчину. Куда ни кинь, одни женатики. Их же всех в молодости девчонки хватают и женят на себе. А если баба в свое время слишком разборчивой была, значит, опоздала. Я вот довыбиралась так, что вокруг меня уже все окольцованные и все, что мне светит, это роль любовницы в лучшем случае. Я тогда еще подумала, что ладно, мол, если уж холостых днем с огнем не сыщешь, отхвачу себе окольцованного голубя, который свою голубку дома оставил. Думаю, мол, если он один отдыхать поехал, значит, в семье не все так гладко. Может, отношения заладятся, и я его с женой разведу. Хоть и говорят, что верный способ остаться женщине одной, это попробовать увести из семьи чужого мужа, но ведь из правил тоже бывают исключения. Например, твоего Костика же увели. Жена красавица, дом полная чаша, двое детей, но все равно увели. Ладно, что-то я не туда повернула… Просто я все это к тому говорю, что наряды оставлять жалко. Они ж денег стоят. Некоторые я у мамы позаимствовала. Правда, и ей они теперь тоже не нужны. Ладно, хрен с ними, с этими нарядами. Собственная жизнь намного дороже. — Ленка всхлипнула.

Я подошла, ласково прижала ее к себе и почувствовала, как бедром наткнулась на что-то твердое.

— Лен, что там у тебя?

— Где?

— В штанах.

— Пистолет.

— Ты что, прихватила оружие?

— Конечно, как же без него? Мало ли что с нами в дороге может случиться. Это хорошо если мы сейчас из дома выйдем, а там какая-нибудь машина стоит. Может, на связке ключей, которую мы нашли, помимо ключа от входной двери ключ от машины есть и нам посчастливится отсюда уехать. А если там ни одной машины нет… Если на этих машинах друзья Экрама уехали… Что тогда? Тогда нам придется выбираться отсюда своим ходом. Не забывай, что мы в незнакомой местности. Мало ли что по дороге может с нами случиться? Сейчас без пистолета как без рук.

— Тоже верно.

На пороге мы остановились и почти одновременно перекрестились.

— Господи, а я-то зачем крещусь, я же такая грешница… — немного испуганно произнесла Ленка.

— Бог простит твои грехи. Когда домой вернемся, в церковь пойдешь, будешь их замаливать. Ты человека убила во имя нашего спасения. В конце концов, если бы не мы его, то он бы нас… Это была просто самооборона.

— Да разве для бога в убийстве бывает оправдание? Разве убийцы в церковь ходят?

— Ходят. Сама говорила, что из любого правила бывают исключения. Если хочешь знать, то даже профессиональные киллеры носят на шее цепь с крестом и после каждого убийства ставят свечки за упокой. Это у них как ритуал.

Мы выбежали на улицу и вдохнули свежий воздух.

— Боже мой, хорошо-то как!

— Да, чудесно!

Мы не нашли ни одной приличной машины, на которой бы можно было уехать Только старый микроавтобус со спущенными колесами и разбитыми окнами.

— Вот это да. Что ж теперь делать-то? Пешком в горы… Далеко не уйдем. Надо с собой взять еды и воды. Да и то, надолго ли нам этого хватит? Может, дождемся пока кто-нибудь приедет в дом? Хорошо, что у нас есть пистолет. При желании вырубим кого-нибудь и завладеем машиной.

— Можно и так. А вдруг приедет не один, а несколько турок и у нас ничего не получится? Теперь хоть есть шанс убежать, если что, так мы и этого лишимся.

В этот момент я повернулась в сторону пристройки.

— Лен, ты слышишь?

— Слышу, — прошептала Ленка.

— Что это?

— Кто-то стонет или плачет.

— Может, пойдем посмотрим?

— А может, не надо? У нас у самих беда, зачем мы будем касаться другой?!

— Лен, но ведь это не мужской голос, а женский. Мы должны посмотреть.

— Ты и вправду так считаешь?

— Да. Вдруг нужна помощь женщине? Ты только представь, чтобы кто-то из наших соотечественниц прошел мимо нас…

— Как скажешь.

Ленка достала из кармана спортивных брюк пистолет и взяла меня за руку. Мы стали медленно двигаться в сторону пристройки. Дверь оказалась закрыта на большую щеколду, которую мы совершенно спокойно открыли. В лицо резко пахнуло сыростью и тухлятиной. Кромешная темнота. Я сделала шаг и нащупала ногой ступеньку.

— Лен, здесь лестница.

— Светка, может, не надо испытывать судьбу… Сколько можно. У нас сейчас появился прекрасный шанс сбежать, а ты предлагаешь опять вляпаться в какую-нибудь малоприятную историю. Мы же не служба спасения, нам бы свою жизнь спасти.

— Лен, но там девушка стонет. — Показалось, что от жалобных звуков мое сердце буквально разрывается на части.

— Тогда я достану пистолет. Чем черт не шутит.

— Доставай.

Вдруг я почувствовала, что наступила на что-то твердое.

— Ой, что это?

— Что там у тебя?

— Я, кажется, на что-то наступила.

— На что?

Я наклонилась и подняла с пола фонарик. К моему удивлению, он работал. Теперь, когда темноту прорезал пусть даже слабенький луч, нам было намного легче ориентироваться.

— Кто-то специально положил фонарик рядом со ступеньками. Очень удобно. Включил и спустился спокойно.

Лестница была похожа на винтовую и привела нас в комнату без окон. На полу лежала истекающая кровью девушка, руки и ноги у нее были связаны веревкой. Нос девушки был явно сломан. Глаза заплыли кровью и, по всей вероятности, совершенно ничего не видели. Лицо напоминало кровавое месиво. А тело… На тело было страшно смотреть.

— Бог мой, — я почувствовала, как закружилась голова и подкосились ноги.

— Светка, скажи, что все это нам снится, — пробормотала перепуганная Ленка.

— Нам уже давно ничего не снится.

Видимо, девушка услышала голоса и застонала еще громче. Сквозь стоны прорывались отдельные слова, смысл которых до нас доходил с трудом.

— Кто здесь? Вы русские? — еле разобрала я.

— Русские. Что с тобой?

— Не знаю. Все болит. Я почти ничего не вижу. Я хочу пить. Скажите, я еще живая или уже умерла?

— Живая.

— Жаль. Каждый день я молю Господа Бога, чтобы он забрал меня к себе. Каждый день… Если бы вы только знали, как я хочу умереть… Как я хочу…

— Да ты что такое говоришь? — не меньше моего опешила Ленка. — Ты только подумай, что ты говоришь! Тебе лет-то сколько?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? — не на шутку перепугалась я.

— Когда я сюда приехала, мне было восемнадцать.

— А когда ты сюда приехала?

— Не знаю. Я уже давно потеряла счет времени. Когда мы стали работать, у нас не было календаря. Мы не знали ни чисел, ни месяцев.

— Значит, тебе и сейчас восемнадцать. Вы могли различать время по погоде на улице, по времени года. Скажи, на улице было холодно?

— Снега я не видела, хотя говорят, что в Турции он тоже бывает.

— Все правильно, тебе и сейчас восемнадцать. Просто здесь время тянется медленно. Тебе кажется, что прошла целая вечность, а прошло всего несколько дней. Ты же совсем молоденькая, тебе жить да жить.

Я нагнулась к девушке и принялась разматывать веревку на ее руках.

— Осторожно, у меня кисть сломана. А впрочем, я не чувствую боли.

— Да кто ж тебя так?

— Экрам.

— За что?

— За то, что я плохо работала.

— Ты приехала не одна?

— Нет. Нас было четверо.

— Откуда?

— Из Воронежа. Мы должны были работать спортивными инструкторами на пляже. Я окончила спортивную школу. Мастер спорта по легкой атлетике. Затем стала преподавать в спортивной школе. Платили копейки. А тут такое предложение. Вот мы с другими девчонками — тренерами по плаванию и поехали. Думали денег подзаработать да в придачу на море отдохнуть. С нашей специальностью нечасто появляется возможность подзаработать за границей. А тут такое везенье.

— Оно и понятно. Когда набирают на работу за границей, никто никогда не скажет, что требуются проститутки. Тут у всех одна специализация, узкопрофильная. Приезжают все с разными специальностями, а затем работают по одной, потому что тут у всех нас только одно предназначение. А где остальные?

— Не знаю.

— Как это не знаешь?

— Сначала мы все были вместе. А затем их куда-то перевезли. Больше я их не видела.

— А тебя почему здесь оставили?

— Я кинулась на Экрама с кулаками. Он подложил меня под какого-то садиста, который чуть не убил. Не знаю, как осталась жива. После того как ударила Экрама, он меня сюда притащил и надругался вместе со своими дружками.

— А ты здесь давно?

— Я не знаю. Может, давно, а может, и нет. Мне кажется, что давно. Меня постоянно бьют. Не кормят, только дают воды, а иногда и вообще не заходят. Забывают, наверно.

В тот момент, когда Ленка принялась освобождать ноги девушки, несчастная застонала и скорчилась от боли.

— Что у тебя с ногами? — не на шутку перепугалась Ленка и сморщилась от ужасного запаха, который говорил, что пленницу ни разу не выводили в туалет.

— Не знаю. Сначала я их не чувствовала, а теперь, когда вы до них дотронулись, мне стало очень больно. Никакой мочи нет.

— Потерпи.

— Девочки, родные, вы сами-то откуда?

— Мы из Москвы, — не слишком уверенно ответила я. От невыносимой вони к горлу подступила тошнота.

— Послушайте, я вас очень прошу, мне уже не жить. Вы лучше убегайте побыстрее отсюда, пока с вами не сделали то же, что и со мной. Я вас умоляю, помогите мне, пожалуйста. Помогите…

— Мы и так тебе помогаем.

— Нет, не так.

— А как?

— Убейте меня, пожалуйста. Родненькие мои, убейте!

— Ты что такое несешь? Ты еще молодая. Тебе жить да жить. Тебе еще детей рожать и воспитывать…

— Никого мне уже не рожать и не воспитывать. Мне уже никто не поможет. Убейте меня, пожалуйста. Я вас умоляю. Меня зовут Ника. Вернее, это меня мама так всегда называла, а вообще мое полное имя Вероника. Вероника Темнова. Я из Воронежа. Мой адрес легко запомнить. Я в самом центре живу: улица Ленинского комсомола, дом пятнадцать, квартира семь. Там живут мои мама и папа. Я у них одна-единственная. Они меня очень любят и очень сильно переживают. Просто мы очень бедно живем, вот я и хотела им хоть как-то помочь. Денег привезти, чтобы они гордились, какую дочь вырастили. Вы когда до родины доберетесь, вы, пожалуйста, как будет свободное время, наведайтесь в Воронеж, обнимите моих родителей и скажите, что я их очень люблю. Они у меня очень хорошие. Мама в библиотеке работает, а папа на стоянке машины сторожит. Они дружно живут и по мне скучают. А рядом со мной на лестничной площадке, в восьмой квартире, мой парень живет, Гришка. Он очень хороший. Из армии недавно пришел, а я честно его дождалась. Каждый день ему письма писала. Он не хотел, чтобы я сюда ехала, но я его сама уговорила. Сказала, как только по контракту отработаю и вернусь, мы сразу поженимся. Гришка обещал сюда приехать, меня навестить. Девочки, скажите ему, что я его очень люблю, что мне никто, кроме него, не нужен, что те два года, когда он был в армии, я ни на одного парня даже не посмотрела. Он у меня один-единственный и неповторимый. Скажите ему, что я даже на том свете любить его буду. Потому что люди умирают, а настоящая любовь жива всегда.

— Господи, не говори ничего. Ты будешь жить.

Взяв девушку за руки и за ноги, мы поволокли ее вверх по ступенькам. Конечно же, в глубине души мы понимали, что, даже вытащив ее на улицу и напоив водой, вряд ли сможем ей чем-то помочь, потому что сейчас сами нуждались в помощи. Девушка стонала и постоянно повторяла одну и ту же фразу.

— Девочки, родненькие, ну прекратите вы меня мучить. Убейте меня, умоляю. Очень вас прошу…

— Ну что ж ты такое говоришь! — смахнула слезу Ленка. — Как же мы можем своих-то добивать? Мы же соотечественницы… Обязаны друг другу помогать.

Положив девушку у входа в дом, я устало посмотрела на Ленку и еле слышно произнесла:

— Лен, а куда мы с ней?

— Не знаю, — пожала плечами та. — Если мы возьмем ее в горы, то загнемся в горах вместе с ней. Нет гарантий, что мы сами выживем.

Я склонилась над девушкой:

— Ника, ты на свободе. Мы вытащили тебя из подвала. Уже начинает светать. Надо что-то делать. В любой момент сюда могут приехать друзья Экрама. Скажи, что ты сейчас хочешь?

— Я хочу, чтобы вы меня убили, — глухо ответила девушка.

— Ты пить хочешь?

— Очень.

— А может, чего-нибудь покрепче? Может, водки? Она очень хорошо идет как болеутоляющее.

— Я хочу, чтобы вы меня убили.

Я посмотрела на подругу.

— Ленка, принеси воды и водки. И собери, пожалуйста, нам что-нибудь поесть. Там, на кухне, стоит корзина. Главное, не умереть с голода.

Я попыталась приподнять голову девушки, но та громко застонала.

— Тебе больно?

— Да. Голова болит.

— Может, тебе там еще что-нибудь, кроме носа, сломали?

— Не знаю.

— Господи, на тебе есть хоть одно живое место?

— Не знаю, — словно в бреду повторила девушка.

Положив голову Ники себе на колени, я стала гладить ее по грязным, мокрым, слипшимся волосам и медленно заговорила:

— Ника, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать. Если бы мы сейчас были в России, то я бы вызвала «скорую помощь» и тебя бы увезли в реанимацию. Но мы находимся в чужой стране, да еще нелегально, на правах проституток. А ты сама знаешь, что у проституток вообще нет никаких прав. Тебе нужна срочная медицинская помощь, и я не знаю, где ее взять. Идти ты тоже не можешь. Да и далеко мы тебя не унесем. Машины у нас тоже нет. Если бы у нас была машина и мы бы знали, где находится российское консульство, мы бы положили тебя прямо возле него. Российский консул бы выглянул в окно, спустился, услышал, что ты говоришь по-русски, понял, что ты русская, и обязательно бы оказал тебе помощь. Не сам, конечно, а отправил бы тебя в больницу. Но у нас нет ни адреса консульства, ни машины, чтобы тебя до него довезти. У нас вообще ничего нет. Я чувствую себя виноватой в том, что мы ничем не можем тебе помочь. Это страшно, когда рядом с тобой находится еще живой человек, который может умереть в любую минуту, а ты ничего не в силах для него сделать. Я ненавижу себя за свою беспомощность. Ненавижу. Мы не можем взять тебя с собой в горы и не можем оставить тебя здесь умирать, потому что в любой момент сюда могут вернуться турки. Они наверняка начнут издеваться над уже почти бездыханным телом. Ты так настрадалась, что мне даже страшно подумать о том, что у тебя могут быть новые страдания.

— Вы должны меня убить, — простонала девушка и закрыла глаза. — Пожалуйста….

Появилась Ленка, держа в руках бутылку турецкой водки и несколько бутербродов.

— А где корзина с провизией?

— Я не могу все за один раз унести.

Ленка была заметно напугана и даже не пыталась этого скрыть.

— Лен, ты что, покойников боишься? У тебя такое лицо…

— Посмотрела бы я, какое у тебя лицо было…

Ленка открыла бутылку и принялась пить прямо из горлышка. При этом она ужасно морщилась и было видно, что вливает в себя заморское зелье с отвращением, «через не могу».

— Эй, ты поосторожней…

— Светка, скажи, когда мы уходили, Экрам лицом вверх лежал?

— Да. Мы же у него по карманам шарили и нашли двести долларов. Мы ж его сами перевернули.

— Это я помню.

— А зачем ты тогда спрашиваешь, если ты все помнишь? — почувствовала неладное я.

— А руки у него как лежали?

— Как? Обыкновенно… — По моей спине пробежали мурашки. — А что?

— Он руки на груди скрестил.

— Как это «скрестил»? Он же мертвый, а это значит, двигаться не может.

— Я тебе говорю, он руки скрестил. Ну, так, как настоящий покойник. Как будто молится.

— Лен, ты чего несешь-то? Ты, наверное, водки перебрала?

— Водка тут ни при чем. Так он еще и пледом накрылся.

— Как накрылся? — Я похолодела.

— Зашла на кухню, а Экрам лежит, накрытый пледом. Я плед приподняла и увидела, что у него руки на груди скрещены, как у покойника.

— Лен, но ведь он мертвый!

— Я понимаю, что не живой…

— У тебя галлюцинации.

— Да нет у меня никаких галлюцинаций.

Увидев, что подруга опять глотнула турецкой сивухи, я попыталась выхватить у нее бутылку, но Ленка стала сопротивляться:

— Не трогай. У меня, может, единственная радость в жизни осталась. У меня матери не стало. Я имею полное право.

— О какой радости ты говоришь? Нам надо скоро отсюда ноги уносить, а твои ноги от этой дряни могут нас подвести. Ты бы лучше Нику напоила. Человек адские боли терпит.

— Сейчас напою. А ты пойди на Экрама полюбуйся. Может, у тебя тоже галлюцинации.

— Уж если у кого из нас и есть галлюцинации, так это у тебя. Пить меньше надо, а то дорвалась до водки и про собственную безопасность забыла. Как я побегу с тобой в горы, если ты под любым кустом заснуть можешь?

— А куда нам с тобой торопиться… У нас что, обратные билеты есть и мы на самолет опаздываем?

— Да иди ты…

Я аккуратно спустила с колен Никину голову и пошла в дом.

— Допилась. Экрам у нее ожил… Непонятно, что дальше будет, — недовольно бурчала я себе под нос.

Чувство страха охватило меня и завладело каждой клеточкой тела. Картина, которая предстала предо мной, едва не свалила меня с копыт. Экрам был накрыт ярким турецким пледом, из-под которого торчали только ноги в обшарпанных, видавших виды тапочках.

— Бог мой! — в сердцах прошептала я и слегка попятилась.

На пледе лежала свежая алая розочка, словно ее только что срезали. Не было никаких сомнений, что алая роза говорила, что об этом негодяе кто-то скорбит. Узнать бы только кто!