После принятия в 1905 году первой русской конституции, продекларировавшей равенство всех народов России независимо от их религиозных убеждений и национальной принадлежности, евреи получили свободный доступ к профессиям, ранее для них закрытым. Такими профессиями стали литература, издательское дело и журналистика. Известно, что евреи – народ книжный, пишущий, и поэтому нет ничего удивительного в том, что они тут же воспользовались неожиданно предоставленным им правом. В Петербурге одно за другим открывались книжные издательства, владельцами которых или главными редакторами были евреи. Стали выходить книги еврейских авторов, газеты на языках иврит, идиш и русском, рассчитанные исключительно на еврейских читателей. Достаточно сказать, что к концу XIX столетия в России выходило около 40 русско-еврейских газет и журналов. Из них 21 издание приходилось на Петербург.

Но литературная жизнь тогдашнего Петербурга проходила не только в издательских и редакционных кабинетах. Были и другие популярные центры общения и культурной жизни Петербурга. Одним из них в те годы стало литературно-артистическое кабаре «Бродячая собака», открытое в новогоднюю ночь с 31 декабря 1911 на 1 января 1912 года в подвальном этаже дома на Михайловской площади, 5. У истоков «Бродячей собаки» стояли антрепренер, «доктор эстетики», неутомимый и деятельный выдумщик, театральный режиссер и актер Борис Константинович Пронин, которого с тех пор стали называть «Собачьим директором», режиссер Всеволод Эмильевич Мейерхольд и художники Н. Н. Сапунов и С. Ю. Судейкин. Прототипом петербургского кабаре стало известное к тому времени парижское артистическое полубогемное кафе на Монмартре «Черный кот» /Le Chat Noir/. Видимо, и название «Бродячей собаки» навеяно ассоциациями с «Черным котом». Говорят, авторство названия петербургской «Собаки» приписывали себе все, от самого Бориса Пронина до режиссера Николая Евреинова и писателя Алексея Толстого.

Как и кафе в Париже, кабаре в Петербурге стало символом авангардной культуры нового времени. И тут, и там среди посетителей кафе были наиболее яркие представители искусства обеих столиц. В Париже – Альфонс Доде, Поль Верлен, Клод Дебюсси, в Петербурге так называемые «Собачьи заседания» регулярно посещали Анна Ахматова, Константин Бальмонт, Николай Гумилев и многие другие. Правда, была и довольно существенная разница. Парижское кафе выглядело не более чем элитарным питейным заведением, и только, в то время как в «Бродячей собаке» не ограничивались приемом питья и пищи. Здесь устраивались публичные диспуты и лекции по вопросам теории и практики нового искусства, читались футуристические стихи и поэмы, разыгрывались спектакли, организовывались выставки. Постоянным посетителям присваивалось почетное звание «Друг Бродячей собаки».

Понятно, что богемные сходки не обходились без скандалов. Один из них связывают с посещением «Бродячей собаки» Владимиром Маяковским. Именно здесь он бросил в лицо присутствовавшим свое знаменитое:

В прессе поднялся невероятный шум. «Собаку» обвиняли в «разгуле безнравственности» и требовали ее закрытия. Наконец в марте 1915 года появился удобный повод. Кабаре закрыли якобы за продажу спиртного в военное время, запрещенную в рамках объявленного царским правительством так называемого «сухого закона».

Однако знамя артистических кафе-кабаре, или кабаре-театров, так эффектно поднятое создателями «Бродячей собаки», и так бесславно упавшее, через год было подхвачено. В 1916 году гостеприимно распахнуло двери новое артистическое кабаре. Оно находилось в подвале дома, построенного архитектором Д. Ф. Адамини в 1823–1827 годах на Марсовом поле вблизи реки Мойки и Екатерининского канала /ныне канал Грибоедова/. Этот образец доходного дома первой половины XIX века, выполненный в лучших традициях классицизма, в архитектурной истории Петербурга известен под именем его автора – Дом Адамини. Хорошо вписанный в архитектурное пространство, он, с одной стороны, как бы продолжает линию главного фасада Павловских казарм, с другой – являет собой совершенно самостоятельный архитектурный объем, обращенный на Марсово поле и набережную реки Мойки.

 

Дом Адамини. Набережная реки Мойки, 1

 

Дом Адамини имеет богатые культурологические традиции. В 1910-х годах здесь находилось так называемое Художественное бюро Добычиной, которое организовывало выставки художников объединения «Мир искусства». Так что кафе, названное «Привалом комедиантов», очень быстро нашло своих посетителей. Среди завсегдатаев этого кабаре были такие энтузиасты «интимного искусства», как Всеволод Мейерхольд, Георгий Иванов, Михаил Кузмин и многие другие представители петербургской художественной и артистической богемы предреволюционной поры. Известно, что «Привалу» одно время благоволил Луначарский.

А в том, что «Привал комедиантов» был, если можно так выразиться, прямым наследником и правопреемником литературно-артистического кафе «Бродячая собака», можно легко убедиться по фольклору:

Легко уловимые исторические ассоциации поддерживались даже в советские времена. О Доме Адамини известны озорные стихи:

К сожалению, и «Привал комедиантов» просуществовал недолго. В 1922 году он был закрыт. Жила, правда, в городе постоянная память о нем, и едва только рухнула советская власть, как деятельность артистического кафе под тем же названием возродилась в том же самом доме.

 

Одним из завсегдатаев «Бродячей собаки» был композитор Артур Сергеевич Лурье. Его настоящее имя Наум Израилевич Лурья. Он родился в Могилевской губернии в семье инженера Израиля Хацкелевича Лурьи и его жены Анны Яковлевны Лурьи, в девичестве Левитиной. С 1899 до 1909 года Лурье жил с родителями в Одессе и учился в коммерческом училище. В 1909 году поступил в Петербургскую консерваторию. В это же время принял католичество и имя Артур-Викентий Людовикович Лурье. Злые языки утверждали, что Артур – в честь одного из самых известных мыслителей Артура Шопенгауэра, а Викентий – в честь не менее известного французского художника Винсента Ван Гога. Почему Лурье выбрал отчество Людовикович, фольклору не известно, хотя можно легко предположить виновниками такого выбора и французских королей Людовиков, и всемирно знаменитого композитора Людвига ван Бетховена.

 

Артур Сергеевич Лурье

 

В 1910-е годы Артур Лурье сблизился с футуристами. Он активно участвует в художественной полемике, в издании манифестов, посвященных новому «свободному искусству». Его популярность достигает апогея. В начале века имя этого композитора и музыканта гремело не меньше, чем имена Прокофьева или Стравинского. Он был звездой кафе «Бродячая собака». Когда Артура Лурье впервые представили приехавшему из Москвы Маяковскому, тот патетично всплеснул руками и воскликнул: «Тот дурье, кто не знает Лурье!»

Если пользоваться терминологией свободной энциклопедии Википедия, Артур Лурье – российко-американский композитор и музыкальный писатель, теоретик, критик, один из крупнейших деятелей музыкального футуризма и русского музыкального авангарда XX столетия. Однако на самом деле репутация Лурье как композитора была далеко не однозначна. В то время как его поклонники утверждали, что не кто иной, как он, Артур Лурье, призван открыть собою новую эру в музыке, другие наградили его прозвищем: «Халтур Дубье». Не было общего мнения и у композиторов. Например, Игорь Стравинский называл его единственным соперником в музыке, а Сергей Прокофьев одному из своих корреспондентов тогда же писал о Лурье: «Та сволочь, которую вы так куртуазно называете Артуром Сергеевичем…»

В 1918 году Лурье назначается всероссийским комиссаром по музыкальным делам, а точнее – заведующим музыкальным отделом Народного комиссариата просвещения (Наркомпроса).

Но нам Артур Сергеевич Лурье более всего интересен тем, что он стал одним из возлюбленных Анны Андреевны Ахматовой, одним из вдохновителей ее творчества и адресатом любовной лирики. Они познакомились в «Бродячей собаке». Их роман возник мгновенно. Жили они втроем: Ахматова, Лурье и подруга Ахматовой, знаменитая балерина Ольга Глебова-Судейкина. Тогда это было модно. Но в 1922 году после смерти Блока и расстрела Гумилева, Лурье и Судейкина покидают Россию. Ахматова остается. У нее появился новый муж – друг Лурье по футуристической деятельности и Наркомпросу, искусствовед Николай Пунин.

Первоначально Лурье поселился во Франции, но затем переехал в Америку. Умер в 1966 году. По мистическому совпадению – в один год с Анной Андреевной Ахматовой.

 

В те же первые годы XX столетия еще одним крещеным евреем, отмеченным вниманием петербургского городского фольклора, стал поэт-сатирик Саша Черный. Подлинное имя человека, который подписывался таким псевдонимом, Александр Михайлович Гликберг. Он родился в Одессе, в еврейской семье аптечного провизора. Сохранилось семейное предание, согласно которому в семье воспитывалось пятеро детей, двое из которых почему-то носили одно имя – Саша. Один из них был светлым, другой – черненьким. И чтобы их легче было различать, блондина называли Белым, брюнета – Черным. Будто бы отсюда и литературный псевдоним.

 

Саша Черный

 

Чтобы дать ребенку возможность поступить в гимназию, родители крестили его. Однако в гимназии Александр проучился недолго. Мальчик сбежал из дома и начал бродяжничать. Атмосфера в доме была нездоровой. Неуравновешенная мать отличалась истеричным характером, отец безжалостно расправлялся с детьми за любую шалость и невинную игру. В доме постоянно слышались крики и ругань. О бездомной судьбе мальчика даже писали в местной житомирской газете. Там же появилась и первая публикация Саши за характерной подписью «Сам по себе».

В 1905 году Саша Черный приехал в Петербург и сразу же стал сотрудником одного из лучших столичных сатирических журналов «Зритель». В этом журнале впервые и появился псевдоним Саша Черный. Так было подписано сатирическое стихотворение «Чепуха». Затем печатался в знаменитом «Сатириконе» и других массовых изданиях. Был необыкновенно популярен в либеральных и демократических кругах. Одна за другой вышли две его книги сатир.

С одной стороны, популярный псевдоним Саши Черного родился из обыкновенной моды на такие фамилии. Достаточно вспомнить Андрея Белого, Максима Горького, Демьяна Бедного, Артема Веселого. Но, пожалуй, у Саши Черного на такой псевдоним были бо́льшие основания, чем у многих других. По воспоминаниям Александра Куприна, он действительно был «настоящим брюнетом с блестящими черными непослушными волосами». Между прочим, когда к пятидесяти годам он утратил эти физиологические природные особенности и стал седым, то сам отказался от своего, ставшего уже знаменитым псевдонима. «Какой же я теперь Саша Черный? Придется себя называть поневоле уже не Сашей, а Александром Черным». И стал с тех пор подписываться: А. Черный.

Революции Саша Черный не принял и даже напророчил конец советской власти через семьдесят лет после ее захвата большевиками в октябре 1917 года:

В 1920-х годах Саша Черный уехал из советской России. С 1924 жил за границей. Умер во Франции, в собственном доме, от сердечного приступа. Был одинок. Сохранилась легенда о его собаке Микки, которой и от имени которой Саша Черный написал не одну прозаическую и поэтическую строчку.

Когда Саша Черный умер, верный пес лег ему на грудь. И лежал до тех пор, пока не умер. Говорят, тоже от разрыва сердца.

На целых сорок лет имя Саши Черного было вычеркнуто из русской культуры. О нем просто забыли. Только в 1960 году по инициативе К. И. Чуковского в исключительно популярной серии «Библиотека поэта» был издан первый при советской власти сборник его стихотворений. Впечатление, которое произвело это издание на читающую публику, было подобно взрыву. Советская интеллигенция увидела в его стихах отдушину, хоть все они и были посвящены царскому времени. Однако это был тот эзопов язык, которого так не хватало советским интеллектуалам. Стихи заучивали наизусть. Их передавали из уст в уста. В интеллигентской среде они стали своеобразным паролем в системе «свой – чужой». С ними происходило примерно то, что в свое время случилось с грибоедовским «Горем от ума». А когда Галина Вишневская исполнила ораторию Дмитрия Шостаковича на слова наиболее известных сатир Саши Черного, то в фольклоре появилась удивительная формула, отражающая отношение интеллигенции к социалистическому реализму в советской культуре: «Нет у нас ни Черных, нет у нас ни Белых – одни серые».

 

В 1882 году в Санкт-Петербурге родился поэт, публицист и литературный критик, переводчик и литературовед, детский писатель и журналист Корней Иванович Чуковский. Его настоящие имя и фамилия – Николай Васильевич Корнейчуков. Матерью Николая была крестьянка из Полтавской губернии Екатерина Осиповна Корнейчукова, работавшая горничной в Санкт-Петербурге в еврейском семействе Левенсонов. Она проживала в гражданском браке с сыном семейства, студентом Эммануилом Соломоновичем Левенсоном.

 

Корней Иванович Чуковский

 

Вскоре после рождения Николая студент Левенсон оставил свою незаконную семью и женился «на женщине своего круга». Кстати, в метрике у Николая, как у незаконнорожденного, отчества не было вообще. В других документах дореволюционного периода его отчество указывалось по-разному – «Васильевич», «Степанович», «Эммануилович», «Мануилович», «Емельянович». С началом литературной деятельности Корнейчуков использовал псевдоним «Корней Чуковский», к которому позже присоединилось фиктивное отчество – «Иванович». После революции сочетание «Корней Иванович Чуковский» стало его настоящим именем, отчеством и фамилией.

Детские годы Чуковский провел в Одессе, куда была вынуждена переехать Екатерина Осиповна. Литературную деятельность Чуковский начинал как издатель. Параллельно сотрудничал в журналах, где публиковал критические статьи о писателях и литературе. Но сегодня Корней Иванович Чуковский более всего известен своими произведениями для детей. Он автор таких сказок как, «Айболит», «Тараканище», «Муха-цокотуха» и многих других знаменитых детских стихов. А после появления детской сказки «Мойдодыр» его иначе как «Мой до дыр» не называли. Все эти произведения подписаны его новым именем, которое записные пародисты не могли оставить без внимания:

В петербургский городской фольклор Чуковский навсегда вошел легендой о происхождении Бармалеевой улицы. Как известно, среди узких романтических улиц Петроградской стороны есть одна, чудом избежавшая переименования и сохранившая свое странное сказочное название «Бармалеева». Мнения исследователей по поводу происхождения этого необычного городского топонима расходятся. Одни утверждают, что он восходит к широко распространенной в Англии фамилии Бромлей, представители которой жили когда-то в Петербурге. Они-де и превратили английскую фамилию в русскую: Бармалеев. Другие ссылаются на Толковый словарь Владимира Ивановича Даля, где есть слово «бармолить» в значении «невнятно бормотать». Вполне вероятно, утверждают они, производное от него «бармалей» могло стать прозвищем человека. От него будто бы и пошло название улицы.

Однако в городе бытует легенда о том, что Бармалеевой улица названа по имени страшного разбойника-людоеда из сказки Корнея Чуковского. У этой легенды совершенно реальная биография с конкретными именами родителей и почти точной датой рождения. Корней Чуковский рассказывал, что как-то в начале 1920-х годов они с художником Мстиславом Добужинским, бродя по городу, оказались на улочке с этим смешным названием. Посыпались шуточные предположения и фантастические догадки. Вскоре сошлись на том, что улица получила имя африканского разбойника Бармалея. Тут же, на улице, Добужинский нарисовал портрет воображаемого разбойника, а у Чуковского родилась идея написать к рисункам художника стихи. Так появилась знаменитая сказка.

В 1925 году издательство «Радуга» выпустило ее отдельной книжкой и, благодаря необыкновенной популярности, как у детей, так и у взрослых, имя Бармалея стало известно всей стране. Ленинградцы не сомневались, что обращение Ванечки и Танечки к Крокодилу, проглотившему разбойника:

– имело конкретное продолжение, и бывший африканский людоед, – подобревший и любвеобильный – ныне проживает в одном из домов Петроградской стороны, на тихой улице своего имени.

 

Бармалей. Рисунок М. Добужинского

 

Между тем авторская сказка об африканском чудовище, сочиненная Чуковским, на самом деле имеет фольклорное происхождение. По воспоминаниям современников, в 1920-х годах в Ленинграде была широко известна уличная песенка «с примитивным текстом и разухабистой мелодией», которая начиналась запоминающимися словами: «По улицам ходила большая крокодила». Чуковский не мог не знать о ней. С ее славой и популярностью могла соперничать, разве что, песенка о жареном цыпленке, который тоже «пошел по Невскому гулять».

Другая сказка Чуковского, «Тараканище», породила фольклор иного свойства, тот, что вполне мог искалечить судьбу писателя. После появления сказки в печати по стране заговорили о том, что Чуковский в образе усатого таракана изобразил Сталина. Сам Сталин будто бы узнал себя, был разгневан, и это обстоятельство якобы явилось следствием того, что поэт долгое время находился в опале, его перестали печатать, и даже его детские, совершенно безобидные стихи исчезли с прилавков магазинов. На самом деле недоверие партийных чиновников к Чуковскому действительно существовало, но связано это было с другим. Оказывается, Чуковский никогда не был замечен в травле своих собратьев по перу. Когда его просили подписать какое-нибудь гневное осуждающее письмо, отшучивался, мол, подписывает только свои собственные произведения. Этого ему простить не могли.

Судьба детской поэзии Чуковского сложилась драматично. В феврале 1928 года в «Правде» была опубликована статья Н. К. Крупской «О „Крокодиле“ Чуковского». В статье Крупская писала: «Такая болтовня – неуважение к ребенку. Сначала его манят пряником – веселыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдет бесследно для него. Я думаю, „Крокодила“ ребятам нашим давать не надо…»

Выступление вдовы Ленина фактически означало в то время запрет на профессию, и в среде записных партийных критиков и редакторов вскоре возник уничижительный термин – «чуковщина».

В декабре 1929 года в «Литературной газете» публикуется письмо Чуковского с отречением от сказочных сюжетов в своих произведениях. И действительно, после этого он не напишет ни одной сказки.

 

Памятная доска на доме 6 по Манежному переулку

 

Но не только благодаря легенде о Бармалеевой улице и сказке «Тараканище» имя Чуковского осталось в городском фольклоре. В начале XX века петербургская фразеология обогатилась таким замечательным словом, как «Чукоккала». Так Корней Иванович обозвал знаменитый самодельный альбом, где многочисленные посетители его дачи в финском местечке Куоккале, куда он переехал в 1906 году, могли оставить свои остроумные автографы, дружеские шаржи, шутливые приветствия, искрометные эпиграммы, афоризмы – словом, все, что хотели и на что были способны. Благодаря тому, что в гости к Чуковскому сходились и съезжались лучшие и талантливейшие люди того времени, альбом превратился в уникальное собрание экспромтов. Ныне о «Чукоккале» знают все. Альбом издан отдельной книгой массовым тиражом. Но, может быть, не всем известно происхождение такого замысловатого названия. Оказывается, эта необычная грамматическая конструкция является аббревиатурой. Ее первая часть состоит из начальных букв фамилии писателя – ЧУКОвский, а вторая – из последних пяти литер исторического названия финского дачного местечка КуоККАЛА, переименованного в 1948 году в поселок Репино.

С 1938 года Чуковский жил в Москве. Однако в городе на Неве помнят адреса его проживания: в Академическом и Лештуковом переулках, на Коломенской улице и в доме № 6 по Манежному переулку. О последнем его ленинградском адресе напоминает мемориальная доска, укрепленная на фасаде здания.

 

В 1902 году впервые в Петербург приехал будущий поэт и переводчик Самуил Яковлевич Маршак. Здесь до 1904 года он учился в гимназии. Маршак родился в семье, принадлежащей к одному из древних еврейских родов известного раввина и талмудиста Аарона Шмуэля Кайдановера, жившего в XVII веке в городе Кайданов, недалеко от Минска. Ныне это город Дзержинск. Собственно фамилия «Маршак» является аббревиатурой, означающей на иврите «Наш учитель рабби Аарон Шмуэль Кайдановер».

Маршак с детства считался вундеркиндом. Он прекрасно знал английский язык. Его переводы английских и шотландских народных баллад, стихов Роберта Бернса, Уильяма Блей-ка и Уильяма Вордсворта считаются образцами классического перевода.

Но более всего Маршак стал известен по стихам для детей. Строчка из его стихотворения «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной» давно уже вошла в золотой фонд петербургской фразеологии. В зависимости от обстоятельств она до сих пор выступает то в академическом статусе народной поговорки, то в роли детской дворовой дразнилки, то в качестве своеобразного топонимического памятника улице, в свое время переименованной в улицу Некрасова.

Это удивительное стихотворение имеет не менее удивительную историю. Как известно, Маршак был на редкость щедрым, доброжелательным и совестливым человеком. Сохранилось предание о том, как он встретил только что вернувшегося из ссылки и бедствовавшего поэта Владимира Пяста. Он предложил ему написать детское стихотворение для издательства «Радуга». Пяст отказался, ссылаясь на то, что никогда детские стихи не писал. Тогда Маршак выхлопотал для него в издательстве аванс под будущую книгу, а потом написал ее сам за него. Книга вышла под названием «Лев Петрович» и с именем Владимира Пяста на обложке. На самом деле, как утверждают литературоведы и знатоки творчества Маршака, это было не что иное, как самый первый вариант маршаковского стихотворения «Рассеянный с улицы Бассейной».

На его «Рассеянном с Бассейной», «Почте», «Мистере Твистере» и других широко известных детских стихах воспитывались многие поколения детворы. Неслучайно среди его фольклорных прозвищ самым известным было шутливое звание: «Маршак Советского союза». Сейчас уже трудно сказать, что первично: фольклор, использованный Михаилом Светловым в эпиграмме, или эпиграмма, подарившая Маршаку это почетное звание:

Сохранилось и другое его прозвище, придуманное для него известнейшим художественным критиком Владимиром Васильевичем Стасовым, с которым Маршак был знаком. Это прозвище было произведено Стасовым от имени поэта – Самуил. И хотя грамматически правильным производным от Самуила считается «Сэм», знаменитый критик называл молодого поэта уважительным «Сам». Прозвище прижилось и сопровождало Маршака всю его жизнь.

 

Самуил Яковлевич Маршак

 

Маршак был одним из основоположников и лидеров советской детской литературы. Его авторитет был так высок и непререкаем, что остальные детские писатели с легкостью признавали его право на монополию в этом сложном литературном жанре. Говорят, когда Алексей Толстой увлекся идеей переработать для детей сказку итальянского писателя Коллоди «Пиноккио», то сам себя поторапливал: «Надо написать, пока этого не сделал Маршак». Правда, кажущаяся при знакомстве с творчеством Маршака легкость, с которой он якобы писал, подвигла многих поэтов на эпигонство и подражание. В городском литературном фольклоре их называли «Подмаршачниками».

Одновременно с Маршаком в детской литературе успешно работал и Корней Иванович Чуковский. Понятно, что без творческого соперничества не обходилось. «Прибавьте зарплату, Самуил Яковлевич!» – попросила однажды Маршака уборщица. «Голубушка, детские писатели сами копейки получают, – отговаривался жадноватый Маршак. – Приходится по выходным подрабатывать». – «Где?» – «Да в зоопарке. Я – гориллой, Чуковский – крокодилом». – «И сколько ж за такое платят?» – «Мне – 300 рублей, а Корнею – 250». Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!»

Однажды Чуковский с Маршаком поссорились всерьез. Корнею Ивановичу вернули из издательства рукопись «Одолеем Бармалея», Самуил Яковлевич на этот раз помочь отказался, сочтя сказку неудачной. «Маршак открылся предо мною как великий лицемер и лукавец!» – жаловался Чуковский. Маршак, славившийся своей обидчивостью, не здоровался с «неблагодарным Корнеем» целых 15 лет! Не эта ли ссора послужила поводом для известной в то время эпиграммы:

В самые опасные годы сталинских репрессий Маршак работал в детском отделе издательства ОГИЗ, которое помещалось в здании Дома книги на Невском проспекте. Здесь было безопаснее. Детские сказки в стихах – что может быть безобиднее? Недаром однажды Чуковский написал Маршаку:

По воспоминаниям современников, это государственное издательство иначе как «Редакцией Маршака» не называли. Но и Маршак не обманывался относительно собственного творчества, он хорошо знал себе цену. Во время войны Уолт Дисней обратился к нему с предложением сделать мультипликационную экранизацию его сказки «Двенадцать месяцев». Маршак понимал, что самостоятельно ответить на предложение американца он не может. Надо было испросить разрешение у литературных генералов. В то время он уже жил в Москве. Решение пришло сразу. Следовало обратиться в комитет по печати, который тогда возглавлял ныне всеми забытый литературный чиновник по фамилии Большаков. Маршак пришел в комитет, где его вежливо встретили и попросили подождать. Прошло полчаса, час, еще полчаса. Его поили чаем, успокаивали, просили не нервничать. Но к Большакову все никак не впускали. Наконец Маршак не выдержал, встал и, раздосадованный, ушел. Но своему литературному начальнику оставил записку:

 

Памятная доска на доме 14 по улице Пестеля

 

Несмотря на то что Маршак значительную часть своей творческой жизни провел в Москве, он по праву считается петербуржцем. И не только потому, что здесь он творил, или потому, что сюжеты многих, особенно детских его стихов разворачиваются в декорациях узнаваемых ленинградских реалий, но по образу его поэтического мышления. Чего стоят строчки, сумевшие вместить в себя практически всю литературную энциклопедию Петербурга:

Понятно, что в этих стихах нет имени самого Маршака, но петербуржцы его чтут. В доме на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля в 1970 году установлена мемориальная доска из гранита с рельефными буквами и пальмовой ветвью, исполненная по проекту архитектора Т. Н. Милорадович. На доске надпись: «В этом доме с 1927 по 1938 год жил и работал выдающийся советский писатель Самуил Яковлевич Маршак».

 

С 1925 по 1934 год в Ленинграде проживал еврейский поэт, писавший на иврите, Хаим Соломонович Ленский. Он был лидером группы молодых еврейских поэтов и до сих пор считается лучшим советским поэтом, писавшим на иврите – древнем еврейском языке. Четырежды за свою сравнительно короткую жизнь в Ленинграде Ленский арестовывался. Один раз в связи с убийством Кирова. Прожил он всего 37 лет, столько же, сколько и любимый им Пушкин.

Смерть Ленского окутана тайной. По одним источникам, он умер в тюрьме, по другим – во время перемещения из одного места заключения в другое. Будто бы, когда заключенные переходили по мосту через какую-то речку, охранник просто столкнул Ленского с моста. Еще по одной легенде, Ленский в лагере был совершенно истощен и не мог выполнять норму. Зачастую он не получал даже похлебки, только 400 грамм хлеба. Можно предположить, что больной и обессилевший Ленский был «актирован», то есть попросту выброшен за ворота лагеря, где вскоре и умер от голода.