17. Серена

За десять недель работы в клубе Луи разбогател. Каждый вечер, кроме воскресений, он отправлялся в клуб и играл для посетителей. Работа не приносила ему радости. Большой шумный зал был набит до отказа; люди громко разговаривали, пили и ели, не переставая. Кроме того, ночью большинство птиц предпочитает спать, а не развлекать людей до рассвета. Но Луи был музыкантом, а музыкантам не приходится выбирать, когда им работать — они работают, когда прикажет хозяин.

Каждую субботу Луи получал свой заработок — пятьсот долларов. Мистер Лукас был тут как тут, чтобы забрать причитавшиеся ему как посреднику десять процентов. После уплаты мистеру Лукасу у Луи оставалось четыреста пятьдесят долларов, которые он складывал в свой мешочек. Потом он садился в ожидавшее его такси и около трех часов утра возвращался на Птичий пруд. Мешочек стал таким тугим и тяжелым, что Луи начинал беспокоиться.

По воскресеньям, если погода была хорошая, по берегам Птичьего пруда собирались толпы народа, и Луи давал концерт, стоя на островке. Для Филадельфии, где по воскресеньям делать особенно нечего, это было целое событие. Луи очень серьезно готовился к этим концёртам. Ими он зарабатывал свое право на свободу, право жить в зоопарке с неподрезанным крылом.

По воскресеньям его игра бывала особенно хороша. Вместо джаза, рока, кантри и вестерна, он исполнял произведения великих композиторов — Людвига ван Бетховена, Вольфганга Амадея Моцарта й Иоганна Себастьяна Баха, которых он слышал в лагере «Кукускус» в записи. Музыку Джорджа Гершвина и Стивена Фостера Луи тоже очень любил. Когда он исполнял «Летние дни» из «Порги и Бесс», у жителей Филадельфии щемило сердце. Его исполнение было столь профессионально, что как-то раз он получил предложение выступить с Филадельфийским симфоническим оркестром в качестве приглашенного солиста.

Однажды, за неделю до Рождества, разразилась ужасная буря. Небо потемнело. Зловеще завыл ветер. В домах задребезжали стекла. Двери послетали с петель. Вихрь подхватил старые газеты и конфетные обертки и закружил, словно конфетти. Звери в зоопарке забеспокоились. Из слоновника раздавались тревожные трубные крики слонов. Львы, испуганно рыча, заметались по клеткам. Истошно вопил большой черный какаду. Служители сновали туда-сюда, проверяя, надежно ли заперты окна и двери, выдержат ли они напор ураганного ветра. Сильные шквалы вспенили воды Птичьего пруда, который стал похож на маленький, но грозный океан. Птицы сгрудились на островке, ища укрытия.

Луи решил переждать бурю на воде, с подветренной стороны островка. Он повернулся лицом к ветру и изо всех сил загребал лапами, борясь с волнами. Могущество стихии рождало в нем восторг, и глаза его радостно блестели. Вдруг он заметил в небе что-то белое, падающее вниз из тяжелых туч. Сначала он не мог разглядеть, что это было.

«Может быть, это летающая тарелка?» — думал он.

Но вскоре увидел, что это большая белая птица, из последних сил пытающаяся совладать с ветром, отчаянно бьющая крыльями. Новый шквал подхватил ее, закружил и бросил оземь, и она осталась лежать, распластав крылья, точно мертвая. Луи пристально вглядывался в нее.

«Похоже, это лебедь», — подумал он.

Это и в самом деле был лебедь.

«Похоже, это лебедь-трубач», — подумал он снова.

И это действительно был лебедь-трубач.

«Боже мой, да это Серена! Это она! Она здесь. Наконец-то мои молитвы услышаны!»

Луи был прав. Серена, его возлюбленная, была застигнута жестоким ураганом, который пронес ее через всю Америку и прибил сюда. Когда она завидела внизу Птичий пруд, у нее только и достало сил, что сложить крылья и в полном изнеможении упасть на землю.

Первым желанием Луи было немедленно броситься к ней. Однако он сразу остановил себя, решив, что это было бы ошибкой.

«Нет, сейчас она не в состоянии постичь всю глубину моего чувства, всю силу моей любви. Она едва жива. Я наберусь терпения и дождусь своего часа. Пусть она придет в себя. У меня будет время возобновить наше знакомство и дать ей узнать меня».

Тем вечером из-за плохой погоды Луи на работу не поехал. Всю ночь он не смыкал глаз подле своей возлюбленной, держась, однако, на почтительном расстоянии. К утра ветер утих. Небо очистилось. Вода в пруду успокоилась. Буря унялась. Серена очнулась и пошевелилась. Она все еще была очень слаба. Луи решил, что приближаться пока рано.

«Я подожду, — думал он, — влюбленный должен уметь рисковать. Но риск слишком велик, когда возлюбленная настолько обессилена, что никто и ничто вокруг для нее не существует. Я буду сохранять спокойствие и не стану спешить. Там, на Верхнем Скалистом озере, она отвергла меня, потому что у меня не было голоса, чтобы сказать ей о моей любви; теперь же, благодаря мужеству моего отца, я обрел голос — у меня есть моя труба. Властью музыки я докажу ей свою всепобеждающую любовь и безграничную преданность. Она услышит мой голос. Я открою ей свое чувство на языке, понятном всем, — на языке музыки. Она услышит голос лебедя-трубача, и она будет моей. Во всяком случае, я надеюсь, что будет».

Как правило, если на Птичьем пруду появлялась новая птица, служители докладывали о ней Заведующему птичьим питомником. Заведующий отдавал распоряжение купировать, то есть подрезать ей крыло. Но в тот день служитель, отвечающий за водоплавающих птиц, был болен гриппом и не пришел на работу. Никто не заметил появления нового лебедя-трубача. Серена лежала тихо, не привлекая к себе внимания. Теперь на пруду было пять трубачей: трое давних обитателей зоопарка — Егоза, Хохотунья и Соня, Луи, и теперь еще и Серена, измученная ураганом, но уже начинавшая оживать.

К вечеру Серена наконец смогла подняться. Она огляделась, пощипала водорослей, выкупалась и вышла на берег привести в порядок оперение. Она чувствовала себя значительно лучше. Когда каждое перышко было расправлено и приглажено, она снова стала чудно хороша — статна, величава, изящна и необыкновенно женственна.

Когда Луи увидел, как она прелестна, он весь затрепетал. Ему захотелось подплыть к ней, сказать «ко-хо», спросить, помнит ли она его. Но потом ему в голову пришла лучшая мысль.

«Я не буду торопиться, — подумал он. — Ведь сегодня она не улетит из Филадельфии. Я поеду на работу, а когда вернусь, буду ждать рассвета подле нее. Лишь займется заря, моя песня разбудит ее. Сон еще будет владеть ею; звуки моей трубы проникнут в ее затуманенное дремой сознание и пронзят ее ответным чувством. Моя труба будет первым, что она услышит. Я буду неотразим. Я буду первым, что она увидит, когда откроет глаза, и она полюбит меня навеки».

Луи остался доволен своим планом и начал приготовления. Он вышел на берег, спрятал свои вещи под куст и вернулся в воду поесть и выкупаться. Затем он тщательно привел в порядок оперение: ему хотелось к утру выглядеть как можно красивее, чтобы на первом свидании произвести впечатление. Некоторое время он в задумчивости плавал вдоль берега, перебирая в уме любимые песни и размышляя, какую выбрать, чтобы утром разбудить Серену. Наконец он остановился на «Друг мой прекрасный, встань, пробудись». Эта песня всегда нравилась ему — ее мотив был так печален и сладостен.

«Это она — друг мой прекрасный, — думал Луи, — и она должна будет пробудиться для встречи со мной. Песня как нельзя более подходящая».

Он намеревался играть лучше, чем когда-либо в жизни. Эта песня была одним из его коронных номеров, и он знал, как ее следует играть. Однажды, на одном из воскресных концертов, его слышал музыкальный критик из филадельфийской газеты; на следующее утро в газете появилась статья, и в ней говорилось: «Некоторые мелодии в его исполнении подобны драгоценным камням, поднесенным к свету. Чувство, которым они дышат, столь же чисто, прозрачно и незыблемо». Луи запомнил эти слова. Ему было чем гордиться.

Как ни велико было его нетерпение в ожидании утра, еще предстояла работа в ночном клубе. Он знал, что ночь будет долгой и спасть ему не придется.

Луи вышел на берег за вещами. Но когда он заглянул под куст, он обомлел. Медаль, дощечка, мел и мешочек с деньгами были на месте. Труба исчезла. Бедный Луи! Сердце у него упало. «Только не это! — беззвучно простонал он. — Только не это!» Ведь без трубы вся его жизнь лишалась смысла, рушились все его планы.

Луи обезумел от гнева, страха и отчаяния. Он метнулся назад, к воде, обрыскал весь пруд вдоль и поперек. И вдруг заметил вдалеке маленькую древесную утку; рядом с ней что-то блестело. Какое счастье, это была труба! Утка пыталась на ней играть. Луи был в ярости. Он бросился на другой конец пруда быстрее, чем в тот день, когда спасал Эпплгейта Скиннера, налетел на утку, нанес ей молниеносный удар крылом по голове и выхватил свою драгоценную трубу. Утка повалилась без чувств. Луи вытер трубу, прочистил и повесил себе на шею, где ей и надлежало быть.

Теперь он был готов. «Ах, скорее бы ночь! Ах, если бы можно было поторопить время! Скорее бы утро, когда мой прекрасный друг пробудится для встречи со мной!»

Наконец настал вечер. Пробило девять. Луи сел а такси и поехал работать. В зоопарке стало тихо; посетители разошлись по домам. Почти все звери спали — одни глубоко, другие не очень. И лишь немногие — большие дикие кошки, еноты, броненосцы, что предпочитают ночную жизнь, — взбодрились и принялись рыскать по клеткам. Птичий пруд погрузился в темноту. Водоплавающие спали, сунув головы под крылья. У берега тихо покачивались на воде Егоза, Хохотунья и Соня. Около островка крепко спала Серена, красавица Серена, и видела сны. Ее длинная белая шея была изящно выгнута на спину, голова покоилась в мягких перьях.

В два часа утра с работы вернулся Луи. Он перелетел через низкую ограду и опустился на воду подле Серены, стараясь не шуметь. Ночь стояла ясная и морозная — настоящая Рождественская ночь. Нескончаемой чередой по небу тянулись облака, то скрывая звезды, то вновь открывая взгляду их сияние. Луи смотрел на облака, смотрел на спящую Серену и ждал наступления дня. Прошел час, другой, третий… Казалось, ночь будет длиться вечно.

И вот, наконец, небо на востоке посветлело. Скоро займется утро, начнут просыпаться звери.

«Мой миг настал, — подумал Луи. Пришло время будить мою возлюбленную».

Он подплыл к Серене и остановился как раз перед ней. Поднял голову и поднес к клюву трубу, устремив ее к небу, туда, где разгоралась заря. И заиграл.

«Друг мой прекрасный, — пела труба, — встань, пробудись…»

Первые три-четыре ноты он играл совсем тихо, но мелодия лилась, звук нарастал, и восходящее солнце заливало небо золотым светом.

Каждый звук был подобен драгоценному камню, поднесенному к свету. Никогда еще труба Луи не была слышна в столь ранний рассветный час; музыка наполнила собой целый мир животных, спящих в берлогах и клетках, разбежалась по дорожкам, заплутала в ветвях деревьев, рассыпалась о стены служебных зданий. Медведи, сладко посапывавшие в каменных гротах, навострили уши. Лисицы, схоронившиеся на ночь в логовах, прислушивались к нежным, томным звукам трубы, приветствующей рассвет. Слушали львы в своем вольере. Слушал и удивлялся старый бабуин.

Слушал бегемот и тюлень, серый волк и мохнатый як. Барсук и енот, скунс и куница, выдра и лама, и одногорбый верблюд, и олень-белохвост, — все навострили уши и вслушивались в чудесную мелодию. Слушал кролик и рогатый куду. Слушал бобр и даже змея, у которой и ушей-то нет. Кенгуру, опоссум, муравьед, броненосец, павлин, голубь, какаду, фламинго — все слышали трубу Луи и понимали, что происходит нечто необычайное.

Жители города, спавшие с открытыми окнами, заслышав трубу, просыпались. И было немало людей, догадавшихся, что для молодого лебедя, который столько выстрадал из-за своей немоты, настал час триумфа.

А Луи не думал о своих многочисленных слушателях. Он просто не мог думать о медведях и буйволах, ящерицах и совах, когда перед ним была Серена. Она занимала все его мысли — его избранница, его прекрасная возлюбленная. Он играл для нее одной.

Первый же звук трубы разбудил Серену. Она открыла глаза и медленно подняла голову. То, что она увидела, повергло ее в изумление. Она устремила долгий непонимающий взгляд на Луи. Сначала она даже не могла вспомнить, где находится. Прямо перед собой она видела красивого молодого лебедя, поразившего ее изяществом и благородством осанки. К клюву он прижимал странный инструмент — ничего подобного она раньше не видела. А из этого странного инструмента исходили чарующие звуки, от которых сердце ее забилось восторгом и любовью. Музыка все лилась, небо разгоралось, и Серена поняла, что безнадежно влюблена в этого дерзкого трубача, нарушившего ее сон. Ночные грезы развеялись. И новый день окутал ее новыми грезами. Ее переполняли неведомые ранее чувства — вдохновенной радости и удивления.

Такого красивого молодого лебедя она еще не встречала. Й, конечно, она не встречала лебедя, обладающего столь многими вещами. И никого еще музыка не делала ее такой счастливой.

У Серены голова пошла кругом.

Наконец песня закончилась. Луи опустил трубу и торжественно поклонился Серене. Потом он снова поднес трубу к клюву.

— Ко-хо! — сказал он.

— Ко-хо! — отвечала Серена.

— Ко-хо, ко-хо! — снова протрубил он.

— Ко-хо, ко-хо! — вторила Серена.

Обоих влекло друг к другу таинственное, волшебное чувство.

Луи быстро описал круг около Серены.

Серена быстро описала круг около Луи. Это забавляло их.

Луи изогнул шею и покачал ею вверх и вниз.

Серена изогнула шею и покачала ею вверх и вниз. Луи ударил крылом по воде, и в воздух полетели брызги. Серена ударила крылом по воде, и в воздух полетели брызги. Это было похоже на игру. Для Луи это была любовь, обретенная после долгих страданий; для Серены это была любовь с первого взгляда.

Луи приободрился и решил похвастаться. «Сыграю ей песню моего собственного сочинения, — подумал он. — Ту, что написал для нее прошлым летом в лагере». Он снова поднял трубу.

Голос трубы был чист и прозрачен. В зоопарке словно поселилась сама красота. И если до сих пор Серена могла сомневаться, теперь все ее сомнения рассеялись. И она без памяти влюбилась в этого обаятельного красавца-трубача, блистательного и одаренного лебедя.

Луи понял, что его план удался. Его прекрасная возлюбленная пробудилась и пробудилась для любви к нему. Теперь ничто не разлучит их, и они всегда будут вместе. В сердце Луи рождались мечты о тихих лесных озерах, где растет камыш и поют дрозды, где так хорошо весной, где он и его любимая построят гнездо и выведут птенцов. О, как прекрасно буйство вешних дней!

Луи как-то слышал от отца, какая опасность подстерегает ныряльщиков, когда они опускаются в океан на большие глубины. Стоит им заплыть глубоко-глубоко, где давление чрезвычайно сильно, а подводный мир странен и таинственен, они испытывают чувство, называемое «глубинной экзальтацией». Словно околдованные, они пребывают в благостном спокойствии и уже не хотят возвращаться на поверхность. Отец предупреждал Луи: «Помни, когда ныряешь на глубину, что это чувство умиротворения может тебя погубить. Как бы хорошо тебе ни было там, внизу, никогда не забывай возвращаться наверх, где ты можешь дышать!»

Луи смотрел на Серену и думал: «Любовь сродни глубинной экзальтации. Мне сейчас так хорошо, что я хочу, чтобы это длилось вечно. Я ощущаю эту экзальтацию, даже находясь на поверхности. Я никогда не был так счастлив, так спокоен и вместе с тем так возбужден, так радостен и полон честолюбивых желаний. Если любовь такова, как сейчас, в этот холодный декабрьский день в Филадельфийском зоопарке, то какова же она будет весной на далеком озере в Канаде!»

Этих мыслей Луи никому не поведал. Сейчас он был самой счастливой птицей на свете. Наконец-то он стал настоящим лебедем-трубачом. Наконец-то он преодолел свою немоту. Луи преисполнился благодарности к отцу.

Очень осторожно он прижался головой к длинной белой прекрасной шее Серены. С его стороны это была большая дерзость, однако Серена не оттолкнула его. Мгновенье спустя он поднял голову и отплыл назад. Тогда Серена приблизилась к нему и положила свою головку на его шею. Мгновенье спустя она отплыла назад.

«Никогда бы не подумала, что способна на такую дерзость! — думала она. — Но он, кажется, не имел ничего против. Как это замечательно — найти мужа, достойного любви и уважения, лебедя, который не только талантлив, но еще и богат! Сколько на нем всего надето!» И Серена пожирала глазами трубу, и дощечку, и мешочек с деньгами, и мел, и медаль. «Какой нарядный! Какой франт!»

Вместе они отплыли к другому берегу, где их никто не мог потревожить. Там Луи, не спавший всю ночь, задремал, а Серена, позавтракав, принялась за утренний туалет.