Глава 23. Крушение миража

Через несколько дней, завершив все дела в усадьбе, Амалия с Луизой перебрались в Полтаву. Баронесса фон Корф рассчитывала на то, что Николай Лаппо-Данилевский добился большего успеха, чем она, и сумел отыскать нечто, что поможет установить истинного убийцу Луизы Леман; и в самом деле на первый взгляд молодому человеку удалось найти кое-что весьма интересное.

– Первую жену Сергея Петровича Мокроусова звали, как вам уже известно, Клотильда Дайберг. В основном она с супругом жила в Европе, но десять лет назад они приехали в Полтаву. Сергей Петрович сводил ее на могилу Луизы Леман и рассказал, должно быть, всю историю в наиболее выгодном для себя ключе. Детей с Клотильдой у него не было, если не считать двух мертворожденных младенцев. На здоровье супруга не жаловалась, если не считать небольших мигреней. По отзывам всех, кто видел чету Мокроусовых в Полтаве, супруги жили дружно и производили хорошее впечатление. Однако кое-кто из соседских слуг, которые общались с прислугой Мокроусовых, вспомнили, что в семье случались ссоры. Представьте себе, Клотильда ревновала мужа к умершей любовнице и требовала, чтобы он убрал ее портреты и фотографии, которые он постоянно возил с собой. Также она пыталась склонить его к тому, чтобы продать полтавский дом и окончательно перебраться за границу. После очередной ссоры из-за фотографий Луизы Леман Клотильда ушла к себе в спальню и заперлась, а наутро ее обнаружили в постели мертвой. Вскрытие не делали, врач – господин Гармай, весьма уважаемый в городе человек – написал, что смерть произошла от сердечного приступа. Своей супруге Мокроусов устроил пышные похороны и уехал из Полтавы, чтобы вступить в права наследства. Ведь все имущество его жены находилось за границей…

– Сколько времени продлился его первый брак? – спросила Амалия.

– Пять с половиной лет.

– Размеры наследства известны?

– Точные – нет, но оно было весьма значительным, так как после смерти жены Сергей Петрович купил особняки в Ницце, в Баден-Бадене, в Париже, сорил деньгами в Монако и стал жить на куда более широкую ногу, чем раньше.

– А пока он был женат, он не имел возможности распоряжаться доходами супруги?

– Ее семья настояла на брачном контракте, по которому она сама распоряжалась своими деньгами. Кроме того, те, кто знал госпожу Мокроусову, уверяют, что она была… гм… скуповатой.

– Ну что ж, – вздохнула Амалия, – с первой женой все ясно. Полагаю, вы можете переходить ко второй.

– Второй его женой стала моя старшая сестра Евдокия. – Николай покраснел, его ресницы задрожали. – Они познакомились шесть лет назад в Монако. Наша мама лечилась в Ницце, у нее были не в порядке легкие, и доктора полагали, что…

– Да, я знаю, почему больных направляют в Ниццу. – Амалия сделала нетерпеливый жест. – Продолжайте, прошу вас.

– Моя сестра и Мокроусов поженились осенью, через год после знакомства. В медовый месяц он привез ее в Полтаву и показал могилу Луизы, как будто в такое время молодоженам больше нечем заняться, как ходить по кладбищам.

– А могилу Клотильды он не показал?

– Нет. По крайней мере, сестра ничего такого нам не писала. Ей не понравилось то, что он привел ее на могилу своей убитой любовницы. Она сознавала, что нелепо ревновать к мертвым, но ничего не могла с собой поделать.

– В то время Сергей Петрович по-прежнему возил с собой портреты Луизы и ее фотографии?

– Да, то есть не совсем. – Николай замялся. – Один ее портрет висел в парижском особняке Мокроусова, один – в Полтаве, еще один – в Ницце, и теперь он уже не возил их с собой, брал только фотографии. Вообще у меня создалось впечатление, что он уже не так часто вспоминал о ней в это время, как раньше. По крайней мере, в письмах сестры не ощущается, что на нее как-то давило незримое присутствие Луизы в их жизни.

– Незримое присутствие, – пробормотала Амалия, – хорошо сказано.

– Я рад, что вам нравится. – Николай вздохнул, его лицо приобрело строгое, почти трагическое выражение. – Моя сестра и этот человек прожили вместе четыре года. Ее огорчало то, что он хотел наследника, а детей у нее не было. В письмах она на него не жаловалась, то есть там проскальзывали какие-то пустяки, но ни о каких серьезных ссорах не было и помину. А прошлой осенью она умерла. Заключение о смерти подписывал другой врач, господин Дымченко, который при жизни стал подозревать у нее рак. Вскрытия не было. Репутация у господина Дымченко солидная, у него лечатся многие состоятельные жители Полтавы. Правда, ваш знакомый, господин Гостинцев, уверяет, что на самом деле Дымченко – спесивый осел и его диагнозы зачастую не имеют никакого отношения к настоящей болезни пациента. Впрочем, отрицательное отношение коллеги никак не помешало господину Дымченко обзавестись, помимо солидной клиентуры, еще и собственным домом на Кладбищенской улице…

Амалия кашлянула, чтобы скрыть улыбку.

– Пусть название вас не обманывает, в Полтаве это одна из самых известных и благоустроенных улиц, – заметила баронесса фон Корф. – Насколько мне известно, там проживают многие врачи.

– Надеюсь, что они не слишком часто оправдывают название улицы, – проворчал молодой человек, – потому что лично я два раза бы подумал, прежде чем обратиться к такому доктору. Впрочем, названия улиц у нас вообще редко бывают красивыми или поэтичными. В Полтаве, например, мне попадались Косая улица, Тупая улица, Острый переулок и Глухой переулок. И, конечно, улицы с названиями вроде Почтамтской и Кузнечной, каких можно тысячи найти в самых разных городах нашей империи…

– Вы обсуждали с доктором Гостинцевым версию, что обе жены Мокроусова могли быть отравлены?

– Обсуждал. Мы перебрали все подозрительные моменты. Что вскрытия не делали, в этом нет ничего особенного, потому что люди консервативны и противятся тому, чтобы их близких кромсали после смерти. Доктор Гармай выписывал первой жене Мокроусова какие-то порошки от мигрени, и ее смерть для него была полной неожиданностью, но он все же не исключает, что ссора супругов могла привести к трагическому исходу. Доктор Дымченко заговорил о раке еще тогда, когда моя сестра была жива, и ни на минуту не усомнился в диагнозе. Оба врача не замечены ни в чем предосудительном, но…

– Но так как Сергей Петрович достаточно умен, он мог выбрать тех врачей, которые отвечали его интересам, – закончила за собеседника Амалия. – Дымченко принял отравление за симптомы рака, а Гармай вообще не заметил ничего подозрительного. Или же мы ошибаемся, и в смерти обеих женщин действительно нет ничего подозрительного…

– Я бы еще согласился рассматривать эту версию, если бы не убийство Луизы Леман, – хмуро заметил молодой человек. – Но вы не можете отрицать, госпожа баронесса, что у Мокроусова был более чем весомый мотив убить своих жен, потому что он унаследовал после их смерти большие деньги. А еще он был уверен, что останется безнаказанным, потому что убийство Луизы Леман показало ему, что никакие улики ничего не значат, если у подсудимого есть деньги. Если бы вы знали, как он на меня посмотрел…

– О чем вы, Николай Дмитриевич?

– Я видел его вчера в Полтаве. Он ехал по улице в черной коляске, бледный как привидение. Я поднял голову и увидел его в нескольких шагах от меня. Я всегда думал, что ничего не боюсь, – быстро продолжал Николай, – но его взгляд буквально пригвоздил меня к месту. Я… я не могу назвать себя сильно религиозным человеком, госпожа баронесса, но когда он наконец проехал, я побежал в ближайшую церковь – это оказалась лютеранская кирха, – и только там мне стало немного легче. Клянусь вам, я чувствовал себя так, словно только что увидел дьявола…

Он замолчал, молчала и Амалия. Она не любила и не умела говорить банальности – к примеру, о том, что не надо бояться зла, потому что знала, что как раз зла и следует остерегаться больше всего. Вокруг Сергея Петровича Мокроусова умерло слишком много женщин, чтобы это могло быть простым совпадением.

– Может быть, мне вызвать его на дуэль? – неожиданно выпалил Николай, с надеждой глядя на свою собеседницу. – Как вы думаете? Ведь нам никогда не доказать, что это он убил своих жен, даже если он действительно от них избавился…

Амалия легонько коснулась его руки, призывая собеседника успокоиться.

– Вы должны доверять мне, Николай Дмитриевич, – сказала она серьезно. – И я убедительно прошу вас не предпринимать ничего без моего согласия. Мы еще не исчерпали все способы узнать правду. Я понимаю, вы переживаете из-за потери сестры, но вы все же должны набраться терпения. Когда речь идет о таких запутанных делах, как это, следствие требует некоторого времени.

Она условилась со студентом, что он заглянет к ней послезавтра, а до той поры не попытается вызвать Мокроусова на дуэль и не станет искать с ним специальной встречи.

– А если он сам придет к вам, ведите себя осмотрительно и запоминайте все, что он говорит, потому что я захочу узнать каждое его слово.

Когда Николай наконец удалился, Амалия встала с места и какое-то время ходила по номеру, ощущая глубокое недовольство собой. Она вовсе не склонна была недооценивать коварство человека, который украл чужое оружие, чтобы с его помощью убить надоевшую любовницу.

«Или это был не он, а Надежда Кочубей? Ведь не просто так она сошла с ума…»

В дверь постучали, и на пороге показалась Луиза Делорм.

– Луиза, – решилась Амалия, – мне нужно с вами поговорить.

Она поведала своей спутнице о том, о чем раньше не говорила, – что Сергей Петрович, может быть, убил не только ее мать, но и обеих своих жен.

– Боже мой! – в ужасе простонала девушка. – Но если он убийца… Может быть, он хочет приблизить меня к себе для того, чтобы было легче разделаться и со мной?

– Боюсь, что в случае с Сергеем Петровичем я не стала бы ничего исключать, – серьезно сказала Амалия. – Если вам захочется общаться с ним, я лишь советую вам быть крайне осторожной. Он поманил вас красочным миражом, огромными деньгами, но кто знает, какую цель он преследует на самом деле?

Не выдержав, Луиза разрыдалась. Она всхлипывала, сморкалась, бормотала что-то неразборчивое, доставала платок из сумочки, роняла ее на пол, плакала так, что слезы текли сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо. Вид у нее был донельзя жалкий и несчастный, и Амалия даже почувствовала угрызения совести.

«Мне следовало быть с ней помягче, тщательнее подбирать слова… А все дядя, который сбил меня с толку своим заявлением, что Луиза не так проста, как кажется. И зачем я поверила словам человека, который ничего, решительно ничего в жизни не добился? Будь он действительно так умен и проницателен, он бы не сидел на шее у мамы и меня… Не следует воспринимать всерьез чушь, которую несут с апломбом, – потому что это все равно чушь, и больше ничего».

– Мираж, – всхлипывала Луиза, – вы совершенно правы, госпожа баронесса, меня пытались завлечь миражом… А на самом деле… на самом деле… – Она подняла на собеседницу страдальческие глаза, завозилась с платком и опять уронила на пол сумочку. – Может быть, он сумасшедший? – предположила она, собирая рассыпавшиеся по полу мелочи, половина которых снова падала у нее из рук, прежде чем она успевала положить их обратно.

– Я не знаю, – устало промолвила Амалия, – я ничего уже не знаю… Но он сейчас в Полтаве, и так как он ничего не делает просто так, не исключено, что он захочет увидеться с вами. Я лишь прошу, чтобы вы были осторожны, если будете с ним общаться. В конце концов он все-таки ваш отец…

– Если только мой отец не был тот, другой, – усмехнулась Луиза. – Знаете, я в последнее время все чаще думаю, что моя приемная мать была права. Наверное, мне не стоило приезжать в вашу страну и ворошить то, что случилось двадцать лет назад.

– То, что случилось тогда, касается вас более, чем кого-либо другого, – возразила Амалия. – И я уважаю ваше мужество и ваше желание узнать правду. К сожалению, чем больше подробностей мы узнаем, тем более сомнительной кажется невиновность вашего отца.

Луиза ничего не ответила, и после небольшой паузы Амалия заговорила о чем-то другом.