Глава 8
Я раздевалась медленно, голова сильно кружилась, а руки отказывались мне подчиняться.
— Не надо, пожалуйста, — жалобно произнесла я и посмотрела на незнакомца с надеждой. — Не надо…
— Надо, Федя, надо.
— У меня есть муж. Он этого никогда мне не простит.
— А ты ему ничего не рассказывай. Если, конечно, жива останешься. Только законченные дуры мужьям все рассказывают. Чем меньше мужик будет знать, тем спокойнее будет спать.
— Отпусти меня. Как я буду жить с этим?
— А с чего ты взяла, что ты вообще будешь жить? Сейчас твоя жизнь целиком и полностью зависит от меня.
— А кто ты?
— Иван. У тебя что, плохая память на имена?
— Нет. Ты уголовник?
— С чего ты взяла? — громко заржал детина и скинул на пол плащ-палатку.
Я осталась совершенно голая, залезла на постель и поджала под себя ноги. Бандит, не выпуская пистолета из рук, довольно ловко скинул с себя старые рваные штаны и не менее старую рубашку. К моему изумлению, на нем не было даже трусов.
— Смотри, как удобно, я никогда не любил трусы!
Я смотрела на совершенно незнакомого голого мужика в наколках, от которого за версту несло самогонкой, и тихонько всхлипывала.
— Прекрати реветь! Тебе радоваться нужно, что ты спросом пользуешься, что тебя хотят! Реветь будешь, когда тебе годков стукнет побольше и ни у одного мужика на тебя не встанет. А ты сейчас трагедию разыгрываешь. Рано еще до трагедии, ой как рано.
Я попыталась прикрыться одеялом, но Иван решительным жестом отбросил одеяло прочь. Оно упало на пол.
— Послушай, а ты красивая.
— Отпусти меня.
— Не могу.
Уголовник прижал меня к себе и ущипнул за сосок.
— Грудь у тебя клевая. Я уже тысячу лет бабу за сиськи не мял.
Я задрожала и закрыла глаза.
— Ты меня не бойся. Когда со мной по-хорошему, я смирный. Лучше расслабься и получи удовольствие.
Но я не собиралась получать удовольствие. Я со всей силы ударила бандюгу по лицу, а потом стала лупить по чем попало.
— Ты чо?! — попытался он отгородиться от меня руками.
— Ничо! Ты что себе позволяешь, хрен моржовый?! Я порядочная женщина! Трахаться хочешь, так иди проститутку сними!
— Я с проститутками не сплю. Я сплю с нормальными женщинами!
— С нормальными женщинами спят нормальные мужчины!
— А я, по-твоему, ненормальный?
— По-моему, ты вообще не мужчина! По-моему, ты урод!
Видимо, мои последние слова вывели уголовника из себя. Он заревел, словно зверь, и, схватив меня за плечи, принялся со всей силы колотить о стенку.
В этот момент свершилось невероятное. Послышался громкий выстрел — и злобное мужское тело упало с кровати на пол. Я увидела перепуганного деда Герасима, держащего охотничье ружье.
— Дед, ты?
— Я, дочка, я.
— А ты как выбрался-то?
— Так чего ж не выбраться. Мой подпол. Я его сам устроил. У меня там еще один выход был, только его сначала разобрать нужно было. Хорошо, что успел, дочка. Он с тобой ничего плохого не сотворил?
— Не успел.
Я бросилась к деду Герасиму на шею и дала волю чувствам, разрыдавшись на полную катушку. Дед накрыл меня одеялом и, не выдержав, прослезился сам.
— Успокойся, дочка. Самое страшное уже позади, успокойся, милая.
Я наконец успокоилась, вытерла слезы и сказала, мешая слова со всхлипами:
— Отвернись, дед. Я оденусь.
Дед Герасим отвернулся и наклонился над трупом. Я бросилась к своей одежде и принялась судорожно натягивать ее на себя.
— Сколько лет в этой деревне живу, никогда ничего подобного не было. К нам отродясь уголовники не заглядывали, даже когда в деревне много народу было и она большая была. А тут на тебе… И откуда он только взялся? Наглый детина! А наколок-то у него тьма-тьмущая! Сразу видно, что из тюрьмы сбежал. Такой бы ни перед чем не остановился. Таких сразу отстреливать надо.
— Разве можно заранее знать, что из ребенка получится? — возразила я, застегивая кофту.
Я оделась и поцеловала деда в щеку.
— Спасибо, дедушка. Я теперь твоя должница. Я это никогда не забуду.
— Анечка, о чем ты говоришь? Мы же все люди… На этот раз бог отвел, спасибо ему. — Дед Герасим поднял пистолет с пола. — Тебе, дочка, он нужен?
— Нет.
— Тогда я его себе возьму. Я оружие собираю. Жизнь сейчас, видишь, какая пошла. Нужно уметь за себя постоять.
Я с опаской посмотрела на разрисованную спину голого детины и спросила:
— Он мертв?
— Мертвый. Пуля в самое сердце попала.
— Дед, а что с трупом-то делать будем?
— Как что? Дождемся первых петухов, и ты меня в райцентр до отделения милиции подбросишь.
— Зачем?
— Как зачем? Сдаваться пойду. Честно признаюсь, что убил подонка, а ты подтвердишь. За чистосердечное признание меньше дают.
— Ты что, дед, в тюрьму, что ли, собрался?
— А куда мне деваться, я ж человека убил.
— Да ты что, дед? Ты что, такой честный, что ли?! Кому на фиг твоя честность нужна? Ты что, и в самом деле из-за какого-то урода за решетку собрался? Не вздумай идти в милицию, — жалобно взмолилась я. — Не вздумай.
— А что ж мне делать? — вконец растерялся дед. — Я человек старый, мне много не дадут. Я три войны прошел. Участник Великой Отечественной, ветеран труда. Должны же это принять во внимание.
— Да никто это на заметку брать не будет. Ты же сам знаешь, что сейчас честного человека засадят и глазом не моргнут. Сдашься — и на тебя еще пару убийств повесят.
— Каких?
— Откуда я знаю. Может, в соседней деревне тоже кого-нибудь убили, а преступника не нашли.
— А я тут при чем?
— Милиция не станет разбираться, при чем ты или ни при чем, менты считают, что если дали десять лет, там можно дать и двадцать. — Я немного помолчала и сказала как можно убежденнее: — Дед, если бы все были такие честные и за свои поступки отвечали, то на всех просто бы тюрем не хватало. Всех бы пересажали, и работать бы некому было. Если власть не может разобраться и защитить нас от подобных подонков, то придется это сделать самим.
— Ты это к чему клонишь?
Я вновь замолчала и представила, как дед сдается ментам и меня признают потерпевшей. Тут же откроется мое настоящее имя, и во всех газетах появятся ехидные статейки о том, как звезду экрана чуть было не изнасиловал уголовник, да еще в какой-то глухомани, в полуразвалившейся избе. Нагрянут милиция, пресса… Только не это!
— Понимаешь, дедуля, о трупе не обязательно сообщать в милицию. Мы можем похоронить его сами.
— Ты предлагаешь его закопать? — деловито поинтересовался дед.
— Вот именно. Закопать вместе с пистолетом.
— А пистолет-то зачем?
— Вещественная улика.
— А может, я его лучше хорошенько спрячу? Что ж такому добру пропадать.
— Смотри, дед.
— Анечка, я его, ей-богу, хорошо спрячу. Ни одна живая душа не найдет.
— Ладно, уговорил.
Посмотрев на лежащий на полу труп, я почувствовала тошноту, и прикрыла ладонью рот, чтобы сдержать рвотный спазм.
— Дед, давай его в покрывало завернем.
— Давай, — напуганный не меньше меня, дед кинулся за покрывалом и на удивление бережно расстелил его на полу.
— Ты точно знаешь, что он мертв?
Я подозрительно посмотрела на деда и отметила тот факт, что он в погребе зря времени не терял. Скорее всего дедуля не только разбирал выход, но и приложился к очередной бутылке самогонки.
— Дед, ты уверен, что уголовник не оживет? — вновь повторила я вопрос.
— Мертвее не бывает. Не веришь — сама проверь, — дед пьяно усмехнулся.
— Я на него смотреть не могу.
— Ань, а мы его что, в моем подполе зароем?
— Зачем же в подполе? Деревня большая, места много. Каково потом придется, если будешь знать, что в подполе труп?
— А тогда где?
— Ну сам подумай. Разве места мало? Скоро светать начнет, бабки проснутся. Нужно это сделать как можно быстрее. Главное — выбрать место, чтобы земля была хорошая, рыхлая. Чтобы копалось легко. Ты так набрался, что с тебя, по всей видимости, толку будет мало. Все на мои хрупкие плечи ляжет…
— Ничего я не набрался, — обиделся дед. — Я за тебя переживал. Места себе не находил, вот и выпил немного.
— Так уж и немного?
— Я тебе говорю — чуть-чуть. Слушай, мы его на кладбище закопаем.
— Где?
— На кладбище. Оно тут совсем рядом. Кладбище заброшенное, там уже давно никого не хоронят. До него никому дела нет.
— Схоронить труп на кладбище это, конечно, по-человечески, — с важным видом заметила я, — но возиться с могилой ночью на заброшенном погосте жутковато.
— Не бойся. Я на этом кладбище даже закрытыми глазами любую могилу найду.
Не теряя ни минуты, я бросилась к своей машине и подъехала к дедову дому. Вытащив покойника в покрывале на улицу, мы с огромным трудом затолкали его в багажник, который не хотел закрываться.
— Это ж надо такому громиле вымахать, — от беспомощности не на шутку занервничала я.
— Багажник у тебя маленький, — под руку ворчал дед.
— Багажник у меня нормальный. Просто он на такие большие трупы не рассчитан.
— Ты так рассуждаешь, дочка, как будто каждый день трупы возишь.
Ни одна наша попытка не увенчалась успехом. Мы чувствовали, что теряем драгоценное время и мучимся понапрасну. С десятого захода Ивана запихали, но багажник так и не закрылся.
Мы сели в машину и поехали на кладбище. Дед закурил свою самокрутку и произнес с таким важным видом, что, если бы у меня на голове была шапка, я бы обязательно ее сняла:
— У меня, Анечка, на этом кладбище собственная могила имеется.
— Как это?
— Мужиков-то в нашей деревне нет, знаешь, вот я и решил позаботиться о себе сам, заранее место подготовил. Вырыл аккуратно, сантиметр в сантиметр. Я уже несколько раз туда ложился, примерялся, так сказать. Все по уму сделал, чтобы мне в гробу удобно лежать было.
— Ты что, дед, несешь?
— Вот те крест. Кто обо мне позаботится, ежели у меня никого нет? Только я сам.
— Дед Герасим, а где же твоя бабка? Умерла? А дети?
— Да нет, жива, — нехотя ответил дед.
— А где она живет?
— В городе. Я с ней отношения не поддерживаю. Ни с ней, ни с сыном. Да и с внуками тоже. У сына-то, наверное, тоже дети есть.
— Ладно с женой, а с сыном-то ты почему не общаешься?
— Не велено.
— Как это «не велено»?
— Жена как во второй раз замуж вышла за городского, так сразу заставила сына называть отчима папой. Вот он для него и стал папой. А мне запретила к ним даже на пушечный выстрел приближаться. В жизни всякое бывает, дочка, и такое тоже. У меня жена была чересчур агрессивная, самолюбивая и слишком злопамятная. Она все городом бредила, а я в городе жить не могу. У меня душа в деревне. Ведь мы с женой в одной деревне родились, я так и не понял, почему ее всегда в город тянет. Я ведь ее с детства знаю. Вместе выросли. Это я потом понял, что все это у нее еще с пеленок. Ведь в ней никогда ничего девичьего не было. С мальчишками в футбол, волейбол играла. Ей никто никогда и свидания-то не назначал, потому что все считали «своим парнем». Только я один такой дурак нашелся. А уже позже понял, что не любила она меня никогда, а замуж вышла только потому, что боялась в девках засидеться, чтобы людская молва обошла ее стороной. — На глазах деда Герасима показались слезы. — Она с самого начала стала командовать. Зарплату у меня всю до копеечки отбирала. С друзьями запрещала встречаться. А я ведь до нее нормальным парнем был, девок тискал, с пацанами бражку пил. А она сделала меня нерешительным, слабым, одно звание, что мужик, хозяин. А когда ребенок родился, я стал и нянчить, и кухарить. А затем она начала все чаще и чаще в город ездить к своей родственнице. Как из города приедет, так с порога и кричит, что я ничтожный деревенщина и она меня на дух не переносит. А затем она и спать со мной перестала. Говорила, будто у нее к сексу нет никакого интереса. А уж если она мне и уступала, то делала это так, словно оказывала великое одолжение. А один раз приехала из города — я как раз с сыном возился, — взяла его на руки и объявила, что она с таким тюфяком жить не может, что встретила нормального городского мужчину. Она уехала, а надо мной на деревне стали посмеиваться, а я ждал, что жена вернется. А она не вернулась. Я поехал ее искать. Нашел. Да только у меня перед носом дверь закрыли и сказали, что если я еще раз приеду, то меня сдадут в милицию и дело состряпают. Новый муж у нее в милиции работал. Вот я больше в город ездить и перестал. Ладно, дело прошлое.
— И что, после этого ты так и не женился?
— А зачем? Я больше деревенским посмешищем быть не хочу. Поди разбери вас, баб… Что у вас на уме…
— Но ведь сейчас в деревне живут три бабки. Ни с кем из них сойтись не думал?
— Сойтись — нет.
— А погуливаешь?
— Я уже свое отгулял, — прыснул со смеху дед.
Приехав на кладбище, я заглушила мотор, но оставила фары включенными, чтобы было не так страшно.
— Запущенное место, — бросила я, чтобы хоть что-то сказать, потому что стало страшно и муторно.
— Я же тебе говорил, что здесь уже давным-давно никого не хоронили.
Глядя на безмолвные, заброшенные и заросшие могилы, я вспомнила истории о привидениях и оживающих мертвецах.
— Дед, а ты в привидения веришь?
— В какие?
— Ну в те самые, которые ночью на кладбище оживают?
— Ты что, покойников боишься, что ли?
— Ну да…
— Я мертвых не боюсь. Они никакого вреда причинить не могут. Ты лучше живых остерегайся.
Я шла рядом с дедом и крутила по сторонам головой. Неожиданно перед нами возникла свежая могила, я вытаращила глаза и чуть было не бросилась назад.
— Ты что напугалась-то? — привел меня в чувство дед. — Это и есть моя могила. Посмотри, какая она аккуратненькая.
— Аккуратненькая?
— Ну да. Я в нее душу вложил. Места много, ногами в землю никак не упрешься. А посмотри, кто по соседству лежит. Бабка. Древняя, правда, но ничего. Может, у нас бы с ней на том свете чего получилось… Кто ж его знает. Приятно лежать и знать, что рядом женщина покоится. Говорят, что на том свете течет точно такая же жизнь, как у нас. Люди знакомятся, влюбляются, женятся, правда, детишек не рожают, но ничего. Я, может, на том свете себе половинку найду. Уж если ее похоронили в нашей, деревенской земле, то она никогда не сбежит в город.
— Ой, дед, что ты городишь-то?
— Просто с могилкой расставаться жалко. Не думал я ее какому-то уголовнику уступать. Может, на меня потом все покойники обозлятся. Скажут, какого черта ты, дед Герасим, к нам чужака поселил, да еще всего в наколках.
— Фантазия у тебя, дедуля, будь здоров.
Вытащив труп из машины, мы бросили его в яму и чуть было не упали в нее сами.
— Дед, может, покрывало с собой заберем? — постаралась отдышаться я.
— На кой черт оно нужно?
— Улика.
— Да что ты заладила со своими уликами? До этих могил никому никакого дела нет. Пусть труп лежит в покрывале. Ночи холодные, а мы, так сказать, небольшую заботу о нем проявили… Не подмерзнет.
— Нашел о ком заботу проявлять! Да чтоб этот гад от холода окочурился. Хотя он и так окочурился.
Дед сходил к машине и принес пару лопат. Одну он заботливо протянул мне, а другой начал орудовать так резво, что я даже диву далась. Не верилось, что передо мной человек почтенного возраста. Я постаралась не отставать, и дело заметно продвинулось.
В этот момент опять пошел дождь и подул сильный ветер. Я задрожала от холода и пожаловалась:
— Неужто осень началась? Листва опадает.
— Дождь — это хорошо.
— Что ж хорошего-то? Сейчас вымокнем и ангину схлопочем. А мне, между прочим, завтра на работу нужно в банк.
— Зато дождь все следы смоет.
— А ты считаешь, что мы много наследили?
— Достаточно.
На место захоронения трупа мы пересадили маленькую березку, которая росла у соседней могилы, и, одновременно перекрестившись, направились к машине. Я сразу включила мотор и постаралась как можно быстрее отъехать от этого гнетущего места.
— Дед, а ты одежду уголовника вместе с ним в могилу положил? — поинтересовалась я для собственного успокоения.
— Да. Я только плащ-палатку себе оставил.
— Зачем?
— А почему я ее в землю закапывать должен? Плащ-палатка хорошая, брезентовая. Я о такой уж давно мечтал. Сама видишь, что погода шепчет. Надену и буду как барин. И об уголовнике всегда с благодарностью вспоминать буду.
— Ты что ж, собираешься этот плащ носить?
— Ну, понятное дело, не смотреть.
— Так ведь этот плащ мертвого человека.
— Ну и шут с ним. Какое это имеет значение?!
— Ой, дед, я даже не знаю. Может, мы его сожжем?
— Еще чего не хватало. Зачем добру пропадать!
Спорить с дедом Герасимом было себе дороже.
Мы вернулись в деревню.
— Дед, а никто не заинтересуется тем, что вырытую могилу кто-то закопал?
— Да кому оно надо? Я же тебе сказал, что на это кладбище никто не ходит, — успокоил дед.
— А ты кому-нибудь хвастался, что при жизни себе могилу вырыл?
— Никому я не хвастался, — моментально обиделся дед.
— Ну а бабкам своим деревенским не сболтнул?
— Бабкам сболтнул, да только они на это кладбище никогда не ходят. Ну уж если ты хочешь, я вот завтра сил наберусь и вновь туда отправлюсь.
— Зачем?
— Затем, чтобы себе новую могилу выкопать. А то, что ж это получается: я с этим гадом поделился, а сам без места остался. Так не пойдет. Нужно потери восполнять.
— В этом деле, дед, я тебе не советчица. Я вообще не сторонница того, чтобы человек себе при жизни могилу рыл. Это даже странно как-то.
— А кто обо мне позаботится, если у меня вообще никого нет?! — неожиданно вспылил дед.
— Государство. — Я прикусила губу и поняла, что сморозила несусветную глупость.
— Дочка, да ты что такое говоришь? На черта я этому государству нужен? С меня взять нечего. Ему нужны только те, с кого что-то взять можно. Ежели бы мы были государству нужны, нам бы сюда хоть хлеба завезли или просто вспомнили, что мы такие есть и еще живы. А ведь про нас совсем забыли. Никому никакого дела нет, а я ведь воевал. А теперь сижу и думаю: зачем воевал и за что? Кому это нужно? Со мной один товарищ воевал, так он после войны в Германии остался. Живет припеваючи, пенсию хорошую получает и даже родственникам помогает. Это ж сколько надо получать, чтобы родственникам с пенсии помогать? Даже страшно подумать. А я тогда в Германии не остался — не хотел Родину предавать. Я тогда и представить не мог, что придет время, и она меня предаст. Я вот в райцентр ездил, решил себе какие-нибудь льготы или прибавку к пенсии выбить, так меня и слушать никто не захотел. Говорят, что я воевал при СССР, а его теперь нет. Сказали: иди, дед, и обращайся к СССР. Вот такая история. Воевал-воевал и ничего себе не отвоевал. А о тебе государство заботится? Нет, потому что ты сама о себе заботишься. А не будешь работать, помрешь с голоду. Вот тебе и государство. Оно не помогает своему народу, а медленно, но верно его истребляет. Именно поэтому я себе могилку выкопал, чтобы не закопали меня в общей яме с бродягами да алкоголиками. Помру, бабки меня до кладбища дотащат и похоронят как положено. Жизнь заставила меня быть предусмотрительным, а иначе никак.
— Извини, дед, извини. Все ты правильно говоришь. Ой, как правильно. Ты только, смотри, своим бабкам не проболтайся, что сегодня произошло.
— Да ты что, Анюта? Могила! Меня пытать можно, тайну не открою.
— Пытать никого не нужно. Просто смотри, не трепи лишнего.
Дед взял лопаты и направился к своему дому. Я проводила его до дверей и, остановившись у крыльца, посмотрела на часы.
— Дедусь, я поехала. Уже светает.
— А может, еще клюковки? — расстроился старик.
— Меня гаишники могут остановить. С тобой тут сутками напролет можно пить и совсем спиться. Ты за моим домом присматривай, а то ты же сам видел, что чужие здесь ходят.
— Как договорились, Анют. А ты когда теперь сюда наведаешься?
— Я теперь сюда часто буду ездить.
Помахав деду рукой, я села в машину и отправилась в город.
