Когда я открыла глаза, то почувствовала невыносимую боль, которая, как мне казалось, просто разрывала меня изнутри. Если мне больно, значит, я еще жива, но если я еще сейчас жива, то это не значит, что мне удастся выкарабкаться из того состояния, в котором я нахожусь, и жить дальше. Я еще не понимала, что лежу в реанимации и что меня совсем недавно прооперировали.

Ужасно болела грудь, так сильно, что хотелось кричать, но кричать я не могла, поэтому мне приходилось только терпеть. Временами мне казалось, что у меня нет сил терпеть эту боль, и я начинала стонать, удивляясь звуку собственного голоса.

— Опять стонет. Послушай, вколи ты ей еще что-нибудь, — где-то там, далеко, послышался обеспокоенный женский голос.

— Да я ей уже колола, — вторил второй.

— Нужно еще.

…Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я смогла вспомнить, что же именно со мной произошло. Руслан… Букет белых роз. Грабители. Застреленный Борис, который уже никогда не застанет рождение своего ребенка. Я, привязанная к стулу, с кляпом во рту. Валяющийся на полу Руслан с простреленными ногами. Все, дальше провал. Ничего не помню. Вообще ничего!

Когда я все же смогла прийти в себя, я увидела молоденькую медсестру, вновь поморщилась от боли и прошептала:

— Воды…

— Очухалась, — улыбнулась мне медсестра и протерла мои губы мокрым полотенцем.

— Значит, жить будешь. Если честно, то здесь до последнего никто не верил, что ты сможешь выкарабкаться. Видимо, ты сильно жить хочешь, так сильно, что организм начинает делать невозможное. Скажи честно, хочешь жить?

— Хочу.

— Значит, будешь.

А потом рядом со мной собралось много людей в халатах. Они что-то обсуждали, записывали в тетради, задавали мне какие-то вопросы, на которые у меня не было сил отвечать.

Когда я открывала глаза, я видела все словно через пелену. Да уж если быть откровенной, то мне совсем не хотелось открывать глаза и видеть входящие в мое тело многочисленные трубки. Боль в груди изматывала меня, доводя до полного отчаяния.

Я не знаю, сколько времени я пролежала, прежде чем меня привезли в палату, но мне казалось, что прошла целая вечность. Я еще не могла подниматься, зато уже могла самостоятельно дотягиваться до судна, класть его под себя и обратно ставить на пол. Рядом со мной лежала еще одна девушка, которая была в коме и не приходила в себя.

Однажды я поставила судно на пол и стала звать санитарку для того, чтобы она его вынесла. Вставать я еще по-прежнему не могла. Слишком была слаба.

— Что ты орешь как резаная? — недовольно спросила меня санитарка.

— Я не ору.

— А что же ты делаешь?

— Я вас просто зову. Мне бы хотелось попросить вас убрать судно.

— У меня знаешь сколько таких?

— Каких? — я вновь облизала пересохшие губы.

— Бесхозных, никому не нужных!

— Что значит бесхозных?

— Тех, которые никому не нужны, — пояснила мне злобная санитарка. — За нормальными пациентами родственники ухаживают или сиделок нанимают, а такие, как ты, никому не нужны. А я что, за всеми обязана судна, что ли, таскать? Тут таких знаешь сколько?! Вас много, а я одна. Я тут за копейки работаю. Можно сказать, горбачусь ни за что. Так что в следующий раз не ори. Лежи молча, нюхай, если не можешь заплатить за то, чтобы это судно вынесли. А я, как посчитаю нужным, так и приду. А не нравится — иди ложись в частную клинику. Плати там сумасшедшие деньги и командуй, что и когда тебе должны выносить! А то легла без денег и еще мне здесь свои условия ставит. Кто платит, тот и заказывает музыку. Понятно?!

Санитарка злобно схватила судно, вылила его содержимое в унитаз и, не посчитав даже нужным сполоснуть судно водой, швырнула его рядом с моей кроватью. Я закрыла глаза и подумала о том, что я еще слишком слаба, чтобы сказать ей что-то в ответ.

В тот момент, когда санитарка принялась мыть палату, я притворилась спящей. Вскоре я почувствовала, как мне становится дышать все тяжелее и тяжелее. Слишком резкий запах хлорки. У меня даже возникла мысль, что санитарка налила ее слишком много специально, чтобы хоть как-то отомстить мне за то, что я ничем не отблагодарила ее.

В комнату вошла медсестра, для того чтобы поменять мне капельницу, и, словно читая мои мысли, произнесла недовольным голосом:

— Степановна, ты зачем столько хлорки добавила? Девчонки же задохнутся.

— Не задохнутся, — раздраженно буркнула Степановна.

— Как же не задохнутся, если даже мне дышать тяжело.

— Обе безродные. Ни к одной, ни ко второй никто не приходит. Голытьба! таким нужно сразу в больничных койках отказывать, еще когда они в больницу поступают. Нет мест, и хоть сдохни. А то и так зарплата мизерная, так еще таких вот положат и ухаживай за ними забесплатно.

— Что значит бесплатно, Степановна? Ты же зарплату получаешь.

— Получаю. Только эту зарплату зарплатой-то трудно назвать. Кошачьи слезы. По другому я никак сказать не могу.

— Степановна, ну что ты злая такая? Одна девчонка в коме. Еще даже ни разу в сознание не приходила. У нее никаких документов при себе не было. Еще неизвестно, придет в себя или нет. Ее где-то в лесу нашли с пробитой головой, ветками засыпанную. Какие, к черту, деньги, если ее жизнь висит на волоске?! Девушка же чудом выжила. С того света вернулась. Хорошо, что в тот лес компания на шашлыки приехала. Стали костер разводить, пошли за ветками и нашли еще живую девушку. Вообще непонятно, как она выжила и как ее успели до больницы довезти. Степановна, ты посмотри на девчонку-то, она ведь так в себя и не пришла и, уж если быть откровенной, то какие она тебе деньги должна? Ты что, Степановна? Ну ты что говоришь? Что с нее взять? Дай бог, чтобы выжила. На счет ее прогноз ой какой неутешительный!

— Шляться меньше надо где попало, тогда никто голову не пробьет, — продолжала ворчать Степановна.

— Да сейчас время такое. На улицу выходить страшно. Шляйся не шляйся, а выродков знаешь сколько? Можно паинькой быть, все время дома сидеть, а на улицу выйти и с извергом встретиться. И что ты вообще сегодня взъелась? Степановна, давай хлорки лей поменьше, а то мне врача придется позвать.

— Зачем врача звать?

— На тебя пожаловаться.

— Зови своего врача! Только знай, если меня уволят, то вы грязью зарастете. Никто за такие смешные деньги сюда полы драить не пойдет и дерьмо за бесхозными лежачими выносить. А то вы здесь все только указания давать умеете. Вон та, которая не в коме, в туалет сходила и стала меня звать, чтобы я судно вынесла.

— Так и правильно. Что ж ей, задыхаться, что ли?

— Еще ни одна не задохнулась!

— Но и дышать подобными испарениями тоже тяжело.

— А может, мне сдохнуть, бегая от одного судна к другому и из одной палаты к другой?! Эта ведь, вторая, тоже бесхозная.

— Бабушка у нее есть, — принялась объяснять медсестра. — Никакая она не бесхозная.

— Ну и где ее бабушка? На деревне у дедушки?!

— Дозвонились мы до бабушки. Милиция номер ее телефона в Маринином мобильном нашла. Мариной, между прочим, эту пациентку зовут.

— Да мне без разницы. Хоть Дуней.

— Это я тебе так сказала, чтобы ты пациентов хоть по именам знала. Или ты по именам знаешь только тех, за которых тебе отдельно приплачивают?

— И что ж эта бабушка к ней не едет? — Степановна проигнорировала последний вопрос медсестры.

— Старенькая она. Как узнала, что с ее внучкой произошло, так с сердечным приступом слегла. Ее где-то в Подмосковье в больницу положили. Оклемается — приедет. Вот так жизнь распорядилась. Бабушка в одной больнице, а внучка в другой. Бабушка сказала, что кроме нее никого у Марины нет.

— Еще одна голытьба с голой жопой, — с особым пренебрежением пробурчала Степановна, стуча шваброй по старому деревянному полу.

— Степановна, ну не у всех же деньги есть. А вот тебя, не дай бог, в больницу положат, тебе кто сиделку наймет?

— Типун тебе на язык.

— Ну а ты-то что сама говоришь? С каких пор ты все деньгами меришь? Чисто по-человечески жалко девчонку. Бедная девушка, работала в богатом доме домработницей и стала жертвой грабителей. Тоже чудом осталась жива. Три серьезнейших огнестрельных ранения. Клиническая смерть. Ведь шансов на то, что она выживет, не было вообще. А она выкарабкалась. Все врачи до сих пор в шоке. В ней жизнь едва теплилась, а тут раз — и ожила. Ведь ее даже до операционного стола не надеялись довезти, а она еще и несколько операций перенесла. Ты хоть понимаешь, что девушка пережила клиническую смерть? Степановна, ты хоть знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю.

— Ничего ты не знаешь!

— Знаю, — огрызнулась Степановна.

— Это, между прочим, состояние между жизнью и смертью. Оно начинается с момента прекращения деятельности центральной нервной системы, кровообращения и дыхания. Во время клинической смерти любые рефлексы отсутствуют. Клеточный обмен веществ продолжается анаэробным путем. Ведь никто не верил, что она выживет после первой операции. У нее была слишком большая потеря крови, проблемы с сердцем. После операции давление вновь упало до критического уровня. Ей было сделано переливание крови. Даже консилиум врачей пришел к выводу, что полученные ей огнестрельные ранения несовместимы с жизнью. Девчонка выкарабкалась и, дай бог, жить будет. Степановна, радоваться нужно, что смерть не забрала к себе такую молодую и красивую. Ведь врачи ее буквально с того света вытащили.

— Слухи по больнице ходят, что эта девушка сама грабителей в дом пустила, — не могла успокоиться Степановна.

— Откуда у тебя такие факты, Степановна? Это просто слухи.

— А на пустом месте слухи не бывают.

— Тогда, может, расскажешь, откуда тебе все это известно?

— А я слышала, как милиционеры между собой разговаривали. Двое мужчин пришли к лечащему врачу узнать, когда ее допросить можно, а потом в курилке разговаривали. Я недалеко полы мыла. Вот и все подслушала.

— Ах ты, старая бестия! Ну и что ж они там еще говорили?

— А то, что эта девица с одним из грабителей в одном подъезде жила и состояла в близких отношениях. Вот она в дом их и пустила. Можно сказать, что она с ними в сговоре.

— Ой, Степановна, слышишь звон, да не знаешь, где он. Не делай поспешных выводов. Еще толком ничего не известно.

— Я тебе пересказала то, что слышала.

— Если ж она с ними в сговоре была, то какого черта ее расстреляли?

— А пойми ты этих бандюков! Может, они там все между собой попереругались. Награбленное не смогли поделить. Мы же не знаем. Так что эта девица может потом очень сильно пожалеть о том, что жива осталась. Как влепят ей хороший срок по самое не хочу. Так, может, еще для нее лежать в земле было бы лучше, чем гнить в тюрьме.

— Степановна, хватит! — повысила голос медсестра. — Притомила уже. Не обвиняй и без того наказанную девчонку раньше времени. Признать человека виновным может только суд. Ты лучше хлорки давай меньше в ведро лей, а то девчонки задохнутся тут раньше времени.

Когда в палате стало тихо, я захотела крикнуть от боли и отчаяния, но не смогла. Просто не было сил. Я очень устала. От всего устала.

Где-то там, в другой больнице, лежала моя бабушка, и я ничем не могла ей помочь. Ничем, ни ей и ни себе.