Глава 49
Отец Сары хранил в своем гараже старый радиоприемник. Однажды папа показал ей, как, медленно вращая колесо настройки, находить различные радиостанции. Тогда, наверное, в первый раз было замечено ее обостренное слуховое восприятие: Сара всегда могла различить музыку за белым шумом. Настройка… Именно это она делала теперь: настраивалась.
Она по-прежнему видела Макса и Нико. Слышала, как они справлялись о ее состоянии. Сперва она даже не сумела раскрыть рот. Наверное, часть ее мозга, ответственная за речь, онемела или заснула, но затем Сара разлепила губы и пробормотала: «Все хорошо». В конце концов Сара засомневалась, что разговаривает по-английски. Слова появлялись в ее голове и просто слетали с языка.
– Я хочу выйти наружу, – произнесла она.
В Нела шел дождь. Сара стояла во дворе замка Нелагозевес, но капли не замочили ее, и так она узнала, что дождь идет тогда – не сейчас. Не сейчас. В прошлом. Внезапно она услышала хруст гравия под конскими копытами, и перед ней застыл экипаж… Нет. Не то время. Так и есть…
Она ждала, стараясь вникнуть в обрывки музыки, налетающих на нее со всех сторон. Слушая. Дотягиваясь…
Канун Нового года, тысяча восемьсот шестой, повторяла она про себя.
Она солгала Максу и Нико. Конечно же, она станет искать Руно. Но она очень хотела увидеть Бетховена – в последний раз. Она жаждала узнать, почему Щербатский оставил ей записку с датой «12/31/06». Где он побывал? За кем или за чем наблюдал профессор? Но чем бы это ни было, оно находилось именно здесь, в Нела.
И еще Сара просто надеялась, что Бетховен подъедет к замку.
И вот он появился: коренастая фигура, облаченная в кожаное пальто, заляпанные грязью бриджи, жилет, растрепанная шевелюра… Бетховен вылез из экипажа. Какой он маленький! Сара втянула в себя воздух, запоминая запах ЛВБ, и последовала за ним в замок.
– Что ты видишь? – спросил Макс. Его голос звучал глухо, будто он находился очень далеко.
– Ничего, – ответила Сара. – Точнее, много всякого, но про Руно пока ничего.
В замке задача усложнилась. Здание кишело людьми, и Сара запуталась.
Затем из другого столетия до нее донеслось слово «Руно» – неясное, произнесенное слабым шепотом. Она попыталась отыскать его, но вдруг раздались звуки фортепиано. Руно исчезло. Сара двинулась в сторону звучавшей музыки.
…Комната – холодная, с мигающим пламенем в камине. Свечи тщетно пытаются разогнать декабрьский сумрак. Луиджи сидит за инструментом. Седьмой князь Лобковиц раскинулся в низком кресле, у его ног – две гончие, в руках – лютня.
Бетховен прекратил игру и что-то сказал князю по-немецки. Его голос прозвучал так громко, что Сара вздрогнула. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы приучить слух к его тенору и чужому языку.
– Мы хотим, чтобы театр оставался открытым, Луиджи, – заявил князь Лобковиц. – Ты ведешь себя так, словно мы у тебя что-то украли.
– Какой абсурд! Почему я должен что-то просить? – воскликнул Бетховен. – Я жду уже три месяца, чтобы услышать вразумительный ответ от свиномордого невежи и от вашего сиятельного сброда.
– Но ты ведь все равно не сможешь ничего услышать, верно? – прокричал князь в полный голос. – Ты глухой!
Луиджи расхохотался.
– Если бы ты был лошадью, тебя бы пристрелили еще при рождении! – проревел он в ответ.
По-видимому, обоих разговор от души забавлял.
– На, выпей, завтра наступит новый год, – заметил князь, отставляя лютню в сторону и подходя к мраморному столику с графином и бокалами. – Может, тогда случится хоть что-то хорошее.
Нико и Макс пытались связаться с Сарой, но она полностью отключилась от них. Еще пара минут, и она вернется к поискам Руна.
Сара посчитала в уме. В тысяча восемьсот седьмом году Бетховен подал прошение о назначении ему постоянного годового оклада от Императорского придворного театра и угрожал покинуть Вену, если его не получит. В тысяча восемьсот восьмом году он его так и не получил, однако остался в Вене, где закончил Пятую и Шестую симфонии, а также Мессу до мажор и фортепианный концерт соль мажор – и это только малая часть. Сверхчеловеческий поток великолепия, не имеющего себе равных…
Что до личной жизни ЛВБ, то она, как обычно, представляла собой катастрофу. Антонии Брентано еще предстояло появиться на горизонте.
– Сара? – окликнул Макс. – Ты видишь Бетховена?
С огромным усилием Сара повернула голову и посмотрела на Макса.
– Да, – ответила она. – Ты очень на него похож. На Седьмого князя.
– Сара, нет! – воскликнул Макс. – Ты должна сосредоточиться! У нас мало времени.
– Совсем в обрез, – подтвердил Нико.
…Бетховен сыграл еще несколько аккордов, потянулся к лежавшему на крышке фортепиано клочку бумаги, сделал запись.
– Приступим? – проговорил князь, подходя к Луиджи: на его раскрытой ладони блестела коробочка для пилюль.
Сара прищурилась и различила две крошечные лепешки, похожие на облатки для причастия.
– И чем ты займешься? – усмехнулся Луиджи. – Отправишься на охоту? Нюх у тебя не хуже, чем у твоих собак, глаз остер. Будешь высматривать свое потерянное Руно?
Макс и Нико, отталкивая друг друга, пытались сфокусировать ее внимание на нужном объекте.
– Они говорят про Руно, – заявила Сара. – Заткнитесь оба.
– Перестань орать, – парировал князь. – Ты не понимаешь, что это такое.
– Неужели? Может, ты и прав, – вымолвил Луиджи. – Но я думаю, что тебе следует прекратить поиски.
– Никогда и ни за что! – возразил князь.
– Ты слишком упрям, – тихо согласился Бетховен. – Ты меня слышишь?
– Да, разумеется.
– А я не могу тебя услышать, мой друг. Могу только прочитать по твоим губам. Сегодня я совершенно глух.
Седьмой князь молча протянул ему коробочку, и оба проглотили по облатке.
Людвиг вернулся за фортепиано. Князь Лобковиц налил себе бокал кларета и, кликнув собак, покинул комнату замка.
Сара и Бетховен остались наедине. До Сары доносились голоса Макса и Нико, зовущие ее издалека. Проигнорировав их вопли, она приблизилась к фортепиано.
Бетховен начал что-то наигрывать. Фортепианное трио ре мажор, Луиджи закончит его в следующем году, подумала Сара, услышав партию виолончели, которую он мычал себе под нос.
Сара сглотнула и принялась подпевать за скрипку. «Il largo assai espressivo», вспомнила она пометку на партитуре, что означало «очень выразительно»…
После смерти Бетховена эта пьеса станет известна как трио «Призрак»… Внезапно Сара медленно положила руку Людвигу на плечо. Однако ее плоть не прошла насквозь через его тело, как она ожидала, – Сара ощутила под пальцами ткань, а под ней мышцы и кости! Она отдернула руку. Наверное, это ее воображение… Не могла ведь она дотронуться до него, верно?… Ладонь горела, словно объятая пламенем.
Бетховен повернулся и поглядел прямо на нее.
– Wie viel ziet habe ich? – прошептал он.
«Сколько времени у меня осталось?»
Сара покачала головой. Она ощутила руки Макса на своих запястьях. Князь уговаривал ее вернуться обратно, в какой-то двадцать первый век…
– Wie viel ziet habe ich? – проревел Бетховен. Он указал на свои уши. – Wird es noch schlimmer kommen?
«С этим будет еще хуже?»
В его глазах стояли слезы.
– Неважно! – крикнула ему Сара. – Музыка, твоя музыка станет лучше! Ты бессмертен!
– Сыграй для нее, Луиджи, – произнес кто-то рядом с Сарой.
Щербатский! Он превратился в едва различимый контур, потрескивающий сгусток энергии.
…Неожиданно все обрело смысл. Щербатский знал, что она прилетит в Прагу и отыщет письма ЛВБ. Профессор побывал в прошлом и ВИДЕЛ ее, Сару. Знал ли он также, что ему предстоит так нелепо погибнуть? Сара всхлипнула и поняла, что Щербатский тоже плачет – но не от горя, а от радости, благоговения и восторга…
И Бетховен заиграл в полную силу.
