12
Шляпная коробка
Una Cappelliera
10 декабря 1917 года
Камбре, Франция
Дорогой Эдуардо!
Надеюсь, это письмо дойдет до тебя, ведь оно единственное, которое я написал с фронта. Ты лучше всех знаешь, как мне трудно описывать мир словами, но я попытаюсь. С самого начала службы дни тянулись в полной неопределенности, так что я не мог их описать. Мы отплыли в Англию 1 июля, на корабле ВВС США «Олимпик». На борту нас было около двух тысяч, хотя точно никто не считал. Я оказался в полку генерала Финна Тейлора по прозвищу Десант. Его дочь, Нэнси Финн Уэбстер, обеспечила каждого новобранца парой носков. Мы получили их, ступив на корабль. Я тут же вспомнил сестру Доминику, которая часами стучала спицами, чтобы связать нам носки и свитера.
Целыми днями нас муштровали на палубе. Приплыв в Англию, мы тут же на пароме отправились во Францию. Высадившись на побережье, прошагали десятки миль, то и дело разбивая лагерь и роя окопы, а когда не рыли, то прыгали в те, что вырыли другие солдаты до нас. Нельзя не задаться вопросом: что стало с этими людьми?
Мне посчастливилось завести хороших друзей. Хуан Торрес вырос в Коста-Рике, но живет в Нью-Йорке, на Сто шестнадцатой улице. Ему тридцать два, у него жена и шестеро детей, и он предан Матери Божьей Гваделупской. Когда я сказал ему, что мой брат – священник, он упал на одно колено и поцеловал мне руку. Так что, пожалуйста, помяни его в своих молитвах.
Не могу поверить в то, что наблюдаю здесь. Мы столько же времени хороним мертвых, сколько воюем с врагом. Прибыв на поле сражения, мы не видим земли – вся она покрыта трупами. Мудрые солдаты ожесточаются сердцем, но я этому не научился. И не думаю, что смогу, брат.
Земля истерзана, леса обгорели, а реки так переполнены пеплом с полей сражений, что вода загустела и еле-еле течет. Иногда мы натыкаемся на голубое озерцо или нетронутый уголок леса, и тогда я вижу, что Франция когда-то была прекрасна. Но теперь, увы, нет.
Нам сказали, что наш полк накрыло горчичным газом. Я дремал в окопе, сидя на собственной каске (лучше, чем в грязи!), и думал, что мы снова в монастыре, а сестра Тереза приготовила хлеб с айоли. Но запах чеснока оказался ядом. Командир сказал нам, что нас задело только краешком, но солдаты думают по-другому. Я еще на себе ничего не ощутил, и это хорошо. Я курю не слишком много, поэтому еще могу чувствовать свои легкие.
Надеюсь увидеться с тобой в Риме весной, когда ты будешь произносить последние обеты. Думаю о тебе каждый день и шлю тебе свою любовь.
Чиро
Чиро считал, что у солдата есть два способа выжить на войне. И в его полку были примеры того и другого.
Рядовой Джозеф де Диа ружье держал наизготовку, шлем носил ровно, смотрел всегда вперед, один его взгляд мог устрашить врага. Его должны были спасти сноровка и порядок.
А вот майор Дуглас Лейбахер. Он патрулировал окопы, как простой рядовой, и вызывал дружный смех у солдат, разговаривая с ними холодными французскими ночами. Майор Лейбахер, укрепляя дух бойцов, помогал им выиграть войну. Его спасала ясная цель.
Чиро был хорошим солдатом – он подчинялся приказам, был всегда начеку, выполнял любое задание, – но с подозрением относился к политике, стоявшей за тактическими решениями. Людей часто перебрасывали с места на место без предварительной подготовки, и казалось, что за этим нет никакого плана. Чиро всегда ожидал худшего, составляя свой собственный план, потому что не доверял начальству.
Хотя Чиро хорошо представлял, на какие жертвы идет вместе с другими, но редко задумывался о смерти, несмотря на то что пули падали вокруг дождем. Для каждого солдата в конце концов наступает момент выбора – как именно встретить свой рок. Чиро прислушивался к внутреннему голосу. Видя ужасающую, бессмысленную трату человеческих ресурсов на полях Франции, он думал о людях, судьба которых оборвалась, не состоявшись. Чиро решил во что бы то ни стало бороться за свою жизнь и жизнь товарищей. Но не стремиться убить врага ради победы. Он будет убивать, только защищаясь.
Победы чаще всего казались почти случайными. Шагая по французской земле, полк неожиданно наткнулся на армейский склад боеприпасов в амбаре на старой ферме, а позже – на танковый завод, бывшую фабрику кружев. Но вел их вовсе не холодный расчет командования. Бесчисленные солдаты, объединенные в безымянные, отмеченные лишь номером полки, прочесывали деревушки в поисках всего, что только могло пригодиться армии.
Бывали дни, когда Чиро думал, что война окончена, – когда не звучало ни единого выстрела, не было ни единого признака движения в окрестных полях. Но потом все начиналось заново, и всегда одинаково: отдаленные звуки становились громче, и вот уже мир вокруг взрывался шквалом пуль и осколков. Танки грохотали, как камнедробилки в Альпах, их гусеницы расплющивали все, что попадалось на пути. Чиро они казались уродливыми. Разве можно найти красоту в том, что создано с единственной целью – разрушать?
Когда их полк достиг окопов Камбре, они остановились. Порой Чиро казалось, что он сойдет с ума от скуки. Долгими днями делать было нечего – разве что гадать, когда будет следующий штурм.
Монахини Сан-Никола научили его, что важнейшие решения не следует принимать в состоянии предельной усталости. Но похоже, каждое решение в окопах принималось именно так. Ставкой были жизнь или смерть, малейшее действие требовало храбрости и умения, и все здесь бесконечно устали, были голодны, промокли и продрогли до костей.
Со смертью невозможно заключить мир. Вокруг этого вертелись все разговоры. Одни просили товарищей застрелить их, если потеряют конечности. Другие клялись повернуть оружие против себя, если попадут в плен. У каждого солдата было свое представление о том, что можно вытерпеть, находясь на грани, и собственные ночные кошмары о том, что за этой гранью лежит.
От смерти уклонялись и ускользали, ее обманывали ежедневно. Но она все равно находила свои жертвы.
Чиро понимал, почему необходимо доставлять из Америки на поля Франции кораблями десять тысяч человек ежедневно. Дело было в намерении победить числом, и неважно, существовал или нет единый план победы.
Некоторые начинали цепляться за сны. Другим смерть стала казаться выходом из того кошмара, через который им пришлось пройти. Но у Чиро было по-другому. Он боролся с ледяной лихорадкой страха, потому что знал, что обязан вернуться домой.
Энца спрятала в вечернюю сумочку пригласительный билет с золотым тиснением. Взглянула в зеркало, окинув критическим взглядом свой жемчужно-серый парчовый наряд. Узкий прямой силуэт платья, оголявшего одно плечо, показался эффектным даже его создательнице.
Длинные черные волосы Энца зачесала наверх, натянула серебристые атласные перчатки до локтей. Этот рискованный контраст ткани и нежно розовевшего обнаженного плеча был хорошо продуман.
Дон Гепферт каждую осень давала вечеринку для всего штата Метрополитен-опера, включая совет директоров, технических сотрудников, актеров и дизайнеров. Единственный раз за год все департаменты Мет собирались вместе в неформальной обстановке, и каждый, работавший в здании Оперы, относился к этой вечеринке как к наилучшему вознаграждению.
Миссис Гепферт владела двухуровневыми апартаментами в двадцать комнат на Парк-авеню, с окнами от пола до потолка и высоченными сводчатыми потолками, напоминавшими Энце своды собора. По стенам вдоль удивительно реалистичных шпалер карабкались розовые плети, светлый английский ситец, толстые шерстяные ковры и низко висящие лампы придавали квартире уют, несмотря на ее размеры.
Вечеринка была в разгаре. Играл струнный квартет, повсюду слышались болтовня и смех, комнаты были заполнены народом, но Энца, Колин, Лаура и Вито отыскали тихий уголок в библиотеке.
Энца устроилась в бледно-зеленом бархатном кресле с высокой спинкой, обращенном к камину, а Вито подкладывал поленья в огонь. Французские окна, выходящие на террасу, были распахнуты, маркизы над ними развернуты, по периметру балкона расставлены небольшие радиаторы. Вечер парил между осенью и зимой. Ночной воздух пах морозцем, но было еще достаточно тепло, чтобы выйти наружу в легкой накидке. Колин принес Лауре выпить.
– Вот это настоящая жизнь! – сказала та.
– Добрые друзья и отличное вино, – согласился Колин.
Вито присел к Энце на подлокотник кресла. Она держала бокал с шампанским, он тоже взял свой.
– За нас! – провозгласил Вито.
Колин, Лаура и Энца подняли бокалы.
– Мне бы хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась, – вздохнула Энца. Иногда она так безоглядно отдавалась настоящему, что забывала боль прошлого, и тогда чувство вины не мешало ей наслаждаться мгновением. Ее новая жизнь держалась на крепких опорах, легко выдерживавших удивление и радость.
– Она и не обязана кончаться, – заметила Лаура.
– Мне нравится, к чему все идет. – Колин притянул Лауру ближе.
– Мне тоже. – Вито обнял Энцу.
– Я подперла дверь «Милбэнк-хаус» старой туфлей, чтобы можно было попасть внутрь. – Лаура отсалютовала себе бокалом и отпила глоток вина. – Сегодня мы можем гулять столько, сколько захотим, и не ждать рассвета на крыльце, будто приятельствуем с молочником.
– Я лично отправляюсь на прогулку с красивейшей девушкой на свете, – рассмеялся Колин.
– Не забудь об этом.
У Лауры выдалась отличная неделя. Наконец-то Колин познакомил ее с сыновьями, и они показались ей такими же неугомонными, как собственные братья, которых она помогала растить. Она могла играть с ними в бейсбол, бегать наперегонки и бороться, это понравилось мальчишкам и произвело впечатление на Колина. Лаура входила в жизнь своего любимого так, как привыкла шить: серьезно отнесясь к наметке, она избавляла себя от сюрпризов в будущем. Но ей придется проявить гибкость, если она выйдет замуж за Колина и станет матерью его сыновьям.
Энца откинулась в кресле, положив голову на плечо Вито. Ее переполняло чувство умиротворения, сопровождавшее эту вечеринку в облаках, – у ног сияли городские огни, а рядом были друзья, которым она доверяла, которых ценила.
– Ты рассказала Вито о словах синьора Карузо? – Лаура подтолкнула Энцу локтем.
– Нет, – тихо ответила Энца.
– Что же он сказал? – заинтересовался Вито.
– Он спросил Энцу, когда же она начнет сама создавать костюмы как дизайнер, вместо того чтобы просто шить их.
– В самом деле? – воскликнул Вито.
– Он думает, что у меня чутье, – сказала Энца с застенчивой улыбкой.
– Начни с эскизов, – предложил Вито.
– У нее их уже две шляпные коробки в «Милбэнке», – сказала Лаура.
– Они там и останутся. – Энца отпила шампанского.
Вито покачал головой:
– Как неожиданно! Неутомимая итальянка стыдится своей работы. Не могу в это поверить.
– Мне еще многому предстоит научиться, – сказала Энца.
Из гостиной донеслись аплодисменты и приветственные возгласы.
– Пришел, – сказал Вито.
Энца, Колин и Лаура вслед за ним направились в гостиную, прихватив бокалы.
Гостиная Дон Гепферт была переполнена, как церковь в день большого праздника. Гости обступили Энрико Карузо. Он стоял в центре комнаты, под люстрой, и упивался признанием, будто сладкими сливками из кофейной чашки. Вито протолкнул Энцу в двери, а Колин и Лаура пробрались за ними.
– Вы знаете, как я обожаю вас, всех и каждого. Хочу поблагодарить всех за тяжелый труд при постановке «Лодолетты». Мы с Джерри восхищены вашей самоотверженностью.
Джеральдина Фаррар подняла свой бокал:
– Спасибо всем вам за то, что мы так хорошо выглядели. И мне бы хотелось также поблагодарить американскую армию, которая быстро выполнила свою работу и указала немцам их место. (Раздались радостные возгласы.) Надеюсь, что тепло снова вернется под крышу нашей Оперы. Мы тоже внесли свой скромный вклад: печи топились еле-еле, чтобы можно было посылать уголь на фронт, и мне пришлось не раз обнимать Энрико во время спектакля, притворяясь, что это любовная сцена, хотя на самом деле мне просто нужно было об него погреться!
Карузо шел сквозь толпу, пожимая руки и обнимая костюмерш, а потом низко поклонился хозяйке в знак благодарности. Когда он проходил мимо Вито, тот шепнул маэстро на ухо: «Не забудьте о своих портнихах».
– Мои дорогие Винченца и Лаура, – сказал Карузо, обнимая сразу обеих, – вы были так добры ко мне.
Я всегда буду помнить ваши невидимые стежки и ваши ньокки.
– Работать с вами было большой честью, синьор, – сказала Энца.
– Мы никогда вас не забудем, – заверила его Лаура.
Карузо достал из кармана золотые монеты и вложил в руки девушек по одной.
– Не говорите никому, – шепнул он и двинулся дальше.
Энца посмотрела на монету. На золотом диске был выбит профиль Карузо.
– Настоящая! – ахнула Лаура. – Я куплю себе норку на манто.
– А я никогда не потрачу свою.
И это обещание Энца Раванелли держала на протяжении всей своей жизни.
Маленький номер для Чиро отыскался в отеле «Тициан», недалеко от площади Цветов, где лоточники предлагали красные апельсины, свежую рыбу, хлеб и травы. Из имущества у него была только надетая на нем форма, смена белья в вещмешке, документ, гарантировавший ему бесплатный проезд домой на любом корабле, отплывавшем из Неаполя, и последний полученный в армии чек. Война официально окончилась несколько недель назад, и Чиро не мог дождаться, когда вернется к прежней жизни на Малберри-стрит. Но сначала он должен был отыскать Эдуардо.
В последнем письме брат сообщал, что в конце ноября будет рукоположен в священники францисканского ордена в соборе Святого Петра в Риме.
Если до сих пор Чиро думал, что армия США погрязла в бюрократизме, то теперь знал, что до Римской Католической церкви ей далеко. О церемониях рукоположения не было никакой доступной информации. Когда Чиро пытался уточнить детали по официальным каналам, с ним либо не желали разговаривать, либо ответы были крайне смутны и загадочны.
Когда Эдуардо много лет назад отправился в семинарию, Чиро знал, что у них будет мало возможностей для общения, но братья надеялись, что все изменится, когда Эдуардо станет священником.
По совету секретаря Ватикана, который по случайности имел связи в Бергамо и сжалился над ним, Чиро разослал по письму каждому диакону, священнику и прелату в общем управлении, надеясь отыскать хоть кого-то, владеющего информацией о распоряжениях, полученных его братом.
Чиро старался не смазать чернила, надписывая последний конверт. Запечатанные письма он положил на залитый солнцем подоконник гостиничного номера, чтобы подсохли, пока он одевается. Натягивая ботинки, он обнаружил щель там, где верх соединялся с подошвой. Осмотрев прореху, он достал из вещмешка ножницы и большую иглу. Последний раз он использовал их, чтобы зашить рану, полученную его другом Хуаном, когда тот напоролся на колючую проволоку в окопной грязи.
Хирургическая нить плохо держала сапожную кожу, поэтому он обшарил номер в поисках замены. Он уже собирался вытянуть леску из жалюзи, но тут его взгляд снова упал на вещмешок. Отрезав шесть дюймов от шпагата, затягивавшего рюкзак, он завязал на конце узел. Продев шпагат в иглу, зашил дыру в ботинке, ловко управляясь с истончившейся кожей, и связал концы веревки, чтобы шов держался.
Довольный работой, Чиро сунул ноги в башмаки. До Америки они выдержат, а там в лавке Дзанетти в его распоряжении будет все необходимое. Собрав письма, Чиро покинул отель.
Улочки Рима были заполнены солдатами, двигавшимися домой из Франции через Италию. Чиро заметил кивнувшего ему американца, но по большей части на мужчинах была форма итальянской армии.
А там, где солдаты, всегда вертятся девушки особого сорта, вроде той рыжей, что заговорила с Чиро на причале в Нью-Йорке. Теперь он смотрел на девушек иначе, понимая, что им так же нужна работа, как и ему. Казалось, что в Риме их намного больше, чем на нью-йоркских улицах.
В Риме Чиро чувствовал себя как дома, и не потому, что был итальянцем, – просто уличный шум напоминал ему о Манхэттене. Он поймал себя на том, что вглядывается в лица прохожих, надеясь встретить священника или монахиню, которые помогли бы ему найти брата.
Адреса на конвертах завели его в самые разные районы города, и, чтобы доставить все, прошагать пришлось немало. Один надо было отнести в самый центр, еще один – на расстояние мили от первого, в базилику в садах Монтекатини. Еще он выяснил, что должен отправиться за Витербо, в маленькую церковь на склоне холма за городской чертой, где останавливались странствующие францисканцы. Доставив последнее письмо, Чиро до ночи прождал у церкви, надеясь на чудо – вдруг его брат пройдет здесь по пути в Ватикан? Но шанс встретить Эдуардо среди сотен священников и семинаристов, что находились в Риме, был ничтожен.
Пешком вернувшись в город, он зашел в людный ресторанчик – простую забегаловку под открытым небом, с лоджией, укрывшейся в тени оливковых деревьев. Полные до краев кувшины с домашним вином проливали темно-красные слезы на белые скатерти, когда официанты водружали их перед посетителями. Вокруг звучали болтовня и смех; миски, щедро наполненные ризотто с грибами и каштанами, приземлялись вместе с краюхами горячего хрустящего хлеба перед местными завсегдатаями – фермерами, строителями, поденщиками. Чиро был единственным солдатом в ресторане. Его форма привлекала удивленные взгляды.
Чиро, проведший целый день на ногах, буквально набросился на еду. Глоток красного вина согрел его, по телу разлилось тепло прокаленного солнцем винограда. Он знал, что, вернувшись в Америку, не увидит Италию еще много лет.
Официантка поставила перед ним миску со свежими фигами. Чиро поднял на нее взгляд. Около сорока, в черных волосах, собранных в низкий узел, проглядывала седина. Красную блузку и черную муслиновую юбку прикрывал льняной передник. У нее было милое лицо с черными, типично итальянскими глазами. Она улыбнулась Чиро, и он вежливо кивнул в ответ. Отпив эспрессо, он припомнил то время, когда еще не был солдатом, – тогда бы он улыбнулся ей, задержал бы ее у стола и предложил вечерком прогуляться. Чиро покачал головой. Похоже, он и вправду изменился. Его реакция на мир и все, творящееся вокруг, стала непредсказуемой, как настроение секретаря Ватикана.
Чиро стоял у стойки регистрации отеля «Тициан», глядя на ячейки с почтой. Многие были заполнены письмами и газетами, но, когда он назвал портье номер свой комнаты, для него ничего не оказалось. Ничего.
Он поднялся в свой номер. В комнате он сел, снял ботинки и повалился на кровать. Глупая это была затея – бродить по Риму. С неловкостью Чиро припомнил длинную историю, которую рассказал дежурному в Ватиканском доме для клира, упомянув имена священников и названия монашеских орденов, знакомые по монастырским временам. Упражнение в лицемерии, пустая трата времени. Ни один солдат в залатанных ботинках не сможет убедить папского охранника. Чиро выругал себя за то, что попросту не предложил деньги, вот это бы точно сработало.
В дверь тихо постучали. Чиро встал. Наверное, горничная. Открыл дверь – и сердце его подпрыгнуло, когда глаза встретились с карими глазами. Эти глаза он не видел уже семь лет.
– Брат! – воскликнул Чиро.
Эдуардо обнял его и прошел в комнату. Чиро закрыл дверь и как следует рассмотрел брата, одетого в грязновато-коричневую рясу францисканца, подпоясанную белой пеньковой веревкой. Сандалии на ногах держались на трех простых ремешках из коричневой кожи. Эдуардо снял с головы капюшон – черные волосы были коротко подстрижены. На носу сидели очки, когда-то использовавшиеся только для чтения. Круглые стекла в золотой оправе придавали Эдуардо вид профессора.
– Я искал тебя повсюду, – сказал Чиро. – Оставил письма в каждом доме священника в Риме.
– Я слышал. – Эдуардо крепко обнял брата, не в силах поверить своим глазам. Чиро был ужасающе тощим, густые волосы обкорнаны, но больше всего Эдуардо потрясли темные круги под глазами и впадины вместо некогда пухлых щек. – Ты ужасно выглядишь.
– Знаю. Из меня вышел не слишком-то красивый солдат. – Чиро окинул взглядом комнату. – Мне нечем тебя угостить.
– И не надо. Мне не положено здесь находиться. Если монсеньор узнает, меня вышвырнут из ордена. Такие визиты не разрешаются, я должен поторопиться, чтобы вернуться до того, как обнаружат мое отсутствие.
– Тебе не разрешают повидаться с единственным братом? – спросил Чиро. – Они вообще знают, что у тебя больше никого нет на всем белом свете?
– Я не жду, что ты поймешь, но для этого есть основания. Чтобы стать священником, я должен отказаться от всего, что мне дорого в этом мире, а значит, и от тебя, как это ни печально. Нечто другое теперь заполняет мое сердце без остатка, но я понимаю, что у тебя этого нет. Если меня любишь, молись за меня. Потому что я молюсь за тебя, Чиро. Всегда.
– Дело жизни – Святая Римская церковь. Ты смог бы сделать любую карьеру. Стать писателем. Издателем. Мы могли бы выкупить старый печатный станок, переплетать и продавать книги, как Монтини. Но ты облачился в рясу. Почему, Эдуардо? Я был бы рад, даже если бы ты стал сборщиком налогов, кем угодно, только не священником.
Эдуардо рассмеялся:
– Это не карьера, это жизнь.
– Подобие жизни. В заточении. С обетами молчания. Я никогда не мог тебя заткнуть. Как ты можешь так жить?
– Я изменился, – сказал Эдуардо. – Но вижу, что ты – ничуть. И я рад этому.
– Это просто пока не заметно. Но я стал другим, – ответил Чиро. – Не знаю, как можно остаться прежним после всего, что видел. – Он сел рядом с Эдуардо на кровати. – Иногда я просыпаюсь и думаю: «Возможно все. Ты уже не в окопах. У тебя нет винтовки. Ты снова можешь распоряжаться своим временем». Но внутри какая-то тяжесть. Я не верю, что мир стал лучше. Зачем же мы тогда воевали? Есть ли другая причина для того, чтобы вести себя как дикие звери? Я не знаю ответа.
– Ты теперь американец, – сказал Эдуардо.
– Это правда. Скоро я стану полноправным гражданином. По крайней мере, я был на стороне победителей. Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной и жил в Америке.
– Ты должен жить в этом мире за меня, Чиро.
– Не уверен, что помню, как это вообще делается.
– Надеюсь, у тебя будет жена, семья, все, о чем ты мечтал. Подари своим детям настоящее детство, которого тебе так не хватало. Будь для них отцом, которого не было у нас. Это должна быть особенная девушка. Ты писал мне о Майской Королеве своего прихода…
– О Феличите я написал, только чтобы произвести на тебя впечатление. Хотел, чтобы ты подумал, что благодаря набожной принцессе я обрету веру. Я много чего обрел, но не Бога. Она вышла замуж за красавца с Сицилии.
– Сочувствую. У тебя есть кто-то еще?
– Нет, – ответил Чиро, но перед глазами его возникло лицо Энцы Раванелли.
– Не верю. Никто не любит женщин больше тебя.
– Это достоинство?
– У тебя к этому талант. Нисколько не сомневаюсь, что брак – твое призвание. И на самом деле здесь нет особой разницы с моим собственным. Мы оба тяготеем к тому, в чем нуждаемся. Будь это пища духовная или чувственная, мы оба ищем, чем наполнить свое сердце.
– Ну да, с той лишь разницей, что ты должен жить в келье.
– Мне хорошо в этой келье.
– А как насчет мамы? Ты слышал о ней что-нибудь после того, как писал мне в последний раз?
Эдуардо сунул руку в карман:
– Сестры Сан-Никола переслали мне это письмо. Оно было доставлено прямо в монастырь, так что думаю – она все еще неподалеку, на озере Гарда.
– И что там написано?
Эдуардо развернул письмо.
– Все, чего я хочу, – сдавленно сказал Чиро, – чтобы мы снова были вместе. Папу не вернешь, но ты, я и мама – это еще возможно. – Он вытер слезы.
– Чиро, я каждый день молюсь о папиной душе. Мы не можем забыть все усилия, потраченные на то, чтобы подарить нам безопасность и счастье. Мама сделала все, что могла, пытаясь защитить нас. Что бы с ней ни случилось, мы должны быть ей благодарны за то, что она выбрала для нас лучший вариант.
– Но мне нужна она! – выкрикнул Чиро. – Даже если сейчас мама не хочет, чтобы мы знали, где она. Кстати, почему?
– Она пытается ответить в этом письме. Она была больна, когда уезжала от нас, и думала, что сможет вернуться.
– Но не вернулась. Мы потеряли отца, потом – мать. А завтра я потеряю тебя.
– Ты никогда не потеряешь меня, Чиро. Священнику запрещено покидать семинарию без разрешения. Придя сегодня к тебе, я рискую своим рукоположением. Но не тревожься. Ты – мой брат, и ты навсегда останешься самым важным человеком в моей жизни. Как только меня рукоположат, я отыщу маму и буду заботиться о ней, пока ты не сможешь увидеть ее вновь. Это все, что я могу сделать.
– Ты действительно хочешь жить такой жизнью?
– Я хочу приносить пользу. Использовать свой ум. Молиться. Познавать Бога.
– И что ты с этого получишь?
– В том, чтобы познавать Бога, и есть смысл жизни. Я не знаю, как еще это объяснить. Приходи завтра на церемонию. Я хочу, чтобы ты был там. В десять утра в соборе Святого Петра.
Эдуардо встал и раскрыл объятия. Чиро вспомнил вдруг, как чистил статую святого Франциска, как возился со складками его рясы там, где скульптор провел тонкие линии, покрыв их позолотой. И вот перед ним стоит его смиренный брат, прекраснейший человек, которого он когда-либо знал. Чиро обнял его и почувствовал, как широкие рукава рясы Эдуардо накрыли его, точно крылья.
Эдуардо снова накинул на голову капюшон, открыл дверь и обернулся:
– Я напишу тебе, как только узнаю, куда меня посылают. И если я буду тебе нужен, то приду к тебе, что бы ни говорила Церковь.
– И я приду к тебе, что бы ни говорила Церковь, – улыбнулся Чиро. – Это будет мне только в радость.
– Знаю. – Эдуардо вышел и бесшумно притворил дверь.
Чиро сел на кровать и развернул мамино письмо.
Дорогие Эдуардо и Чиро!
Я так горжусь своими мальчиками. Чиро, ты стал обувным мастером, твой брат – священником. Мать хочет, чтобы ее дети были счастливы. Знайте, это все, чего я когда-либо желала для вас. Чиро, когда я оставила тебя с братом в монастыре, я собиралась вернуться ближайшим летом. Но мое здоровье сильно ухудшилось, и я не смогла возвратиться в Вильминоре. Сестры были так добры, что посылали мне ваши оценки и все новости о вашей жизни в монастыре. Я была счастлива узнать, что камины и печи всегда готовы к топке. Сестры сообщали, что до того у них еще никогда не горели все очаги разом, что никогда в монастыре еще не было так тепло. Я так горжусь вами. Я надеюсь, что когда-либо выздоровею настолько, что смогу увидеть тебя, Чиро, и твоего брата Эдуардо. Ваша мама любит вас.
Над площадью Святого Петра в Риме повисли низкие свинцовые тучи, дождь серебряными иглами падал на булыжную мостовую. Площадь перед Ватиканом пустовала – толпа искала убежища от проливного дождя под колоннадой, как и голуби, рассевшиеся на карнизе, подобно нотам на музыкальном стане.
Чиро стоял у красного обелиска, по железной каске струился дождь. Он сделал последнюю затяжку, отбросил окурок и зашагал ко входу в храм вместе с вереницей черно-белых монашек, шествовавших в стройном порядке к базилике. Чиро снял каску, поклонился монахиням и вошел с ними в собор. Улыбнувшись, он подумал о сестре Терезе, которая советовала ему искать именно черно-белых, если он будет чужим в незнакомом городе. Чиро везде теперь чувствовал себя чужим.
Он занял место на скамье позади монахинь. Они склонили головы в молитве, но Чиро смотрел по сторонам, разглядывая архитектуру собора – так, будто они были в церкви Сан-Никола и он прикидывал объем работы перед весенней уборкой. Жизнь его брата должна была вот-вот измениться навсегда, а туристы и паломники как ни в чем не бывало бродят по собору, останавливаясь помолиться около гробниц и рак с мощами. Все как обычно. В воздухе не чувствовалось ничего особенного.
Группа африканских священников в золотых одеждах прошла по левому трансепту и исчезла за главным алтарем. Чиро подумал, что Ватикан похож на огромный вокзал, где под одной кровлей собрались пассажиры, следующие в разные пункты назначения.
Вскоре левый неф заполнился священниками в коричневых францисканских рясах, подпоясанных белыми веревками. Чиро смотрел, как готовящиеся к рукоположению молча скользят мимо.
Вслед за коричневыми рясами двинулся хор алтарников, несших свечи в медных подсвечниках. За ними двумя длинными колоннами – кандидаты в белых накрахмаленных одеждах. Они заполнили капеллу Святого причастия справа от центрального нефа. Руки их были скрыты длинными развевающимися белыми рукавами, головы благоговейно склонены.
Чиро прошел к охраняемому стражей Ватикана канату, чтобы лучше видеть лица семинаристов. Он внимательно разглядывал их, одно за другим, пока наконец не отыскал Эдуардо, в ослепительно белом одеянии.
Чиро подобрался ближе, протянул руку поверх каната и дотронулся до ладони брата. Эдуардо улыбнулся ему, но два гвардейца уже схватили Чиро, оттащили его в боковой проход, а затем – в заднюю часть церкви. Он не сопротивлялся. Пусть хоть в Тибр бросят – он увидел Эдуардо в самый важный день его жизни. Только это и имело значение.
Чиро объяснил гвардейцам, что его брат сегодня принимает сан. Они сжалились и позволили ему смотреть из задних рядов.
Эдуардо распростерся на мраморном полу: руки крестом, лицо прижато к плитам; над ним склонился кардинал в рубиново-красном цукетто, совершая миропомазание. Когда брат встал, получив благословение, Чиро заплакал. Еще долго стоял он в церкви после церемонии, надеясь, что брат выйдет из ризницы в храм, чтобы положить на аналой Библию, приготовить чашу для Святого причастия и зажечь свечи к мессе, как это много раз бывало в Сан-Никола.
Но у Святой Римской церкви было на этот счет другое мнение. Как только Эдуардо стал священником, его тотчас отослали прочь. Эдуардо уже был на пути к месту своего назначения, которое могло находиться где угодно! На Сицилии, в Африке – или совсем близко, в садах на Монтекатини в центре Рима.
Чиро было предписано вернуться домой, в Америку, через неаполитанский порт. Билет до Неаполя он купил на железнодорожном вокзале.
Стоя на платформе в ожидании поезда, Чиро представлял, что можно выйти из Рима по древнеримской дороге, Виа Тибериус, добраться до Болоньи и сесть там на поезд до Бергамо. Он так и видел, как едет в повозке по Пассо Персолана, поднимаясь все выше в горы, и смотрит вниз, в ущелье, думая, что бурая осенняя ежевика ничуть не хуже весенних цветов. Чиро представлял, как будет восхищаться абсолютно всем в своих родных горах, но в груди щемило вовсе не от тоски по какому-то конкретному месту. Эта боль была связана с чем-то еще. Он знал – чтобы утолить эту боль, он должен вернуться в Америку.
Энца выключила настольную лампу рядом со швейной машинкой, встала с табурета и потянулась.
– Эй, привет! – Вито просунул голову в костюмерную. – Как насчет ужина?
– Как насчет «да»? – Энца надела жакет.
– Где Лаура? – спросил Вито.
– Колин пригласил ее сегодня к себе, повидаться с мальчиками.
Подмигнув, Вито замурлыкал свадебный марш: «Пам, пам, пам, пам…»
– Куда пойдем? – Энца достала из шкафа пальто. – Мне понадобятся перчатки?
– И шляпка.
– Шикарная?
– Возможно.
– Я шикарная девушка, – сказала Энца.
– И с каких это пор?
– Есть один джентльмен, который таскает меня по разным модным местам. И теперь я пью только из баварского хрусталя, а если икра недостаточно холодная, я просто не способна ее съесть.
– Бедняжка!
– Боюсь, я никогда больше не увижу Хобокен.
– Ты можешь помахать ему из каюты первого класса «Куин Мэри».
Когда они вышли из Мет, Вито взял Энцу под руку. Они повернули на запад. Энца решила, что они направляются в одно из его любимых бистро в театральном районе – тесные комнаты со стенами из глазурованного кирпича, низкие лампы и стейки с кровью. Но Вито вел ее в направлении доков Вест-Сайда в районе Тридцать восьмой улицы.
Вскоре они очутились на самой настоящей стройке, ил и грязь были засыпаны ровным слоем гравия. Возле берега стояли десятки грузовиков, рядом накренилась бетономешалка. Повсюду громоздились батареи из стальных бочек, гигантские катушки кабелей, корзины с кирками и тачки, полные огромных лопат.
Энца ждала на мостках около строительного вагончика, а Вито нырнул внутрь. Энца хихикнула про себя. Вечно Вито затевает для нее приключения. То арендовал чертово колесо на Кони-Айленд для них двоих, то затащил в нелегальную забегаловку со спиртным, где джаз и джин были одинаково мягкими. Вито знал, как надо жить, и хотел прожигать эту жизнь так, как ему нравилось. Через минуту он вернулся с двумя касками, одну вручил Энце.
Она сняла шляпу и надела каску.
– Ты же сказал, что нас ждет нечто шикарное!
– Подожди.
Вито помог Энце забраться на подъемник. Он захлопнул воротца, нажал кнопку, и лифт пополз вверх. Подъемник уносил их все выше. Энца решилась взглянуть вниз – под ногами расстилался ночной Нью-Йорк, точно отрез темно-синего шелкового муара, усыпанного стразами.
– И что ты думаешь? – спросил Вито.
– Я думаю, что у меня самый восхитительный возлюбленный из всех, кто когда-либо надевал каску.
– Я хотел тебе кое-что подарить.
– Думаю, этого вида более чем достаточно.
– И все-таки нет. Я хочу отдать тебе все. Я хочу подарить тебе мир.
– Ты уже это сделал. – Энца положила руку ему на плечо. – Ты подарил мне уверенность в себе и приключения. Ты подарил мне новую жизнь.
– И я хочу дать тебе больше… – Вито притянул ее ближе. – Все, чем я являюсь. Все, о чем мечтаю. И все, что ты можешь представить. Моя главная радость, моя цель – сделать тебя счастливой. Ты выйдешь за меня, Винченца Раванелли?
Энца смотрела на мерцающие огни Манхэттена. Она не могла поверить, что зашла так далеко и так высоко поднялась. Она думала о тысяче доводов в пользу того, чтобы сказать «да», но ей нужен был один-единственный. Вито Блазек смог бы обеспечить ее развлечениями. Жизнь стала бы большой вечеринкой. После долгих лет, когда она все время о ком-то заботилась, Вито поклялся позаботиться о ней. Энца долго и тяжело работала и теперь готова попробовать, какова жизнь с человеком, который знал, как жить.
– И что ты ответишь, Энца?
– Да! Я отвечу: да!
Вито поцеловал ее, покрыл поцелуями ее лицо, уши, шею. Он надел ей на палец кольцо с круглым рубином в обрамлении крошечных бриллиантов.
– Рубин – мое сердце, а бриллианты – это ты. Ты – моя жизнь, Энца.
Он снова поцеловал ее, и она почувствовала, как тело слабеет в его руках.
– Я бы хотел заняться с тобой любовью прямо здесь, если бы ты мне позволила, – прошептал он ей в ухо.
– Вито, я боюсь высоты.
– А на земле ты изменишь свое мнение? – поддразнил он ее.
– Давай сначала поженимся.
Энца была далеко от дома, но она была приличной девушкой, выросшей в религиозной семье, у благочестивых родителей. И она продолжит следовать их правилам, пусть уже и заработала право самой принимать решения. Энца верила, что в заповедях таится красота, что они наполняют жизнь благодатью. Она хотела жизни чистой и безмятежной, и Вито понимал это. Он верил, что Энца заслуживает лучшего, потому что она, без имени, образования, положения в обществе, была воплощением истинной утонченности.
Прозрачный осенний воздух был прохладен и сладок, как дымок сигареты с ванилью. Энца, вознесшаяся над городом, не была больше фабричной девчонкой из Хобокена, она была трудолюбивой американкой итальянского происхождения, которую подняли к новым высотам, – и не на второй этаж по черной лестнице, но на лифте в пентхаус.
Энца выйдет замуж за Вито Блазека.
Став командой, они продолжат работать в Метрополитен-опера, завтракать в отеле «Плаза», танцевать в «Саттон-плейс мьюз». У них отличные друзья, они носят шелк, пьют шампанское и знают, где купить пионы зимой. Они на пути к вершинам.
