Глава 24

Официант зажег свечи, я села как можно удобнее и принялась рассказывать мужчине о том, как в детстве я любила строить песочные замки, а соседские мальчишки рушили их прямо у меня на глазах. Я рассказала, что моя мать всегда сетовала на то, что я не такая, как все, что я ненормальная, потому что я с самого детства знала о том, что уеду в Москву. И я уехала. Несмотря на все уговоры моих родственников, я в нее уехала. Москва казалась мне городом моей мечты, городом больших перспектив и возможностей. Мне всегда говорили, что она не верит слезам, и я не плакала. Пока Москва меня не сломала. Я до последнего не плакала. Но меня никто не предупреждал, что Москва не верит словам, поступкам и помыслам. Я рассказала, что иногда мне хотелось поднять на нее руку, ударить ее по холеной щеке, накричать на нее и дать ей понять, что так нельзя обращаться с людьми: играть, будто в карты, людскими судьбами. Я рассказала, что с самого детства мечтала стать артисткой, что всегда много пела, играла на баяне и была заводилой на свадьбах. Я хотела взять в Москву свой баян, но перед самым отъездом отец обменял его на несколько пузырей самогонки. Одним словом, он его пропил. Соседка сказала, что это дурной знак. Если отец пропил самое дорогое, что у меня есть, значит, нужно ждать плохих вестей. Тогда я не обратила внимания на ее слова, мне было жаль любимый баян, я плакала, кричала на отца, но он закрылся в своей комнате и пил несколько дней.

А затем это неудачное поступление в институт и встреча с мнимым доброжелателем. Убийство. Знакомство с Димкой и любовь, о которой я много слышала, но и представить не могла, что это когда-нибудь может случиться со мной. Полюбив, я узнала, как можно потерять гордость, да и не только гордость, но и чувство собственного достоинства. Чуть позже я поняла, что такое предательство, подлость и как любимый человек может стать чужим и далеким. Я рассказала, как убирала квартиры, мыла машины и искренне надеялась на то, что настанет тот день, когда Димка выучится и возьмет часть материальных забот на себя. Тогда я еще верила, что ЛЮБОВЬ В ЭТОЙ ЖИЗНИ МОЖЕТ ВСЕ. Я верила, что она не боится быта, социального статуса, людских пересудов. Тогда я еще и представить не могла, как же сильно я ошибалась, потому что зачастую любовь бывает очень трусливой, хитрой и изворотливой. Господи, а ведь я представляла ее совсем другой! Я отдавала себя ей без остатка, и, если бы потребовалось пожертвовать моим телом или моим духом, я бы не раздумывала ни минуты. А что я получила взамен? Душевные страдания, предательство любимого человека и… беременность. И я нашла лекарство от любви. Я поняла, что есть выход — это самоубийство, что если я покончу с собой, то больше не будет слез, проблем и жуткого одиночества. А затем — больница и Дашкина смерть.

Мужчина слушал меня очень внимательно, ни разу не перебил, и если я не ошибаюсь, то он был потрясен моим рассказом.

— Я хочу уйти в монастырь, — тихо произнесла я и посмотрела на мужчину печальным взглядом.

— А почему именно в монастырь?

— Мне кажется, что после того, что со мной произошло, я должна прийти к Богу. Я сейчас выговорилась, и у меня на душе стало легче. Я не могу вернуться домой.

— А что ты хочешь?

— Лев Борисович, все, о чем я вас прошу, — похлопочите, чтобы меня приютил какой-нибудь монастырь. Там я буду в безопасности и будет в безопасности мой будущий ребенок.

— Ты уверена, что хочешь в монастырь?

Да, — не раздумывая ответила я. — Правда, я боюсь, что меня туда не возьмут. Я же беременная грешница. Лев Борисович, вы такой влиятельный человек! Вас послушают. Вам не откажут. Отвезите меня в какой-нибудь монастырь, где бы меня приняли и дали мне кров. Я не белоручка. Я готова вставать в пять утра и работать до глубокой ночи. Я буду работать до самых родов. Если вы меня спасете и сделаете то, о чем я вас прошу, я буду молиться за вас и днем и ночью. Буду просить у Бога для вас здоровья и благополучия.

— Ты и в самом деле хочешь отречься от всего мирского?

— Хочу. Я понимаю, что таким, как я, не место в монастыре. На мне лежит грех убийства, но я прошу всего лишь крова. Я буду много работать, молиться, и быть может, случится такое, что со временем этот грех будет мне прощен. Я исповедуюсь. Я обязательно исповедуюсь.

Лев Борисович заказал себе виски и растерянно пожал плечами:

— Знаешь, я не совсем готов к такому повороту. Я думал, ты будешь просить у меня денег, защиты, покровительства, а ты просишь устроить тебя в монастырь.

— Я никогда не прошу денег, — замотала я головой. — Я всегда зарабатываю их сама. Я не хочу мирской жизни. Мне в ней некомфортно. Я знаю, что только жизнь в монастыре излечит мою душу. Во мне еще тлеет любовь. Она угасает, скоро от нее останется лишь пепел. Остаются только боль, разочарование, грусть и печаль. В моей душе становится пусто. Там все выжжено, и это нисколько меня не огорчает, а скорее даже радует, потому что в ней уже никогда не будет места новой любви. Если совсем недавно я готова была пойти за своим любимым на край света, то теперь во мне не осталось желания сделать по направлению к нему один-единственный шаг.

Немного помолчав, я выпила глоток морковного сока и с болью в голосе произнесла:

— Лев Борисович, я уверена, что у вас есть взрослые дети. Конечно, они бы никогда не попали в подобную ситуацию, ведь они не так дурно воспитаны, как я, но все же вы не могли бы мне помочь, как своему ребенку. Я же так мало у вас прошу!

— У меня была дочь твоего возраста. Год назад она умерла, — глухо сказал мужчина и принялся пить виски.

— Простите.

Он словно не услышал моего извинения и продолжал:

— Она умерла от передозировки наркотиков. Воспитание ребенка не всегда зависит от его социального уровня. У моей дочери всегда все было самое лучшее: самая дорогая одежда, машина с личным водителем, самые престижные школы… Она никогда ни в чем не знала отказа. Сначала она училась в Англии, но затем она стала проситься сюда и продолжила обучение здесь. Я не знаю, на каком этапе я за ней недоглядел, упустил ее, не услышал своего собственного ребенка. Быть может, это случилось оттого, что она воспитывалась без матери? А однажды ее не стало. Для меня это было настоящим шоком. Я и понятия не имел, что моя дочь — наркоманка со стажем. А позже выяснилось, что об этом знают все. Все, кроме родного отца. Вот так я потерял свою дочь. Я долго размышлял, почему она пристрастилась к наркотикам? Чего ей не хватало? И тогда в мою голову закралась мысль, что, может быть, это произошло потому, что ей всего хватало? Многие мои знакомые имеют большой достаток, но при этом они стараются не слишком баловать своих детей и создают искусственный дефицит. Глядя на них, я теперь понимаю, что они поступают правильно.

— Я вам очень сочувствую.

Лев Борисович отодвинул пустую тарелку и, посмотрев на свои часы, устало спросил:

— Еще что-нибудь будешь есть?

— Нет. Я сыта, — замотала я головой.

— Ну что, поехали?

— В монастырь? — на моем лице появилась тревога.

— Да в какой монастырь? Неужели похоже, что я дружу со всеми попами и монахинями в этом городе?

— Значит, вы отказываетесь мне помочь?

— Поживешь пока у меня, а там видно будет. Все равно комната дочери пустует. Дом большой. Чем тебе не монастырь? Хочешь работать — помогай прислуге. Только в пять утра не вставай, в доме все еще спят. Хочешь молиться — молись. У меня есть комната с иконами. А насчет того, чтобы исповедоваться… Мне кажется, что сегодня ты мне уже исповедовалась. Правда, я не могу отпустить тебе твои грехи, но думаю, что со временем жизнь все расставит на свои места. Ты согласна или тебе монастырь подавай?

— Я уже настроилась на монастырь.

Лев Борисович постучал пальцем по циферблату наручных часов.

— Посмотри на часы: уже вечер. Ну какой тебе сейчас монастырь? Поехали.

— А это удобно?

Лев Борисович от души рассмеялся и, покачнувшись, чуть было не упал со стула.

— Светлана, а я и не думал, что тебя могут беспокоить подобные вопросы. А тебе было удобно сегодня набрать мой телефонный номер и предложить мне необыкновенные райские и неземные наслаждения?!

— У меня не было выхода!

— Можно подумать, он сейчас у тебя есть.

Я и сама толком не поняла, что судьба сделала очередной зигзаг и забросила меня в обеспеченный дом к одному очень влиятельному человеку. Проведя меня на второй этаж, Лев Борисович открыл дверь в одну из комнат и с особой болью в голосе произнес:

— Проходи: это комната Вики. Тут ничего не изменилось с того самого дня, как ее не стало. Рядом — ванная и туалет. Я не могу здесь долго находиться. Поэтому сразу желаю тебе спокойной ночи.

— А может быть, мне лучше переночевать в другой комнате? Мне кажется, что я нарушаю память о вашей дочери.

— Мне будет приятно, если я буду проходить мимо этой двери и чувствовать, что за ней есть жизнь.

Увидев на стене большой портрет, нарисованный маслом, я взволнованно на него посмотрела и не могла не спросить:

— Это Вика?

— Она. Чем-то на тебя похожа, — с трудом проговорил мужчина, и в его глазах появились слезы.

Как только за ним закрылась дверь, в комнату постучалась горничная и принесла мне чистый махровый халат и ночную рубашку.

— Это Викины вещи, — в ее глазах тоже появились слезы. — Я их еще год назад погладила, так и лежат на полке в шкафу.

— Спасибо, — поблагодарила я горничную и пошла в ванную.

Я приготовила теплую ванну и добавила в воду ароматное масло, зная, что теплая ванна с маслом снимет нервное напряжение и усталость. Промокнув руки полотенцем, я дотянулась до полки, взяла зажигалку и зажгла несколько ароматизированных свечей, стоящих на бортике ванны. Янтарное мерцание заставляло мое сердце учащенно биться, а мой мозг просто отказывался верить в реальность происходящего. Я вдруг подумала о том, как здорово родиться Викой и как глупо ей умереть. Столько возможностей и столько открытых дверей… Только протяни руку и сделай всего один шаг!..

В голове промелькнула шальная мысль: а что было бы, если бы я была Викой и познакомилась с Димкой. Его родители наверняка говорили бы мне массу приятных вещей и мечтали бы, чтобы я стала их невесткой. А Димка… Димка снимал бы с меня дорогое белье, вдыхал запах моих изысканных духов и при первой возможности обязательно, с особой гордостью, представил бы своим друзьям (правда, если честно, у меня никогда не было никакого желания с ними знакомиться).

Стоп. Хватит о Димке! Он — пройденный этап моей жизни. Я не Вика, а он предал Светлану.

Надев ночную рубашку, я подошла к огромной кровати и приподняла одеяло. Под одеялом лежал плюшевый мишка и ласково мне улыбался. Чистые простыни и пододеяльники говорили о том, что белье здесь меняли регулярно, и при этом обязательно клали под одеяло медведя, боясь нарушить придуманный ритуал. В этой комнате все напоминало о Вике, словно она где-то рядом и скоро выйдет из ванной. Ее недорисованные рисунки на столе, недочитанная книга на пуфике… Здесь сохранилась ее аура, ее дух. Здесь ее помнили и очень сильно любили. Я представила, как Лев Борисович иногда приходил в эту комнату, включал компьютер, на котором была заставка: Вика в костюме пиковой дамы на фоне новогодней елки. Он смотрел на эту заставку, на Викины вещи, и сердце его разрывалось от боли.

Взяв в руки плюшевого медведя, я приветливо ему улыбнулась и нежно произнесла:

— Привет! Я не знаю, как называла тебя твоя прошлая хозяйка, но я тебя буду величать Мишей. У меня тоже в детстве была славная игрушка, мишка косолапый, но однажды случилось непоправимое. Отец собрал все мои игрушки и обменял на бутылку спирта. Я долго плакала и думала: ну кому нужны детские игрушки? Больше всего мне было жалко косолапого мишку. Мама пыталась меня успокоить и говорила, что потеря игрушек — это не самое страшное. Главное, чтобы отец не нашел припрятанные на черный день деньги, иначе нам просто нечего будет есть. Он уже унес наш пылесос, зонтик, почти весь хрусталь и фарфоровую посуду. Иногда я пыталась поговорить с матерью о том, зачем жить с человеком, с которым все равно никогда ничего не сможешь накопить, потому что сколько бы ты ни старалась и ни горбатила спину, он все пропьет. Мать опускала глаза и говорила о том, что я еще не знаю, что такое женское одиночество, и что отец ее любит, просто он болен и пьет, и что к пьянству надо относиться так, как относятся к болезни.

— Как я могу бросить больного человека?! — кричала она в сердцах, когда я говорила ей о том, что так жить нельзя. А я никогда не рассматривала пьянство как болезнь. Я всегда считала, что пьющий человек — эгоист, он думает только о себе: якобы ему нужно лечить свою душу, а на самом деле никакой души уже давно нет. Он пропил ее вместе с пылесосом и баяном, которым я так гордилась.

Отказавшись от неприятных мыслей, я закрыла глаза и провалилась в глубокий сон. Мне снилась красивая девушка Вика: слишком гордая, независимая и даже дерзкая. Она носила дорогую одежду, имела массу поклонников. Она стала привыкать к наркотикам. Мне почудилось, что Вика вошла в комнату, села на кровать и сказала укоризненным голосом:

— Послушай, какое право ты имела занять мое место?

— Я скоро уйду в монастырь, — испуганно ответила я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Постарайся это сделать как можно быстрее, а то мне неприятно, когда в моей комнате находятся посторонние люди. К хорошему привыкаешь быстро, и тебя потом отсюда не выгонишь. Нехорошо спать в чужой кровати и обнимать чужого медведя.

— Нехорошо употреблять наркотики и делать все для того, чтобы твой отец поседел раньше времени, — попробовала возразить я девушке.

— Это тебя не касается. Это мой отец. И вообще, прекрати учить меня жить.

— И чего тебе не хватало? У тебя же было все.

— Мне не хватало свободы.

— Да зачем она нужна? Какая свобода? У меня она есть, и я не вижу в ней ничего хорошего.

— Я тоже ничего хорошего не вижу в твоей свободе. Я говорю о той свободе, которую нам дает героин. И вообще, мне надоело с тобой разговаривать! Мало того, что ты лежишь в моей постели, так ты еще пытаешься доставать меня своими нравоучениями.

— Я не достаю тебя своими нравоучениями. Я лишь пытаюсь понять, зачем ты обменяла свою жизнь на героин. Не слишком ли дорогая цена за временно полученное удовольствие?

— Заткнись! — Вика ударила меня по щеке, и я тут же открыла глаза и проснулась.

— О господи! — Я моментально вскочила с кровати и, не выпуская плюшевого медведя из рук, раздвинула плотные шторы и вышла на балкон подышать свежим воздухом.

На верхней ступеньке парадной лестницы сидел Лев Борисович, дымил трубкой и пил джин прямо из бутылки. Я догадалась, что он пьян, потому, что он с трудом сохранял равновесие, и как только он пытался встать, его тут же начинало штормить. Мне показалось, что еще немного, и он упадет вниз и пересчитает головой все ступеньки. Прижимая медведя к груди, я обула мохнатые тапочки и спустилась на первый этаж. Осторожно открыв дверь на улицу, я села рядом с Львом Борисовичем на ступеньку и тихо спросила:

— Не помешаю?

Лев Борисович вздрогнул, посмотрел на меня пьяным взглядом и, остановив свой взгляд на плюшевом медведе, спросил:

— Вика???

— Это Светлана. У меня просто в детстве был точно такой же медведь…