41

Желание больше не было лихорадочным и навязчивым, оно стало скорее разумным и приятным.

Не то чтобы я изучил ее всю. Хотя не было ни одного квадратного сантиметра, которого бы я не знал. Ее иногда смущало, что я шарю по всем ее тайничкам, но я же пересчитывал родинки. Их было много. И некоторые в самых укромных уголках. Иногда мне приходилось включать настольную лампу, чтобы случайно не пропустить ни одной, и она чувствовала себя немного неловко. У нее возникало ощущение, что она на приеме то ли у дерматолога, то ли у гинеколога – на выбор. Но я быстро гасил свет и только надеялся, что гинеколог после осмотра не занимался с ней тем же, чем и я. Задача требовала методичного подхода. Я нарисовал ее тело на листке, а потом разделил его на сектора, как тушу быка на плакате у мясника. И складывал листочки с результатами в ящик ее прикроватной тумбочки. На полный подсчет у меня ушел целый месяц. Потому что я мог делать это, только когда мы занимались любовью у нее в спальне, что случалось не так уж часто. Семьсот сорок девять. По крайней мере, ей не потребуется консультация дерматолога. Я знал их все, и если бы хоть одна начала меняться, я бы сразу заметил. Любимым моим местом был маленький уголок справа от пупка, где родинки сложились в форму Большой Медведицы. А я, с тех пор как узнал о ее существовании, и в свои тридцать восемь не мог удержаться, чтобы не задрать нос к небу в звездную ночь и не отыскать ее…

В нас осталось желание, но ослабела потребность. Как путешественники вырабатывают определенный ритм, менее напряженный, чтобы выдержать всю дистанцию. А раз уж я предполагал закончить свою жизнь рядом с ней, следовало поберечь лошадку. Мужчины об этом не распространяются, но когда лишние двадцать лет путаются у тебя под ногами – и между ног тоже, – это чувствуется.

В любом случае, я получал столько же радости от существования рядом с ней, как и в ней самой. Одна только мысль, что после рабочего дня я поеду наверх, к ней, оказывала тот же эффект, что и мои гигиенические души, от которых я, впрочем, не полностью отказался – все зависело от согласованности наших расписаний. В выходные я мог часами смотреть, как она работает. На тракторе она была точна, эффективна, но крайне экономна в движениях. Антуан был скорее из тех, кого заносит на щебне и кто тридцать три раза дернется туда-сюда ради одной-единственной задачи. Небось топлива у него уходило море. Его трактор был маленький, совсем крошечный по сравнению с хозяином – словно тринадцатилетний мальчишка уселся на пластмассовую игрушку, но он лихо с ним управлялся. Однажды я сказал об этом Мари, и она хохотала до упаду, что меня удивило. Она подержалась за бока, прежде чем смогла объяснить: у Антуана была одна теория, которая с неизбежностью соответствовала моему замечанию.

Как же я люблю, когда она смеется. Будто щедрый глоток кислорода – для меня, который до этого момента жил, задерживая дыхание.

Желания Мари тоже слегка поутихли, когда она начала понимать, что Антуан совсем захандрил. Я тоже смутно чувствовал неладное. Его отношения с Сюзи стали не совсем такими, как в момент, когда я вошел в их жизнь. А я совершенно не представлял, что мне делать в их совершенно дикой ситуации. Я не мог отталкивать Сюзи под тем предлогом, что крестный на самом деле ее настоящий отец и что ему будет больно, если она начнет искать себе другого. Но я также не мог на голубом глазу отнять у него дочь и надеяться, что он не среагирует. Хотя он в эти игры играть не желал, чем здорово выводил меня из себя. В конце концов, идея помешать Мари уехать в Испанию принадлежала ему. Они все хорошо обдумали. Только вот не приняли во внимание возможность появления нового мужчины в жизни Мари. А я взял и появился. Если бы она съездила осемениться в Испанию, ситуация была бы проще. Но не мне судить. В любом случае, дело сделано, и результат оказался скорее трогательным. У нее был ум матери и улыбка отца. К тому же она неплохо рисовала. Так что и мне нашлось местечко в этой маленькой семейке, и я решительно был настроен рисовать с ней вместе, чтобы развить то, что в ней уже было заложено.

Итак, что делать? Мы не могли попросить Сюзи игнорировать меня и снова стать исключительной собственностью ее отца/крестного.

Отношения с Антуаном становились напряженней с каждой неделей. Он приходил все реже, забирал к себе Сюзи только от случая к случаю и посылал Мари куда подальше, когда та просила помочь. А со мной практически не разговаривал.

Прибавьте сюда его собственную мать, которая приехала к нему на недельку и объявила, что отец хочет продать ферму и намеревается всласть попользоваться деньгами и потратить по максимуму, чтобы его пидору-сынку досталось как можно меньше.

Какой же сволочью надо быть, чтобы не только придумать такой план, но еще и осуществить его.

Антуан был вне себя. Не из-за бабла. Хотя наследство для крестьянина часто означает возможность купить трактор побольше. Так-то так, но нет, Антуану было плевать.

Нет, Антуан был вне себя из-за глубины презрения к тому, кем он был.

Да пошло оно все! Если он злится на родителей, пускай, я сам злюсь на своих, но с какой стати забиваться в угол и брюзжать на весь мир…