38

АУДИЕНЦИЯ ДЛЯ ФЕНОЛИО

Фенолио ходил взад-вперед по комнате. Семь шагов от двери до окна и семь от окна до двери. Мегги не было, и никто не мог ему рассказать, застала ли она отца в живых. Что за чудовищная путаница! Всякий раз, когда он надеялся навести наконец порядок в своем сочинении, случалось что-нибудь, что совершенно не входило в его планы. Может быть, он и правда существует — тот дьявольский рассказчик, что взялся дописывать его книгу за него, придумывая все новые повороты, коварные, непредсказуемые повороты, и рокируя его персонажей, как шахматные фигуры, а то и ставя на доску новые, которые не имели к замыслу автора решительно никакого отношения.

И Козимо до сих пор не прислал за ним гонца! «Ничего, терпение! — сказал себе Фенолио. — Он ведь только что поднялся на трон, и дел у него, конечно, невпроворот. Все эти подданные, стремящиеся к нему со всех концов, челобитчики, вдовы, сироты, его управляющие, егеря и еще собственные сын и жена…»

— Ерунда все это! Меня он должен был позвать первым делом! — Фенолио произнес эти слова с таким раздражением, что сам испугался звука своего голоса. — Меня! Человека, вернувшего его к жизни, и попросту своего создателя!

Он подошел к окну и посмотрел на замок. На левой башне развевалось знамя Змея. Да, Змееглав был в Омбре, он, видно, мчался во весь опор, чтобы лично взглянуть на своего воскресшего из мертвых зятя. Огненного Лиса он на этот раз с собой не взял, наверное, тот сейчас жжет и грабит во славу своего хозяина где-нибудь еще. Зато Свистун расхаживал по улицам Омбры, всегда в сопровождении нескольких латников. Что им здесь надо? Неужели Змееглав всерьез надеется все же посадить своего внука на трон?

Нет, этого Козимо не допустит.

На мгновение Фенолио забыл свою досаду и невольно улыбнулся. Вот если бы он мог рассказать Змееглаву, кто расстроил его прекрасные планы! Какой-то поэт! Как бы это его уязвило! Отличный сюрприз приготовили старому злодею они с Мегги — с помощью его слов и ее голоса!

Бедная Мегги. Бедный Мортимер.

Как умоляюще она на него смотрела! И какой балаган он перед ней разыграл! Как бедняжка могла подумать, что он может какой-то парой фраз помочь ее отцу — при том, что не он и вычитал его сюда. Не говоря уж о том, что Мо — не его создание. Но как Мегги на него смотрела! У него просто не хватило духу отпустить ее без всякой надежды.

Розенкварц сидел на конторке, скрестив прозрачные ножки, и кидался в фей хлебными крошками.

— Прекрати! — прикрикнул на него Фенолио. — Хочешь, чтобы они снова схватили тебя за ноги и потащили к окну? На этот раз я не стану тебя спасать! Я даже не пойду вниз сметать в кучку осколки, которые останутся от тебя там, в свином навозе. Пусть уж мусорщик грузит тебя на свою тележку.

— Ну конечно, срывай свою злость на мне! — Стеклянный человечек повернулся к нему спиной. — Козимо тебя от этого быстрее не позовет!

Тут он был, к сожалению, прав. Фенолио подошел к окну. Оживление на улицах, вызванное появлением Козимо, уже улеглось, возможно, его приглушило присутствие Змееглава. Люди снова занялись своими делами, свиньи копались в отбросах, дети гонялись друг за дружкой между тесно стоящими домами, и порой сквозь толпу проезжал верхом солдат. Солдат сегодня попадалось явно больше, чем обычно. Козимо, видимо, приказал патрулировать город. Вероятно, он не хотел, чтобы латники давили конями его подданных только за то, что те оказались у них на дороге. Да, Козимо наведет тут порядок! Он будет хорошим правителем, насколько правитель может быть хорошим. Кто знает, может быть, он даже в ближайшее время разрешит комедиантам приходить в город по обычным базарным дням.

— Вот именно. Это будет мой первый совет. Он должен снова допустить комедиантов в город, — пробормотал Фенолио. — И если сегодня до вечера он за мной не пришлет, я отправлюсь к нему без приглашения. Что он себе думает, негодник неблагодарный? Что вернуться из царства мертвых — самое обычное дело?

— Мне казалось, он никогда и не умирал. — Розенкварц забрался наверх в свое гнездышко. Там Фенолио было его не достать, и он это отлично знал. — А что с отцом Мегги? Как ты думаешь, он еще жив?

— Откуда мне знать? — сердито ответил Фенолио. Напоминание о Мортимере было ему неприятно. — Ну уж за эту передрягу на меня никто не может возложить ответственность! — пробурчал он. — Что я могу сделать, если каждый вписывает в мою историю, что хочет, как будто это яблоня, которую нужно подстричь, чтобы лучше плодоносила.

— Подстричь? — переспросил Розенкварц. — По-моему, они все к ней что-нибудь прибавляют. Твоя история разрастается, как сорная трава! И вид у этой травы не самый привлекательный, если хочешь знать мое мнение.

Фенолио раздумывал, не швырнуть ли в него чернильницей, но тут в дверь просунула голову Минерва.

— Гонец, Фенолио! — Лицо у нее раскраснелось, как от быстрого бега. — Гонец из замка! Он хочет тебя видеть! Козимо хочет тебя видеть!

Фенолио бросился к двери, на ходу оправляя хламиду, сшитую ему Минервой. Он не вылезал из этой обновки уже несколько дней, она вся измялась, но тут уж сейчас ничего не поделаешь. Когда он хотел заплатить Минерве, та покачала головой и сказала, что он уже заплатил — теми историями, что каждый вечер рассказывает детям. И все же хламида была великолепная, хоть и куплена всего лишь за детские сказки.

Гонец ждал на улице перед домом. Лицо у него было серьезное, лоб нетерпеливо нахмурен. Плащ на нем был черный, с вышитыми слезами, как будто на троне все еще восседает Герцог Вздохов.

«Ничего. Все будет теперь по-другому! — думал Фенолио. — Без всякого сомнения! Отныне я буду рассказывать эту историю дальше, а не мои персонажи». Его вожатый ни разу не поднял на него взгляда, пока они шли по улицам Омбры. «Чурбан неприветливый!» — отругал его Фенолио про себя. Но, возможно, и этот гонец вышел из-под его пера: одна из многих безымянных фигур, которыми он населил этот мир, чтобы главным его героям не оставаться здесь в одиночестве.

На внешнем дворе слонялась между конюшнями толпа латников. Фенолио раздраженно спросил себя, что они здесь делают. На стене между зубцами ходили дозором люди Козимо, как свора собак, которой поручили охранять волчью стаю. Латники угрюмо поглядывали на них, задирая головы. «Глядите-глядите! — думал Фенолио. — Главной роли ваш мрачный хозяин в моей истории не сыграет. Он эффектно уйдет, как подобает приличному злодею. Может быть, потом придется сочинить нового негодяя — книги быстро становятся скучными, если в них нет приличного злодея. Но Мегги вряд ли станет помогать мне оживить такого».

Стража у ворот внутреннего двора опустила копья.

— В чем дело?

Громовой голос Змееглава раздался навстречу Фенолио, едва тот ступил на внутренний двор.

— Ты хочешь сказать, вшивая мохнатая морда, что он снова заставляет меня ждать?

Ему что-то тихо отвечал робкий испуганный голосок. Фенолио увидел, что перед Змееглавом стоит Туллио, маленький паж Жирного Герцога. Он доходил правителю как раз до расшитого серебром пояса. За ним застыли двое стражников Жирного Герцога, но за спиной Змееглава выстроились не менее двадцати тяжеловооруженных воинов — пугающее зрелище, хотя с ними не было Огненного Лиса и даже Свистун куда-то запропастился.

— Вас примет ваша дочь. — Голосок Туллио дрожал как осиновый лист.

— Моя дочь? Если мне захочется поговорить с Виолантой, я вызову ее к себе во дворец. Я хочу увидеть наконец этого мертвеца, вернувшегося к живым! Так что веди меня немедленно к Козимо, вонючий кобольдский ублюдок!

Бедняга Туллио затрясся всем телом.

— Правитель Омбры, — произнес он тоненьким голоском, — вас не примет!

Эти слова заставили Фенолио отшатнуться, как удар в грудь, и он ступил прямо в розовый куст, вцепившийся шипами в его свежесшитую хламиду. Это еще что значит? Не примет? Входит ли это в его планы?

Змееглав выпятил губы, как будто ему в рот попала какая-то гадость. На висках у него вздулись жилы — темные полоски на пошедшей красными пятнами коже. Он окинул Туллио взглядом саламандры, взял из рук ближайшего к нему солдата арбалет и, когда Туллио съежился, как напуганный кролик, направил его на птицу в небе. Выстрел был меткий. Птица с окровавленными желтыми перьями упала прямо к ногам Змееглава. Золотой пересмешник. Фенолио придумал этих птиц специально для замка Жирного Герцога. Змееглав нагнулся и вырвал стрелу из крошечной грудки.

— На, держи! — Он сунул мертвую птицу в руку Туллио. — И передай своему хозяину, что разум он, видимо, оставил в царстве мертвых. На первый раз пусть это послужит ему извинением, но если он и в следующий мой приезд пошлет тебя ко мне с такой наглой вестью, то обратно получит со стрелой в груди уже не птичку, а тебя самого. Передашь?

Туллио посмотрел на окровавленную птицу у себя в руке и кивнул.

А Змееглав круто повернулся и махнул своей свите следовать за ним. Вожатый Фенолио боязливо опустил голову, пока они шагали мимо. «Смотри на него внимательней! — думал Фенолио, когда Змееглав проходил так близко от него, что ему в ноздри ударил запах пота. — Ведь это твое создание!» Но вместо этого он втянул голову в плечи, как черепаха, почуявшая опасность, и не шевелился, пока не затворилась дверь за последним латником.

Перед высокой дверью, оставшейся закрытой для Змееглава, стоял Туллио, глядя на мертвую птицу.

— Показать ее Козимо? — спросил он с искаженным лицом, когда Фенолио и гонец приблизились.

— Пошли ее на кухню, чтобы тебе приготовили жаркое, и отойди с дороги, — резко сказал ему вожатый Фенолио.

Тронный зал не изменился с тех пор, как Фенолио был здесь в последний раз. Окна по-прежнему были завешены черными гардинами, свет давали лишь огоньки свечей, и на каждого, кто приближался к трону, смотрели пустыми глазами статуи. Но на высоком престоле сидел теперь их живой образец, так похожий на свои мраморные изображения, что темный зал показался Фенолио зеркальным кабинетом.

Козимо был один. Ни Уродины, ни его сына не было видно. Только шесть стражников стояли в глубине, почти не различимые в полумраке.

Фенолио остановился на почтительном расстоянии от ступеней трона и поклонился. Хотя он считал, что ни в том, ни в этом мире нет никого, перед кем он, Фенолио, должен был бы склонять голову, и уж тем более это относится к персонажам, которых он создал своим пером, ему все же приходилось следовать правилам им же придуманного мира, а поклон перед теми, кто одевался в шелк и бархат, был здесь такой же естественной, необсуждаемой вещью, как рукопожатие в прежнем его мире.

«Давай, гнись, старик, хоть поясница и ноет! — думал он, смиренно опуская голову. — Ты сам все так устроил».

Козимо смотрел на него, похоже, мучительно пытаясь вспомнить его лицо. Он был весь в белом, словно желая подчеркнуть свое сходство со статуями.

— Ты ведь Фенолио, поэт, которого называют Чернильным Шелкопрядом?

Фенолио представлял себе его голос более густым. Козимо рассматривал статуи, переводя взгляд с одной на другую.

— Мне кто-то посоветовал позвать вас. Кажется, моя жена. Она говорит, что вы самый умный человек на всем пространстве между этим замком и дворцом Змееглава и что умные люди мне пригодятся. Но я позвал вас не за этим…

Виоланта? Виоланта советовала его позвать? Фенолио попытался скрыть свое изумление.

— Не за этим? За чем же тогда, ваша милость?

Козимо посмотрел на него таким отсутствующим взглядом, словно старик был прозрачным. Потом перевел взгляд на свои ноги, пригладил великолепную тунику и поправил пояс.

— Моя одежда мне теперь не подходит, — заметил он. — Все немного длинно или широко, как будто сшито для этих статуй, а не для меня.

Он растерянно улыбнулся Фенолио. Это была улыбка ангела.

— Вы… м-м… пережили трудные времена, ваша милость, — сказал Фенолио.

— Да-да, мне все это говорят. Знаете, я не помню. Я очень мало что помню. У меня такое странное чувство пустоты в голове. — Он провел рукой по лбу и снова посмотрел на статуи. — Поэтому я вас и позвал, — продолжил он. — Вы, говорят, мастер слова, и я хочу, чтобы вы помогли мне вспомнить. Тем самым я возлагаю на вас поручение написать полную повесть о Козимо. Собирайте рассказы моих солдат, моих слуг, моей няньки, моей… жены. — Он мгновение поколебался, прежде чем произнести последнее слово. — Бальбулус перепишет вашу повесть на пергамент и украсит миниатюрами, и мне нужно будет лишь позвать чтеца, чтобы голова моя вновь наполнилась словами и картинами. Справитесь вы с таким поручением?

Фенолио поспешно кивнул:

— О, конечно, конечно, ваша милость. Я все запишу. Истории из вашего детства, когда еще был жив ваш высокочтимый отец, истории о первых ваших выездах в Непроходимую Чащу, все о том дне, когда ваша жена впервые приехала в этот замок, и о том, когда родился ваш сын.

Козимо кивнул.

— Да, да! — сказал он с облегчением в голосе. — Я вижу, вы поняли свою задачу. И не забудьте мою победу над поджигателями и время, которое я провел у Белых Женщин.

— Разумеется.

Фенолио незаметно вглядывался в прекрасное лицо. Как могло такое случиться? Конечно, по его замыслу он должен был не только считать себя настоящим Козимо, но и разделять с мертвецом все воспоминания…

Козимо поднялся с трона, на котором еще так недавно сидел его отец, и зашагал взад-вперед по возвышению.

— Некоторые истории я уже слышал. От моей жены.

Уродина. Опять она. Фенолио оглянулся.

— А где ваша жена?

— Ищет моего сына. Он убежал, потому что я не пожелал принять его деда.

— Ваша милость, позвольте мне задать вопрос. Почему вы не пожелали его принять?

Тяжелая дверь за спиной Фенолио отворилась, и в нее проскользнул Туллио. Мертвой птицы у него в руках уже не было, но на лице его, когда он присел на ступенях у ног Козимо, явственно читался страх.

— Я не собираюсь его больше принимать. — Козимо остановился перед троном и провел рукой по гербу своего дома. — Я приказал страже у ворот никогда больше не пропускать в замок моего тестя и всех, кто ему служит.

Туллио поднял на него такие изумленные и испуганные глаза, словно уже чувствовал стрелу Змееглава в своей мохнатой груди.

Но Козимо невозмутимо продолжал:

— Мне рассказали, что происходило в моем герцогстве, пока я… — он заколебался на мгновение, — отсутствовал. Да, назовем это так: в мое отсутствие. Я выслушал моих управляющих, егерей, купцов, крестьян, моих солдат и мою жену. Так я узнал много интересного… и внушающего тревогу. И представьте себе, поэт, почти все, что мне рассказывали дурного, было так или иначе связано с моим тестем! Скажите — вы, говорят, свой человек среди Пестрого Народа, — что рассказывают о Змееглаве комедианты?

— Комедианты? — Фенолио откашлялся. — Да то же, что и все остальные. Что он очень могуществен, пожалуй, даже чересчур.

Козимо невесело усмехнулся:

— Да уж, в этом сомневаться не приходится. И что же дальше?

«Чего он хочет? Ты должен это знать, Фенолио, — с тревогой подумал он. — Если уж ты не знаешь, что творится в голове у этого юноши, то кто же тогда?»

— Они говорят, что Змееглав правит железной рукой, — нерешительно ответил Фенолио. — В его владениях нет другого закона, кроме его слова и печати. Он мстителен и самолюбив, он сдирает со своих крестьян столько, что они голодают, посылает строптивых подданных и даже детей в серебряные рудники, где они работают, пока у них кровь не пойдет горлом. Охотившимся на дичь в его лесу выкалывают глаза, ворам отрубают правую руку — наказание, которое ваш отец, к счастью, давно уже отменил. Единственный комедиант, который может без опасности для жизни показаться у Дворца Ночи, это Свистун — когда он не грабит по деревням вместе с Огненным Лисом.

«Господи, неужели я все это написал? — удивился Фенолио. — Видимо, да».

— Все это я уже слышал. Что еще?

Козимо скрестил руки на груди и снова зашагал взад-вперед. Он был и правда красив, как ангел. «Надо было сделать его немного менее красивым, — подумал Фенолио. — А то у него прямо какой-то ненастоящий вид».

— Что еще? — Он наморщил лоб. — Змееглав всегда боялся смерти, но с возрастом это перешло у него в настоящую одержимость. Говорят, будто ночи он проводит на коленях, плача, бранясь и трясясь от страха, что за ним придут Белые Женщины. Он моется по нескольку раз в день, опасаясь заразы и болезни, и рассылает в дальние страны гонцов с полными ларцами серебра, чтобы они отыскали ему средство от старости. Кроме того, он женится на все более молодых женщинах в надежде, что у него наконец родится сын.

Козимо остановился.

— Да-да! — тихо сказал он. — Все это мне рассказывали. Но ведь есть истории и похуже. Когда вы дойдете до них? Или мне вам рассказать?

Не успел Фенолио вымолвить слова, как принц продолжил за него:

— Говорят, Змееглав посылает ночами Огненного Лиса в мои владения, чтобы тот запугивал моих крестьян. Говорят, он считает своей всю Непроходимую Чащу, грабит моих купцов, когда они бросают якорь в его гавани, вымогает у них плату за свои мосты и дороги и платит разбойникам, делающим мои дороги небезопасными. Говорят, деревья для своих кораблей он рубит в моей части леса, а его шпионы шныряют в моем замке и по улицам Омбры. Говорят, он даже моему сыну платил за то, чтобы тот докладывал ему обо всем, что мой отец обсуждал в этом зале со своими советниками. И наконец… — Козимо сделал эффектную паузу. — Меня заверили, что гонец, предупредивший поджигателей о моем наступлении, был послан моим тестем. Говорят, чтобы отпраздновать мою смерть, он приказал подать на обед перепелов с посеребренными перьями и послал моему отцу в утешение письмо на пергаменте, так искусно пропитанном ядом, что каждая буква была смертельна, как укус змеи. Вы все еще спрашиваете, почему я не желаю его принимать?

«Пергамент, пропитанный ядом? Господи, кто же додумался до такого? Во всяком случае, не я», — решил Фенолио.

— Дар речи покинул вас, поэт? — спросил Козимо. — Поверьте, и со мной случилось то же, когда я слушал обо всех этих ужасах. Как же говорить с таким соседом? А что вы скажете о слухе, будто Змееглав велел отравить мать моей жены за то, что ей слишком нравилось пение одного шпильмана? Что вы скажете о том, что он послал на подмогу Огненному Лису своих латников, чтобы я ни при каких обстоятельствах не вернулся из похода на крепость поджигателей? Мой тесть пытался устранить меня, поэт! Я забыл целый год моей жизни, а все, что случилось до того, помню так расплывчато, словно это было не со мной. Они говорят, что я был мертв. Они говорят, что меня забрали к себе Белые Женщины. Они спрашивают: «Где ты был, Козимо?» А я не знаю ответа! Зато я знаю теперь, кто желал моей смерти и виноват в том, что я чувствую себя пустым, как выпотрошенная рыба, и младше, чем мой собственный сын. Скажите, какого наказания заслуживает мой тесть за столь неслыханные преступления против меня и других?

Фенолио молча смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. «Кто он? — стучал вопрос у него в голове. — Ради всего святого, Фенолио, ты знаешь, на кого он похож, но кто он?»

— Скажите вы сами, — хрипло выговорил он наконец.

И Козимо снова улыбнулся ему своей ангельской улыбкой.

— Есть лишь одно достойное наказание, поэт! — сказал он. — Я пойду войной на моего тестя и буду воевать, пока Дворец Ночи не будет стерт с лица земли и имя его забыто.

Фенолио стоял в полутемном зале и слышал шум собственной крови, бьющей в виски. «Война? Я, наверное, ослышался! — думал он. — О войне я ничего не писал». Но внутренний голос тихо напомнил ему: «Великая эпоха! Ты ведь написал там что-то о великой эпохе?»

— Он имеет наглость приезжать в мой замок со свитой из головорезов, которые участвовали еще в поджогах Каприкорна! Он сделал своим герольдом Огненного Лиса, против которого я ходил в поход, и прислал Свистуна охранять моего сына! Подумайте, какое бесстыдство! Может быть, мой отец допускал подобное издевательство, но со мной это не пройдет! Я покажу ему, что теперь на трон сел правитель, который умеет не только рыдать или обжираться.

Лицо Козимо покрылось легким румянцем. В гневе он был еще прекраснее.

«Война! Думай, Фенолио. Соображай. Война! Разве ты этого хотел?» — Он чувствовал, как дрожат его старые колени.

А Козимо почти любовно погладил рукоять меча и медленно вытащил его из ножен.

— Только затем смерть и отпустила меня, поэт, — сказал он, рассекая воздух длинным узким клинком, — чтобы я установил в этом мире справедливость и столкнул с престола этого дьявола. За это стоит бороться, правда? За это стоит даже умереть.

Как он прекрасен сейчас, с обнаженным мечом в руках! И разве он не прав? Может быть, война и в самом деле единственный способ усмирить Змееглава.

— Вы должны помочь мне в этом, Чернильный Шелкопряд. Вас ведь так называют, я слышал. Мне нравится это имя!

Козимо грациозным движением вставил меч обратно в ножны. Туллио, который все еще сидел у его ног на ведущих к трону ступенях, вздрогнул от скрежета остро заточенного металла.

— Вы напишете для меня призывы к моим подданным! Вы объясните им, что наше дело правое, вселите в их сердца энтузиазм и ненависть к врагу. Комедианты нам тоже пригодятся, а вы их друг. Напишите для них пламенные песни, поэт! Песни, зовущие к борьбе! Вы будете ковать слова, а я прикажу ковать мечи, много мечей!

Он был похож на гневного ангела, которому не хватало лишь крыльев, и Фенолио впервые в жизни испытал что-то вроде нежности к своему чернильному созданию. «Я дам ему крылья, — решил он. — Да. С помощью слов».

— Ваше величество! — На этот раз Фенолио согнул шею в поклоне без всякого внутреннего сопротивления, и на какое-то чудное мгновение ему показалось, что он написал себе сына, которого у него никогда не было. «Ну вот, ты становишься сентиментальным на старости лет! — укорил он себя, но от этих слов необычная размягченность в сердце не исчезла. — Мне нужно ехать с ним! Да, я отправлюсь вместе с Козимо в поход против Змееглава, хоть я и старик». Фенолио, герой в им же созданном мире, поэт и воин. Такая роль ему, пожалуй, подойдет. Как будто он написал ее специально для себя.

Козимо снова улыбнулся. Фенолио готов был ручаться головой, что более прекрасной улыбки нет ни у кого ни в том, ни в этом мире.

Туллио, видимо, тоже поддался чарам Козимо, несмотря на страх, который поселил в его сердце Змееглав. Он с восхищением смотрел на своего вновь обретенного хозяина. Но маленькие ручки были сложены на коленях, как будто все еще держали птицу с пробитой грудкой.

— Я уже слышу эти слова! — сказал Козимо, возвращаясь к трону. — Знаете, моя жена любит записанные слова. Слова, налипшие на бумагу или пергамент, как дохлые мухи. И мой отец тоже их любил. Но я хочу слышать слова, а не читать их! Помните об этом, когда будете отбирать самые подходящие, спрашивайте себя, как они будут звучать. Липкими от страсти, темными от печали, сладкими от любви должны они быть! Напишите слова, в которых будет трепетать наш праведный гнев перед злодействами Змееглава, и вскоре этот гнев передастся всем сердцам. Вы напишете обвинение, пламенное обвинение, и глашатаи будут читать его на каждой рыночной площади, а комедианты разнесут повсюду: «Берегись, Змееглав!» Этот клич должен быть слышен и на его стороне Чащи. «Твои преступные дни сочтены!» И вскоре каждый крестьянин добровольно пойдет сражаться под моими знаменами, стар и млад стекутся сюда, в мой замок, на написанный вами призыв! Я слышал, что Змееглав любит порой сжигать в печах своего дворца книги, содержание которых ему не угодно. Но как он сожжет слова, которые у всех на устах?

«Он может сжечь человека, который эти слова произносит, — подумал Фенолио. — Или того, кто их написал». Тревожная мысль несколько остудила жаркое биение его сердца. Козимо словно услыхал его мысли.

— Разумеется, вы будете с этого дня находиться под моей личной защитой, — произнес он. — Жить вы отныне будете в замке, в покоях, приличествующих положению придворного поэта.

— В замке? — Фенолио прочистил горло — так смутило его это предложение. — Это… очень великодушно с вашей стороны, ваше величество… действительно великодушно…

Да, началась новая эпоха. Новая, великолепная эпоха. Великая эпоха…

— Вы будете хорошим правителем, ваша милость, — взволнованно сказал он. — Добрым и великим правителем. И мои песни о вас будут петь еще много веков, когда имя Змееглава давно уже будет забыто. Это я вам обещаю.

За его спиной раздались шаги. Фенолио вздрогнул, сердясь, что его прервали в столь волнующий момент. Виоланта поспешно прошла через зал, держа за руку сына. За ней шла ее служанка.

— Козимо! — воскликнула Виоланта. — Выслушай его. Наш сын хочет просить у тебя прощения.

Фенолио подумал, что по виду Якопо этого не скажешь. Виоланта тащила его за собой почти насильно, и лицо у мальчика было мрачное. Похоже, возвращение отца не особенно его обрадовало. Мать его, напротив, сияла. Фенолио никогда не видел ее такой. Родинка на ее лице казалась сейчас лишь легкой солнечной тенью.

И родимое пятно на лице Уродины побледнело. «О Мегги, благодарю тебя! — подумал он. — Как жаль, что тебя нет здесь сейчас…»

— Я не хочу просить прощения! — заявил Якопо, когда мать решительно подтолкнула его к ступенькам трона. — Это он должен попросить прощения у моего деда!

Фенолио незаметно отступил назад. Пора уходить.

— Ты меня помнишь? — услышал он вопрос Козимо. — Я был строгим отцом?

Якопо молча пожал плечами.

— Да, ты был строг, — ответила за него Уродина. — Когда он вел себя так, как сейчас, ты забирал у него его собак. И коня.

О, она умна, умнее, чем думал Фенолио. Он тихо пошел к двери. Хорошо, что он теперь будет жить в замке. Ему нужно присматривать за Виолантой, а то она вскоре наполнит память Козимо воспоминаниями по своему вкусу — как начиняют яблоками потрошеную индюшку. Проходя мимо слуг, отворивших перед ним дверь, он видел, как Козимо рассеянно улыбается своей жене. «Он благодарен ей, — подумал Фенолио. — Он благодарен ей за то, что она наполняет его пустую память словами. Но он ее не любит. Да, об этом ты тоже не подумал, Фенолио! — упрекнул он себя, шагая по внутреннему двору. — Почему ты ничего не написал о том, что Козимо любит свою жену? Не сам ли ты рассказывал в свое время Мегги историю Цветочной девушки, отдавшей свое сердце не тому, кому следовало? Зачем вообще нужны истории, если ничему из них не учиться? Но по крайней мере Виоланта любит Козимо. Достаточно было взглянуть на нее… Это уже что-то… С другой стороны… Служанка Виоланты с прекрасными волосами, Брианна, о которой Мегги говорила, что она дочь Сажерука, — не глядела ли и она на Козимо такими же восхищенными глазами? А Козимо? Разве он не поглядывал на служанку чаще, чем на свою жену? Не важно! — подумал Фенолио. — Тут скоро начнутся вещи поважнее, чем любовь. Намного важнее…»