Глава V
3а голубоватым стеклом между водорослей, шевеля спинными и хвостовыми перьями, плавали золотые рыбки. Они подплывали к прозрачной стенке. Наткнувшись на нее, таращили глаза и открывали рты, словно хотели сказать: «Что это за ерунда? Отчего нельзя плыть дальше?» Маленькие пузырьки воздуха поднимались с песчаного дна и серебряными цепочками устремлялись к поверхности.
Зрелище это увлекло Васю Морковкина. Он даже не заметил, как стеклянный водоем с рыбками начал, изгибаясь, вытягиваться в длину и (несколько медленнее) раздаваться вширь.
Когда Вася оторвал наконец глаза от аквариума, то не смог обнаружить никаких признаков комнаты, где находился вместе с Путником. Теперь он стоял на пригорке, поросшем зеленым мхом. Аквариум. Но и его не стало. Внизу, за березовым леском, протекала река, кишело множество водоплавающей птицы.
Виделось с холма далеко, далеко, и все было крохотным, но отчетливым, словно смотрел Вася в хрусталик видоискателя, встроенного в фотографический аппарат, — контуры и цвета предметов, концентрируясь в малом объеме, приобретали необычайную яркость и выразительность.
Мой брат работал в 3аготзерне. Я гордился этим, потому что там был элеватор — самое высокое сооружение из всех, какие я знал в ту пору. Ни телеграфный столб, ни водонапорная башня, ни дерево, ни даже пожарная каланча не могли сравниться с ним. Элеватор был виден отовсюду.
В дни праздников над элеватором поднимали флаг, а ниже флага было окошечко, и мне казалось, что если залезть на самый верх и посмотреть в это окошечко, то можно увидеть землю, Москву и Кремль, который я рисовал в школьной стенгазете.
Я спрашивал у брата, смотрел ли он в это окошечко. Брат говорил, что он каждый день смотрит в него, что оттуда действительно видно далеко.
Однажды я упросил его взять меня с собой на элеватор. Мы прошли мимо громадных автомобильных весов, где брат пояснил молоденькой симпатичной весовщице:
— Вот парня привел. Хочет Москву посмотреть вон из того окошечка.
Она улыбнулась. Мы прошли мимо длиннющих, выбеленных известью складов с надписями: «НЕ КУРИТЬ!» Перешли через ржавые железнодорожные рельсы и оказались возле железной дверцы. Из нее вышел строгий мужчина в брезентовом дождевике. И ему брат объяснил, что «парень хочет Москву посмотреть из самого верхнего окошечка». Строгое выражение сошло с лица мужчины, и он сказал:
— Только поосторожней там!
Мы поднимались по узеньким железным ступенькам, то и дело поворачивая. Пахло мукой. Было пыльно.
Вращались какие-то шкивы. Вверх и вниз бежали с шелестом приводные ремни, сшитые сыромятной кожей.
Шумели изогнутые жестяные трубы, по которым текло зерно.
Наконец мы добрались до площадки, где лестница кончалась. Площадка освещалась оконцем, стекла в котором не было, отчего в помещении гулял сквознячок.
— Ну смотри, — сказал брат. И я увидел наш поселок с его домами и огородами, каменный раймаг, клуб и школу, увидел реку, а за рекой — деревню Вороново. За деревней темнели леса, поднималось марево и мешало глядеть дальше.
— Да, — сказал брат, — неудачное время выбрали. В ясную погоду Кремль очень хорошо видать, у него на башне рубиновая звезда. А сегодня мешает марево.
Так я и рассказывал ребятам, что марево помешало, а не оно, то Кремль был бы как на ладошке.
Что-то теплое начало пригревать Васину спину, и он обернулся: солнце, висевшее до той поры неподвижно, сдвинулось наконец с мертвой точки и стремительно стало подниматься выше и выше, словно торопясь наверстать упущенное.
«Значит, Петух пропел в третий раз, и Луговая суббота наступила», — обрадовался мальчик.
Донесся грохот барабанных палочек, мощно вздохнули инструменты духового оркестра, и на дорожное полотно, чеканя шаг, вступила колонна людей в медных касках и брезентовых одеяниях. Над колонной высоко в небе реял и пузырился надуваемый ветром транспарант:
ГРАЖДАНЕ!
Уходя из квартиры, не оставляйте включенными в электросеть чайники, утюги, плитки и другие электронагревательные приборы.
При пользовании электроприборами применяйте несгораемые подставки.
Это была пожарная команда.
«Где-то горит, — подумал Вася Морковкин. — Уж не та ли избушка, Иван Митрофанович устроил короткое замыкание и…» Однако ни дыма, ни огня не было, да и пожарники вели себя не так. Вместо того чтобы мчаться сломя голову, они шли торжественным маршем.
Впереди ехал человек на белом коне. Время от времени он оборачивался и выкрикивал: «Аты-баты!» Пожарники, и до того четко чеканившие шаг, начинали еще выше вскидывать ногу.
Шествие замыкали три повозки, на каждой из которых стояло что-то покрытое брезентовым чехлом.
Колонна стала спускаться к реке. На берегу командир на белом коне взмахнул рукой и отдал какое-то распоряжение. Бойцы пожарной охраны кинулись расчехлять повозки. Шаловливый ветерок мешал работе, вырывал из рук концы брезента, и они оглушительно хлопали.
На первой повозке, когда брезент был наконец стянут, Вася увидел голубоватую пачку сахара, перевязанную алой лентой. Во второй повозке оказались продолговатые ящики. Бойцы с соблюдением всех мер предосторожности бережно снимали их и относили к воде.
Там ящики взламывались, и, обсыпанные древесной стружкой, на свет появились чайные блюдца и чашки.
На третьей повозке оказался огромный медный самовар.
Самовар горел на солнце. Он чувствовал себя центром внимания и гордо выпячивал грудь, густо украшенную знаками своей самоварной доблести — медалями, завоеванными на крупнейших международных выставках и ярмарках. Многоведерный, с затейливо изогнутым краном, витыми ручками по бокам и высокой трубой, он был великолепен.
Пожарники схватили брезентовые рукава, скатанные в колесо, и, на ходу разворачивая их, побежали: одни — к воде, другие — к самовару.
— Воду за-аливай! — отдал приказ командир.
Двое бойцов заняли места у помпы и принялись качать: вверх-вниз! вверх-вниз! Вася Морковкин не мог вытерпеть. Он что было духу помчался к реке, аж ветер засвистел в ушах.
Над дорогой, по которой маршировала пожарная команда, еще висела пыль. На влажных участках были четко видны отпечатки рубчатых подошв и автомобильных протекторов, следы гусеничных траков и лошадиных копыт.
Вася миновал березовый лесок и, запыхавшись, выбежал на берег.
Бойцы, весело переговариваясь, продолжали свои занятия. Скрипел пожарный насос, чавкали поршни в цилиндрах, текла вода, вздувая брезентовые шланги. Румянощекий запевала, стянув с ноги кирзовый сапог и надев его на самоварную трубу, усердно раздувал угольки в самоваре, отчего тот начинал гудеть, напряженно вибрируя, словно ракета на старте или музыкальная юла, которую Васе когда-то давным-давно дарили на день рождения.
Высокий пожарник с усами распределял чашки и блюдца.
Вдруг у той повозки, где находилась пачка сахара, произошла заминка.
— В чем дело? — спросил подъехавший командир.
Молодой боец пожарной охраны, отдав честь, доложил: — Товарищ командир, при форсировании водного рубежа сахар намок и растаял. В пачке ничего нет.
Командир сурово насупил брови. Улыбки на лицах пожарников погасли, белая командирская лошадь уныло повесила голову.
— Как же быть? — спросил командир.
— Придется пить чай без сахара, — невесело сказал пожарник с усами.
— Какой чай без сахара? Без сахара чай — не чай, а водица, — загомонили бойцы.
— Вот тебе, бабушка, и Луговая суббота, — вздохнул пожарник с усами.
Васе Морковкину стало жаль их. «Чем бы помочь?» — лихорадочно думал он и вспомнил, что в кармане брюк лежит у него кусок сахара. Убегая из дому, он высыпал в карман половину сахарницы, чтобы время от времени подпитывать себя углеводами. У Васи остался всего один кусочек, он берег его на крайний случай. Это был его НЗ. Вася не знал, долго ли ему еще блуждать между трех сосен и выберется ли он вообще отсюда. И теперь, видя трудное положение, в котором оказались пожарники, Вася решил поделиться с ними последним, что у него есть.
«Только бы этот кусок никуда не делся, — думал Вася. — Только бы он не выпал в ту дырку, в которую выпала дорога… Ах, если бы я знал, я бы прихватил с собой всю сахарницу…» Вася долго шарил в кармане, и, когда надежда найти что-либо почти покинула его, рука нащупала сахарный кубик.
— Товарищ командир! — крикнул Вася и выбежал на лужайку.
Все повернули к нему головы.
— Товарищ командир! — взволнованно повторил Вася. — У меня есть кусочек сахара, правда, очень маленький, но возьмите его. Пожалуйста. — И Вася протянул командиру ладонь, на которой лежал сахарный кубик.
Командир взял сахар и от лица всей пожарной команды, от лица управления пожарной охраны и от себя лично поблагодарил Васю.
— Ура! Ура! Ура! — прокатилось по шеренгам.
И вдруг Вася заметил, что кусок сахара начал расти. Вскоре он достиг такой величины, что его хватило бы на две или три такие команды, какая была перед Васей.
— Вот это чудеса! — произнес Вася.
— Чудес нет, — сказал командир. — Ты, наверное, знаешь, что те предметы, которые далеко, кажутся маленькими. Взгляни вон на тот ПОЕЗД, — командир показал вправо, и Вася увидел крохотный паровозик с крохотными вагонами. — Он крохотный потому, — продолжал командир, — что очень далеко от нас. А когда он будет близко, то станет очень большим. Так и твой сахар. Пока он был далеко от нас, он был маленьким, а когда он приблизился к нам, то сделался сразу большим. Понятно?
— Не все, — честно признался Вася, ибо физическая суть явления осталась для него загадочной, несмотря на аналогию с поездом.
— Ничего, — улыбнулся командир, — физическая суть в данном случае не играет большой роли, важна моральная сторона. И ее-то, я думаю, ты поймешь.
Пожарники между тем начали распиливать громадный сахарный куб. Работа у них спорилась, на лицах играли улыбки, сахарная пыль вылетала из-под острых зубьев пилы и оседала белоснежным слоем.
Вася бегал от одной группы пожарников к другой, стараясь принять участие, но дела не находилось, и он решил погулять по берегу.
Едва он отошел, как послышался шум поезда.
На полной скорости экспресс летел к реке. «Ведь он же рухнет. Моста-то нет!» Вися хотел было кинуться наперерез поезду, но поезд, не сбавляя скорости, въехал в воду. Вагоны при этом наклонились, наклонились и пассажиры, вышедшие покурить в тамбур.
Когда на том берегу исчез последний вагон, на этом — вынырнул паровоз. С подножек и с крыш вагонов стекала вода, а пассажиры в дверях тамбура как ни в чем не бывало продолжали курить.
Поезд был какой-то странный. У всех вагонов, как заметил Вася, колеса были разные: у одного — автомобильные, у другого — мотоциклетные, у третьего — велосипедные, у четвертого — от трактора «Беларусь», пятый вагон был на гусеничном ходу. А шестой, последний, заканчивался не тамбуром, где обычно стоит проводник с оранжевым, свернутым в трубку флажком, а раздвижной гармошкой фотоаппарата с выпуклой линзой. Фотоаппарат помещался на высоком штативе, который шагал тремя длинными деревянными ногами, то и дело спотыкаясь.
Переждав поезд, Вася побежал назад, к пожарникам, но там никого не было.
«Куда же они подевались? — недоумевал Вася. — Ведь только что были… Может, они снялись по пожарной тревоге?»