Как уже говорилось, Феанор и его сыновья первыми из изгоев в Средиземье высадились на пустоши Ламмот, что значит Великое Эхо, на внешних берегах залива Дренгист. И едва нолдоры ступили на берег, клики их были подхвачены холмами и умножились, голосами бессчетного могучего войска наполнив берега Севера. И гул пламени, пожиравшего корабли в Лосгаре, унесся в море гневным ревом великой бури, и все, кто слышал его, исполнились изумления.

Сполохи пожара видел не только Финголфин, брошенный Феанором в Арамане, но и другие соглядатаи Моргота. Ни одно предание не говорит, какие думы родились в душе Моргота при вести, что Феанор, его злейший враг, привел с запада войско. Но едва ли он испугался, ибо не верил тогда еще в силу нолдорских мечей; а вскоре стало ясно, что он замыслил сбросить нолдоров в море.

Под холодными звездами перед восходом луны воинство Феанора двинулось наверх по долгому заливу Дренгист, что пронзал Эред–Ломин — Зычные Горы, — и вошло в обширные земли Хитлума; и в конце концов подошли они к длинному озеру Мйтрим и разбили лагерь на северном берегу его, в краю, носившем то же название. Но орды Моргота, пробужденные шумом в Ламмоте и пожарами в Лосгаре, просочились через перевалы Эред–Ветрин, Теневого Хребта, и обрушились на Феанора внезапно, прежде чем лагерь успели укрепить как должно. И там, в седых полях Митрима, разыгралась Вторая Битва Войн Белерианда. Дагор–нуин–Гилиат зовется она, Битва–под–Звездами, ибо луна тогда еще не взошла; и прославлена эта битва в песнях. Нолдоры, немногочисленные и захваченные врасплох, тем не менее быстро победили: свет Амана не погас еще в их очах, они были сильны и скоры, гнев их гибелен, а мечи — длинны и смертоносны. Орки бежали пред ними, их выбили из Митрима с большими потерями и гнали через Теневой Хребет до великой равнины Ард–Га́лен, что лежит к северу от Дортониона. Те отряды Моргота, что проникли в долину Сирита и осаждали Кирдана в Фаласских гаванях, двинулись на помощь оркам — и тоже были разбиты. Ибо сын Феанора Целегорм, прознав о них, устроил засаду и, обрушившись на врага с холмов близ Эйтель–Сириона, оттеснил орков в топи Се́рех. Воистину, дурные вести пришли в Ангбанд, и из всего воинства, подготовленного им для завоевания Белерианда, возвратилась лишь жалкая горстка.

Однако, хоть до поры Моргот и не знал этого, была у него причина для величайшей радости. Ибо Феанор, в гневе своем на Врага, не остановился, но продолжал гнать остатки орков, думая добраться так до самого Моргота. И он хохотал, играя мечом, радуясь, что не отступил перед гневом валаров и трудностями пути и узрел час мести. Ничего не знал он об Ангбанде и о тех огромных силах, что столь быстро собрал Моргот; но хоть бы и знал — его бы это не удержало, ибо он был безрассуден и пылал гневом. И вышло так, что он далеко опередил свое войско. Увидя это, прислужники Моргота повернули назад, и на помощь им вышли из Ангбанда балроги. Там, близ пределов Дор–Даэделос, края Моргота, Феанор с немногими друзьями был окружен. Бился он долго и неустрашимо, хотя был объят огнем и изранен; но в конце концов его поверг Готмог, предводитель балрогов, которого после сразил в Гондолине Эктелион. Там Феанор и погиб бы, не приди ему в это время на помощь сыновья с войском. Балроги оставили его и отступили в Ангбанд.

Сыновья же подняли отца и понесли к Митриму. Но когда подошли к Эйтель–Сириону и готовы были ступить на тропу, ведущую к перевалу, чтобы перейти горы, Феанор велел остановиться: раны его были смертельны, и он знал, что час его близок. И, бросив последний взгляд со склонов Эред–Ветрина, он узрел вдали пики Тангородрима, мощнейшей из твердынь Средиземья, и осознал в прозрении смерти, что никогда недостанет у нолдоров силы сокрушить их; но трижды проклял он имя Моргота и оставил сыновьям завет хранить клятву и отомстить за отца. Затем он умер; но нет у него ни могилы, ни гробницы, ибо столь пламенным был его дух, что, едва он отлетел, — тело Феанора стало золой и развеялось, как дым. Подобных ему никогда больше не появлялось в Арде, а дух его не покидал чертогов Мандоса. Так закончил жизнь величайший из нолдоров, чьи дела принесли им огромную славу и гибельнейшую беду.

А надо сказать, что в Митриме жили Сумеречные Эльфы, народ Белерианда, перешедший горы, и нолдоры встретились с ними радостно, как с давно потерянными родичами. Но беседовать между собой им сперва было трудно, ибо в долгой разлуке языки калаквенди Валинора и мориквенди Белерианда стали очень различны. От эльфов Митрима узнали нолдоры о могуществе Элу Тингола, короля Дориата, и завесе чар, что ограждала его владения; а вести о великих деяньях на Севере дошли до Менегрота и гаваней Бритомбар и Эгларест. И все эльфы Белерианда исполнились изумления и надежды на могучих родичей, нежданно вернувшихся с Запада в час нужды; и верилось им вначале, что нолдоры пришли как посланцы валаров, чтобы освободить их.

В самый час смерти Феанора к его сыновьям явился посланец Моргота. Тот признавал поражение и предлагал условия — вплоть до возвращения одного из Сильмарилов. Тогда Маэдрос Высокий, старший из сыновей, убедил братьев притвориться, что они согласны на переговоры, и поехать в назначенное место. Но нолдоры были не честней Моргота. Потому оба посольства прибыли с силами большими, чем было договорено; но Моргот прислал больше войска, и там были балроги. Товарищей Маэдроса перебили, а его самого — по приказу Моргота — захватили живым и отвели в Ангбанд.

Тогда братья Маэдроса отступили и стали укрепленным лагерем в Хитлуме. Но Моргот взял Маэдроса заложником и прислал сказать, что не освободит его, покуда нолдоры не откажутся от войны и не возвратятся на Запад — или не уйдут из Белерианда далеко на юг. Но сыновья Феанора знали, что Моргот обманет их и не отпустит Маэдроса, что бы они ни сделали; к тому же они были связаны клятвой и не могли прекратить войны против Врага. А потому Моргот повесил Маэдроса на утесах Тангородрима, приковав его к скале за кисть правой руки.

До лагеря в Хитлуме дошли слухи о походе Финголфина и тех, кто вслед за ним перешел Вздыбленный Лед, — было это, когда мир в удивлении замер перед восходом Луны. А когда воинство Финголфина явилось в Митрим, Солнце, пылая, взошло на западе; и Финголфин развернул голубые с серебром стяги, велел протрубить в рога — и цветы расцветали под ногами воинов. Так кончалась эпоха звезд. С восходом великого светоча прислужники Моргота бежали в Ангбанд, и Финголфин без помех миновал укрепления Дор–Даэделоса, покуда враги его прятались под землей. А после эльфы ударили в ворота Ангбанда, и звуки труб сотрясли башни Тангородрима; и Маэдрос в муках своих услышал их — и громко закричал, но голос его потерялся в каменном эхе.

Но Финголфин, будучи иного нрава, чем Феанор, и помня о коварстве Моргота, отступил от Дор–Даэделоса и повернул назад к Митриму, ибо получил вести, что там найдет сыновей Феанора. К тому же он хотел укрыться за щитом Теневых Гор, пока народ его будет отдыхать, и не надеялся, что твердыня падет от одного лишь звука труб. Потому, придя в Хитлум, он встал лагерем у северных берегов озера. В сердцах тех, кто шел за Финголфином, не было никакой любви к дому Феанора, ибо великие муки испытали выжившие во Льду, а Финголфин считал сыновей соучастниками отца. Тут возникла опасность схватки между воинствами; но, хотя и огромны были их потери в пути, спутников Финголфина и Финрода, сына Финарфина, оказалось все же больше, чем сторонников Феанора — и те отступили и перенесли лагерь на южный берег; и озеро разделило их. Многие в войске Феанора сожалели о пожаре в Лосгаре и были исполнены изумления перед мужеством, что провело друзей, ими отвергнутых, через Льды Севера; и они с радостью приветили бы их, но не осмелились — от стыда.

Так, из–за проклятия, наложенного на них, нолдоры ничего не достигли, пока Моргот сомневался и страх света был еще нов оркам и сковывал их. Моргот же очнулся от дум и рассмеялся, видя рознь между своими врагами. В глубинах Ангбанда сотворил он густой дым и мглистый туман, и они изверглись с курящихся пиков железных Гор — и далеко в Митриме увидели, что чистый воздух первых рассветов замутился. С востока налетел ветер и понес мглу на Хитлум, затмевая молодое Солнце; и опустилась мгла, клубясь, на луга и ущелья, ядом и ужасом наполнив воды Митрима.

Тогда Фингон Отважный, сын Финголфина, решил исцелить вражду, разделившую нолдоров, прежде чем Враг их будет готов к войне; ибо земли Севера содрогались от грома в подземных кузнях Моргота. Давным–давно, в благости Валинора, прежде чем с Моргота сняли оковы и ложь разделила нолдоров, Фингон был близким другом Маэдроса; и хоть он и не знал еще, что Маэдрос помнил о нем при сожжении кораблей, мысль о прежней дружбе терзала сердце Фингона. Потому он решился на дело, справедливо почитаемое высочайшим из сотворенного принцами нолдоров: один, ни с кем не посоветовавшись, отправился на поиски Маэдроса. Сама тьма, порожденная Морготом, помогла ему — он невидимо пробрался в твердыню своих врагов. Высоко на склоны Тангородрима поднялся Фингон и в отчаяньи оглядывал пустынные земли; но не нашел ни ущелья, ни трещины, по которым мог бы попасть в крепость Моргота, бросая вызов оркам, что все еще прятались в темных подземельях. Фингон взял арфу и запел песнь Валинора, сложенную нолдорами в древности, когда вражда еще не разделяла сынов Финвэ; и голос его звенел в мрачных теснинах, дотоле не слыхавших ничего, кроме воплей страха и скорби.

Так нашел Фингон того, кого искал. Потому что внезапно вверху песню подхватили и голос, отдаленный и слабый, окликнул его. То, забыв о муке, пел Маэдрос. Но Фингон, вскарабкавшись к подножию скалы, на которой висел его родич, не смог подняться выше; и рыдал он, видя жестокое дело Моргота. А Маэдрос, страдая без надежд, молил Фингона убить его; тогда Фингон натянул тетиву и согнул лук и, не видя иного выхода, воззвал к Манвэ, говоря: «О ты, кому милы все птицы, направь же теперь это оперенное древко и возврати хоть каплю жалости нолдорам в их нужде!»

Ответ пришел тотчас. Ибо Манвэ, кому милы все птицы, кому они приносят на Таникветиль вести из Средиземья, создал породу Орлов, повелев им жить в скалах Севера и следить за Морготом, — Манвэ еще жалел эльфов–изгнанников. И о многом, что творилось в те дни, приносили Орлы вести печальному слуху Манвэ. Теперь же, в миг, когда Фингон натянул тетиву, с заоблачных высот слетел вниз Торондор, Владыка Орлов, мощнейший среди птиц. Его простертые крылья были размахом в тридцать локтей. Остановив руку Фингона, он поднял его и понес к отвесной скале, где висел Маэдрос. Но Фингон не смог ни разжать зачарованные оковы на его кисти, ни разрубить их, ни вырвать из камня. И Маэдрос в муках вновь стал молить родича убить его, но Фингон отрубил ему руку выше кисти, и Торондор отнес их назад к Митриму.

Там Маэдрос со временем исцелился, ибо пламень жизни ярко горел в нем и силы его были силами древнего мира, как у тех, кто взращен в Валиноре. Тело его оправилось и выздоровело, но память мук осталась в сердце; и меч в левой руке косил врагов больше, чем некогда в правой. Фингон подвигом своим заслужил великую славу, и все нолдоры восхваляли его; а ненависть между домами Финголфина и Феанора была предана забвению. Ибо Маэдрос просил прощения за Араман и отказался от прав на владычество над нолдорами, сказав Финголфину: «Если бы никакие беды не разделили нас, — правление, по справедливости, перешло бы к тебе, старейшему в роде Финвэ и одному из самых мудрых». Но не все его братья в душе согласились с ним.

И вот, как и предсказывал Мандос, наследники Феанора стали зваться Отлученными, ибо верховное владычество и в Эленде, и в Белерианде перешло от них, старших, к дому Финголфина, также и из–за потери Сильмарилов. Нолдоры, вновь объединившись, выставили стражу на границах. Дор–Даэделоса, и обложили Ангбанд с запада, юга и востока, и разослали повсюду гонцов — исследовать пределы Белерианда и вступать в союзы с народами, жившими там.

А надо сказать, что короля Тингола не обрадовал приход с Запада стольких могучих принцев, жаждущих новых земель. И он не открыл своего царства и не поднял с его границ завесы чар, ибо, мудрый мудростью Мелиан, не верил, что Моргота удастся сдержать надолго. Единственными нолдорами, кого впускал он в пределы Дориата, были принцы дома Финарфина — родичи короля Тингола, дети Эарвен из Альквалондэ, дочери Ольвэ.

Первым из изгоев, пришедших в Менегрот, был Ангрод, сын Финарфина, — он явился гонцом своего брата Финрода и долго говорил с королем Тинголом, рассказывая еМу о делах нолдоров на севере, об их числе и силе. Но, будучи верен и мудр душой и почитая все вины прощенными, он ни словом не обмолвился ни о резне, ни о том, почему нолдоры стали изгнанниками, ни о клятве Феанора. Король выслушал речи Ангрода и, прежде чем тот ушел, сказал ему: «Передай от меня тем, кто послал тебя. В Хитлуме я дозволяю жить нолдорам, и в нагорьях Дортониона, и в землях восточнее Дориата, что пусты и дики; но в других местах много моего народа, и я не потерплю, чтобы их лишили свободы или изгнали из жилищ. Посему думайте, о принцы с Запада, как держать себя! Ибо я Владыка Белерианда, и слово мое услышат все, кто живет в нем. В Дориат не войдет никто, кроме тех, кого я приглашу как гостей или кто станет взывать ко мне в нужде».

Властители нолдоров держали совет в Митриме, и туда из Дориата пришел Ангрод, неся послание короля Тингола. Холодным показался нолдорам его привет, и сыновья Феанора воспылали гневом; но Маэдрос засмеялся. «Тот и король, кто может охранить свое, иначе титул его ничего не стоит, — сказал он. — Тингол лишь отдал нам земли, куда не может дотянуться сам. Воистину, одним Дориатом правил бы он сейчас, не приди сюда нолдоры. А посему пусть правит Дориатом и радуется, что соседи его — сыновья Финвэ, а не орки Моргота, с которыми мы покончили. Во всех других местах будет так, как сочтем нужным мы».

Но Карантир, который не любил сыновей Финарфина и был самым резким и вспыльчивым из братьев, вскричал: «Это не все! Не бывать тому, чтобы сыновья Финарфина вольно разъезжали повсюду и доносили о нас этому Темному Эльфу в его пещере! Кто сделал их нашими глашатаями? И хотя они и вошли в Белерианд — не худо бы им помнить, что пусть мать их одной крови, но отец был принцем нолдоров. Не слишком ли быстро забыли они это?»

Тут Ангрод рассердился и покинул Совет. Маэдрос оборвал и устыдил Карантира, но большинство нолдоров с обеих сторон, слыша эти слова, встревожились, опасаясь свирепого нрава сыновей Феанора, что, казалось, всегда будет прорываться в резком слове или гневливости. Но Маэдрос смирил братьев, они оставили совет и вскоре покинули Митрим, уйдя за Арос, на восток, в обширные земли вокруг холма Химринг. Впоследствии область эта стала зваться Пределом Маэдроса, ибо севернее не было ни гор, ни реки, чтобы ослабить натиск Ангбанда. Там Маэдрос с братьями несли стражу, собирая весь народ, что шел к ним, и лишь в нужде общаясь со своей западной родней. Говорят, что измыслил это сам Маэдрос, дабы уменьшить опасность усобицы и еще потому, что страстно желал вызвать на себя главный удар; сам он оставался в дружбе с сыновьями Финголфина и Финарфина и время от времени сходился с ними на общие советы. Однако и он был связан клятвой, хотя до поры до времени она спала.

Народ Карантира поселился дальше на востоке — в верховьях Гелиона, вкруг озера Хелеворн под горой Рерир и к югу от нее. Они поднимались на высоты Эред–Луин и с удивлением вглядывались в восточные земли, ибо пустынным и диким лежало пред ними Средиземье. Так и вышло, что народ Карантира наткнулся на гномов, которые после нападения Моргота и прихода нолдоров перестали ходить в Белерианд. Но, хотя оба народа ценили мастерство и охотно обучались, они не любили друг друга. Гномы были скрытны и легко обижались, Карантир же по надменности не скрывал презрения к безобразию наугримов, а его народ вторил своему владыке. Но, так как оба народа ненавидели и боялись Моргота, они заключили союз, что принес обоим немалые выгоды: наугримы в те дни владели многими тайнами мастерства, кузнецы и каменщики Ногрода и Белегоста славились повсюду — а когда гномы начали снова наведываться в Белерианд, все их пути проходили через земли Карантира, а все их изделия — через его руки, и таким образом он изрядно обогатился.

Когда с первого восхода солнца минуло двадцать лет, Финголфин, владыка нолдоров, устроил великий праздник; было то весной у подножия Теневого Хребта, близ озера Иврин, откуда берет начало быстрый Нарог, где луга, защищенные горами от северных ветров, зелены и прекрасны. Долго помнилась радость того празднества в грядущие годы скорби; и было оно названо Мерет Адертад — Праздник Воссоединения. Туда пришли многие вожди и эльфы Финголфина и Финрода, а из сыновей Феанора — Маэдрос и Маглор с воинами восточного Предела; пришло также множество Сумеречных Эльфов: лесные странники Белерианда и народ Гаваней со своим владыкой Кирданом. Пришли даже Лесные Эльфы из Оссирианда, Края Семи Рек, под дальней стеной Синих Гор; но из Дориата явились лишь два вестника, Маблунг и Даэрон, с приветом от короля.

В эти дни Мерет Адертад эльфы держали много советов и много принесли клятв в дружбе и союзничестве; и рассказывают, что на том празднестве даже нолдоры говорили на Сумеречном языке, так как быстро выучили наречие Белерианда, а синдарам язык Валинора давался с трудом. Нолдоры были веселы и полны надежд, и многим тогда казалось, что справедливы речи Феанора, призывавшие их искать свободы и владений в Средиземье; и действительно, за тем последовали долгие годы мира, когда мечи нолдоров защищали Белерианд от ударов Моргота, и сила того таилась за вратами Ангбанда. В те дни веселье царило под Луною и Солнцем, и все вокруг радовалось; но на севере по–прежнему клубилась Завеса Тьмы.

Прошло еще тридцать лет — и сын Финголфина Тургон покинул Невраст, где жил тогда, и отыскал своего друга Финрода на острове Тол–Сирион; и они вместе отправились на юг вдоль реки, так как устали от северных гор; и вот за Полусветными Водами, близ Сириона, их застигла ночь, и они легли на берегу под летними звездами. Ульмо же, поднявшись по реке, погрузил их в глубокий сон и тяжкие грезы; тревога осталась с ними и после пробуждения, но они ничего не сказали друг другу, ибо воспоминания были смутны и каждый думал, что Ульмо послал весть ему одному. Но не было им после покоя, сомненья в грядущем терзали их, и они часто бродили одни в нехоженых землях, ища повсюду тайные урочища, ибо казалось каждому, что ему велено подготовиться к дням лиха и основать твердыни, дабы Моргот, выйдя из Ангбанда, не сокрушил северных воинств.

А надо сказать, что время от времени Финрод и его сестра Галадриэль гостили у своего родича Тингола в Дориате. Финрод дивился мощи и величию Менегрота, его сокровищницам, оружейням и многоколонным залам из камня; и пришла ему мысль построить просторные подгорные чертоги за всегда охраняемыми вратами в каком–нибудь глубоком и никому не ведомом месте. Поэтому он открылся Тинголу, поведав ему о своих снах. И Тингол рассказал ему об узком ущелье Нарога и пещерах под Большим Фаросом в крутом западном берегу, а когда Финрод уходил — дал ему проводников, чтобы отвести его в то место, о котором еще мало кто знал. Так пришел Финрод в Гроты и стал строить там залы и оружейни по образу твердынь Менегрота; и крепость эта была названа Нарготронд. В этих трудах Финроду помогали гномы Синих Гор; и их хорошо одарили, ибо Финрод принес из Тириона больше, сокровищ, чем любой принц нолдоров. В те времена был сделан для него и Наугламир, Ожерелье Гномов, — самое прославленное гномье изделие Предначальной Эпохи. На его золотой основе сияли бессчетные самоцветы Валинора, сила же, заключенная в нем, делала его невесомым для того, кто его носил, и на любой шее лежало оно изящно и красиво.

Там, в Нарготронде, и поселился со своим народом Финрод, и гномы дали ему прозвище Фелагунд, Властитель Пещер; имя это он носил до самой смерти. Но Финрод Фелагунд был не первым, кто обитал в пещерах у реки Нарог.

Галадриэль, сестра его, не ушла с ним в Нарготронд, ибо в Дориате жил Келеборн, родич Тингола, и они полюбили друг друга. Поэтому она осталась в Потаенном Королевстве, с Мелиан, и многое узнала от нее о Средиземье.

Тургон же помнил город на холме, Тирион Прекрасный, с его маяком и деревом, а потому не нашел, что искал, и, возвратившись в Невраст, покойно сидел в Виниамаре близ берега моря. И на следующий год Ульмо сам явился ему и повелел вновь идти одному в Долину Сириона. Тургон отправился в путь и, ведомый Ульмо, отыскал потаенную долину Тумладен в Окружных Горах, в центре которой стоял каменный холм. О той долине он до поры никому не сказал, но еще раз вернулся в Невраст и начал на тайных советах создавать план города, подобного Тириону на Туне, по которому в изгнании томилась его душа.

А тем временем Моргот, поверив донесениям соглядатаев о том, что владыки нолдоров странствуют по Белерианду, не помышляя о войне, решил испытать силу и бдительность своих врагов. Еще раз внезапно двинулась его мощь: содрогнулись земли Севера, и из трещин вырвался огонь, и Железные Горы изрыгнули пламя, и орки двинулись через Ард–Гален. Оттуда они ринулись на западе вниз по Сириону, а на востоке — через земли Маглора, в ущелье меж холмами Маэдроса и отрогами Синих Гор, но Финголфин и Маэдрос не дремали, и покуда другие выслеживали ряды орков, что проникли в Белерианд и творили в нем лихо, они с двух сторон обрушились на главное войско, штурмовавшее Дортонион: победили прислужников Моргота, обратили их в бегство и наголову разбили, уничтожив всех до единого у самых врат Ангбанда. Такова была третья великая битва в Войнах Белерианда, которую назвали потом Дагор Аглареб, Достославной Битвой.

Это была победа — но и предостережение; принцы вняли ему и упрочили свой союз, укрепили и усилили заставы, начав осаду Ангбанда, длившуюся почти четыреста лет. Долгие годы после Дагор Аглареб никто из слуг Моргота не осмеливался выйти за врата Ангбанда, страшась владык нолдоров; и Финголфин похвалялся, что, если не будет среди них предательства, Моргот никогда не скроется от союзных эльдаров и не захватит их врасплох. Однако нолдоры не могли ни взять Ангбанд, ни вернуть Сильмарилы, и в годы Осады война никогда полностью не прекращалась, ибо Моргот измышлял новые козни и время от времени испытывал силу своих врагов. К тому же кольцо вокруг твердыни Моргота никогда полностью не замыкалось — Железные Горы, из которых выдавались пики Тангородрима, защищали крепость с обеих сторон, а снег и лед делали их неприступными для нолдоров. Поэтому с тыла, на севере, Моргот не имел врагов, и его шпионы время от времени пользовались тем путем и окольными тропами пробирались в Белерианд. И, более всего желая сеять страх и рознь меж эльдарами, он велел оркам захватывать живыми и доставлять связанными в Ангбанд всех, кого удастся схватить; и иных эльдаров он так запугал жутью своего взгляда, что им не нужно было цепей — они жили в постоянном страхе пред ним и исполняли его волю, где только могли. Так Моргот узнал о многом из того, что случилось после бунта Феанора, и радовался, ибо видел семена разлада меж своих врагов.

Пробежала почти сотня лет с Дагор Аглареб — и Моргот замыслил захватить Финголфина врасплох, а так как знал о бдительности Маэдроса, то послал войско на снежный север, и оно повернуло на запад, а после — на юг и спустилось к берегам залива Дренгист, тем путем, которым Финголфин шел со Вздыбленного Льда. Так проникли они в Хитлум с запада, но их вовремя выследили, и Фингон ударил на них в горах близ устья залива, и большинство орков было сброшено в море. Бой тот не числится среди великих битв, ибо орков было немного, и лишь часть народа Хитлума билась там. А после настал долгий мир, и Ангбанд не нападал открыто, ибо Моргот понял, что оркам без поддержки не выстоять против нолдоров; и он стал искать новых путей.

И вот прошло еще сто лет, и из врат Ангбанда выполз в ночь Глаурунг, первый из Урулоки, огненных драконов Севера. Он был еще юн и не достиг полного роста, ибо долга и медленна жизнь драконов, но эльфы в смятении бежали пред ним к Эред–Ветрину и Дортониону; и он опустошил степи Ард–Галена. Тогда Фингон, принц Хитлума, выехал против него с конными лучниками; окружив дракона, они засыпали его стрелами, и Глаурунг не мог вынести этого, ибо шкура его не была еще достаточно крепка, — он бежал в Ангбанд и долгие годы не выползал оттуда. Фингон прославился, а нолдоры радовались, ибо не многие провидели в этой новой твари грядущую опасность. Моргот, однако, был недоволен, что Глаурунг раскрыл себя раньше времени. И после того настал Долгий Мир, длившийся почти двести лет. В то время случались лишь стычки на границах, и Белерианд процветал и богател. Под охраной своих северных воинств нолдоры строили жилища и крепости, и много дивного было сделано в те дни, и сложены стихи, и повести, и книги знаний. Во многих землях нолдоры и синдары стали смешиваться в единый народ и говорить на одном языке, хотя различия меж ними оставались: нолдоры были крепче телом и духом, более стойкие воины, прозорливы и мудры; они строили из камня и любили горные склоны и просторы степей. А синдары лучше играли и пели, и голоса у них были красивы — но не красивей, чем у сына Феанора, Маглора, — и они любили леса и берега рек; некоторые же Сумеречные Эльфы все еще бродили, нигде не задерживаясь подолгу, и пели на ходу.