Глава 19. Третий ключ

На следующее утро прибыл экипаж, который Августин Фридрихович прислал за хозяйкой, и Амалия с Луизой отправились в имение, принадлежавшее баронессе фон Корф.

Они ехали и час, и два, и три по дороге среди лугов, полей и лесов, и Луиза сначала поддерживала разговор, потом изумленно смолкла, а под конец воскликнула:

– Я и не знала, что ваша страна такая большая!

Амалия не любила замечаний такого рода, которые она находила глупыми и которые не редкость услышать от иностранцев, впервые приехавших в Российскую империю. «Не знала, что же мешало на карту посмотреть?» Однако она сдержалась и не стала показывать свое неудовольствие.

– Скоро мы уже будем на месте, – сказала баронесса фон Корф.

Вот и холмы, и последний поворот, и коляска подплывает к крыльцу, на которое только что вышел Августин Фридрихович – ее управляющий, серьезный молодой немец в очках.

Он витиевато приветствовал хозяйку, объяснил, что готов отчитаться о делах в любой момент, когда она пожелает, и добавил, что комнаты для госпожи баронессы и ее гостьи давно приготовлены и ждут их.

– Яков здесь? – спросила Амалия. – Я хочу с ним поговорить о том, что произошло тут двадцать лет назад.

Старый Яков, прислуживавший еще генералу Тамарину, а потом отцу Амалии, доживал свой век в усадьбе. Персонажи, подобные ему, в пьесах того времени составляют общий тип старого преданного слуги, который непременно вздыхал, что нынче времена уже не те, и отмену крепостного права двадцать с лишним лет назад считал несчастьем; но Амалия потому и не любила типы, что они утрировали реальность и сводили живой характер к некой сумме смешных мелочей, над которыми принято зубоскалить в театре. Может быть, Яков и позволял себе изредка ворчать на современность, но это вовсе не мешало ему живо интересоваться всеми материальными проявлениями прогресса, и телеграф, железные дороги, курьерские поезда искренне радовали его. Что касается крепостного права, то Яков никогда не утверждал, что при нем было лучше, но его сердило, когда при нем начинали критиковать его господ.

Он вышел на крыльцо, опираясь на палку и щурясь на солнце, как-то очень грамотно оттер управляющего и несколько раз поклонился Амалии чуть ли не в пояс, хотя она и уверяла его, что не стоит этого делать.

– Августин Фридрихович, вы, кажется, говорите по-французски? Покажите нашей гостье усадьбу, а я пока поговорю с Яковом.

Управляющий и Луиза ушли, а Амалия прошла на террасу и села в плетеное кресло. Она пригласила Якова сесть в кресло напротив, но слуга помнил, что это было любимое место генерала Тамарина, и отказался наотрез. Поняв, что старика не переубедить, Амалия решила перейти к делу.

– Яков, эта девушка, которая приехала со мной, – дочь Луизы Леман. Она хочет выяснить обстоятельства гибели своей матери. Я буду тебе очень признательна, если ты расскажешь все, что знаешь.

Амалия снова выслушала рассказ о том, как Яков видел вечером возле башни Сергея Петровича, который перевозил тело убитой женщины. Выяснилось, что Аделаида Станиславовна была очень точна и не пропустила ни одной, даже мельчайшей, детали.

– Господин Фиалковский, – обиженно пропыхтел Яков, – пытался меня убедить, что это Егор увозил тогда убитую Луизу, а когда я повторил свои показания, ко мне пришел человек от Сергея Петровича и стал предлагать деньги.

– И много?

– Сначала десять рублей, потом двадцать, потом пятьдесят. Пришел на другой день и сказал, что его хозяин согласен на сто. Но я-то вовсе не был согласен… Это Сергей Петрович должен был очутиться в Сибири за убийство, а вовсе не Егор. Но большие деньги делают и не такие чудеса…

– А что стало со слугами Мокроусова? – спросила Амалия. – Его имение купил Пироженко, и сейчас там живут его дочь с мужем… А куда делись слуги?

– Некоторые до сих пор служат, – ответил Яков, подумав, – кто-то уехал, кто-то умер. Экономка в Полтаве живет, туда Сергей Петрович окончательно перебрался, как только башню сломал.

Амалия насторожилась.

– Что значит – сломал? Ты о башне, в которой произошло убийство?

– Да, сударыня. После убийства он разлюбил эти места, все в Полтаве пропадал. А как только процесс закончился и Егора сослали в Сибирь, так Сергей Петрович велел башню снести, чтобы духу ее не было, имение продал Пироженке, сам в Полтаву перебрался, а потом вообще за границу уехал.

«Очень мило, – со злостью подумала Амалия. – Поразительный человек – как только начинаешь думать, что, может быть, любовницу все-таки убил не он, как узнаешь что-нибудь такое, что только еще сильнее убеждает в его виновности. Зачем ему ломать башню, если он не имеет к смерти Луизы никакого отношения? А вот убийце, должно быть, очень хотелось уничтожить все, что напоминало о его преступлении».

– Ты помнишь экономку Мокроусова, Елену Кирилловну? – спросила Амалия. – Она случайно не была любовницей своего хозяина?

– Жена управляющего? – вытаращил глаза Яков. – Да нет, сударыня, что вы! У нее муж был немец, и она сама ему под стать – такая же аккуратная и правильная. Никто, кроме супруга, ее не интересовал, она бы и смотреть ни на кого другого не стала. Обо всех, с кем у Сергея Петровича что-то было, в округе сразу же становилось известно. Не умел он язык на привязи держать…

– Просто я была у нее в Полтаве, – сказала Амалия, – и она убеждала меня, что это Надежда Кочубей убила Луизу, а Сергей Петрович тут ни при чем.

– Простите, сударыня, это моя вина, – вздохнул Яков. – Не догадался я тогда остаться подольше возле башни и посмотреть, что будет. Может, я бы не только Сергея Петровича увидел, но и Надежду Илларионовну, и услышал бы, о чем они разговаривают… А так меня на суде на смех подняли. И темно тогда было, дескать, и не мог я ничего видеть, и не мог издали никого узнать… Плохо, сударыня, когда неправда торжествует, ой как плохо!

На следующий день Амалия принялась разыскивать свидетелей, которые еще помнили Луизу Леман и могли рассказать что-нибудь об обстоятельствах ее убийства. Ей удалось выяснить массу любопытных подробностей, не имеющих к делу прямого отношения, – например, сколько человек Мокроусова платил за отказ от показаний и сколько удалось выторговать местному кулаку Кандыбко, чей сын, служивший в усадьбе, стал свидетелем того, как Сергей Петрович сжигал свою окровавленную одежду и одеяло, в которое заворачивал труп. Похоже, что двадцать лет назад местные жители не видели ничего зазорного в том, чтобы за деньги обмануть правосудие и помочь преступнику – или как минимум его сообщнику – избежать наказания. Более того, те, кто ничего не знал о случившемся, не на шутку завидовали тем, кто ухитрился сделать деньги на своих знаниях. Однако за двадцать лет во мнении людей произошли разительные перемены. Прежде всего стало ясно, что деньги не принесли Кандыбко счастья – хата отца сгорела, а сын утонул в болоте. У кого-то еще погибли дети, кто-то разорился, и отныне все неприятности лжесвидетелей приписывались тому, что полученные за кровь деньги принесли им несчастье. При этом как-то забывали, что дети умирали не только у тех, кто брал деньги Мокроусова, и что пожары случались не только у любителей поживиться любой ценой.

Отдельно стоит упомянуть местную легенду о попелюхе, которая вследствие смерти Луизы заиграла новыми мрачными красками. Одни говорили, что попелюхой теперь стала сама француженка и иногда по ночам возле болота видна призрачная фигура прекрасной женщины, которая заманивает путников в трясину. Другие уверяли, что попелюха мстит тем, кто не сказал на суде правду, и это от нее идут все их беды. Третьи своими глазами видели, как попелюха выходит из тумана, когда он стелется над оврагом, в котором нашли тело француженки. Вообще овраг, болото и развалины башни в лесу люди старались обходить стороной, а самые суеверные после наступления темноты даже не ездили дорогой, которая ведет через лес.

– Я как-то возвращалась вечером со станции, так кучер наотрез отказался ехать через лес, и нам пришлось сделать крюк в десять верст, – сказала Амалии дочь цветовода Пироженко, которой теперь принадлежала усадьба Мокроусова. – Суеверия неистребимы, госпожа баронесса!

Узнав, что Груша и ее муж Петр до сих пор работают в усадьбе, Амалия попросила позволения поговорить с ними.

– Разумеется, если хотите, – сказала новая хозяйка, – но они все равно ничего не знают. Когда мы перебрались сюда, я и так их расспрашивала, и этак: кто все-таки убил Луизу? Так до сих пор ничего и не понятно. То ли это была Надежда Кочубей, то ли Сергей Петрович. Крестьяне, само собой, все о попелюхе толкуют, но это, конечно, сущий вздор.

Петр околачивался возле кухни, поглядывая в ее сторону умильным взором голодной собаки, которая видит перед собой дверь колбасного магазина. Груша, примостившись на низеньком стульчике, проворно зашивала какую-то салфеточку. Как многие супруги, которые в молодости ссорились чуть ли не каждый день, но все же не расстались, эта пара производила сейчас обманчивое впечатление полной гармонии, и человек не слишком наблюдательный мог решить, что эта гармония царила всегда. Груша с возрастом располнела, ее костлявость стала значительно менее заметна, и ее угловатые черты смягчились. Что касается Петра, то сейчас это был натуральный колобок, только ростом под метр восемьдесят. Вид у него был сытый, добродушный и недалекий, но тут Амалия увидела его глаза и невольно насторожилась. Интуитивно она почувствовала, что Петр вовсе не так прост, как кажется; впрочем, среди окрестных жителей он всегда имел репутацию человека себе на уме.

– Вы, наверное, уже слышали, что в наши края приехала дочь мадемуазель Леман, – начала Амалия. Груша приличия ради издала несколько изумленных восклицаний, но Амалия по выражению ее лица поняла, что слугам уже было все известно. – Она думает, что ей удастся выяснить, кто все-таки убил ее мать, но она не говорит по-русски, и я задаю вопросы вместо нее. – Говоря все это, Амалия пожала плечами, словно сама она не слишком верила в то, что ей удастся разузнать что-то новое. – В вину Егора Домолежанки она не верит, и я думаю, что она совершенно права…

– Конечно, права! – вскинулась Груша. – Егор хороший парень, он никого не убивал…

– Вы хорошо знали Луизу, раз прислуживали ей, – сказала Амалия. – У нее были враги, кроме Надежды Илларионовны?

Однако слуги были категоричны: ничего подобного они не заметили.

– А как Сергей Петрович относился к ней в последнее время? – спросила Амалия. – Может быть, как-то переменился, или охладел, или начал с ней ссориться…

Но и тут ответом было решительное «нет».

– Многие знали, что Сергей Петрович встречается в башне с Надеждой Кочубей?

– Да уж секрета это не составляло, – пробормотал Петр, принюхиваясь к божественному аромату, доносившемуся из кухни. – У хозяина было два ключа от башни, а потом вдруг остался один. Потом госпожа Кочубей стала часто ходить в лес, чтобы собирать цветы. Тут всякий догадается, что к чему…

– А ключей было только два, не было запасного? – спросила Амалия.

– Только два, – объявила Груша.

– И никто не мог сделать третий ключ?

Тут супруги обменялись каким-то двусмысленным взглядом, так что Амалия забеспокоилась.

– Скажи, – негромко промолвила Груша, не сводя глаз с мужа.

– Да что мне говорить?

– Про ключ. Как она тебя послала, денег дала и велела молчать.

– Куда послала и о ком, собственно, идет речь? – вмешалась Амалия.

– Да француженка эта, – нехотя отозвался Петр. – Однажды хозяин уехал в Полтаву, она отдала мне ключ от башни и велела, чтобы я пошел в деревню и сделал точно такой же, но никому не говорил, что это и для кого.

– Так у Луизы был третий ключ? – спросила баронесса фон Корф после паузы.

– Да, госпожа баронесса.

– И вы не сказали об этом на суде?

Петр насупился.

– Так она же сама велела молчать, – ответил он со смешком.

– Петя на нее обижен был, – сочла нужным объяснить Груша. – Она все смеялась над тем, что он много ест, и дразнила его, что однажды он застрянет в дверях и не сможет ни войти, ни выйти.

– Стерва она была, – неожиданно выпалил слуга.

– Да брось! Не такая уж она была плохая хозяйка…

– У нас поваренок был косой, так она говорила, что он никогда толком не знает, на что смотрит. Девушек гоняла, если они красивые были, они уж старались похуже одеваться и на глаза ей не попадаться – нет, она все равно старалась их выжить. Иоганн Карлович уж на что спокойный был человек и в ее дела не мешался, и то он ей не нравился. Все задирала его, меня, говорит, раздражает, что он такой, ни рыба, мол, ни мясо.

– А как она относилась к Елене Кирилловне? – поинтересовалась Амалия.

– Тоже пыталась ее задирать, но Елена Кирилловна умеет себя поставить. Она мужу под стать была, всегда вежливая, спокойная, ни одного слова грубого от нее не услышишь, но и сама грубостей терпеть не станет. Если б не она и не господин управляющий, то Сергей Петрович куда раньше бы разорился. Только они за хозяйством и следили, как надо.

– В каком смысле – разорился?

– Так он почему все продал-то и уехал – потому что денег осталось мало, – объяснила Груша. – Адвокаты, да взятки, да господин Фиалковский, который тоже своего не упустит… Словом, потерял на этом деле Сергей Петрович уйму денег. Раньше, если какие трудности возникали, его родственники всегда выручали, а после убийства Луизы они знать его не желали.

– Вы что-то путаете, – решительно сказала Амалия. – У него сейчас состояние в несколько миллионов, а уехал он из этих мест потому, что просто невозможно было после всего случившегося здесь оставаться.

– Уж не знаю, откуда у него сейчас состояние, – заявил Петр, – но после процесса у него дела вконец были расстроены. Сюда, положим, он больше приезжать не хотел, но ему в то время и на содержание дома в Полтаве еле-еле хватало. Но, конечно, он никому никогда не показывал, как у него все скверно. Когда уезжал, всем слугам на прощание сделал подарки.

– А когда он башню велел сломать?

– Сразу же после процесса. Да он и раньше не скрывал, что велит ее уничтожить. «Я, – говорит, – даже думать не хочу, что существует то место, где Луизу так жестоко убили». – Груша шмыгнула носом. – Мне кажется, что бы там ни говорили, но он все-таки ее любил.

– Кому нужна такая любовь, из-за которой оказываешься на том свете, – проворчал Петр, и Амалия была вынуждена признать, что слуга смотрел в корень дела. Хоть и в примитивной форме, но он повторил ее собственные мысли.

Потратив еще несколько дней на разговоры со свидетелями, Амалия убедилась, что сведения, которые она узнала, не прибавляют ничего нового к тому, что ей уже было известно. Никто не знал, откуда взялось орудие убийства, никто не мог точно сказать, кто именно убил Луизу Леман, и, по большому счету, людям было все равно, что произошло двадцать лет назад.

Вечером Амалия сидела на террасе в старом плетеном кресле, в котором в былые годы любил отдыхать ее дед, генерал Тамарин. Рассеянно слушая доклад Августина Фридриховича о том, как идут дела в имении, она размышляла о том, почему ей так тягостно здесь находиться, почему она хочет как можно скорее вернуться в Петербург. «Может быть, – думала Амалия, – все потому, что есть люди деревни и есть люди города. Одним хорошо только на лоне природы, другие чувствуют себя в своей тарелке лишь тогда, когда вокруг дома, улицы и копошение человеческого муравейника».

Генерал Тамарин мог годами безвылазно жить в деревне, но уже его сын предпочитал города, а внучка – тем более. Вдохновенно блестя стеклами очков, Августин Фридрихович старался заинтересовать баронессу фон Корф описанием паровой молотилки – машины, которую перевозили по губернии на нескольких упряжках волов туда, где требовались ее услуги, и на месте обмолачивали пшеницу по четыре копейки за пуд. Амалии было неловко, что она, хозяйка, не ощущает ничего, кроме вежливого равнодушия, хотя речь идет о ее пшенице, о ее деньгах, и только для нее Августин Фридрихович так хлопотал о том, чтобы молотилку привезли именно тогда, когда было нужно. Но в то же самое время что-то мешало ей разорвать непрочную связь, которая еще соединяла ее с родовым имением Тамариных. Она не могла представить себе, что когда-нибудь продаст его и окончательно переселится в город. И этого противоречия Амалия не могла себе объяснить.