ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
4 января 1992
Дорогой друг,
Я хочу извиниться за своё последнее письмо. Честно говоря, я не очень многое из него помню, но, судя по тому, в каком состоянии я проснулся утром, вряд ли оно было очень приятным. Всё, что я помню — это как остаток ночи искал по дому конверт и марки. Когда я, наконец, нашёл их, я подписал свой адрес и спустился вниз по холму на почту, потому что знал, что если не опущу письмо в ящик, чтобы его уже нельзя было забрать обратно, то никогда потом его не отправлю.
Даже странно, каким важным это казалось мне в тот момент.
Только дойдя до почты, я сразу же бросил письмо в почтовый ящик. Почувствовал финал. И успокоился. Потом меня тошнило, и это продолжалось, пока не взошло солнце. Я посмотрел на дорогу и увидел множество машин, и я знал, что люди в них едут к своим дедушкам и бабушкам. И знал, что многие из них сегодня будут смотреть матч моего брата. А мои мысли словно играли в классики.
Мой брат… футбол… Брэд… Дэйв и его девушка в моей комнате… куртки… холод… зима… «Осенние листья»… никому не рассказывай… извращенец… Сэм и Крейг… Сэм… Рождество… печатная машинка… подарок… тётя Хелен… И деревья двигались… они просто не могли остановиться… так что я упал и сделал снежного ангела.
Полицейские нашли меня посиневшим и спящим.
Я продолжал дрожать от холода, даже после того как мама с папой забрали меня домой из реанимации. Ничего особенно плохого не случилось, ведь такое со мной уже бывало, когда я был ребёнком и ходил по врачам. Я просто бродил и засыпал где попало. Все знали, что я поехал на вечеринку, но никто, даже сестра, не могли подумать, что это как-то связано между собой. А я держал рот на замке, потому что не хотел подставить Сэм, или Патрика, или Боба. Но больше всего я не хотел видеть лицо своей матери, или ещё хуже — отца, если бы я сказал им правду.
Так что я вообще ничего не сказал.
Я просто молчал и смотрел по сторонам. И замечал детали. Точки на потолке. И то, что одеяло, которое мне выдали, было грубым на ощупь. И то, что лицо врача выглядело как будто резиновым. И каким оглушительным был его шёпот, когда он говорил родителям, что мне лучше снова начать посещать психиатра. Это был первый раз, когда доктор сказал им это при мне. И его халат был таким белым. И я был таким уставшим.
Целый день я думал только о том, что мы пропустили игру брата из-за меня, и очень надеялся, что сестра её запишет. К счастью, она записала.
Мы вернулись домой, и мама сделала мне чаю, а папа спросил, не хочу ли я сесть и посмотреть игру, на что я согласился. Мы смотрели, как мой брат сыграл великолепный матч, но никто не проявлял к игре живого интереса. Все взгляды были направлены на меня. И мама похвалила меня за то, что я так хорошо учился в этом году, и сказала, что доктор может помочь мне во всём разобраться. Моя мама умеет успокаивать, когда у неё есть настрой. Папа меня подбадривающе похлопал. Это такие лёгкие шлепки по колену, плечу или руке. Сестра сказала, что она может помочь мне привести в порядок волосы. Такое повышенное внимание меня насторожило.
— В каком смысле? Что не так с моими волосами?
Сестра смущённо отвела взгляд. Я потянулся руками к своим волосам и обнаружил, что большей их части просто нет. Честно, я не помню, когда это сделал, но, судя по виду, я схватил ножницы и начал стричь без особой стратегии. Местами волос не было вообще. Словно мясник рубил. После вечеринки я долго не смотрел в зеркало, потому что моё лицо было каким-то иным и пугало меня. Так что я бы даже и не заметил.
Сестра немного привела мои волосы в порядок, и мне повезло, что все в школе, включая Сэм и Патрика, сказали, что это выглядит классно.
— Цыпочка, — был вердикт Патрика.
Несмотря на это, я решил больше никогда не принимать ЛСД.
С любовью, Чарли.
14 января 1992
Дорогой друг,
Я обманываю себя, пытаясь вернуться к прежней жизни, и никто об этом не знает. Сложно просто сидеть в своей комнате и читать, как раньше. Сложно даже говорить с братом по телефону. Его команда заняла третье место по всей стране. И никто не сказал ему, что мы пропустили прямую трансляцию матча из-за меня.
Я пошёл в библиотеку и взял книгу, потому что всё это начинало меня пугать. В любой момент перед глазами всё кружилось, а звуки становились глухими и тяжёлыми. Я не мог оформить мысли в слова. В этой книге написано, что когда люди принимают ЛСД, потом они уже не могут от него отказаться. Что от этого количество нейротрансмитеров в мозгу увеличивается. Что этот наркотик вызывает двенадцатичасовую шизофрению, и если нейротрансмитеров слишком много, от этого невозможно избавиться.
В библиотеке я часто задышал. Мне стало плохо, потому что я вспомнил детей-шизофреников в больнице, которых я видел в детстве. И то, что накануне я заметил, что все носят свою новую одежду, которую получили на Рождество, поэтому решил одеть в школу свой новый пиджак от Патрика, и меня дразнили целых девять часов, тоже не способствовало улучшению настроения. Это был такой плохой день. Я впервые прогулял урок и пошёл встретиться с Патриком и Сэм.
— Классно выглядишь, Чарли, — сказал Патрик, улыбаясь.
— Я возьму сигарету? — спросил я. Я не мог заставить себя сказать «стрельну сигаретку». Только не в первый раз. Просто не мог.
— Конечно, — сказал Патрик. Сэм остановила его.
— Что случилось, Чарли?
Я рассказал им, что случилось, и Патрик начал расспрашивать меня, была ли моя поездка плохой.
— Нет. Нет. Это не из-за этого. Мне становилось грустно.
Сэм положила руку мне на плечо и сказала, что знает, через что я прохожу. Она сказала, что мне не стоит волноваться из-за этого. Однажды попробовав это, ты запоминаешь, как выглядят вещи под кайфом. Вот и всё. Как когда дорога превращается в волны. И когда твоё лицо пластиковое, а глаза — разного размера. Всё это только в твоей голове.
Тогда она дала мне сигарету.
Когда я зажёг её, то не закашлялся. Она успокаивала меня. Я знаю, что это вредит здоровью, но в тот момент это казалось правильным.
— Теперь сосредоточься на дыме, — сказала Сэм. И я сосредоточился на дыме.
— Всё нормально, да?
— Ага, кажется, — сказал я.
— Теперь посмотри на цемент спортплощадки. Он движется?
— Ага.
— Ладно… теперь сосредоточься на клочке бумаги, который лежит на земле.
И я сосредоточился на клочке бумаги, который лежал на земле.
- Теперь цемент движется?
- Нет, не движется.
- Ну вот, всё будет хорошо. Наверное, тебе больше не стоит травить себя.
Сэм объясняла, что она называет «трансом». Транс происходит, если ты не сосредотачиваешься на чём-то определённом, и тебя поглощает картинка, перед глазами всё плывёт. Она сказала, что обычно это используют как метафору, но для людей, которым больше не стоит себя травить, это буквальное выражение.
Тогда я засмеялся. Я испытал такое облегчение. И Сэм с Патриком улыбнулись. Я был рад, что они тоже улыбались; я не выносил их озабоченного вида.
С тех пор перед моими глазами перестало всё плыть. Я не стал прогуливать следующий урок. Думаю, что теперь я не чувствую себя большим обманщиком из-за того, что прокручивал в голове свою жизнь. Билл сказал, что моё сочинение по книге «Над пропастью во ржи» (которое я напечатал на своей новой печатной машинке!) лучшее из всех, что я когда-либо писал. Он сказал, что я быстро развиваюсь, и в качестве поощрения дал другую книгу — «На дороге» Джека Керуака.
Теперь я выкуриваю по десять сигарет в день.
С любовью, Чарли.
25 января 1992
Дорогой друг,
Я прекрасно себя чувствую! Правда. Нужно запомнить это чувство до следующего раза, когда у меня будет ужасная неделя. Ты когда-нибудь так делал? Иногда у меня резко меняется настроение, и я не знаю почему. Когда у меня такое прекрасное настроение, как сейчас, я стараюсь напоминать себе, что когда-нибудь наступит ужасная неделя, и поэтому нужно запастись прекрасными впечатлениями, чтобы во время этой ужасной недели я мог о них вспомнить и поверить, что скоро всё опять будет хорошо. Не то чтобы это срабатывает, но я думаю, что пытаться стоит.
Мой психиатр — очень милый человек. Он намного лучше моего предыдущего психиатра. Мы говорим о том, что я чувствую и помню, о чём думаю. Например, об одном случае, когда я был маленьким и однажды гулял по улице в своём районе. Я был совершенно голый и держал над собой ярко-голубой зонтик, хоть дождя и не было. Я был так рад, потому что мама улыбалась. Она редко улыбалась. Она сфотографировала меня, и соседи стали жаловаться.
Или о моменте, когда я увидел рекламу фильма про человека, которого обвиняли в убийстве, хотя он его не совершал. Главную роль в этом фильме сыграл актёр из «M*A*S*H». Наверное, поэтому я его и запомнил. В рекламе говорилось, что фильм о том, как он пытался доказать свою невиновность и как всё равно мог попасть за решётку. Это меня очень напугало. Сильно напугало. Быть наказанным за то, чего не совершал. Или быть невиновной жертвой. Я бы ни за что не хотел это испытать.
Не знаю, важно ли говорить тебе обо всём этом, но в тот момент я словно почувствовал «прорыв».
Самое хорошее в моём психиатре то, что в зале ожидания у него лежит много журналов. Однажды я прочитал статью про группу Nirvana, и там ничего не говорилось про салат-латук или медово-горчичный соус.
Хотя там всё время упоминались проблемы с пищеварением у солиста. Это было странно.
Как я тебе уже рассказывал, Патрику и Сэм нравится одна известная песня у этой группы, так что я прочитал статью, чтобы было что с ними обсудить. В концовке журнал сравнивал солиста с Джоном Ленноном из The Beatles. Позднее я рассказал об этом Сэм, и она рассердилась. Она сказала, что если его и можно с кем-то сравнить, то только с Джоном Моррисоном, но, вообще-то, он ни на кого, кроме самого себя, не похож. Мы все сидели в «Большом парне» после «Рокки Хоррора», и у нас завязалась такая беседа.
Крейг сказал, что проблемы оттого и появляются, что все постоянно всех со всеми сравнивают, и это подвергает людей сомнению, как на его уроках фотографии.
Боб сказал, что проблема в наших родителях, которые не хотят отпускать свою молодость, и если они оказываются не в теме, это их убивает.
Патрик сказал, что проблема в том, что всё это уже случалось в прошлом, и делать что-то новое очень нелегко. Никто не может стать таким же великим, как The Beatles, потому что они уже заняли это место. Они стали такими великими, потому что им было не с кем себя сравнивать, и потолком для них было только небо.
Сэм добавила, что в наши дни всякая группа уже после второго выпущенного альбома сравнивает себя с The Beatles, и с этого момента их изюминка теряется.
— А ты что думаешь, Чарли?
Не помню, где я это прочитал или услышал. Я сказал, что, может быть, в книге Скотта Фицджеральда «По эту сторону рая». Где-то в конце книги есть момент, в котором главный герой встречает старшего джентльмена. Они встречаются на футбольном матче встречи выпускников Лиги Плюща, и у них завязывается спор. Джентльмен был уверенным в себе. Парень же выглядел изнурённым.
Так или иначе, между ними завязывается разговор. Парень, в силу возраста, идеалист. Он говорит о том, что его поколению нет никакого отдыха. Он говорит что-то вроде:
— Сейчас не время для геройства, никто этого не допустит.
Действие книги происходит в двадцатых годах, и это здорово, потому что, думаю, в то время в «Большом парне» мог завязаться такой же разговор. Возможно, это обсуждали наши родители и деды. Возможно, прямо сейчас это происходило и с нами.
И я сказал, что журнал пытался представить этого солиста героем, но позднее о нём может всплыть что-то, что не позволит даже считать его человеком. Я не знал почему, ведь для меня он был просто парнем, пишущим песни, которые нравятся многим людям, и я считал, что этого достаточно, чтобы им заинтересовались. Возможно, я не прав, но все за столом стали это обсуждать.
Сэм винила телевидение. Патрик — правительство. Крейг обвинял СМИ. А Боб ушёл в туалет.
Не знаю, зачем мы это делали, и понимаю, что всё равно в итоге мы ни к чему не пришли, но просто сидеть там и говорить о своём положении в мире было так здорово. Совсем как когда Билл сказал мне «быть активнее». Тогда я пошёл на танцевальный вечер, как я тебе уже рассказывал, но это было намного веселее. Особенно здорово было думать, что люди по всему миру обсуждают похожие вещи, сидя в своих подобиях «Большого парня».
Я бы сказал об этом остальным сидящим за столом, но им нравилось строить из себя циников, и я не хотел всё портить. Так что я просто немного отодвинулся, посмотрел на Сэм, сидящую рядом с Крейгом, и постарался не грустить из-за этого. Должен сказать, у меня не слишком хорошо получилось. Но в какой-то момент, когда Крейг о чём-то рассуждал, Сэм повернулась ко мне и улыбнулась. Она улыбалась как будто в замедленной съёмке, и всё стало хорошо.
Я рассказал об этом своему психиатру, но он ответил, что с выводами пока торопиться не стоит.
Я не знаю. Я просто прекрасно провёл день. Надеюсь, ты тоже.
С любовью, Чарли.
2 февраля 1992
Дорогой друг,
«На дороге» — очень хорошая книга. Билл не попросил меня написать по ней сочинение, потому что, как я уже сказал, она была «поощрением». Он только попросил меня зайти к нему в кабинет после уроков, чтобы обсудить книгу, что я и сделал. Он приготовил мне чай, и я почувствовал себя взрослым. Он даже разрешил мне закурить у себя в кабинете, но поторопил меня с этим из-за риска здоровью. У себя на столе он нашёл брошюру о курении и подарил её мне. Теперь я использую её как закладку.
Я думал, что мы с Биллом поговорим о книге, но говорили мы о других вещах. Здорово, что в последнее время у меня завязывается много разговоров. Билл спрашивал меня о Сэм, и Патрике, и моих родителях, и я рассказал ему о получении водительских прав и разговоре в «Большом парне». Я рассказал ему и о своём психиатре. Но о вечеринке и сестре с её парнем я умолчал. Они до сих пор тайно встречаются, что, по словам сестры, только «прибавляет их отношениям страсти».
После того, как я рассказал Биллу о своей жизни, я спросил о его. И это тоже было здорово, потому что он не пытался выглядеть крутым в моих глазах и показать, что он в теме. Он просто был собой. Он рассказал, что изучал трудоустройство студентов в каком-то западном колледже, в котором не ставили оценок, что показалось мне странным, но Билл сказал, что для него это было лучшее образование. Он сказал, что даст мне брошюру об этом колледже, когда придёт время.
После окончания Брауновского университета Билл некоторое время путешествовал по Европе и, вернувшись домой, присоединился к организации «Преподавай за Америку». По окончании этого года он думает переехать в Нью-Йорк и писать там пьесы. Мне кажется, он ещё довольно молод, хотя я подумал, что спрашивать его об этом было бы невежливо. Но я спросил, есть ли у него девушка, и он сказал, что нет. Говоря это, он казался грустным, но я решил не любопытничать, потому что подумал, что это слишком личное. Потом он дал мне очередную книгу. Она называется «Голый завтрак».
Придя домой, я начал читать её, и, если честно, я понятия не имею, о чём там этот парень говорит. Я не стану рассказывать об этом Биллу. Сэм сказала, что Уильям Берроуз написал эту книгу под действием героина, и мне просто нужно поймать настроение. Я так и сделал. Но всё равно не смог понять, о чём он говорит, поэтому спустился вниз и стал смотреть телевизор с сестрой.
Там шёл «Гомер Пайл», и сестра притихла и была угрюмой. Я пытался с ней разговаривать, но она только сказала мне заткнуться и отстать от неё. Несколько минут я смотрел шоу, но в нём мне показалось даже меньше смысла, чем в книге, так что я решил пойти сделать математику, что было ошибкой, потому что до математики мне никогда не было дела.
Весь день я был сбит с толку.
Я пытался помочь маме на кухне, но уронил кастрюлю, и она сказала мне пойти почитать в комнате, пока не придёт отец, но из-за чтения и началась вся эта путаница. К счастью, отец пришёл прежде, чем я снова взял в руки книгу, но он сказал мне перестать «виснуть на его плечах, как обезьянка», потому что хотел посмотреть хоккей. Некоторое время мы вместе смотрели хоккей, но я всё время спрашивал, за какие страны играют команды, а он закрывал глаза, что означает, что он спал, но не хотел, чтобы я переключал канал. Тогда он сказал мне пойти посмотреть телевизор с сестрой, что я и сделал, но она сказала мне пойти помочь маме на кухне, что я и сделал, а та сказала мне пойти почитать в свой комнате. Что я и сделал.
Я уже прочитал около трети всей книги, и она довольно неплохая.
С любовью, Чарли.
8 февраля 1992
Дорогой друг,
Девушка пригласила меня на бал Сэди Хоукинс. Если ты не знаешь, о чём я, это бал, куда девушки приглашают парней. В моём случае, девушка — это Мэри Элизабет, а парень — я. Ты можешь в это поверить?!
Думаю, это началось, когда в пятницу я помогал Мэри Элизабет сшивать новый номер «Рокки Панк», перед тем как мы пошли на «Шоу ужасов Рокки Хоррора». В тот день Мэри Элизабет была такой милой. Она сказала, что это лучший номер из всех, что мы когда-либо выпускали, и назвала две причины, обе из которых относились ко мне.
Во-первых, этот выпуск был в цвете, а во-вторых, в нём было стихотворение, которое я дал Патрику.
У нас и вправду получился отличный номер. Думаю, моё отношение к нему не изменится, даже когда я вырасту. В него вошли несколько цветных фотографий Крейга и «подпольные» новости о музыкальных группах от Сэм. Мэри Элизабет написала статью о кандидатах Демократической партии. Также выпуск включает копию брошюры Боба о конопле, а Патрик нарисовал шуточный купон, по которому, купив печенье-смайлик в «Большом парне», можно получить бесплатный минет. Существуют ограничения!
Там есть даже фотография голого Патрика (со спины), представляешь! Сэм попросила Крейга его сфотографировать. Мэри Элизабет сказала всем никому не говорить, что это Патрик, что все, кроме самого Патрика, и делали.
Всю ночь он кричал:
— Покажи себя, детка! Покажи!
Ему нравятся эти слова, они из его любимого фильма «Продюсеры».
Мэри Элизабет подумала, что Патрик попросил её напечатать фотографию в журнале, чтобы у Брэда был его снимок, и это не вызвало бы подозрений, но она не была в этом уверена. Брэд купил журнал, даже не посмотрев на фотографию, так что, наверное, она была права.
Когда тем вечером я пришёл на «Шоу ужасов Рокки Хоррора», Мэри Элизабет очень злилась, потому что Крейг не объявился. Никто не знал почему. Даже Сэм. Проблема была в том, что некому было играть Рокки, робота-силача (не уверен точно, кто он такой). Посмотрев вокруг, Мэри Элизабет повернулась ко мне.
— Чарли, сколько раз ты смотрел шоу?
— Раз десять.
— Как думаешь, у тебя получится сыграть Рокки?
— Но я не подхожу на эту роль.
— Неважно. Ты сможешь его сыграть?
— Наверное.
— Наверное или точно?
— Наверное.
— Ладно, пойдёт.
Не успел я оглянуться, как остался в одних тапочках и плавках, которые кто-то раскрасил золотым. Порой я не замечаю, как со мной что-то происходит. Я очень нервничал, потому что в шоу Рокки прикасается к Джаннет по всему телу, а Джаннет играла Сэм. Патрик постоянно шутил, что у меня произойдёт эрекция. Я надеялся, что этого не случится. Однажды у меня произошла эрекция прямо на уроке, когда я должен был идти отвечать к доске. Это было ужасно. И когда я осознал, что это может произойти при свете софитов, когда на мне будут одни плавки, я запаниковал. Я чуть было не отказался от участия в шоу, но Сэм сказала мне, что хочет, чтобы я сыграл Рокки, и это, наверное, единственное, что мне нужно было тогда услышать.
Не буду вдаваться в детали всего шоу, но это было лучшее, что я когда-либо делал в жизни. Я серьёзно. Я притворялся, будто пою, танцевал, а в финале даже надел боа из перьев, чему я не придавал особого значения, потому что это было частью шоу, но Патрик только об этом и говорил.
— Чарли в боа из перьев! Чарли в боа из перьев!
Его было не остановить.
Когда шоу закончилось, мы все вместе вышли на поклон, и все нам аплодировали. Патрик даже подтолкнул меня вперёд, и я поклонился впереди остальных актёров. Думаю, это что-то вроде посвящения для новых членов актёрского состава. Всё, о чём я мог думать, — как здорово, что мне все аплодируют, и как хорошо, что никто из семьи не видел меня в роли Рокки в боа из перьев. Особенно папа.
У меня всё же произошла эрекция, но чуть позже, на парковке рядом с «Большим парнем». Как раз тогда Мэри Элизабет и пригласила меня пойти с ней на бал Сэди Хоукинс, сказав:
— Ты отлично выглядел в своём костюме.
Мне нравятся девчонки. Правда, нравятся. Потому что они могут подумать, что ты хорошо выглядишь в плавках, даже если это не так.
Я чувствовал вину из-за своей эрекции в свете последних событий, но не мог ничего сделать.
Я рассказал своей сестре, что пойду на бал Сэди Хоукинс с девушкой, но она выглядела растерянной. Я попытался попросить у неё совета, как обращаться с девушкой на свидании, ведь раньше я никогда не был на свиданиях, но она не ответила. Она не грубила мне. Просто смотрела в пространство. Я спросил, в порядке ли она, и она ответила, что ей нужно побыть одной. Тогда я поднялся к себе и стал дочитывать «Голый завтрак».
Закончив, я просто лежал на кровати, смотря в потолок, и улыбался, потому что мне нравилось это спокойствие.
С любовью, Чарли.
9 февраля 1992
Дорогой друг,
Должен тебе кое-что сказать по поводу моего прошлого письма. Я знаю, что Сэм никогда не пригласила бы меня на бал. Знаю, что она позвала бы Крейга, а если и не Крейга, тогда Патрика, ведь Брэд идёт со своей девушкой Нэнси. Я думаю, что Мэри Элизабет очень умная и симпатичная, и рад, что на своё первое свидание пойду именно с ней. Но после того как я согласился, и Мэри Элизабет рассказала об этом всей компании, я хотел, чтобы Сэм ревновала. Я знаю, что хотеть этого неправильно, но тем не менее.
Хотя Сэм и не ревновала. Если честно, она радовалась от всей души, и мне тяжело это признавать.
Она даже рассказала мне, как нужно обращаться с девушкой на свидании, что было очень интересно. Она сказала, что таким девушкам, как Мэри Элизабет, не стоит говорить, что они красивые. Лучше дважды сказать, что у неё прекрасный наряд, ведь выбирала-то она его сама, в отличие от лица. Ещё она сказала, что если перед некоторыми девушками нужно открывать дверцы автомобилей и покупать им цветы, то с Мэри Элизабет так делать не надо (к тому же, это бал Сэди Хоукинс). Я спросил её, что же мне тогда делать, и она ответила, что нужно задавать много вопросов и не возражать, если Мэри Элизабет будет болтать без остановки. Я сказал, что это будет не слишком красиво выглядеть, но Сэм ответила, что постоянно так делает с парнями.
Ещё Сэм сказала, что насчёт секса с Мэри Элизабет мне нужно быть осторожным. У неё уже были парни, а это значит, что она опытнее меня. Она сказала, что если во время интимных моментов не знаешь, что делать, лучше всего следить за тем, как твой партнёр тебя целует, и целовать его так же. Она сказала, что это очень чутко, как я и хочу.
Тогда я спросил:
— Покажешь мне?
А она ответила:
— Не думай, что ты самый умный.
Мы постоянно так друг с другом разговариваем. И она всегда смеётся в такие моменты. Сэм показала мне один фокус с зажигалкой «Зиппо», и я снова спросил её о Мэри Элизабет.
— А что если я не хочу с ней интимных отношений?
— Просто скажи, что пока не готов.
— Это работает?
— Иногда.
Я хотел спросить Сэм, что мне делать, если это не сработает, но не хотел затрагивать слишком личные темы и углубляться в подробности. Хорошо бы мне перестать любить Сэм. В самом деле.
С любовью, Чарли.
15 февраля 1992
Дорогой друг,
Я чувствую себя не очень хорошо, потому что везде сплошная путаница. Я ходил на бал и сказал Мэри Элизабет, что у неё прекрасный наряд. Я задавал ей вопросы и таким образом вынуждал её всё время говорить. Я многое узнал о «воплощении», коренных американцах и буржуазии. Но больше всего я узнал о Мэри Элизабет.
Мэри Элизабет хочет поступить в Беркли и получить два высших образования. Одно — в области политологии. Второе — социология с углублённым изучением женских прав. Мэри Элизабет ненавидит школу и хочет изучать лесбийские отношения. Я спросил её, думала ли она том, что девушки привлекательны, а она посмотрела на меня как на дурака и ответила:
— Не в этом смысл.
Любимый фильм Мэри Элизабет — «Красные». Её любимая книга — автобиография женщины, одной из персонажей в фильме «Красные». Не помню её имени. Любимый цвет Мэри Элизабет — зелёный. Любимое время года — весна. Любимое мороженое (она сказала, что принципиально отказывается есть обезжиренный замороженный йогурт) — «Черри Гарсия». Её любимая еда — пицца (с грибами и зелёным перцем).
Мэри Элизабет — вегетарианка, а ещё она ненавидит своих родителей. Кроме того, она свободно говорит на испанском. Единственное, о чём она спросила меня за всё время — это о том, не хотел бы я поцеловать её на ночь. Когда я ответил, что пока не готов, она поняла и заверила, что прекрасно провела время. Она сказала, что я самый чуткий парень из всех, которых она встречала; хотя я не понял этого, ведь всё, что я делал — это не перебивал её.
Потом она спросила, не хотел бы я как-нибудь снова прогуляться, но я не обсуждал это с Сэм и не готов был ответить. Я сказал «да», потому что не хотел сделать что-то не так, но не думаю, что выдержу ещё одну ночь вопросов. Не знаю, что делать. На сколько свиданий можно сходить и всё ещё не быть готовым к поцелую? Не думаю, что я когда-нибудь буду готов поцеловать Мэри Элизабет. Я должен спросить об этом Сэм.
Между прочим, Сэм позвала на бал Патрика, после того как Крейг сказал, что слишком занят. Мне кажется, они крупно поссорились из-за этого. Наконец Крейг сказал, что не хочет идти на дурацкие школьные танцы, ведь он уже закончил школу. Во время бала Патрик пошёл на стоянку, чтобы покурить травку со своим методистом, а Мэри Элизабет — просить ди-джея поставить какие-нибудь девчачьи группы, и мы с Сэм остались наедине.
— Хорошо проводишь время?
Сэм не ответила сразу. Она была расстроена.
— Не совсем. А ты?
— Не знаю. Это моё первое свидание, поэтому мне не с чем его сравнить.
— Не волнуйся. Всё будет отлично.
— Правда?
— Хочешь немного пунша?
— Конечно.
После этого Сэм ушла. Она действительно была расстроена, и я пожалел, что не смог ничего сделать, чтобы она почувствовала себя лучше, но иногда мне кажется, что я просто не в силах что-либо исправить. Я стоял у стены и некоторое время наблюдал за танцующими. Я бы описал тебе всё, но, думаю, это та ситуация, на которой ты должен присутствовать или хотя бы знать этих людей. Но, с другой стороны, наверное, ты встречал этих же людей, когда бывал на своих школьных балах, если ты понимаешь, о чём я.
Отличием на этих танцах стала моя сестра. С ней был её парень. И во время медленной песни они, кажется, крупно поссорились, потому что он перестал смотреть на неё, и она умчалась с танцпола в сторону туалета. Я пытался последовать за ней, но она была уже далеко. Она не вернулась, и её парень, в конце концов, ушёл.
Когда Мэри Элизабет высадила меня, я зашёл в дом и обнаружил, что моя сестра плачет в подвале. Это был какой-то другой плач. Он даже немного напугал меня. Я говорил очень тихо и медленно.
— Ты в порядке?
— Оставь меня в покое, Чарли.
— Нет, правда. Что случилось?
— Ты не поймёшь.
— Я мог бы попробовать.
— Не смеши меня. Не смеши, правда.
— Ты хочешь разбудить маму и папу?
— Нет.
— Ну, может они могли бы…
— ЧАРЛИ! ЗАТКНИСЬ! ХОРОШО?! ПРОСТО ЗАТКНИСЬ!
Сейчас она действительно заплакала. Я не хотел, чтобы она чувствовала себя ещё хуже, поэтому собрался оставить её в покое. Тогда моя сестра начала обнимать меня. Она ничего не говорила. Просто крепко обняла и не отпускала. Я тоже обнял её. Это было странно, потому что я никогда не обнимал свою сестру. Во всяком случае, когда её не заставляли. Через некоторое время она успокоилась и отпустила меня. Она глубоко вздохнула и убрала волосы, которые лезли ей в лицо. Именно тогда она сказала, что беременна.
Я бы рассказал тебе об этой ночи, но многого не помню. Всё это — безумное ошеломление. Я знаю, что её парень сказал, что это не его ребёнок, но моя сестра знала — его. И я знаю, что он порвал с ней прямо на танцах. Моя сестра больше никому об этом не рассказывала, потому что не хотела, чтобы эта новость распространялась. Единственные люди, которые знают об этом, — это я, она и он. Она запретила рассказывать об этом ещё кому-либо. Никому. Никогда. Я сказал сестре, что через какое-то время она вряд ли сможет это скрывать, но она ответила, что не позволит этому зайти так далеко. Так как ей восемнадцать, она не нуждается в разрешении матери и отца. Всё, что ей нужно — присутствие с ней кого-нибудь в следующую субботу в больнице. И этим человеком буду я.
— Хорошо, что я уже получил водительские права.
Я сказал это, чтобы рассмешить её. Но она не засмеялась.
С любовью, Чарли.
23 февраля 1992
Дорогой друг,
Я сидел в приёмной больницы. Я пробыл там уже около часа. Не помню точно. Билл дал мне новую книгу, но я не мог на ней сосредоточиться. Наверное, тому есть причина.
Потом я попытался почитать журналы, но, опять же, не смог. Не то чтобы в них говорилось, что люди едят. Там были одни обложки. И на каждой — улыбающееся лицо. И всякий раз на обложке была женщина с таким глубоким декольте, что была видна ложбинка груди. Я спросил себя, хотели ли эти женщины так сняться, чтобы выглядеть красиво, или это было частью их профессии. Я задался вопросом, есть ли у них выбор, если они хотят стать успешными. Просто не мог выкинуть эту мысль из головы.
Я практически смог представить себе фотосессию, и как актриса или модель после неё идёт со своим парнем «перекусить». Видел, как он спрашивает её, как прошёл день, и как она не придаёт этому особого значения, или, может быть, если это была её первая обложка журнала, как она рада тому, что начинает становиться знаменитой. Видел этот журнал на прилавках, и как на него смотрит много незнакомых глаз, и как некоторые думают, что это важно. И как какая-нибудь девчонка вроде Мэри Элизабет будет злиться на эту актрису или модель с глубоким вырезом, такую же, как и другие актрисы и модели, в то время как фотографы вроде Крейга будут смотреть только на качество фотографии. И ещё, думаю, найдутся какие-нибудь мужики, которые купят этот журнал и будут на него мастурбировать. И я задался вопросом, что об этом подумает актриса или её парень. А потом подумал, что пора бы мне уже перестать думать, потому что сестре это никакой пользы не приносит. Тогда я начал думать о своей сестре.
Я подумал о том, как она и её друзья накрасили мне ногти, и как ей это сошло с рук, потому что брата тогда не было дома. И о том, как она разрешала мне брать своих кукол, чтобы придумывать сценки, и как разрешала смотреть по телевизору всё, что мне захочется. И как когда она начала становиться «юной леди» и никому не разрешала на себя смотреть, потому что думала, что толстая. Хотя на самом деле она толстой не была. Вообще-то, она была очень красивой. И как её лицо стало совсем другим, когда она поняла, что парни считают её симпатичной. И насколько иначе она выглядела, когда ей впервые понравился парень, который не был изображён на постере на её стене. И каким было её лицо, когда она поняла, что влюбилась в этого парня. И потом я задался вопросом, каким будет её лицо, когда она выйдет из этих дверей.
Именно сестра рассказала мне, откуда берутся дети. И именно сестра посмеялась надо мной, когда я спросил, куда они потом деваются.
Подумав об этом, я заплакал. Но я не мог позволить, чтобы меня кто-то увидел, потому что тогда мне могли бы не разрешить отвезти её домой и позвонили бы родителям. А я не мог допустить этого, ведь сестра на меня рассчитывала; впервые на меня кто-то рассчитывал. Когда я понял, что впервые заплакал с тех пор как пообещал тёте Хелен не плакать по пустякам, мне пришлось выйти на улицу, потому что я больше не мог этого скрывать.
Наверное, я долгое время просидел в машине, потому что сестра, в конце концов, нашла меня там. Я курил без остановки и тихонько плакал. Сестра постучала в окно. Я опустил его. Она с любопытством посмотрела на меня. Потом её любопытство сменилось негодованием.
— Чарли, ты куришь?!
Она так рассердилась. Невозможно передать, насколько.
— Поверить не могу, что ты куришь!
Тогда я перестал плакать. И рассмеялся. Потому что из всего, что она могла бы сказать, выйдя оттуда, она выбрала тот факт, что я курю. И рассердилась из-за этого. Я знал, что если сестра злая, её лицо не сильно изменится. И она будет в порядке.
— Я расскажу всё маме с папой, знаешь?
— Нет, не расскажешь.
Боже мой, я смеялся и не мог остановиться.
Сестра на секунду задумалась. Мне кажется, она обдумывала, почему не расскажет об этом маме с папой. Как будто она вдруг вспомнила, где мы, что только что произошло, и какой сумасшедшей была наша беседа, учитывая всё это. И она засмеялась.
Но от смеха ей стало так плохо, что мне пришлось выйти из машины и помочь ей забраться на заднее сиденье. Я уже приготовил для неё подушку и одеяло, потому что мы решили, что ей лучше немного поспать в машине перед возвращением домой.
Перед тем как заснуть, она сказала:
— Ну, если будешь курить, то хотя бы приоткрой окно.
Я опять начал смеяться.
— Чарли курит. Поверить не могу.
Из-за чего я засмеялся ещё сильнее и сказал:
— Я тебя люблю.
Сестра ответила:
— Я тоже тебя люблю. Но хватит уже смеяться.
В конце концов, мой смех превратился в раздающиеся время от времени смешки, а потом и вовсе затих. Я обернулся и увидел, что сестра уснула. Я включил в машине обогреватель, чтобы ей было теплее.
Тогда я начал читать книгу, которую дал мне Билл. Это «Уолден» Генри Дэвида Торо, любимая книга девушки моего брата, так что я был рад начать её читать.
Когда солнце село, я заложил страницу, на которой остановился, брошюрой о курении и поехал домой. Я остановился за несколько кварталов от нашего дома, чтобы разбудить сестру, и положил подушку с одеялом в багажник. Мы подъехали к дому, вышли из машины. Зашли в дом. И услышали голоса мамы и папы, доносившиеся с самого верха лестницы.
— Где вы двое были весь день?
— Да. Ужин почти готов.
Мы с сестрой переглянулись. Она пожала плечами. Так что я начал тараторить, как мы посмотрели кино, как сестра учила меня ездить по шоссе, и как мы сходили в Макдональдс.
— В Макдональдс?! Когда?!
— Мама приготовила куриные рёбрышки, знаешь? — отец читал газету.
Пока я говорил, сестра подошла к отцу и поцеловала его в щёку. Он не поднял глаз от своей газеты.
— Знаю, но мы были в Макдональдсе ещё до кино, это было довольно давно. Тогда отец спросил сухо:
— Какой фильм вы смотрели?
Я замер, но сестра пришла мне на помощь, сказав название фильма, перед тем как поцеловать в щёку маму. Я никогда не слышал об этом фильме.
— И как, хороший?
Я снова замер. Но сестра была так спокойна.
— Неплохой. Рёбрышки пахнут прекрасно.
— Да, — сказал я. Потом я подумал, как бы сменить тему. — Эй, пап. Сегодня будут показывать хоккей?
— Да, но я разрешу тебе смотреть его со мной, только если ты не будешь задавать свои глупые вопросы.
— Ладно, осмелюсь ли я задать один, пока не началось?
— Не знаю. Ты осмелишься?
— Можно? — спросил я, поправившись.
Он пробормотал:
— Вперёд.
— Скажи ещё раз, как игроки называют хоккейную шайбу?
— Печенье. Они называют её печеньем.
— Здорово. Спасибо.
С этого момента и на протяжении всего ужина родители больше не задавали вопросов о том, как мы провели день, хоть мама и сказала, как она рада, что мы с сестрой проводим больше времени вместе.
Той ночью, когда родители отправились спать, я спустился к машине и достал подушку с одеялом из багажника. Я принёс их сестре в её комнату. Она сильно устала. И разговаривала очень тихо.
Она поблагодарила меня за весь этот день. Сказала, что я её не подвёл. И что хочет, чтобы это осталось нашим маленьким секретом, ведь она решила сказать своему бывшему парню, что её беременность была ложным сигналом. Думаю, в глубине души она ему больше не доверяла.
Сразу после того как я выключил свет и открыл дверь, я услышал, как она тихо сказала:
— Я хочу, чтобы ты перестал курить, слышишь?
— Слышу.
— Ведь я правда люблю тебя, Чарли.
— Я тоже тебя люблю.
— Я серьёзно.
— И я.
— Тогда ладно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Тогда я захлопнул дверь и оставил её спать.
Той ночью мне не хотелось читать, так что я спустился вниз и стал смотреть полуторачасовую рекламу тренажёра. Они постоянно показывали номер 1-800, и я позвонил по нему. Женщину, которая взяла трубку на другом конце провода, звали Мишель. И я сказал Мишель, что я несовершеннолетний и мне не нужен тренажёр, но я надеюсь, что она хорошо проводит ночь.
Тогда Мишель бросила трубку. И я нисколько не возражал.
С любовью, Чарли.
7 марта 1992
Дорогой друг,
Без обид, но девчонки странные. Просто никак по-другому и не скажешь.
Я был на ещё одном свидании с Мэри Элизабет. Во многом оно походило на танцы, разве что наша одежда была более удобной. Опять же, пригласила меня она, и я думаю, что это нормально; но мне, наверное, тоже иногда придётся её приглашать — нельзя же постоянно надеяться, что пригласят тебя. Кроме того, если я приглашу её, то буду уверен, что встречаюсь именно со своей избранницей, если она согласится. Всё так сложно устроено.
Хорошая новость в том, что на этот раз машину вёл я. Я попросил отца одолжить мне его машину. Это произошло за обедом.
— Зачем? — папа бережёт свою машину.
— У Чарли появилась подружка, — сказала сестра.
— Она не моя подружка, — сказал я.
— Что это за девочка? — спросил отец.
— Что такое? — спросила мама с кухни.
— Чарли хочет взять машину, — ответил папа.
— Зачем? — спросила мама.
— Вот это я и пытаюсь у него узнать! — ответил отец, почти крича.
— Не надо так резко, — сказала мама.
— Извини, — ответил отец, в общем-то, раскаяния не чувствуя. Потом он снова повернулся ко мне.
— Ну, расскажи мне об этой девочке.
И я немного рассказал ему о Мэри Элизабет, опуская то, что у неё есть татуировка и проколот пупок. Некоторое время он слегка улыбался, пытаясь понять, действительно ли я чувствовал вину. Потом сказал «да». Я мог взять его машину. Когда мама вошла с кофе, отец всё рассказал ей, пока я ел десерт.
Тем вечером, когда я заканчивал читать свою книгу, вошёл отец и сел на край моей кровати. Он закурил и завёл со мной разговор о сексе. Несколько лет назад он уже говорил со мной об этом, но тогда тема больше касалась биологического аспекта. Теперь он говорил что-то вроде…
«Знаю, я твой старик, но… в наше время невозможно быть слишком осторожным», и «предохраняйся», и «если она против, пойми, что она действительно этого не хочет…», «если ты будешь принуждать её к тому, чего она не хочет, попадёшь в неприятности, молодой человек…», «и даже если она говорит «нет», но на самом деле согласна, то совершенно понятно, что она играет в игры и не стоит того, чтобы тратить на неё время».
«Если тебе нужно с кем-то поговорить, ты всегда можешь на меня рассчитывать, но если тебе по какой-либо причине не захочется подойти ко мне, поговори со своим братом», и, наконец, «я рад, что мы поговорили».
Потом отец взлохматил мне волосы, улыбнулся и вышел из комнаты. Наверное, я должен тебе сказать, что мой отец не такой, каких обычно показывают по телевизору. Такие вещи, как секс, не смущают его. И он довольно много об этом знает.
Думаю, он особенно обрадовался, потому что, когда я был очень маленьким, я много целовался с одним соседским мальчиком, и хоть мой психиатр и сказал, что познавать такие вещи для маленьких мальчиков и девочек — нормальное явление, мне кажется, отец всё равно боялся за меня. Я считаю это нормальным, но я не уверен почему.
Так или иначе, мы с Мэри Элизабет приехали в город посмотреть кино. Мы смотрели, что называется, арт-хаус. Мэри Элизабет сказала, что этот фильм получил награду на каком-то известном европейском кинофестивале, по её мнению, это впечатляет. Пока мы ждали начала фильма, она возмущалась, как стыдно, что столько людей предпочитают ходить на глупое голливудское кино, а наш зал насчитывает всего несколько человек. Потом она разглагольствовала, как ей не терпится уехать отсюда и пойти в колледж, где люди оценивают такие вещи по заслугам.
Потом началось кино. Оно было на иностранном языке, а внизу экрана появлялись субтитры, что было весело, ведь я раньше никогда не читал фильмов. Само кино было очень интересным, но мне оно не показалось очень хорошим, потому что после его окончания я не почувствовал себя иначе, чем до просмотра.
А вот Мэри Элизабет почувствовала. Она постоянно повторяла, каким «выразительным» был этот фильм. Таким «выразительным». Наверное, так и есть. Дело в том, что я не понял его главной идеи, хоть она и была ясно выражена.
После мы поехали в магазин дисков в подвале, и Мэри Элизабет устроила мне экскурсию по нему. Она любит этот магазин. Она сказала, что здесь чувствует себя самой собой. И сказала, что до того, как кофейни стали популярными, ребятам вроде неё было некуда пойти, кроме как в «Большой парень», который до этого года был старым заведением.
Она показала мне раздел кино и рассказала обо всех этих культовых кинорежиссёрах и французах. Затем провела меня вниз, к разделу с дисками, импортируемыми из других стран, и поведала о «настоящей» альтернативной музыке. Далее мы прошли к разделу с фолк-музыкой, где она рассказала мне о женских коллективах вроде The Slits.
Она сказала, что неудобно чувствует себя, потому что ничего не подарила мне на Рождество, и хочет исправиться. И она купила мне диск Билли Холидей и спросила, не хочу ли я поехать к ней послушать его.
Я сидел один в подвале, пока она наверху готовила нам напитки. Я оглядел комнату, очень чистую и пахнущую так, будто здесь никто не жил. Здесь был камин с полкой наверху, на которой стояли трофеи побед в гольфе. Ещё здесь был телевизор и классная стереосистема. Мэри Элизабет спустилась с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Она сказала, что ненавидит всё, что любят её родители, за исключением коньяка.
Она попросила меня разлить напиток, пока она разжигает огонь. Она была очень взволнована, что казалось странным, это на неё не похоже. Ещё она беспрерывно говорила, как любит огонь и как хочет однажды выйти замуж и жить в Вермонте, что тоже было странно, ведь обычно Мэри Элизабет о таких вещах не говорит. Когда она закончила с огнём, то поставила диск и, пританцовывая, подошла ко мне. Она сказала, что ей очень тепло, но не в смысле температуры.
Заиграла музыка, она чокнулась со мной, сказала «ура» и пригубила коньяк. Кстати говоря, коньяк был хороший, но на вечеринке Тайных Сант он был намного лучше. Мы быстро расправились с первыми бокалами. Моё сердце билось очень часто, и я начинал нервничать. Она передала мне другой бокал коньяка, очень мягко дотронувшись до моей руки. Затем перекинула свою ногу через мою, и я смотрел, как она покачивалась. Потом я почувствовал её руку сзади на своей шее. Она просто медленно двигалась. Моё сердце забилось как сумасшедшее.
— Тебе нравится диск? — очень тихо спросила она.
— Очень.
Мне он и правда нравился. Красивая музыка.
— Чарли?
— Ага?
— Я тебе нравлюсь?
— Ага.
— Ты понимаешь, о чём я?
— Ага.
— Ты нервничаешь?
— Ага.
— Не нервничай.
— Ладно.
И тогда я почувствовал её вторую руку. Она дотронулась до моего колена и двинулась по боковой стороне ноги к моему бедру, животу. Потом она убрала свою ногу с моей и села на мои колени, лицом ко мне. Она посмотрела мне прямо в глаза и ни разу не моргнула. Ни одного разу. Её лицо выглядело тёплым и совсем другим. Она наклонилась и стала целовать мою шею и уши. Потом щёки. Потом губы. И всё растаяло. Она взяла мою руку и положила её себе на свитер, и я не мог поверить в то, что со мной происходило. И какой грудь была на ощупь. И, уже позже, как она выглядела. И как сложно было справиться с бюстгальтером.
После того как мы сделали всё, что только можно сделать выше живота, я лёг на пол, и Мэри Элизабет положила голову мне на грудь. Мы оба очень медленно дышали и слушали музыку, а огонь потрескивал. Когда закончилась последняя песня, я почувствовал её дыхание на своей груди.
— Чарли?
— Ага?
— Ты считаешь меня симпатичной?
— Я думаю, ты очень красивая.
— Правда?
— Правда.
Тогда Мэри Элизабет ещё крепче обняла меня и следующие полчаса совсем не разговаривала. Всё, что я мог делать — просто лежать там и думать, как сильно изменился её голос, когда она спросила, считаю ли я её симпатичной, и как сильно она изменилась, когда я ответил, и как Сэм сказала, что не любит такие вещи, и как моя рука начинала болеть.
Слава Богу, мы услышали, как открылась автоматическая дверь гаража.
С любовью, Чарли.
28 марта 1992
Дорогой друг,
Здесь, наконец, становится чуть теплее, и люди в коридорах стали вежливее. Не именно ко мне, просто в общем. Я написал для Билла сочинение по «Уолдену», но в этот раз сделал его не таким, как обычно. Я написал не отзыв о книге. Я писал рассказ от лица человека, который два года провёл у озера. Как будто я сам жил за счёт земли и в гармонии с ней. Если честно, прямо сейчас мне даже нравится такая идея.
С той ночи с Мэри Элизабет всё изменилось. Началось это в понедельник в школе, где Сэм с Патриком широко мне улыбнулись. Мэри Элизабет рассказала им, что мы провели вместе ночь, чему я совершенно не обрадовался, но Сэм с Патриком это показалось прекрасным, и они были очень рады за нас. Сэм всё время повторяла:
— Не могу поверить, что раньше до этого не додумалась. Ребят, вы прекрасно смотритесь вместе.
Думаю, Мэри Элизабет тоже так считает, потому что ведёт она себя совершенно по-другому. Теперь она всегда очень любезна, но у меня такое ощущение, что это неправильно. Не знаю, как это описать. Например, мы с Сэм и Патриком курим в конце школьного дня и все вместе что-нибудь обсуждаем, пока не отправляемся по домам. Потом, когда я прихожу домой, мне сразу же звонит Мэри Элизабет и спрашивает, как мои дела.
А я не знаю, что ей и сказать, ведь единственная новость, с тех пор как мы не виделись — то, что я пришёл домой, что не очень-то знаменательно. Но я всё равно описываю ей, как шёл домой. Потом она долго, и не прекращая, болтает. Она делала это всю неделю. А ещё убирала пух с моей одежды.
Однажды, два дня назад, она говорила о книгах, в том числе и о некоторых, которые я читал. И когда я сказал ей, что читал их, она начала задавать мне очень длинные вопросы, которые, вообще-то, были скорее её мыслями со знаком вопроса на конце. Я только и мог отвечать, что «да» или «нет». Честное слово, вставить что-то ещё она мне попросту не давала. Потом она начала рассказывать о своих планах насчёт колледжа, которые я уже слышал, так что я отложил трубку и сходил в туалет, а когда вернулся, она всё ещё говорила. Знаю, так поступать некрасиво, но я подумал, что если не передохну, то сделаю что-нибудь ещё хуже. Накричу на неё, например, или брошу трубку.
Ещё она постоянно говорит про диск Билли Холидей, который купила мне. Она говорит, что хочет открыть для меня все эти прекрасные вещи. И если честно, я не хочу открывать все эти прекрасные вещи, если это означает, что мне придётся постоянно выслушивать рассуждения Мэри Элизабет обо всех прекрасных вещах, которые она мне открыла. Такое ощущение, что из самой Мэри Элизабет, меня и прекрасных вещей её волнует только первое. Я этого не понимаю. Если бы я подарил кому-то диск, то сделал бы это, чтобы им наслаждались, а не чтобы потом всю жизнь помнили, что подарил его именно я.
Потом был ужин. Каникулы закончились, и мама спросила, не хотелось бы мне пригласить на ужин Сэм и Патрика, как она и обещала, после того как я сказал ей, что они оценили её вкус в одежде. Я был так взволнован! Я сказал об этом Патрику и Сэм, и мы договорились встретиться в воскресенье вечером, и примерно через два часа Мэри Элизабет подошла ко мне в холле и спросила:
— В какое время прийти?
Я не знал, что делать. Я хотел позвать только Сэм и Патрика. Я с самого начала так задумал. И я даже не приглашал Мэри Элизабет. Думаю, я знаю, почему она решила, что я и её приглашу, но она даже не подождала. Не намекнула. Ничего.
Так что за ужином — ужином, за которым я хотел, чтобы мама с папой поняли, какие Патрик и Сэм милые и отличные ребята, — Мэри Элизабет трещала без остановки. Хотя это была не только её вина. Мама с папой задавали ей больше вопросов, чем Сэм или Патрику. Наверное, потому что я хожу с Мэри Элизабет на свидания, и им интереснее узнать о ней, чем о моих друзьях. Наверное, это для них важно. Но всё же. Такое ощущение, будто Сэм с Патриком они в упор не видели. В этом-то всё и дело. Когда обед закончился и они ушли, мама сказала лишь, что Мэри Элизабет умная, а папа — что у меня красивая «подружка». Они ничего не сказали про Сэм и Патрика. А ведь от этого вечера я только и ждал, чтобы они познакомились с моими друзьями. Для меня это было очень важно.
Что касается секса, это тоже странно. После той первой ночи у нас была ещё одна, и мы, по сути, делали то же, что и в первый раз, разве что не было огня и диска Билли Холидей, потому что мы были в машине, и всё развивалось очень быстро. Может, так и должно быть, но у меня нет ощущения, что это правильно.
Моя сестра начала читать все эти книги о женщинах, с тех пор как сказала своему бывшему парню, что её беременность была ложным сигналом, и он хотел снова быть вместе с ней, но она сказала «нет».
Так что я рассказал ей о наших отношениях с Мэри Элизабет (опустив наш сексуальный опыт), потому что знал, что она даст объективный совет, особенно учитывая то, что после званого ужина она осталась беспристрастной. Сестра сказала, что Мэри Элизабет страдает от низкой самооценки, но я напомнил ей, что то же самое она говорила в ноябре о Сэм, когда та начала встречаться с Крейгом, а ведь Сэм совсем другая. Не может же всему виной быть низкая самооценка, правда?
Сестра попыталась всё мне разъяснить. Она сказала, что открывая мне все эти прекрасные вещи, Мэри Элизабет занимает «более высокое положение», которое не понадобилось бы ей, если бы она была уверена в себе. Она также сказала, что люди, которые всё время хотят сами контролировать ситуацию, боятся, что если они не будут этого делать, всё выйдет не так, как они задумали.
Не знаю, правда это или нет, но мне почему-то стало грустно. Не из-за Мэри Элизабет. И не из-за себя. Просто в целом. Потому что я подумал, что совершенно не знаю Мэри Элизабет. Я не имею в виду, что она меня обманывала, но она вела себя совершенно по-другому, пока я не узнал её получше, и если на самом деле она не такая, какой была вначале, лучше бы она сразу мне сказала. Но, может быть, она осталась такой же, какой всегда была, просто я этого не понимаю. Я просто не хочу быть очередной проектом, которым Мэри Элизабет руководит.
Я спросил сестру, что мне делать, и она сказала, что лучше всего быть честным в своих чувствах. Мой психиатр сказал то же самое. И потом мне стало очень грустно, потому что я подумал, что, может быть, я тоже стал не таким, каким Мэри Элизабет видела меня вначале. И, может быть, я обманываю её, не признаваясь, что постоянно слушать её, не имея возможности сказать что-то в ответ — трудно. Но я просто стараюсь быть любезным, как мне советовала Сэм. Не знаю, где я ошибся.
Я попытался позвонить брату, чтобы спросить об этом, но его сосед по комнате сказал, что он занят школьными делами, так что я решил не оставлять ему сообщение, чтобы не отвлекать от работы. Вместо этого я отправил ему по электронной почте своё сочинение по «Уолдену», чтобы он мог показать его своей девушке. Потом, может быть, если у них будет время, они могли бы его прочитать, и мы бы вместе его обсудили. И я мог бы у них обоих спросить, что мне делать с Мэри Элизабет, ведь у них хорошие отношения, и они должны знать, чем мне помочь. Даже если мы и не поговорим об этом, я бы всё равно с радостью познакомился с девушкой брата. Пусть даже по телефону. Однажды я видел её на видеозаписи одного из футбольных матчей брата, но это не одно и то же. Хоть она и была очень красивой. Но она не необыкновенная. Не знаю, зачем я тебе всё это говорю. Я лишь надеюсь, что Мэри Элизабет будет спрашивать у меня что-нибудь кроме того, как мои дела.
С любовью, Чарли.
18 апреля 1992
Дорогой друг,
Я всё окончательно запутал. Серьёзно. Это просто ужасно. Патрик сказал, что лучшее, что я теперь могу сделать, — это какое-то время не высовываться.
Всё началось в прошлый понедельник. Мэри Элизабет пришла в школу с книгой стихов Э.Э. Каммингса. Она посмотрела кино, в котором упоминалось одно из его стихотворений, где руки женщины сравниваются с цветами и дождём. И это показалось ей таким прекрасным, что она пошла и купила книгу. С тех пор она много раз её перечитывала и сказала, что хочет, чтобы у меня тоже был экземпляр. Не тот, что она купила, а новый.
Весь день она говорила мне, чтобы я всем показывал эту книгу.
Знаю, я должен был быть благодарен, ведь это очень мило с её стороны. Но я не был благодарен. Нисколько не был. Не пойми меня неправильно. Я держался так, как будто был. Но на самом деле не был. Если честно, я начинал злиться. Может быть, если бы она отдала мне экземпляр, который купила себе, всё было бы иначе. Или, может, если бы она сама переписала стихотворение о дожде, которое ей нравится, на красивый листочек. И, определённо, если бы она не заставляла меня показывать эту книгу всем.
Выйдя из школы в тот день, я не сразу пошёл домой, потому что просто не мог говорить с ней ещё и по телефону, а мама не слишком искусно выдумывает отмазки. Вместо этого, я пошёл в центр магазинов и видеосалонов. Я зашёл в книжный магазин. И когда девушка за кассой спросила, не может ли она мне чем-то помочь, я открыл сумку и вернул книгу, которую мне купила Мэри Элизабет. Я ничего не купил на полученные деньги. Они просто лежали в моём кармане.
По дороге домой я мог думать лишь о том, какую ужасную вещь только что совершил, и начал плакать. К тому моменту, как я вошёл в дом, я плакал так сильно, что сестра даже отвлеклась от телевизора, чтобы поговорить со мной. Когда я рассказал ей, что сделал, она отвезла меня обратно в магазин, потому что в таком состоянии сам водить я не мог, и я снова забрал книгу, после чего мне стало немного лучше.
Когда тем вечером Мэри Элизабет спросила у меня по телефону, где я был весь день, я сказал ей, что ходил по магазинам с сестрой. И когда она спросила, купил ли я чего хорошего, я ответил «да». Я даже не подумал, что ей и правда интересно, но всё равно сказал «да». Мне было так стыдно из-за того, что я чуть было не вернул её книгу. Следующий час я слушал, как она рассказывает мне об этой книге. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я спустился вниз и попросил сестру снова отвезти меня в магазин, чтобы купить что-то милое для Мэри Элизабет. Сестра сказала мне поехать самому. И что лучше бы я честно рассказал Мэри Элизабет всё, что чувствую. Может, и правда стоило, но я подумал, что момент неподходящий.
На следующий день в школе я вручил Мэри Элизабет подарок, за которым ездил. Это был новый экземпляр книги «Убить пересмешника». Первое, что сказала Мэри Элизабет, было:
— Оригинально.
Я лишь напоминал себе, что она не язвила. Не смеялась надо мной. Не сравнивала. Не критиковала. На самом деле. Поверь мне. Так что я объяснил ей, что Билл даёт мне книги для внеклассного чтения, и что «Убить пересмешника» была первой. И что она много для меня значит. Тогда она сказала:
— Спасибо. Это очень мило.
Но потом она начала рассказывать, как уже читала эту книгу три года назад и подумала, что её все «переоценивают», а ещё как по этой книге сняли чёрно-белый фильм с такими известными актёрами, как Грегори Пек и Роберт Дюваль, и как он получил премию «Оскар» за лучший сценарий-адаптацию. На этом моменте я отключился и перестал слушать.
Я вышел из школы, прогулялся вокруг и вернулся домой только в час ночи. Когда я объяснил отцу, почему задержался, он сказал мне вести себя как мужчина.
На следующий день в школе, когда Мэри Элизабет спросила, где я был вчера, я сказал ей, что купил пачку сигарет, отправился в «Большой парень» и весь день читал книгу Каммингса и ел фирменные сэндвичи. Я знал, что говорить ей это безопасно, потому что вопросов о книге она задавать мне не будет. И оказался прав. После её тогдашнего рассказа об этой книге, думаю, что мне уже никогда не нужно будет самому её читать. Даже если захочется.
Наверное, тогда мне и следовало искренне рассказать о своих чувствах, но, если честно, я становился таким злым, совсем как когда играл в спортивные игры, и это начинало меня пугать.
К счастью, в пятницу начинались пасхальные каникулы, и это меня немного отвлекало. На каникулы Билл дал мне «Гамлета». Он сказал, что чтобы действительно сосредоточиться на этой пьесе, мне потребуется свободное время. Думаю, автора называть нет смысла. Единственный совет, который дал мне Билл, был о том, чтобы я рассматривал главного героя так же, как и главных героев в других прочтённых мною книгах. Он предостерёг меня от мыслей, что эта пьеса «слишком причудливая».
Вчера, в Страстную пятницу, у нас был особый показ «Шоу ужасов Рокки Хоррора». А особым он был потому, что все знали, что начинались пасхальные каникулы, и многие пришли в костюмах с мессы. Это напомнило мне о Пепельной среде в школе, когда все приходят с отпечатками больших пальцев на лбу. В воздухе витает оживлённость.
После шоу Крейг пригласил нас к себе попить вина и послушать «Белый альбом». Когда диск закончился, Патрик предложил поиграть в правду или вызов, игру, в которую он любит играть «под градусом».
Угадай, кто весь вечер выбирал вызов? Я. Просто я не хотел говорить Мэри Элизабет правду только из-за того, что того требуют правила игры.
Почти весь вечер мне везло. Задания попадались вроде «выпить кружку пива одним залпом». Но потом настал черёд Патрика давать мне задание. Не думаю, что он отдавал себе отчёт в том, что мне задавал, но всё равно сделал это.
— Поцелуй в губы самую красивую девушку в этой комнате.
И я решил быть честным. Оглядываясь назад, наверное, худшего момента для этого выбрать я просто не мог.
Как только я встал, наступила тишина (ведь Мэри Элизабет сидела рядом со мной). К тому времени, как я склонился над Сэм и поцеловал её, тишина стала невыносимой. Это был не романтичный поцелуй. Он был дружеским, таким, как будто я играл Рокки, а она — Джаннет. Но это не имело значения.
Я мог бы списать всё на вино или пиво, которое выпил одним залпом. Или на то, что забыл, как Мэри Элизабет спрашивала меня, симпатичная ли она. Но это было бы ложью. А правда в том, что когда Патрик дал мне задание, я знал, что если поцелую Мэри Элизабет, то солгу всем. Включая Сэм. Включая Патрика. Включая Мэри Элизабет. И я просто больше не мог этого делать. Пусть даже это и была всего лишь игра.
Тишина нагнетала, и Патрик старался сделать всё возможное, чтобы спасти вечер. Первое, что он сказал, было:
— Неудобно получилось, да?
Но это не сработало. Мэри Элизабет быстро вышла из комнаты и пошла в уборную. Позже Патрик сказал мне, что она не хотела, чтобы кто-то видел, как она плачет. Сэм последовала за ней, но перед тем как выйти из комнаты, она повернулась ко мне и серьёзно и мрачно спросила:
— Что с тобой, чёрт возьми, происходит?
Какое у неё было лицо, когда она это говорила. Она была серьёзна как никогда. Внезапно всё встало на свои места. Я почувствовал себя ужасно. Просто ужасно. Патрик немедленно поднялся и вывел меня из дома Крейга. Мы вышли на улицу, и единственное, что я почувствовал — холод. Я сказал, что должен вернуться и извиниться. Патрик ответил:
— Нет. Я возьму наши куртки. Стой здесь.
Когда Патрик оставил меня, я заплакал. Всё было так реально и панически страшно, что я просто не мог остановиться. Когда Патрик вернулся, я сказал сквозь слёзы:
— Мне кажется, нужно пойти и извиниться.
Патрик покачал головой.
— Поверь мне. Ты не хочешь туда идти.
Потом он покачал перед моим лицом ключами от машины и сказал:
— Пошли. Я отвезу тебя домой.
В машине я рассказал Патрику обо всём. О диске. И о книге. И о романе «Убить пересмешника». И о том, что Мэри Элизабет никогда меня ни о чём не спрашивала. Патрик только сказал:
— Очень жаль, что ты не гей.
Я перестал плакать.
— Хотя, опять же, если бы ты был геем, я не стал бы с тобой встречаться. Ты тот ещё кадр.
Я слегка засмеялся.
— А я думал, Брэд свихнутый. Боже мой.
Я засмеялся сильнее. Тогда он включил радио, и мы поехали домой через тоннели. Когда Патрик меня высадил, он сказал, что лучшее, что я теперь могу делать, — это какое-то время не высовываться. Наверное, я тебе это уже говорил. Он сказал, что когда узнает обо всём получше, позвонит мне.
— Спасибо, Патрик.
— Не за что.
И тогда я сказал:
— Знаешь что, Патрик? Если бы я был геем, я бы хотел с тобой встречаться.
Не знаю, зачем я это сказал, но мне это показалось правильным.
Патрик игриво улыбнулся и ответил:
— Конечно.
И выехал на дорогу.
Лёжа в постели той ночью, я поставил диск Билли Холидей и начал читать книгу стихов Э.Э. Каммингса. Прочитав стихотворение, в котором руки женщины сравниваются с цветами и дождём, я отложил книгу и подошёл к окну. Я долго смотрел на своё отражение и деревья за ним. Ни о чём не думая. Ничего не чувствуя. Не слыша музыки. Несколько часов.
Со мной и правда что-то не то. Но я не знаю, что именно.
С любовью, Чарли.
26 апреля 1992
Дорогой друг,
С той ночи мне так никто и не позвонил. Но я их не виню. Все каникулы я читал «Гамлета». Билл был прав. Намного проще было рассматривать этого парня из пьесы так же, как и других героев, книги о которых я читал. Также это помогло мне, когда я пытался разобраться, что со мной не так. Не то чтобы книга натолкнула меня на какие-то ответы, но осознание того, что с моей проблемой уже кто-то сталкивался, мне помогало. Особенно потому, что это происходило много лет назад.
Я позвонил Мэри Элизабет и сказал ей, что всю ночь слушал диск и читал книгу Э.Э. Каммингса. Она только сказала:
— Уже слишком поздно, Чарли.
Я бы объяснил, что не хочу снова начать ходить с ней на свидания и просто поступаю по-дружески, но знал, что тогда всё станет только хуже, и не стал этого делать. Только сказал:
— Извини.
Я и правда чувствовал вину. И знаю, что она мне поверила. Но от этого ничего не изменилось, в трубке повисла напряжённая тишина, и тогда я понял, что было действительно слишком поздно что-либо менять.
Патрик позвонил, но сказал только, что Крейг очень разозлился на Сэм из-за меня, и лучше мне не высовываться, пока всё не уляжется. Я спросил, не хочет ли он прогуляться, только он и я. Он ответил, что будет занят с Брэдом и семейными делами, но постарается мне позвонить, если найдёт время. Пока что не нашёл.
Я бы рассказал тебе, как провёл день Пасхи с семьёй, но я тебе уже рассказывал о Дне благодарения и Рождестве, а эти праздники не так уж и различаются.
Разве что папа получил прибавку к зарплате, а мама — нет, потому что за работу по дому ей не платят, а сестра перестала читать про самооценку, потому что познакомилась с новым парнем.
Брат приехал домой, но когда я спросил его, прочитала ли его девушка моё сочинение по «Уолдену», он ответил «нет», потому что она порвала с ним, когда узнала, что он ей изменяет. Это случилось некоторое время назад. Тогда я спросил, прочитал ли он его сам, но он ответил, что не прочитал, потому что был слишком занят. Он сказал, что постарается прочитать моё сочинение на каникулах. Пока что не прочитал.
Тогда я поехал навестить тётю Хелен, и впервые это мне не помогло. Я даже пытался следовать собственному плану и вспомнить приятные моменты моей последней прекрасной недели, но и это не сработало.
Знаю, я сам во всём виноват. Знаю, я заслужил это. Я бы отдал всё, чтобы только не чувствовать себя так. Я бы отдал всё, чтобы у всех всё снова стало хорошо. И чтобы не встречаться с психиатром, который объясняет мне, что такое «пассивно-агрессивное» поведение. И чтобы не принимать таблетки, которые он мне выписывает, и которые папа считает слишком дорогими. И чтобы не обсуждать с ним плохие воспоминания. И не тосковать по плохим вещам.
Я только хочу, чтобы Бог, или родители, или Сэм, или сестра, или хоть кто-нибудь просто сказал мне, что со мной не так. Просто сказал, как мне измениться в нужную сторону. Чтобы всё это прекратилось. Исчезло. Я знаю, что это неправильно, ведь это только моя ответственность, и знаю, что всё ещё больше испортится, не успев стать лучше, как говорит мой психиатр, но это «испортится» для меня слишком.
Я неделю ни с кем не разговаривал и, наконец, позвонил Бобу. Я понимаю, что не стоило, но я не знал, что ещё делать. Я спросил, нет ли у него чего-то, что я мог бы купить. Он сказал, что у него осталась четверть унции травки. И я купил её на свои деньги с Пасхи.
С тех пор я курю её без остановки.
С любовью, Чарли.
