Глава 8

Я раздевалась медленно, не переставая чувствовать наведенное на себя дуло пистолета. Голова сильно кружилась, а тело отказывалось мне подчиняться.

— Не надо, пожалуйста, — жалобно произнесла я и посмотрела на незнакомца взглядом, полным надежды. — Не надо.

— Надо, Федя. Надо.

— У меня есть муж. Он этого никогда мне не простит.

— А ты ему ничего и не рассказывай. Если, конечно, жива останешься. Только законченные дуры мужикам все рассказывают. Чем меньше мужик будет знать, тем спокойнее он будет спать.

— Отпусти меня. Как я буду жить с этим?

— А с чего ты взяла, что ты вообще будешь жить?! Сейчас твоя жизнь целиком и полностью зависит от меня.

— А кто ты?

— Иван. У тебя что, плохая память на имена?

— Нет. Ты уголовник?

— С чего ты взяла? — громко заржал детина и скинул свою плащ-палатку.

Когда я осталась совершенно голая, я залезла на постель и поджала под себя ноги. Незнакомец, не выпуская пистолета из рук, довольно ловко скинул с себя старые рваные штаны и не менее старую рубашку. К моему изумлению, на нем не было даже трусов.

— Смотри, как удобно, я никогда не любил трусы!

Я смотрела на совершенно незнакомого голого мужика, от которого за версту несло самогонкой, и тихонько всхлипывала.

— Прекрати реветь! Тебе радоваться нужно, что ты спросом пользуешься и что тебя хотят! Реветь будешь, когда тебе годков стукнет побольше и ни у одного мужика на тебя не встанет. А ты сейчас трагедию разыгрываешь. Рано еще до трагедии. Ой как рано.

Я по-прежнему сидела на постели, прикрывая собственную наготу руками, и чувствовала, как пылают мои щеки и лихорадочно дрожит все тело. Иван положил пистолет на ветхий подоконник и стал приближаться к кровати. Признаться честно, даже когда он был без оружия, я не могла сопротивляться этому бугаю. Я пригляделась и заметила, что его тело сверху донизу было покрыто наколками. У меня не было больше сомнений. Передо мной стоял уголовник. Наверное, откуда-то сбежал и от кого-то прячется. Я понимала, что влипла по самое некуда и в данный момент вся моя жизнь не стоит и гроша. Прикрыв лицо руками, я громко заплакала. Уголовник нежно погладил меня по голове и задумчиво произнес:

— Послушай, а ты красивая.

— Отпусти меня.

— Не могу.

Уголовник прижал меня к себе и ущипнул за сосок.

— Грудь у тебя тоже красивая. Я уже тысячу лет бабу за сиськи не мял.

Я задрожала еще больше и закрыла глаза.

— Ты меня не бойся. Когда со мной по хорошему, я смирный. Лучше расслабься и получи удовольствие.

Но я не собиралась получать удовольствие. Я подняла правую руку и со всей силы ударила этого типа по лицу. Затем не удержалась и принялась его бить практически не переставая.

— Ты чо?!

— Ничо! Ты что себе позволяешь, хрен моржовый?! Я порядочная женщина! Трахаться хочешь, так иди проститутку на улице снимай!

— Я с проститутками не сплю. Я сплю с нормальными женщинами!

— С нормальными женщинами спят нормальные мужчины!

— А я, по-твоему, ненормальный?!

— По-моему, ты вообще не мужчина! По-моему, ты урод! Видимо, мои последние слова вывели уголовника из себя. Он заревел, словно раненый зверь, и, схватив меня за голову, принялся со всей силы колотить о стенку.

В этот момент свершилось самое невероятное. Послышался громкий выстрел — и мощное мужское тело упало с кровати прямо на пол. Я закричала и увидела рядом с собой перепуганного деда Герасима, держащего охотничье ружье.

— Дед, ты?!

— Я, дочка, я.

— А ты как выбрался-то?

— Так чего ж не выбраться. Мой погреб. Я его сам строил. У меня там еще один выход был, только его сначала разобрать нужно было. Я его за ненадобностью камнями завалил. Хорошо, что успел, дочка. Он с тобой ничего плохого не сотворил?

— Не успел.

Почувствовав, что страшное напряжение от всего случившегося еще не ушло, я бросилась к деду Герасиму на шею и дала волю своим чувствам, разрыдавшись на полную катушку. Дед накрыл меня простыней и, не выдержав, прослезился сам.

— Успокойся, дочка. Самое страшное уже позади, успокойся, милая.

Когда я наконец успокоилась, я вытерла слезы и произнесла, перемешивая слова со всхлипами:

— Отвернись, дед. Я оденусь.

Дед Герасим повернулся в сторону выхода и наклонился над трупом. Я бросилась к своей одежде и принялась судорожно натягивать ее на себя.

— Сколько лет в этой деревне живу, никогда ничего подобного не было. К нам сюда отродясь никакие уголовники не заглядывали, даже когда в деревне много народу жило и она процветала. А тут на тебе… И откуда он только взялся?! Наглый детина! А наколок-то у него тьма-тьмущая! Сразу видно, что он из тюрьмы сбежал. Такой бы ни перед чем не остановился. Таких еще при рождении отстреливать надо.

— При рождении все равны. Разве можно знать, кто из кого вырастет?! — возразила я, натягивая майку.

Я оделась и поцеловала деда в щеку.

— Спасибо, дед Герасим. Я теперь твоя должница. Я это никогда не забуду.

— Анечка, о чем ты говоришь? Мы же все люди… Я всегда рад защитить женщину.

Дед Герасим встал и подошел к окну.

— Пистолет. Тебе, дочка, он нужен?

— Нет.

— Тогда я его себе возьму. Я оружие собираю. Жизнь сейчас, видишь, какая пошла. Нужно уметь за себя постоять.

Я вновь посмотрела на разрисованную спину голого детины и как-то нерешительно спросила:

— Он мертв?

— Мертвый. Пуля в самое сердце попала.

— Дед, а, что с трупом-то делать будем?

— Как что? Дождемся первых петухов, и ты меня в райцентр до милицейского отделения добросишь.

— Зачем?

— Как зачем? Сдаваться пойду. Честно скажу, что убил подонка, а ты подтвердишь. За чистосердечное признание меньше дают.

— Ты что, дед, в тюрьме, что ли, собрался сидеть?

— А куда мне деваться, я ж человека убил.

— Да ты что, дед?! Ты что, такой честный, что ли?! Кому на фиг твоя честность нужна?! Ты что, и в самом деле из-за какого-то урода в тюрьме собрался сидеть?! Не вздумай идти ни в какую милицию, — жалобно взмолилась я. — Не вздумай.

— А что ж мне делать? — вконец растерялся дед. — Я человек старый, мне много не дадут. Я три войны прошел. Участник Великой Отечественной, ветеран труда. Должны же это взять на заметку.

— Да никто это на заметку брать не будет. Ты же сам знаешь, что сейчас честного человека засадят и глазом не моргнут. Сдашься — и на тебя еще пару убийств повесят.

— Каких?

— Откуда я знаю. Может, в соседней деревне тоже кого-то убили, а преступника не нашли.

— А я тут при чем?

— Милиция не любит разбираться, при чем ты или не при чем, она считает, что, где дали десять лет, там можно дать и двадцать.

Я немного помолчала и сказала как можно убежденнее:

— Дед, если бы все были такие честные и за свои поступки отвечали, то на всех просто бы тюрем не хватало. Всех бы пересажали, и работать бы некому было. Если власти не могут разобраться и защитить нас от подобных подонков, то мы это можем сделать сами.

— Ты это к чему клонишь?

Я вновь замолчала и представила, как дед сдается милиции и меня признают потерпевшей. Тут же откроется мое настоящее имя, и во всех газетах появятся ехидные статейки о том, как нашу звезду телеэкрана чуть было не изнасиловал уголовник, да еще в какой-то глухомани, в полуразвалившейся избе. Тем более здесь зарыта внушительная сумма денег… Нагрянет милиция, пресса… Только не это.

— Понимаешь, дедуля, об этом трупе не обязательно сообщать в милицию. Мы можем захоронить его сами.

— Ты предлагаешь этот труп закопать? — чуть было не задохнулся от услышанного дед.

— Вот именно. Закопать вместе с пистолетом.

— А пистолет-то зачем?

— Вещественная улика.

— А может, я его лучше хорошенько спрячу? Что ж такому добру пропадать.

— Смотри, дед.

— Анечка, я его, ей-Богу, хорошо спрячу. Ни одна живая душа не найдет.

— Ладно, уговорил.

Украдкой посмотрев на лежащий на полу труп, я почувствовала, как меня затошнило, и закрыла ладонью рот, чтобы сдержать рвотный спазм.

— Дед, давай его в покрывало завернем.

— Давай, — напуганный не меньше меня дед кинулся за покрывалом и на удивление бережно расстелил его на полу.

— Ты точно знаешь, что он мертв?

Я подозрительно посмотрела на деда и отметила тот факт, что он в погребе зря времени не терял. Скорее всего он не только разбирал выход, но и осушил не одну бутыль самогонки.

— Дед, ты уверен, что уголовник мертв? — вновь повторила я свой вопрос и побоялась, что сильно шатающийся старик упадет рядом с трупом.

— Мертвее не бывает. Не веришь — сама проверь.

— Я на него даже смотреть не могу.

— Ань, а мы его что, в моем погребе зароем?

— Зачем же в погребе-то?! Деревня большая, места много. Каково тебе потом придется, если ты будешь знать, что в твоем погребе труп зарыт?!

— А тогда где?

— Ну сам подумай. Твои же края. Скоро светать начнет, бабки проснуться. Нужно это сделать как можно быстрее. Главное — выбрать место, чтобы земля была хорошая, рыхлая. Чтобы копалось легко. Ты так набрался, что с тебя, по всей видимости, толку будет мало. Все на мои хрупкие плечи ляжет…

— Ничего я не набрался, — обиделся дед. — Я за тебя переживал. Места себе не находил, вот и выпил немного.

— Так уж и немного?

— Я тебе говорю, что немного. Тогда мы его на кладбище закапаем.

— Где?!

— На кладбище. Оно тут совсем рядом находится. Кладбище заброшенное, там уже тысячу лет никого не хоронят. До него никому дела нет.

— Схоронить труп на кладбище это, конечно, по-человечески, — с важным видом заметила я, — но что-то возиться ночью на заброшенном погосте как-то жутковато.

— Не бойся. Я на этом кладбище даже закрытыми глазами любую могилу найду. Там отродясь чужие не шастали.

— У тебя и в этой деревне отродясь чужие на шастали. А видишь, шастают.

Не теряя ни минуты, я бросилась за своей машиной и подъехала к дедову дому. Вытащив покрывало с покойником на улицу, мы с огромным трудом затолкали его в багажник, который по-прежнему не хотел закрываться.

— Это ж надо такому громиле вымахать, — от беспомощности не на шутку занервничала я.

— Багажник у тебя маленький, — под руку ворчал дед.

— Багажник у меня нормальный. Просто он на такие большие трупы не рассчитан.

— Ты так рассуждаешь, дочка, как будто каждый день трупы возишь.

Ни одна наша попытка не увенчалась успехом. Мы оба чувствовали, что теряем драгоценное время и мучимся понапрасну. С десятого захода мы уложили его более компактно, но багажник так и не захотел закрыться.

Решив оставить багажник открытым, мы сели в машину и поехали в сторону кладбища. Дед закурил свою папиросу и произнес с таким важным видом, что, если бы у меня на голове была шапка, я бы обязательно ее сняла:

— У меня, Анечка, на этом кладбище собственная могила имеется.

— Как это?

— Мужиков-то в нашей деревне нет, сама знаешь, вот я И решил позаботиться о себе сам, заранее место себе подготовил. Вырыл аккуратно, сантиметр в сантиметр. Я уже несколько раз туда ложился, примерял, так сказать. Все по уму сделал, чтобы мне удобно лежать было.

— Ты что, дед, несешь-то?

— Вот те крест. Кто обо мне позаботится ежели у меня никого нет?! Только я сам.

— Дед Герасим, а где же твоя бабка? Умерла? А дети?

— Да нет, жива, — как-то нехотя ответил дед.

— А где она живет?

— В городе. Мы с ней уже тысячу лет отношения не поддерживаем. Ни с ней, ни с сыном. Да и с внуками тоже. У сына то, наверно, тоже дети есть, и не один.

— Ладно с женой, а с сыном-то ты почему не общаешься?

— Не велено.

— Как это не велено?

Жена как во второй раз замуж вышла за городского, так сразу заставила сына отчима напой называть. Вот он для него и стал папой. А мне запретила к ним даже на пушечный выстрел приближаться. В жизни всякое бывает, дочка, и такое тоже. У меня жена была слишком агрессивная, слишком самолюбивая и слишком злопамятная. Она все городом бредила, а я в городе жить не могу. У меня вся душа в деревне. Ведь мы с ней в одной деревне родились, я так и не понял, почему ее так всегда на город тянет. Я ведь ее с детства знаю. Вместе выросли. Это я потом понял, что все это у нее еще с пеленок. Ведь в ней никогда ничего девичьего не было. С мальчишками в футбол играла, волейбол. Ей никто никогда и свидания-то не назначал, потому что все считали ее своим парнем. Только я один такой дурак нашелся. А уже позже понял, что не любила она меня никогда. А вышла замуж только потому, что боялась в девках засидеться, чтобы людская молва обошла ее стороной. — На глазах деда Герасима показались слезы. — Она с самого начала стала командовать домом. Зарплату у меня всю до копеечки отбирала. С друзьями запрещала встречаться. А я ведь до нее нормальным парнем был, девок тискал, с пацанами бражку пил. А она сделала меня нерешительным, слабым, одно звание, что мужик, хозяин. А когда ребенок родился, я стал и нянчить, и кухарить. А затем она стала все чаще и чаще в город ездить к своей родственнице. Как из города приедет, так с порога и кричит, что я ничтожный деревенщина, что она меня на дух не переносит. А затем она мне и в половой жизни стала отказывать. Говорила, будто у нее к сексу нет никакого интереса. А уж если она мне и уступала, то делала это так, словно оказывала мне великое одолжение. А один раз она приехала из города — я как раз с сыном возился, — взяла его на руки и сказала, что она с таким тюфяком жить не может, что встретила нормального городского мужчину. Как только она уехала, надо мной все в деревне сначала посмеивались, а я ждал, что она вернется. А она не вернулась. Я поехал ее искать. Нашел. Да только у меня перед носом дверь закрыли и сказали, что если я еще раз приеду, то меня сдадут в милицию и дело состряпают. Новый муж у нее в милиции работал. Вот я больше в город ездить и не стал. Ладно, дело прошлое.

— И что, после этого ты так ни разу не женился?

— А зачем? Я больше деревенским посмешищем быть не хочу. Поди разбери этих баб… Что у них на уме…

— Но ведь сейчас в деревне с тобой еще живут три бабки. Ни с кем из них сойтись не хочешь?

— Сойтись — нет.

— А погуливаешь?

— Я уже свое отгулял, — прыснул со смеху дед.

Приехав на кладбище, я заглушила мотор, но оставила фары включенными для того, чтобы хорошо просматривалась незнакомая местность.

— Запущенное место, — сказала я, чтобы хоть что-то сказать, потому что на душе стало слишком страшно и слишком муторно.

— Я же тебе говорил, что здесь уже давным-давно никого не хоронили.

Глядя на безмолвные, заброшенные и практически неухоженные могилы, я вспомнила рассказы о привидениях и оживающих мертвецах.

— Дед, а ты в привидения веришь?

— В какие?

— Ну в те самые, которые ночью на кладбище оживают?

— Ты что, мертвецов боишься, что ли?

— Нуда…

— Я мертвых не боюсь. Они никакого вреда причинить не могут. Ты лучше живых остерегайся.

Я шла рядом с дедом и крутила головой на сто восемьдесят градусов. Увидев свежую, недавно выкопанную могилу, я вытаращила глаза и чуть было не бросилась назад.

— Ты что напугалась-то? -. привел меня в чувство дед. — Это и есть моя могила. Посмотри, какая она аккуратненькая.

— Аккуратненькая?!

— Ну да. Я в нее душу вложил. Места много, ногами в землю никак не упрешься. А посмотри, кто по соседству лежит. Бабка. Древняя, правда, но ничего. Может, у нас бы с ней на том свете чего получилось… Кто ж его знает. Приятно лежать и знать, что рядом женщина покоится. Говорят, что на том свете течет точно такая же жизнь, как у нас Люди знакомятся, влюбляются, женятся, правда, детишек не рожают, но ничего. Я, может, на том свете себе половинку найду. Уж если ее захоронили на нашей, деревенской земле, то она никогда не сбежит в город.

— Ой, дед, что ты городишь-то?

— Просто с могилкой расставаться жалко. Не думал я ее какому-то уголовнику уступать. Может, на меня потом все мертвые обозлятся. Скажут, какого черта ты, дед Герасим, к нам чужака поселил, да еще всего в наколках.

— Фантазия у тебя, дед, будь здоров.

Вытащив труп из машины, мы бросили его в яму и чуть было не упали в нее сами.

— Дед, может, покрывало с собой заберем? — постаралась отдышаться я.

— На кой черт оно нужно?

— Вещественная улика.

— Да что ты заладила со своими вещественными уликами… У нас тут никаких улик нет, потому что до этих могил никому никакого дела нет. Пусть труп лежит в покрывале. Ночи холодные, а мы, так сказать, небольшую заботу о нем проявили… Не подмерзнет.

— Нашел о ком заботу проявлять! Да чтоб этот гад от холода окочурился. Хотя он и так окочурился.

Дед сходил в машину и достал пару лопат. Одну из них он заботливо протянул мне, а другой начал орудовать так резво, что я даже диву далась. Не верилось, что передо мной человек в почтенном возрасте. Я постаралась не отставать, и дело заметно продвинулось.

В этот момент опять пошел дождь и задул сильный ветер. Я задрожала от холода и пожаловалась деду Герасиму:

— Неужто уже осень началась? Листва опадает.

— Дождь это хорошо.

— Что ж хорошего-то? Сейчас вымокнем и ангину схлопочем. А мне, между прочим, завтра на работу нужно в банк.

— Зато дождь все следы смоет.

— А ты считаешь, что мы много наследили?

— Достаточно.

На место захоронения трупа мы пересадили маленькую березку, которая росла на соседней могиле, и, одновременно перекрестившись, направились к машине. Я сразу включила мотор и постаралась как можно быстрее отъехать от этого гнетущего места.

— Дед, а ты одежду этого уголовника вместе с ним в покрывало положил? — поинтересовалась я для собственного успокоения.

— Положил. Я только плащ-палатку себе оставил.

— Как это оставил?

— А почему я ее в землю закапывать должен? Плащ-палатка хорошая, брезентовая. Я о такой уж давно мечтал. Сама видишь, что погода шепчет. Надену и буду как барин. А об уголовнике всегда с благодарностью вспоминать буду.

— Ты что ж, собираешься этот плащ носить?

— Ну понятное дело не смотреть.

— Так ведь этот плащ из-под трупа!

— Ну и шут с ним. Какое это имеет значение?!

— Ой, дед, я даже не знаю. Может, мы его сожжем?

— Еще чего не хватало. Зачем добру пропадать!

Спорить с дедом Герасимом было бы себе дороже. Как только мы вернулись в деревню и я выключила мотор, я посмотрела на лежащие на заднем сиденье лопаты, затем перевела взгляд на деда и таинственно спросила:

— Дед, а никто не заинтересуется тем, что вырытую могилу кто-то закопал?

— Да кому оно надо. Я же тебе сказал, что на этом кладбище никто не ходит, — успокоил меня дед.

— А ты кому-нибудь хвастался, что при жизни себе могилу вырыл?

— Никому я не хвастался, — моментально обиделся дед.

— Ну, а бабкам своим деревенским не сболтнул?

— Бабкам сболтнул, да только они на это кладбище никогда не ходят. Ну уж если ты хочешь, чтобы вообще никаких сомнений не было, я вот завтра сил наберусь и вновь сюда отправлюсь.

— Зачем?

— Затем, чтобы себе новую могилу выкопать. А то, что ж это получается: я с этим гадом поделился, а сам без ничего остался. Так не пойдет. Нужно потери восполнять.

— В этом деле, дед, я тебе не советчик. Я вообще не сторонник того, чтобы человек себе при жизни могилу рыл. Это даже не по-человечески как то.

— А кто обо мне позаботится, если у меня вообще никого нет?! — неожиданно вспылил дед.

— Государство, — я прикусила губу и поняла, что сказала несусветную глупость.

— Дочка, да ты что такое говоришь… На черта я этому государству нужен?! С меня взять нечего. Ему нужны только те, с кого что-то взять можно. Ежели бы мы были государству нужны, нам бы сюда хоть хлеба завезли или просто вспомнили о том, что мы такие есть и мы живы. А ведь про нас совсем же забыли. Никому никакого дела нет, что я столько воевал. А теперь сижу и думаю: зачем воевал и за что? Кому это нужно? Со мной один товарищ воевал, так он после войны в Германии остался. Живет припеваючи, пенсию хорошую получает и даже родственникам помогает. Это ж сколько надо получать, чтобы родственникам с пенсии помогать?! Даже страшно подумать. А я тогда в Германии не остался — не хотел Родину предавать. Я тогда и представить не мог, что придет время и она меня предаст. Я вот в райцентр поехал, решил себе какие-нибудь льготы или прибавку к пенсии выбить, так меня и слушать никто не захотел. Говорят, что я воевал при СССР, а его теперь нет. Сказали: иди, дед, и обращайся к СССР. Вот такая история. Воевал-воевал и ничего себе не отвоевал. А о тебе государство заботится? Нет, потому что ты сама о себе заботишься.

А не будешь работать, помрешь с голоду. Вот тебе и государство. Оно не помогает своему народу, а медленно, но верно его истребляет. Именно поэтому я себе могилку выкопал, чтобы не закопали меня в общей яме с бродягами да алкоголиками. Помру, бабки меня до этого заброшенного кладбища дотащат и похоронят как положено. Жизнь заставила меня быть предусмотрительным, а иначе никак.

— Извини, дед. Извини. Все ты правильно говоришь. Ой, как правильно. Ты только, смотри, своим бабкам не проболтайся о том, что сегодня произошло.

— Да ты что, Анюта?! Могила! Меня даже пытать можно, никого не продам.

— Пытать никого не нужно. Просто, смотри, не болтай лишнего.

Дед взял лопаты и направился к своему дому. Я проводила его до дверей и, остановившись в проходе, посмотрела на часы.

— Дед, я поехала. Уже светать начало.

— А может еще клюковки? — заметно расстроился старик.

— Меня гаишники могут остановить. С тобой тут сутками напролет можно пить и совсем спиться. Ты за моим домом присматривай, а то ты же сам видел, что чужие здесь ходят.

— Как договорились, Анют. А ты когда теперь сюда наведаешься?

— Я теперь сюда часто буду ездить.

Помахав деду рукой, я села в машину и направилась в сторону города.